Текст книги "Сталин. По ту сторону добра и зла"

Автор книги: Александр Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 90 страниц)

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

К великой радости большевиков, порядок в стране так и не был наведен, и осенью 1917 года Россия переживала новый кризис. Политический и социальный хаос усугублялся полнейшим развалом экономики, заработная плата рабочих не успевала расти за быстрым повышением цен. Началась стремительная инфляция. Объем промышленного производства упал почти на 40%. Под угрозой остановки оказался транспорт.

Министр сельского хозяйства Чернов так ничего и не сделал для крестьян, и те посматривали на эсеров все с большим недоверием. Последней попыткой навести хоть какой-то порядок стало созванное 12 сентября 1917 года Всероссийское демократическое совещание, в котором приняли участие представители социалистических партий, Советов, профсоюзов, торгово-промышленных кругов и воинских частей.

Совещание избрало Предпарламент (Временный совет республики), который рабочие очень метко окрестили «предбанником». Но дальше общих рассуждений и дебатов дело не пошло и на этот раз...

Скрывавшийся теперь в Гельсингфорсе Ленин увидел в кризисе власти новую возможность для ее захвата и заваливал своих соратников записками с требованием немедленно начать подготовку к вооруженному восстанию. В самом обыкновенном бунте небольшой группы немецких моряков он умудрился увидеть из туманной Финляндии зарево революции в Германии и убедительно для себя самого доказал наличие «революционных элементов» и «объективных и субъективных условий» для взрыва.

Что же касается правовых норм передачи власти в России, то Ленин о них не задумывался. «Ждать «формального» большинства у большевиков наивно, – писал он, – ни одна революция этого не ждет. И Керенский с компанией не ждут, а готовят сдачу Питера... Нет аппарата? Аппарат есть: Советы и демократические организации».

Ну а раз так, то и тянуть дальше было бессмысленно. «Вопрос в том, чтобы задачу сделать ясной для партии, – продолжал убеждать ЦК Ленин, – на очередь дня поставить вооруженное восстание в Питере и в Москве (с областью), завоевание власти, свержение правительства».

Предлагал он соответствующий этой задаче план с созданием штаба повстанческих отрядов, мобилизацию вооруженных рабочих и всего того, что было необходимо для завоевания власти. Ждать же съезда Советов, по мнению Ильича, было «позорной игрой в формальность и преступлением перед революцией». Одним словом: вы там заваривайте кашу и не предавайте революцию, а я буду вас учить что и как надо делать из Финляндии! Ну а не получится, вы в лучшем случае снова отправитесь за Полярный круг, а я с Надеждой Константиновной и Инессой назад, в Женеву, готовиться к новым революционным схваткам...

* * *

Заваривать кашу товарищи по партии не спешили. Может быть, все еще не верили ни в какую социалистическую революцию, а может, просто боялись. И, судя по позднейшим высказываниям Сталина, сам он читал послания бесновавшегося в одиночестве вождя без особого энтузиазма.

Он хорошо помнил июль и не мог с полной уверенностью сказать, кого же именно пойдут громить милые сердцу Ильича «революционные», а потому и непредсказуемые «элементы». «Что означало поднять восстание в такой момент? – скажет он через несколько лет. – Поднять восстание в такой обстановке – это значит поставить все на карту». И он знал, что говорил! Ведь именно ему удалось не только спасти партию летом 1917-го от полного разгрома, но и увеличить ее численность почти на 100 тысяч человек, создать партийные организации более чем в ста городах страны, в том числе и в деревне, где позиции большевиков были традиционно слабы.

Да, Временное правительство было слабо, но никто не мог гарантировать, что оно не вызовет с фронта несколько верных полков (а таковые, конечно, имелись) и новый Корнилов в считанные часы не перебьет восставших и окончательно не разгромит партию.

Не было у большевиков и единства с другими партиями, что значительно осложняло их положение. И, несмотря на известное склонение населения влево, никакого большинства, о котором писал из Финляндии Ленин, у партии не было и в помине. Да и как можно было выступать уже в сентябре без соответствующей подготовки и тем более арестовывать Демократическое собрание, как того требовал Ленин?

В отличие от напрочь оторванного от жестоких реалий жизни вождя, которому из-за некоторой инфантильности было простительно строить эфемерные планы, практик Сталин слишком хорошо знал, что значит организовать вооруженное выступление и осуществить захват власти. Потому и был против. Остальные лидеры партии тоже не горели особым желанием подставлять свои головы под казацкие шашки.

