Текст книги "Сталин. По ту сторону добра и зла"

Автор книги: Александр Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 90 страниц)

Разумеется, Декларация большевиков была отвергнута. Правые эсеры предложили обсудить текущие политические вопросы, начались дискуссии, а под утро Раскольников заявил об уходе большевиков из собрания из-за «контрреволюционного большинства».

Час спустя ушли меньшевики, а затем... начальник военного караула матрос Железняков произнес свое знаменитое: «Караул устал!» В пять часов утра было решено сделать перерыв и возобновить заседание в полдень. Но... ничего этого уже не было, Учредительное собрание было разогнано, и у входа в Таврический дворец стоял отдохнувший караул...

В какой уже раз продемонстрировав великое искусство мгновенно приспосабливаться к любой обстановке, попирая любые нравственные и юридические законы, Ленин избавился от опасного конкурента и сделал «временное правительство рабочих и крестьян» постоянным на целых восемь десятков лет. Что же касается Сталина, то он получил еще один великолепный урок тактического мастерства и даже не сомневался в том, что пройдет еще совсем немного времени и Ленин найдет способ избавиться от совершенно ненужных ему во властных структурах левых эсеров, с которыми он пока был вынужден сотрудничать...

В разгоне Учредительного собрания Сталин не принимал непосредственного участия, у него хватало и других дел. Он был членом ЦК, наркомом по делам национальностей, входил во всевозможные группы и комитеты и отвечал за отношения с Украиной, чрезвычайным комиссаром которой он предложил назначить Орджоникидзе.

А с бывшими национальными окраинами отношения, надо заметить, пока не складывались. 7 ноября 1917 года Центральная рада Украины объявила ее независимой республикой. Через две недели о своей независимости объявила Молдавия, в феврале 1918 года Закавказский сейм провозгласил независимость Закавказья. О неподчинении Петрограду объявили правительства Дона, Кубани и Терека, которые снова заговорили о казаках как об особом народе. Великая и неделимая Россия разваливалась буквально на глазах, и Сталин делал все возможное, чтобы остановить этот развал.

На словах большевики выступали за самоопределение наций, однако на деле даже и не собирались приветствовать подобные тенденции и уже тем более помогать этим самым нациям. Особенно если вспомнить, что РКП(б) была не русской, а общероссийской партией. Исключение составляли лишь Финляндия и

Польша, где социал-демократические партии возникли раньше РСДРП, а движение за независимость началось еще задолго до Октябрьского переворота.

Сталин начал прорабатывать национальный вопрос в связи с принятием Конституции 1918 года и настаивал на создании федеративной республики. Комиссия приняла его проект, который и нашел свое отражение в 11-й статье Конституции, согласно которой регионы с особым бытом и национальным составом приобретали в рамках РСФСР областную автономию.

Ленин и здесь показал, чего стоили все его декларации о свободном отделении наций, и Сталин озвучил его пожелания на III Всероссийском съезде Советов 15 января 1918 года. «Все указывает на необходимость толкования принципа самоопределения как права на самоопределение не буржуазии, а трудовых масс данной нации, – заявил он. – Принцип самоопределения должен быть средством для борьбы за социализм и должен быть подчинен принципам социализма».

А коль это было так, то Сталин предложил все те области, которые отличались «особым бытом и национальным составом», включить в состав Российской Республики в качестве «Областных Советских Республик». Ну и само собой понятно, что этими «областными Советскими Республиками» должны были стать Польша, Финляндия, Украина, Крым, Закавказье, Туркестан, Киргизский край, татаро-башкирская территория, Сибирь и практически все то, что входило в состав бывшей Российской империи. По сути, на место империи царской должна была прийти империя советская. Правда, при этом, по словам Сталина, царистский унитаризм сменялся добровольным федерализмом.

В декабре 1922 года окончательно выяснятся расхождения между Сталиным и Лениным во взглядах на национальное устройство советского государства. Но вряд ли можно думать, что Сталин мечтал о самоопределении наций. Более того, все его поведение дает возможность полагать, что ему никогда не нравилось это самое определение, и он выступал за федеративное устройство, т.е. все за ту же империю, в которой главную роль должен был играть центр.

