Текст книги "Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 38 страниц)

LXXXVII
СОБЫТИЯ В ЕВРОПЕ

Теперь, как нам кажется, настало время посвятить нашего читателя в события, происходившие в Европе, о которых губернатор не мог рассказать Рене, поскольку, учитывая расстояния, его от них отделявшие, ничего не знал о них и сам.

Вспомним, где наше повествование оставило Наполеона.

После победы у Пирамид, за которыми последовало покорение Египта, после Маренго, когда стала послушной Италия, Германия дрожала, край его императорской мантии поддерживала Испания, а Голландия вошла во Французскую империю, Наполеон, лелея мечты об империи мировой, перевел свой взгляд на скалы Дувра. Он нисколько не сомневался в том, что человек, разгромивший при Абукире его флот, собирался и дальше расстраивать его планы у берегов Ла-Манша так же, как до этого у побережья Сирии. Этим человеком был Нельсон!

Пора представить нашему глубокомысленному и правдолюбивому читателю тот странный дар судьбы, которым стали сокрушительные победы Наполеона для человека, чьему гению именно в сражениях с ним выпало вознестись на высочайшие вершины славы.

Суть дела в том, что этому человеку нужно было жить не в какую другую, а именно в эту эпоху, чтобы выполнить его миссию, то есть стать спасителем Англии от нависшей над ней самой страшной угрозы со времен Вильгельма Завоевателя.

Поговорим о том, кем был Нельсон и какая цепь событий позволила ему занять место в современном мире, равное тому, которое занял Помпей в его противостоянии с Цезарем.

Нельсон родился 20 сентября 1758 года. В то время, к которому относится наше повествование, ему исполнилось сорок семь лет.

Он родился в Бернем-Торпе, маленькой деревушке в графстве Норфолк; его отец был пастором, а мать умерла в молодом возрасте, оставив одиннадцать детей. Его дядя, служивший на флоте, приходившийся родственником Уолполам [65]65
  Этот дядя, Морис Саклин (Баршэм, 14 мая 1725 г. – 14 июля 1778 г.), родственник Уолполов, приходился братом матери Нельсона, урожденной Мэри Саклин.


[Закрыть], взял его с собой помощником на шестидесятичетырехпушечный корабль «Грозный». Одна из странностей, которыми изобиловал жизненный путь этого человека, состояла в том, что он нашел свою смерть от пули, пущенной с одного из французских кораблей, носившего то же имя, что и тот, на котором он пустился в свое первое плавание, и так же был вооружен шестьюдесятью четырьмя пушками.

Он начал с плавания к полюсу, и его корабль, плененный льдами, провел в них шесть месяцев [66]66
  Между апрелем и октябрем 1773 г.


[Закрыть]. В одну из прогулок вокруг зажатого льдами корабля ему повстречался белый медведь, который бросился на него. Животное душило его в своих объятиях, когда один из его товарищей, застав эту неравную борьбу, бросился на помощь; он вставил ружье в ухо медведю и выстрелил, раскроив зверю череп.

Ему довелось пересечь экватор и затеряться в лесах Перу, а когда он спал у подножия дерева, к нему подкралась ядовитая змея и укусила его. Он едва не умер, и всю жизнь носил на теле мертвенно-бледные пятна – того же цвета, какого была змея.

В Канаде он повстречал свою первую любовь и чуть было не совершил одно из самых больших безумств своей жизни.

Чтобы не расставаться с любимой, ему вздумалось уйти из капитанов фрегата. Его офицеры неожиданно набросились на него, связали, подобно злоумышленнику или умалишенному, взвалили на лошадь и доставили на корабль, тотчас отплывший, и лишь посреди безбрежного океана освободили его.

Представим, что Нельсон подал в отставку и отставку эту приняли; и представим, что Наполеон захватил Сен-Жан-д'Акр; а также Абукир, а потом и Трафальгар; наш флот не был бы сокрушен английским и победоносно сражался бы, и мы бы сейчас триумфально двигались на покорение мира, который от нас спасла одна-единственная рука этого человека.