Зиновьев и Каменев были против вооруженного выступления и продолжали бессмысленные споры с вождем, рвавшийся в бой Троцкий разрабатывал свой собственный план действий, а Сталин, не вступая в споры, попросту саботировал распоряжения и предложения вождя и вместо исполнения предлагал передавать их на рассмотрение партийных инстанций и затем обсуждать их.

«Большинство членов местных комитетов были правее, чем Центральный Комитет, – вспоминал Троцкий. – Послать им ленинские письма без положительной резолюции ЦК фактически означало вызвать у них неодобрительную реакцию. Сталин выступил с таким предложением, чтобы выиграть время и получить возможность – в случае конфликта – свалить все на сопротивление со стороны местных комитетов».

* * *

Не вызывали особого энтузиазма призывы вождя и у рядовых членов ЦК. Многие из них считали сентябрьское выступление преждевременным. И дело здесь было, надо полагать, не только в разрыве ленинской теории от российской действительности, но и в самом обыкновенном чувстве самосохранения. Как работала охранка, большинство этих людей знали не по рассказам...

«Нам казалось, – скажет Сталин в своем выступлении по случаю 60-летия Ленина, – что дело обстоит не так просто, ибо мы знали, что Демократическое собрание состоит в половине или, по крайне мере, в третьей части из делегатов фронта, что арестом и разгоном мы можем только испортить дело и ухудшить отношения с фронтом. Нам казалось, что все овражки, ямы и ухабы на нашем пути нам, тактикам, виднее.

Но Ильич велик, он не боится ни ям, ни ухабов, ни оврагов на своем пути, он не боится опасностей и говорит: «Встань и иди прямо к цели». Мы же, практики, считали, что не выгодно тогда так действовать, что надо было обойти эти преграды, чтобы взять быка за рога. И, несмотря на все требования Ильича, мы не послушались его, пошли дальше по пути укрепления Советов и довели дело до съезда Советов 25 октября, до успешного восстания. Ильич был уже тогда в Петрограде. Улыбаясь и хитро глядя на нас, он сказал: «Да, вы, пожалуй, были правы...» Товарищ Ленин не боялся признать свои ошибки».

* * *

Сегодня уже никто не скажет, улыбался ли тогда Ильич, а вот в сентябре 1917-го ему было явно не до улыбок. Более того, он был крайне раздражен непониманием ЦК ситуации и в своем стремлении убедить их выступить немедленно шел на явную фальсификацию фактов. В массовых арестах вождей партии в Италии и в вооруженных восстаниях в Германии он увидел признаки начала революции в мировом масштабе и утверждал, что «большевики были бы жалкими изменниками пролетарскому делу... если бы они дали себя поймать в ловушку конституционных иллюзий, «веры» в съезд Советов и в созыв Учредительного собрания».

Во второй половине сентября Ленин переехал в Выборг, чтобы быть ближе к столице. Здесь он написал статью «Кризис назрел», в которой снова принялся доказывать, что Россия стояла на пороге всемирной пролетарской революции и что революция в России будет сопровождаться революцией в Германии. «Кризис назрел, – однозначно заявлял он. – Все будущее русской революции поставлено на карту. Вся честь партии большевиков стоит под вопросом. Все будущее международной рабочей революции за социализмом поставлено на карту... Мое крайнее убеждение, что если мы будем «ждать» съезда Советов и упустим момент теперь, мы губим революцию».

Но самое интересное он написал в постскриптуме, в котором, обвинив членов ЦК в полнейшем непонимании ситуации и игнорировании его указаний, заявил о выходе из Центрального Комитета. Таким отчаянным способом он намеревался обрести свободу и обратиться к рядовым бойцам партии.

Как отреагировал на это заявление Сталин неизвестно, но, судя по тому, что Ленин так и не получил никакого ответа от ЦК, особого рвения он не проявил. «Он не был трусом, – объяснял позже его поведение Троцкий, – он просто не хотел заниматься политикой... Он только хотел выжидать, как восстание будет развиваться дальше, прежде чем высказать окончательное мнение».