Вся беда была только в том, что никто не хотел добровольно входить в подчинение Петрограду. И далеко не случайно посол Великобритании во Франции лорд Берти, к великой радости, записал 6 декабря 1918 года в своем дневнике: «Нет больше России! Она распалась, исчез идол в лице императора и религии, который связывал разные нации православной веры. Если только нам удастся добиться независимости буферных государств, граничащих с Германией на востоке, т.е. Финляндии, Польши, Эстонии, Украины и т.д., и сколько бы их не удалось сфабриковать, то, по-моему, остальное может убираться к черту и вариться в собственном соку».

Трудно сказать, кого подразумевал посол под местоимением «нам», но Германии на самом деле удалось создать «польское государство» на захваченной ею российской территории Польши и Литовский совет. Признала она и независимость Украины. 6 декабря 1917 года была провозглашена независимость Финляндии, несмотря на выступление Сталина на ноябрьском съезде социал-демократической партии Финляндии, на котором он призывал к «добровольному и честному союзу финского народа с народом русским».

Но, увы... не захотел финский народ ни «добровольного», ни уж тем более «честного союза» с народом русским. Совнарком признал независимость Финляндии, и Запад получил еще одно буферное государство, которое сразу же заявило о своем неприятии советской власти. И Сталину не осталось ничего другого, как только высказать сожаление по поводу того, что русским социалистам пришлось предоставить независимость стране, где правит буржуазия, и обвинить финских социал-демократов в «нерешительности и непонятной трусости», которые якобы помешали им взять власть в свои руки, как это сделали сами большевики.

Ничего не получилось и из его давления на советское правительство Украины, которое было создано в противовес Центральной раде во главе с Петлюрой. «Достаточно играть в правительство и республику, – писал он в своей телеграмме, направленной в Харьков, – кажется, хватит, пора бросать игру». Украинцы заявили решительный протест против подобного обращения, и Сталину было самым строгим образом указано на недопустимость подобных заявлений.

Как нарком по делам национальностей Сталин постоянно выступал с докладами о положении в Туркестане, на Кавказе, на Урале, на Дону, в турецкой Армении, об автономии татар. Ну а поскольку в ходе распада Российской империи в различных районах то и дело возникали движения за национально-территориальную автономию, как это было у тех же поволжских татар и уральских башкир, Сталин обратился в апреле 1918 года к Советам названных территорий.

Объявив совершенно неприемлемым путь «буржуазной автономии», он писал, что надо оторвать массы от буржуазного руководства, «отнять» у них автономию и превратить ее из буржуазной в советскую. На деле же это означало оставление в руках центрального правительства «всех важных для всей страны функций» с поручением автономным областям решать главным образом задачи, относящиеся к административно-политической и культурной сферам, где употреблялся бы родной язык.

Доверив контроль за политикой национальностей западных районов страны одному из своих самых близких помощников Пестковскому, сам Сталин занялся Востоком. В то же время он приблизил к себе и 30-летнего украинца, революционера со стажем И.П. Товстуху, который зарекомендовал себя хорошим организатором. Этот и на самом деле способный и очень скромный человек стал первым личным секретарем Сталина и первым его биографом.

ГЛАВА ВТОРАЯ

И все же в первые месяцы после Октябрьского переворота Сталин был куда больше занят выполнением особых заданий Ленина. Особенно если учесть тот факт, что 29 ноября ЦК предоставил «большой четверке» – Ленину, Сталину, Троцкому и Свердлову – право решать все срочные вопросы, правда, с небольшим дополнением. В этих решениях должны были принимать участие те члены ЦК, которые в этот момент... окажутся в Смольном. Что выглядело весьма странным. И было не так трудно подгадать для решения этих самых «экстренных» вопросов такое время, когда в Смольном были только вышеперечисленные лица.

Ну а поскольку Свердлов был постоянно занят в секретариате ЦК, то «четверка» превратилась в «большую тройку». И Сталин все чаще выступал в роли порученца Ленина. Его комната находилась недалеко от кабинета Ленина, и тот то и дело вызывал к себе «чудесного грузина».

В архиве Октябрьской революции есть интереснейший документ, который объясняет очень многое. Называется он «Инструкция караулу у кабинета Ленина». В соответствии с этой инструкцией право входить к Ленину практически в любое время дня и ночи имели только два человека: Троцкий и Сталин. Что касается первого, то с ним все было ясно. Он уже был признанным вождем революции, и его портреты красовались повсюду вместе с портретами Ленина и Зиновьева. А вот чем так прославился «прошедший мимо революции» Сталин, догадаться нетрудно...

Главным вопросом зимой и весной 1918 года стал вопрос о мире с Германией. Как и всегда, мнения разделились. Сторонник «революционной войны» Бухарин считал, что только германо-японская оккупация может «пробудить» крестьян России. И только после того, говорил он, как им в ноздри будет вставлено «железное кольцо», мы получим священную войну. Не верил в способность России самостоятельно выстоять и Троцкий, продолжавший уповать на мировую революцию и помощь европейского пролетариата.

Что же касается Сталина, то он мыслил куда более трезво. «Принимая лозунг революционной войны, – говорил он, – мы играем на руку империализму. Позицию Троцкого невозможно назвать позицией. Революционного движения на Западе нет, нет в наличии фактов революционного движения, а есть только потенция, ну, а мы не можем полагаться в своей практике на одну лишь потенцию».

Ленину было уже не до дискуссий, продолжение войны грозило большевикам катастрофой, солдаты покидали фронт и обещали повернуть оружие против обманувших их большевиков. 9 декабря 1917 года в Брест-Литовске начались переговоры российской делегации во главе с членом ЦК Адольфом Иоффе с представителями Германии.

8 января 1918 года на совещании ЦК Ленин зачитал свои «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионного мира». Как видно, Ильич и на этот раз забыл свой доклад об итогах 7-й Всероссийской конференции, в котором он заявил: «Почему мы, большевики, против сепаратного мира, т.е. против мира только России с Германией? Сепаратный мир – глупость, потому что он не разрешит коренного вопроса, вопроса о борьбе с капиталистами и помещиками».

За «Тезисы» проголосовали 15 участников совещания, 32 партийца поддержали позицию левых коммунистов во главе с Бухариным, которые выступали за отказ от всяких соглашений с Германией и ведение революционной борьбы. Еще 16 человек стояли за позицию Троцкого: объявление войны прекращенной, отказ от подписания мира и демобилизация армии.

9 января история повторилась, и большинство высказалось против подписания аннексионного мира как основного средства начавшейся, по убеждению Ленина, мировой революции. Большинство руководителей партии были за войну. Дзержинский однозначно заявлял, что подписание мира есть полная капитуляция. Зиновьев даже не сомневался в том, что мир ослабит революционное движение на Западе, а у Урицкого не поднималась рука, чтобы «подписать похабный мир».

По сути дела, Ленин остался один, и вот тогда-то он ухватился за весьма оригинальное предложение Троцкого. «Войну прекращаем, – заявил тот, – армию демобилизуем, но мира не подписываем. Если немцы не смогут двинуть против нас войска, это будет означать, что мы одержали огромную победу. Если они еще смогут ударить, мы всегда успеем капитулировать».

Что бы там ни говорили, это был компромисс, и Сталин подвел общее мнение. «Этому надо положить конец, – призвал он покончить с разногласиями. – Выход из тяжелого положения дала нам средняя точка – позиция Троцкого». Позиция Троцкого была не только «средней точкой», но и надеждой, пусть и весьма наивной, но все же надеждой на то, что европейский пролетариат опомнится и зажжет революционное пламя. Это позволило бы Ленину вести мирные переговоры уже совсем по-другому...

9 февраля Германия подписала мирный договор с Украиной и потребовала от приехавшего в Брест Троцкого принять их условия мира. И вот тогда-то Лев Давидович заявил о том, что Россия выходит из войны, но не может поставить своей подписи под условиями, «которые несут с собой гнет, горе и несчастье миллионам человеческих существ... Мы, – говорил он изумленным представителям Германии, – выходим из войны, но мы вынуждены отказаться от подписания мирного договора!»