И был не прав. Сталин хотел заниматься не политикой, а бессмысленными рассуждениями о пролетарской революции в Германии и заревом мирового пожара, который вождь непонятно каким образом сумел увидеть из финских лесов в Турине. Так и не сдвинув большевистский воз с места с помощью убеждений, Ленин попытался столкнуть его угрозами. И принялся пугать «товарищей по партии» тем, что Керенский собирается... сдать Питер немцам! Вывод был соответствующий: «Только наша партия... победив в восстании, может спасти Питер...»

Собирался ли Керенский на самом деле сдавать Питер немцам? Вряд ли. Но после того как в начале октября в Рижском заливе произошло сражение немецких и российских кораблей, по столице на самом деле поползли слухи о том, что правительство намеревается бежать в Москву. Конечно, Керенский опроверг эти слухи, но ему не поверили. Слишком уж сильна была в те дни большевистская агитация.

Хотя... что страшного... В 1812 году Москву сдали Наполеону. Пройдет всего три месяца, и сам Ленин настоит на переезде Советского правительства в Москву. А когда ему намекнут, что этот переезд больше похож на дезертирство, Ленин выйдет из себя. «Можно ли такими сентиментальными пустяками загораживать вопрос о судьбе революции? – искренне удивится он. – Если немцы одним скачком возьмут Питер и нас в нем, то революция погибла!»

Хороша же, надо заметить, революция, которая заканчивается гибелью всего нескольких человек. И как здесь не вспомнить Великую французскую революцию, творцом которой являлись не прятавшиеся в самые решающие дни Робеспьер, Дантон и Марат, а мясник Лежандр и пивовар Саттер, то есть тот самый народ, который и делал эту самую революцию. Да и сам Сталин в октябре 1941 года долго и трудно будет размышлять над тем, покидать ему столицу или нет.

* * *

Но все это будет потом, а в своем письме в ЦК от 1 октября Ленин опять утверждал, что «в Германии начало революции явное, особенно после расстрела матросов» и что большевики пользуются полной поддержкой в стране. Через несколько дней последовало новое послание вождя, в котором тот сообщал о восстании на немецком флоте, массовом взрыве в Турине и возмущении чешских рабочих. Что на самом деле не соответствовало действительности.

Но Ленина это мало волновало, и ему на самом деле надо было спешить. Созыв Учредительного собрания был намечен на декабрь, и победить в честной борьбе у большевиков не было ни единого шанса. Потому и надо было во что бы то ни стало брать власть до «Учредиловки».

И в общем-то Ленин совершенно справедливо считал, что достаточно будет взять власть только в Петрограде. Во-первых, на всю Россию у него просто не хватило бы сил, да и не нужна ему была вся Россия. Разве во времена Екатерины I и Елизаветы Петровны приводившая их к власти гвардия считалась с Россией? Да ничего подобного, приводила и оставляла! И ничего... принимали...

Необходимость скорейшего выступления объяснялась еще одной весьма веской причиной. После провала корниловского мятежа правые силы, во главе которых встали такие известные в России личности, как Милюков, Родзянко и генерал Алексеев, готовились к новому выступлению. В силу большевиков они не верили и даже намеревались использовать их в своих целях. Для чего намеренно развязывали им руки, надеясь на то, что Ленин свалит Керенского и расчистит дорогу их «крепкому правительству», которое не заставит себя долго ждать. Они распространяли всевозможные слухи и сплетни, которые компрометировали Временное правительство и самого Керенского, провоцируя выступление большевиков.

Со временем об этом поведал представитель Франции при Временном правительстве генерал Эжен Пети. По его признанию, Милюков, Родзянко и генерал Алексеев готовили заговор для установления правой диктатуры. Вся их беда заключалась в том, что они не видели в большевиках «слишком большой угрозы» и были убеждены, что в России того времени было по большому счету всего две стоящих чего-то партии: «партия порядка» во главе с Корниловым и «партия распада» с Керенским. Потому и смотрели сквозь пальцы на все игры Ленина, который должен был, по их замыслу, сбросить Керенского, а потом и сам пасть под давлением «крепкого правительства».

* * *

В отличие от правых, западные страны были настроены в отношении большевиков далеко не так благодушно и очень опасались, что с их приходом к власти Россия сразу же выйдет из войны.