Сделав свое дело, Троцкий вернулся в Петроград, и уже 14 февраля ВЦИК одобрил «образ действий своих представителей в Бресте». А еще через четыре дня большевики узнали о том, что Германия продолжала себя считать в «состоянии войны с Россией». Как это ни было печально для большевиков, европейский пролетариат так и не пришел им на помощь. Возмущенный (непонятно только чем) Ленин сказал Троцкому: «Ничего не поделаешь, придется драться! Иного выхода у нас нет!» Но уже через минуту опомнился: «Нет, нам нельзя менять политику...»

Немцы быстро продвигались вглубь страны, нависла угроза над Петроградом, и Сталин потребовал от Петроградской партийной организации «организовать десятки тысяч рабочих и двинуть поголовно всю буржуазию под контролем рабочих на рытье окопов под Петербургом». Одновременно он призвал Украинскую Советскую Республику «организовать... отпор от Киева с запада, задержать банды германцев во что бы то ни стало, и отстоять Петроград и Киев».

Однако все было напрасно, немцы сметали все на своем пути и в считанные мартовские дни создали под своим протекторатом Белорусскую Народную Республику, а в конце 1918 года – Латвию и Эстонию.

И снова начались ожесточенные споры. Большинство членов ЦК требовали продолжения войны. Оно и понятно: новые условия мира были еще хуже, и теперь Россия теряла Прибалтику и часть Белоруссии, Карс, Батум, Ардаган, должна была признать независимость Украины и уплатить Германии шесть миллиардов марок контрибуции.

В конце концов, Ленин победил. Троцкий подал в отставку, вместо него народным комиссаром по иностранным делам был назначен Чичерин, а Льву Давидовичу было поручено заниматься созданием армии теперь уже в качестве наркома по военным делам и председателя Реввоенсовета республики.

На подписание мира в Брест поехал Л.Б. Красин, представлявший собой одну из самых ярких фигур среди большевиков. Прекрасный инженер, четыре года работавший в Германии, он был, наверное, единственным среди ленинского окружения человеком, который разбирался в современной экономике и торговле. 3 марта советская делегация подписала договор с Четвертым союзом, 22 марта он был ратифицирован германским рейхстагом, и Первая мировая война для России закончилась...

Брестский мир и сегодня вызывает неоднозначное к себе отношение. И по сей день звучат вопросы: а что было бы, если бы... Но все это не имеет уже ровным счетом никакого значения. Брестский мир был заключен, Германия получила «свое», а Ленин удержался у власти. Что бы там ни говорили о Германии, но он-то сам оказался заложником собственного лозунга о немедленном прекращении войны. И продолжи он ее, его смели бы не немцы, а те самые миллионы одетых в солдатские шинели крестьян, которые продолжали погибать.

Сражения в партии за заключение «похабного мира» явились очередным уроком для Сталина. Он ясно видел, что Ленин готов пожертвовать всем, чтобы только остаться у власти. Для него не было секретом, что приход большевиков к власти был обусловлен отнюдь не большой любовью к ним со стороны народа. В отличие от Временного правительства Ленин правильно оценил конъюнктуру и обещал дать измученным людям то, чего они больше всего желали: мир.

Оно и понятно! «Солдаты, – говорил 21 сентября 1917 года на заседании Петроградского Совета приехавший с фронта офицер, – не хотят ни свободы, ни земли. Они хотят только одного – конца войны. Что бы вы здесь ни говорили, солдаты больше воевать не будут!» И продолжи Ленин войну, его режим был бы сметен в считанные недели.

Но по большому счету дело было даже не в Ленине и его желании или нежелании продолжать войну. Совершенно разложившаяся стараниями большевиков, Временного правительства и Петроградского Совета старая армия уже не могла воевать.

И в то же время Брестский мир стал своего рода политическим волнорезом, резко изменившим политическую обстановку внутри России. По той простой причине, что все те, кто стоял за Временное правительство и продолжение войны и считался до самого недавнего времени патриотами, теперь были заинтересованы в продолжении войны с Германией уже как ее союзники. Поскольку только с помощью продолжавшей войну Германии они надеялись свергнуть большевистское иго. И таким образом социальные интересы оказались на какое-то время сильнее национальных... Что же касается самих большевиков во главе с Лениным, то, подписывая «похабный мир», они вообще не следовали никакой доктрине, до нее они еще просто не доросли и руководствовались прежде всего чувством самосохранения.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

С этим самым чувством самосохранения большевистское руководство и отправилось в марте 1918 года в Москву, утратив тем самым контроль над огромными российскими территориями.