Конечно, они попытались принять меры, для чего в Петроград и прибыл писатель по призванию и разведчик по совместительству Сомерсет Моэм. Оказавшись в столице России, Моэм быстро сориентировался и послал в Лондон план государственного переворота. План был принят, но из него так ничего и не вышло. Моэм попал в цейтнот. «Время поджимало, – напишет он позже. – Ширились слухи о растущей активности большевиков. Керенский носился взад и вперед, как перепуганная курица».

По всей видимости, тайная деятельность Моэма стала известна большевикам, и далеко не случайно Сталин в статье «Иностранцы и заговор Корнилова», написанной в середине сентября, обратил внимание на активное участие британских подданных в заговорах в России. Ну а сам Моэм был внесен в списки лиц, которые подлежали аресту сразу же после захвата большевиками власти. Возможно, именно поэтому автор «Луны и гроша» был срочно отозван из Петрограда британскими спецслужбами.

Помимо Алексеева, Родзянко и Милюкова, британских и французских служб в столице против большевиков действовало множество других групп. Среди них выделялось созданное в апреле 1917 года А.И. Путиловым и А.И. Вышнеградским «Общество содействия экономическому возрождению», в которое входили крупнейшие промышленники России во главе с Гучковым. Видя полнейшую беспомощность Временного правительства, «Общество» решило покончить с социалистическим влиянием на фронте и в стране.

Месяцем ранее был образован «Республиканский центр», который занимался антибольшевистской пропагандой и собирался ликвидировать на заводах и фабриках те самые «основные бастионы партии», которым Сталин придавал такое большое значение.

Беда этих группировок заключалась в том, что они в своем большинстве хотели покончить с большевиками только после того, как те помогли бы им сбросить Керенского.

И стоявшая перед большевиками дилемма была куда как проста: либо попытка вооруженного переворота и захвата власти, либо ожидание дальнейшего развития событий и полнейшего разгрома в случае прихода к власти третьей силы. Таким образом, сама ситуация требовала от большевиков известного риска. Русский бунт уже переходил все границы, и теперь у большевиков вместе с другими революционными партиями было два пути: либо к стенке, куда их, надо полагать, теперь уже очень быстро поставил бы тот же Корнилов, либо... во власть!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

К великому огорчению Ленина, далеко не все спешили в светлое царство социализма, и он продолжал бомбить ЦК своими посланиями. 3 сентября он направил в ЦК очередное письмо, в котором потребовал начать решительную борьбу против Корнилова и усилить давление на правительство Керенского.

Призывы Ленина и на этот раз не вызвали особого энтузиазма у членов ЦК, и 15 сентября Смилга доставил в Петроград новое послание вождя «Марксизм и восстание», которое и вручил Сталину. Несмотря на то, что в письмах Ленина речь шла о самых важных вопросах большевистской тактики, в обсуждении письма приняли участие всего два человека: Каменев и Сталин.

Каменев предложил отвергнуть все практические предложения Ленина и ' подтвердил невозможность каких бы то ни было выступлений, а письма Ленина... сжечь... Сталин считал, что надо разослать письма Ленина в наиболее важные организации и обсудить их. Что же касается ЦК в целом, то он не высказал ни малейшей склонности идти навстречу вождю. Правда, сам он либо вообще не публиковал ленинские статьи, в которых тот настаивал на подготовке к восстанию, либо значительно сокращал их.

Но когда на одном из заседаний ЦК Сокольников выразил недовольство как общим «тоном ЦО» (газеты «Рабочий путь»), так и отдельными публикациями, ему было заявлено, что «общее направление его центрального органа целиком совпадает с линией ЦК».

Что же касается Сталина, то он постарался сделать так, чтобы вопрос о ленинских письмах даже не был включен в повестку дня. «Чем горячее атмосфера, – заметил Троцкий по этому поводу, – тем холоднее маневрирует Сталин». И был трижды прав. В отличие от надеявшегося «на взрывы возмущения в Турине и на немецком флоте» вождя, Сталин прекрасно понимал, чем может для них кончиться совершенно не подготовленное выступление. Ленин был идеологом революции, а значит, в известной степени доктринером, а он – ее практиком и рабочей лошадью.

21 сентября на собрании большевистской группы Демократического собрания Сталин, в отличие от Рыкова и Каменева, поддержал ленинское требование о его бойкоте первого. Тем не менее ЦК принял решение «с него не уходить».

Вконец разобиженный вождь сурово осудил голосовавших против его предложения и приветствовал Троцкого: «Троцкий был за бойкот. Браво, товарищ Троцкий!» Присланное им в ЦК письмо было написано в таких резких выражениях, что его было решено... уничтожить!

По большому счету, осенью 1917-го безоговорочно Ленина поддерживали только два человека: Троцкий и Свердлов. Вышедший из тюрьмы и рвавшийся в лидеры революции Троцкий развил прямо-таки бешеную активность и, не дожидаясь решений ЦК, делал все возможное, чтобы ознакомить рабочих с ленинскими письмами.

В начале сентября он выступил в Петросовете с большой речью, и в предложенной им резолюции вынес, как бы сегодня сказали, вотум недоверия

президиуму Совета, что и было одобрено присутствующими. Его политический рейтинг рос как на дрожжах, и 24 сентября Лев Давидович стал председателем столичного Совета.

На том же заседании Свердлов был назначен в комиссию, которой поручили заниматься подготовкой ко II съезду Советов. Чем несказанно порадовал Ильича. Чувствуя упорное сопротивление ЦК своей линии на вооруженное восстание, Ленин увидел в «иудушке» верного союзника, о чем и заявил со свойственной ему категоричностью. «В тяжелые июльские дни, – писал вождь, – оказался (Троцкий. – Прим. авт.) на высоте задачи и преданным сторонником партии революционного пролетариата. Ясно, что нельзя этого сказать про множество внесенных в список вчерашних членов партии».

Не отставал от Льва Давидовича в своем усердии и Свердлов, который постепенно сосредоточивал в своих руках все более значительную власть. Именно два этих несимпатичных, мягко говоря, Сталину человека начинали играть все более заметную роль в партии, и усиление их позиций ничего хорошего ему не сулило. Отношения со Свердловым были испорчены еще в Туруханске, а Троцкий смотрел на него с таким высокомерием, с каким он совсем еще недавно вел себя по отношению к рядовым членам партии в той же Сибири.

Ну а насколько мощным может оказаться поддержанный Лениным тандем блестящего оратора и самого умелого организатора партии, догадаться было нетрудно. Что же касается Сталина, то вряд ли он, человек, на их общий взгляд, весьма средних достоинств, был им нужен.

Конечно, Сталин прекрасно знал об этом, и тот факт, что наряду с двадцатью четырьмя другими делегатами он был включен в число кандидатов в Учредительное собрание, вряд ли уж так порадовал его. 5 октября Сталин впервые за последние две недели пришел на заседание ЦК, где и предложил провести 10 октября партийное совещание с участием представителей ЦК и Петроградской и Московской партийных организаций.

Предложение было в целом одобрено, а затем Сталин получил весьма чувствительный удар: его не оказалось среди членов комиссии по подготовке проекта программы предстоящего съезда партии, членами которой стали Ленин, Бухарин, Троцкий, Каменев, Сокольников и Коллонтай.

И надо полагать, что свою роль здесь сыграл набиравший все больший политический вес Свердлов. Да и как иначе объяснить, что столько сделавший для партии в июле Сталин оказался, по сути, за бортом партийной жизни. Именно поэтому он отказался принимать участие в работе «Бюро для информации по борьбе с контрреволюцией» на заседании ЦК 7 октября и предложил вместо себя в помощь возглавившим эту самую комиссию Свердлову и Троцкому Бубнова. Впрочем, его можно понять: ему совсем не хотелось идти в подчинение к людям, которых он ненавидел.

Сам Троцкий объяснил поведение Сталина так: «К самой идее он отнесся сдержанно, если не скептически. Он был за восстание, но не верил, что рабочие и солдаты готовы к действию. Он жил изолированно не только от масс, но и от партийного аппарата... С другой стороны, аппарату Сталин доверял несравненно больше, чем массам. Во всех важнейших случаях он страховал себя, голосуя с Лениным. Но не проявлял никакой инициативы в направлении вынесенных решений...»

Вместе с тем Сталин прекрасно понимал: оттесненный с первых позиций Троцким и Свердловым, он должен сам проявлять инициативу. Что для этого было надо? Да только одно: поддерживать все ленинские начинания, выполнение которых теперь контролировали Троцкий и Свердлов.