Переехал в Москву и Сталин. Вместе... с Надеждой Аллилуевой. Когда она хотела сообщить о своем отъезде отцу, Сталин поморщился: «Зачем? И так узнает!» Конечно, ей не нравилось подобное бегство. Она любила и жалела отца, который был счастлив в революции и несчастлив в семейной жизни. И она знала, каким тяжелым ударом будет для него ее уход. Но... Сталин был неумолим...

Московский Совет выделил Сталину под его учреждение два бывших особняка, расположенных на разных улицах. Однако Сталину такое решение не понравилось: ему очень хотелось иметь все «свое». Он пожелал заполучить в свое распоряжение здание Большой сибирской гостиницы в Златоустинском переулке.

Гостиница оказалась уже занята Высшим советом народного хозяйства. О чем и свидетельствовала приклеенная на ее парадной двери бумажка. Однако столь пустячное препятствие не остановило наркома. Он сорвал бумагу и на ее место наклеил отпечатанное на машинке объявление: «Это помещение занято Наркомнацем».

Затем Сталин вошел в здание с черного хода и, то и дело зажигая спички, развесил с помощью Пестковского наркомовские объявления. Однако все было зря. Несмотря на все недовольство Сталина, сражение за здание выиграл более могущественный ВСНХ, что дало повод Пестковскому заметить: «Это был один из тех немногих случаев, когда Сталин потерпел поражение...»

Едва Сталин успел обосноваться в Кремле, как против него в одном из апрельских номеров меньшевистской газеты «Вперед» выступил Мартов. Он критиковал большевиков за политику экспроприаций и Сталина за то, что тот в свое время был исключен из партии за участие в экспроприациях.

Вряд ли Сталина могло по-настоящему задеть обвинение в участии в экспроприациях. Ленин и многие большевики хорошо знали, как это делалось, и одобряли подобные вылазки. Куда больше его возмутило заявление Мартова о его исключении из партии. Хотя и в этом ничего страшного для него не было. Партийная организация Грузии тогда состояла из меньшевиков, и теперь он мог только гордиться таким исключением. Тем не менее Сталин заявил, что это клевета, и направил жалобу в Революционный трибунал печати.

Мартову не удалось собрать всех свидетелей по этому весьма запутанному делу, которое кончилось тем, что Революционный трибунал осудил Мартова за «подрыв авторитета правительства» и вынес ему общественное порицание. Это дало повод Антонову-Овсеенко написать: «Обвинения Мартова он не опроверг, пятно с биографии не смыл. Скомпрометированный Сталин счел за благо на время удалиться из Москвы. Не скоро Сталин оправится от мартовского позора». С чем, конечно, нельзя согласиться.

Во-первых, совершенно не понятно, чем Сталин мог быть скомпрометирован, если и участие в «эксах», и исключение его меньшевиками из партии играли только на него. Не совсем понятно, для чего этот бессмысленный процесс был нужен самому Мартову, который, как это часто и бывает в таких случаях, добился совершенно обратного результата.

Оказался наказан и скомпрометирован не Сталин, а сам Мартов и его газета «Вперед», которую большевики поспешили закрыть за «ложные слухи и вздорные сообщения». Понятно, что основной причиной закрытия «Вперед» и других меньшевистских газет послужило отнюдь не обвинение Сталина. Весной 1918 года большевики уже начали довольно жестокую борьбу с оппозиционной прессой, и, конечно, им были нужны прецеденты.

Рабоче-крестьянское правительство решило покончить со своим временным статусом, для чего поставило вопрос о разработке новой конституции, которая должна была не столько создать новые формы правления, сколько закрепить то, что уже сделано в ходе революционной социальной перестройки.

Для подготовки проекта конституции 1 апреля была организована специальная комиссия, во главе которой стоял председатель ВЦИК Свердлов. В состав комиссии вошел и Сталин как единственный специалист по национальному вопросу.

Да, теперь протрезвевшие большевики старались не допустить распада бывшей Российской империи и стремились сплотить вокруг Москвы как можно больше народностей, поскольку другие политические силы пытались в борьбе с большевиками заполучить поддержку национальных меньшинств. Теперь речь шла уже не о самоопределении, а о национально-территориальной автономии. Но, конечно же, не «буружазной», о чем и объявил Сталин уже в апреле.

Для того чтобы оторвать массы от буржуазного руководства, говорил Сталин, нужно «взять» у них автономию, предварительно очистив ее от буржуазной скверны, и превратить ее из буржуазной в советскую. «Необходимо, – заявил Сталин, – поднять массы до советской власти, а их лучших представителей – слить с последней. Но это невозможно без автономии этих окраин, т.е. без организации местной школы, местного суда, местной администрации, местных органов власти, местных общественно-политических и просветительных учреждений с гарантией полноты прав местного, родного для трудовых масс края, языка во всех сферах общественно-политической работы».

Так закладывалась национальная политика, которой в будущем было суждено воплотиться в формуле советской культуры, «национальной по форме и социалистической по содержанию».

Главной задачей наркома было проведение в жизнь политики национально-территориальной автономии. И, выступая на совещании по созыву учредительного съезда Татаро-Башкирской автономной Советской Республики,

Сталин с нарочитой прямотой изложил свою нейтралистскую философию советской национальной политики. Он отверг как антисоветскую и ведущую к размежеванию населения «чисто националистическую» автономию, при которой организация какой-либо национальной или этнической группы представляла бы интересы этой группы независимо от места ее проживания на советской территории. Единственно приемлемым типом автономии являлась, по его мнению, автономия, осуществляемая через советские органы областей с преобладанием одной или нескольких национальностей.

В сложившихся исторических условиях, говорил Сталин, стране необходима «сильная общероссийская власть, способная окончательно подавить врагов социализма и организовать новое, коммунистическое хозяйство». Что же касается местных и областных суверенных органов власти, то они, по его глубокому убеждению, только мешали решению этих важных задач. А посему было необходимо оставить в руках центрального правительства «все важные для всей страны функции» и поручить автономным областям решать главным образом задачи, относящиеся к административно-политической и культурной сферам (школы, суды и пр.), где употреблялся бы родной язык.

Главным оппонентом Сталина стал заведующий отделением государственного права при Народном комиссариате юстиции М.А. Рейснер. Он и его сторонники выступали за федерирование страны по производственно-классовому принципу. Но когда 19 апреля редактор «Известий» Стеклов предложил комиссии руководствоваться проектом Рейснера, Сталин решительно выступил против. «Проект тов. Рейснера не может быть положен в основу! – со всей категоричностью заявил он. – Рейснер указывает на федерацию какую угодно, лишь бы это была федерация. Так нельзя. Вы должны дать определенный тип федерации. Это есть федерация областей, с отличающимся известным национальным составом или определенным бытом. Такой тип надо дать вполне определенно».

И в этом он был трижды прав. Да и что это была бы за страна, в которой субъектами федерации считались бы Советы, коммуны или профсоюзные, кооперативные, железнодорожные и почтовые организации? А ведь были еще и такие классовые субъекты, как крестьяне, рабочие, служащие и т.д.

Как и всегда, разгорелся ожесточенный спор, и все же большинством в пять голосов против трех был принят проект Сталина. Однако Сталину недолго пришлось пребывать на посту наркома, и уже 29 мая Совнарком назначил его «общим руководителем продовольствия на юге России». Именно в это время обострилась проблема с продовольственным снабжением Москвы и центральных губерний, и от того, будут ли сыты рабочие Центральной России, зависела судьба большевиков.

Ситуация в стране была тяжелая, но не безнадежная. Хлеб в стране имелся. И в достаточном количестве. Проблема заключалась в том, как его привезти с юга страны в центральные области. В России полыхала Гражданская война, и в этой сложной обстановке все зависело от того, в чьих руках будет находиться стратегически важный Царицын, который являл собою своеобразные ворота в северные регионы России.