А поддерживали ленинские начинания далеко не все. И как ни старался Троцкий, большинство членов ЦК по-прежнему относились к идее вооруженного восстания весьма прохладно. Потому и делали все возможное, чтобы не допустить приезда Ленина, умевшего уговаривать, в Петроград. И когда один из немногих, допущенных к вождю в его тайном убежище в Выборге А.В. Шот-ман сообщил Ильичу о нежелании его «товарищей по партии» видеть его в столице, тот потребовал письменного подтверждения. И Шотману не осталось ничего другого, как написать: «До особого распоряжения ЦК въезд в Петроград воспретить».

Разобиженный и разозленный вождь отправился в Питер на свой страх и риск с верным Рахьей. И ехал он опять же в самом что ни на есть карикатурном виде: темные очки, парик, черный галстук и фетровая шляпа.

Поселившись на Выборгской стороне в квартире М.В. Фофановой, он решил и там «соблюдать сугубую конспирацию». Мало того, что даже в закрытой на несколько запоров квартире Ленин щеголял в парике, он даже членам ЦК не сообщил о месте своего пребывания. А когда Надежда Константиновна назвала его настоящим именем, он, к несказанному изумлению Фофановой, строго поправил ее: «Ошибаешься. Помнить надо твердо, что я не Владимир Ильич, а Константин Петрович Иванов».

И именно там, в наглухо закрытой квартире, Ленин начал готовиться к вооруженному восстанию. «Свою подготовку, – вспоминал позже Э. Рахья, – Владимир Ильич вел как-то по-особенному. По его поручению я должен был ходить по заводам, прислушиваться, о чем толкуют рабочие, должен был посещать собрания, записывать резолюции».

Наведя таким образом справки (можно подумать, речь шла не о вооруженном восстании, а об организации обыкновенной маевки), Ленин решил 10 октября встретиться с членами ЦК на квартире сестры Фофановой. Там комедия с конспирацией продолжилась, и товарищи по партии... не узнали вождя. Что же касается Сталина, то, как утверждали очевидцы тех событий, недовольный приездом Ленина, он ударил ни в чем не повинного Рахью кулаком, выразив таким образом общее мнение.

Зная о царивших среди его соратников настроениях, Ленин взял с места в карьер и с негодованием заявил о наблюдавшемся уже с начала сентября «равнодушии к восстанию». Повторил он уже набившую всем оскомину фразу и о том, что на Западе уже видно зарево мировой революции и что Керенский собирается сдать Петроград немцам.

Не обошлось и без натяжек. Рассуждая о массах, Ленин заявил, что они идут за большевиками, но, с другой стороны, настроением этих самых масс никак нельзя было руководствоваться. Ну а потому «из политического анализа классовой борьбы и в России, и в Европе вытекает необходимость самой решительной, самой активной политики, которая может быть только вооруженным восстанием».

Сталин слушал вождя без особого энтузиазма. Ленин оставался верен себе и продолжал доказывать, что «большинство теперь за нами», что все условия для революции налицо и теперь говорить надо уже не о самой революции (это, мол, дело решенное), а о ее технической стороне.

Если же называть вещи своими именами, то он предлагал вооруженный налет на Зимний, вроде того, какой совершал их общий приятель Камо на банки. Только в них он и его подельщики воровали деньги, Ленин же собирался таким образом украсть власть. Сталин невольно усмехнулся, вспомнив о «буре в стакане воды». И в самом деле, зачем были нужны все эти многолетние и, как теперь выяснялось, совершенно бессмысленные философские споры о том, что для России хорошо, а что плохо, если в конечном счете все решали винтовки.

– Да, – снова, услышав его мысли, сказал Ленин. – Учредительное собрание будет не с нами, но это ничего не значит! Политически дело совершенно созрело, и теперь дело за технической подготовкой!

Он замолчал и обвел сидевших за столом людей долгим внимательным взглядом, ожидая возражений. И они, конечно же, последовали.

– Мы слишком слабы в провинции, – заметил Каменев, – и с помощью Учредительного собрания сможем добиться большего, нежели военным переворотом, который может восстановить против нас не только другие партии, но и население...

Ленин насмешливо взглянул на него. Да разве можно быть в политике таким чистоплюем! Речь идет о власти, а он опять затянул старую песню о парламенте. Да при чем тут парламент, если у него есть такие козыри, как немедленный мир и передача земли крестьянам! И за это ему простят все! Не обращая никакого внимания на недовольство некоторых членов, вождь предложил следующую резолюцию: «Признавая таким образом, что вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям партии руководствоваться этим и с этой точки зрения обсуждать и решать все практические вопросы».