Дела в Царицыне шли из рук вон плохо. Продовольственным вопросом занималась чудом сохранившаяся городская Дума. Хлеба в городе хватало, однако он продавался по свободным ценам. Что же касается вооруженных сил в Царицыне, то как таковых их там не было совсем. А имеющиеся плохо организованные и вооруженные отряды вряд ли могли успешно воевать с белоказаками. И это при том, что в соседней с Царицыном Области Войска Донского с конца марта бушевал вооруженный мятеж, и войска донского атамана генерала Краснова все ближе подходили к городу.

Но и с хлебом все было далеко не так просто, поскольку заставить крестьян сдавать его можно было в те времена только под угрозой смертной казни. И большевикам не оставалось ничего другого, как только прибегнуть к политике «военного коммунизма». 11 января 1918 года был принят Декрет о продовольственной разверстке, а 9 мая декретом ВЦИК в стране была введена продовольственная диктатура.

Крестьянам устанавливались нормы годового душевого потребления: 12 пудов зерна, пуд крупы. Все, что выходило за эти рамки, подлежало отчуждению. Продотрядам и лицам, заготавливающим хлеб, в случае оказания противодействия «отбиранию хлеба или продовольственных продуктов» разрешалось практически все. Отношения большевиков с крестьянами явно не складывались. И дело было не только в их ограблении. Белые точно так же отбирали зерно, и тем не менее крестьяне все же считали красных меньшим злом по той простой причине, что, едва завоевав территорию, генералы тут же восстанавливали в правах прежних хозяев земли.

Другая причина недовольства большевиками заключалась в их попытке расколоть деревню, объявляя своими верными союзниками бедняков, на которых крепкие хозяева чаще всего смотрели как на лодырей и тунеядцев. В результате созданные большевиками комитеты бедноты, главной задачей которых являлось изъятие у всех остальных хлеба, были весьма непопулярны.

Не оздоровляла отношения с крестьянами и политика советской власти относительно Русской Православной Церкви. И хотя русского человека, который, по меткому выражению Белинского, одной рукой чешет задницу, а другой крестится, вряд ли можно заподозрить в какой-то уж особой религиозности, тем не менее закрытие и разрушение церквей нанесло его страдальческой душе еще один мощный удар.

Помимо чисто религиозного аспекта, пришедших к власти «антихристов» привлекали огромные церковные богатства, и надо ли удивляться тому, что именно в это время церковь наряду с крестьянами стала подвергаться разграблению.

Можно ли было по-другому? Вряд ли. Вопрос стоял о жизни и смерти, и ни одно правительство не стало бы миндальничать в таких условиях. Да и сама продразверстка была введена еще при царе. Почему же о ней заговорили только в 1918 году? Да по той простой причине, что то правительство было настолько слабо, что не смогло даже отобрать у крестьян хлеб. Другое дело, что продразверстка, введенная уже Лениным, подрывала зародившуюся было у крестьян веру в советскую власть.

Ленина мало волновали чувства крестьян, и на заседании СНК он принял решение для «выкачивания» на юге страны хлеба послать наркома труда А.Г. Шляпникова. Это был способный человек, но вряд ли ему удалось бы при всех его дарованиях переломить ситуацию в этом регионе. Здесь требовался человек с железной волей, который не остановился бы ни перед чем. Таким человеком мог стать только Сталин. Поэтому не случайно нарком продовольствия А.Д. Цюрупа предложил именно ему отправиться на юг.

Сталин согласился, и Ленин в своей ответной записке Цюрупе написал: «Я согласен вполне». И это доверие вождя свидетельствовало о многом. Когда надо было красиво говорить на митингах, достаточно было Каменева и Луначарского, но там, где решающую роль играли сила духа и жестокость, им уже делать было нечего.

И вряд ли Ленин располагал лучшей кандидатурой, чем Сталин. Отправляя его «выколачивать» хлеб, вождь не сомневался: у «чудесного грузина» не дрогнет рука, его не будут мучить интеллигентские рефлексии, и, если надо, он будет рубить головы... И Ленин не ошибся. С первого же дня своего появления в Царицыне Сталин принялся оправдывать оказанное ему высокое доверие, и уже 6 июня Ленин получил от него первую телеграмму. «Несмотря на неразбериху во всех сферах хозяйственной жизни, – писал Сталин, – все же возможно навести порядок...»