Против восстания выступили Каменев и Зиновьев. Однако десять из двенадцати членов проголосовали «за», и, когда резолюция была принята, Каменев недовольно заметил: «Такие вопросы десятью членами партии не решаются!»

На этот раз Ленин даже не удосужился ответить ему и предложил организовать Политбюро, которому надлежало заниматься «политическим руководством». И пока шло обсуждение его членов, Сталин молча наблюдал за Лениным. Да, у него есть чему поучиться, и то, чему они сейчас все стали свидетелями, было самым настоящим подлогом. Принималось судьбоносное для страны решение, и тем не менее девять членов ЦК не были приглашены на это тайное заседание. И кто знает, как они голосовали бы! Вот уж воистину тайная вечеря!

И все-таки партия еще не была сыграна до конца. Многие партийцы колебались и предлагали вопрос о вооруженном восстании отложить до съезда.

16 октября состоялось еще одно заседание ЦК, на этот раз уже расширенное. Помимо практически всех членов ЦК в нем приняли участие представители Исполнительной комиссии Петербургского комитета, Военной организации, Петроградского Совета, профсоюзов, фабрично-заводских комитетов, Петроградской областной организации и рабочих-железнодорожников. Цель этого заседания прекрасно определил Александр Рабинович: «Пересмотр стратегии партии в связи с трудностями на пути осуществления призыва к вооруженному восстанию».

Заседание состоялось в помещении Думы, куда боявшийся ареста вождь не осмеливался войти в течение целого часа. А когда все-таки решился, то на полном серьезе долго обсуждал со Сталиным и Свердловым вопрос, появляться ли ему перед «товарищами» загримированным или, так сказать, в натуральном виде. Кто знает, что ему посоветовал Сталин, но «товарищам» Ленин явил свой светлый лик в парике. Неизвестно только, от кого же собирался скрываться Ильич на заседании ЦК. «Парик, – вспоминал Иоффе, – вероятно, ему мешал, ибо на заседаниях он снял его и положил перед собой на стол».

Ленин, для которого «восстание, по словам Мельгунова, стало навязчивой идеей», целых два часа говорил о невозможности ориентироваться на настроение масс, которое, по его словам, отличалось «изменчивостью и не поддавалось учету», снова заверял собравшихся в том, что на их стороне «вся пролетарская Европа и что дилемма по-прежнему та же: «Либо диктатура корниловская, либо диктатура пролетариата и беднейших слоев крестьянства».

Выступивший после вождя Свердлов сообщил о росте партийных рядов и влиянии большевиков в Советах, в армии и на флоте, а заодно и попугал собравшихся мобилизацией контрреволюционных сил. Затем слово взял Сталин. И, говоря откровенно, лучше бы он его не брал. Вместо твердого «за» или такого же категоричного «нет» он начал свое выступление с совершенно бессмысленного в данной обстановке рассуждения о том, что «день восстания должен быть целесообразен».

– Да и почему бы нам, – продолжал он размышлять вслух, – не предоставить себе возможности выбора дня и условий, чтобы не дать сорганизоваться контрреволюции...

Ленин даже не стал отвечать. Да и зачем? Ведь десятью днями раньше приблизительно то же самое заявил Молотов. «Наша задача, – сказал он еще 5 октября, – не сдерживать массы, а выбрать наиболее удобный момент, чтобы взять власть в свои руки».

Однако Сталин быстро опомнился и, в конце концов, высказался за восстание. Более того, он заявил, что восстание уже началось выступлениями на флоте и теперь все дело за тем, чтобы удержать инициативу в своих руках и правильно выбрать день восстания. «Если мы будем постоянно отступать, – закончил он свою речь, – то проиграем революцию». Что же касается европейской революции и поддержки европейского пролетариата, то он весьма ловко обошел этот в общем-то совершенно бессмысленный вопрос.

Трудно сказать, на самом ли деле все присутствующие на совещании находились, по словам А.В. Шотмана, «как бы под влиянием гипноза», но предложенную вождем резолюцию о «всесторонней и усиленнейшей подготовке вооруженного восстания» и создании Военно-революционного комитета в составе Бубнова, Дзержинского, Свердлова, Сталина и Урицкого приняли большинством голосов.