По возвращении в Лондон он женился на юной вдове, которую звали миссис Нисбет. Он полюбил ее с силой той страсти, которою так легко и так внезапно воспламенялась его душа, и когда он вернулся в море, взял с собой ее сына от первого ее мужа.

В дни, когда Тулон был захвачен англичанами, Горацио Нельсон был капитаном «Агамемнона»; его корабль был послан в Неаполь, чтобы принести весть о захвате нашего главного военного порта королю Фердинанду и королеве Каролине.

При дворе короля его встретил сэр Уильям Гамильтон; проводив его к себе, он оставил его в гостиной и поспешил в покои своей супруги:

– Я привел вам, миледи, маленького человечка, который едва ли может похвастаться своей красотой; но либо я жестоко ошибаюсь, либо в один прекрасный день он станет благодетелем Англии и будет наводить ужас на ее недругов.

– Но как вы это определили? – спросила леди Гамильтон.

– По тем скупым словам, которыми мы обменялись. Он в гостиной, выйдите и примите его, как положено хозяйке дома, моя дорогая, – мне никогда не доводилось принимать у себя английских офицеров, но я не хочу, чтобы этот нашел себе какое-нибудь другое пристанище.

И Нельсон обосновался в английском посольстве, расположенном там, где река пересекает улицу Кьяйя.

Шел 1793 год. Нельсону – тридцать четыре года; по отзыву сэра Уильяма, мал ростом, у него бледное лицо, голубые глаза и орлиный нос, который отличает воинов и из-за которого Цезарь и Конде в профиль напоминали хищных птиц; сильно выдвинутый подбородок выдавал упрямство, граничившее с одержимостью. Что до волос и бороды, бледно-светлые, они были редкими и всегда дурно уложенными.

Нет оснований считать, что в эту первую встречу Эмма Лионна увидела внешность Нельсона иначе, чем ее супруг; но ослепительная красота жены посла сделала свое дело. Нельсон покинул Неаполь с подкреплением, которое приехал просить у Неаполитанского двора, и без ума от леди Гамильтон.

Эта любовь обернулась стыдом для Нельсона.

Что же до Эммы Лионна, то к тому времени она уже изведала все пределы бесстыдства.

Понуждала ли его любовь, честолюбие или жажда славы, что он искал смерти при взятии Кальви, где потерял глаз, и при экспедиции в Тенерифе, в которой лишился руки? Неизвестно; но в обоих случаях он с такой беспечностью играл с жизнью, что невольно думаешь: он не слишком ее ценил.

16 июня 1798 года он во второй раз оказался в Неаполе и во второй раз предстал перед леди Гамильтон.

Положение Нельсона было критическим. Посланный блокировать в Тулоне французский флот и биться с ним, если тот попытается уйти, он упустил этот флот. А они мимоходом захватили Мальту и высадили тридцатитысячную армию в Александрии.

И это было не все: потрепанный бурей, понеся тяжелый урон, без воды и припасов, он не мог преследовать французов и отплыл к Гибралтару, чтобы восстановить силы.

Все было потеряно: только предателем мог казаться тот, кто месяц безуспешно пытался найти в Средиземном море, то есть в большом озере, и настичь флот из тринадцати линейных и восьмидесяти семи транспортных кораблей, но даже не обнаружил его следа. Но он добился того, что неаполитанский двор разрешил ему в Мессине и Сиракузе пополнить запасы провизии и в Калабрии получить лес – на восстановление разбитых мачт и рей. А ведь сицилийский двор был связан с Францией мирным договором, обязывавшим его соблюдать абсолютный нейтралитет, и сейчас они пренебрегали договором и нарушали нейтралитет, соглашаясь на то, о чем просил Нельсон.

Однако Фердинанд и Каролина так ненавидели Францию и их отвращение к французам было столь велико, что они дерзко согласились удовлетворить все просьбы Нельсона. А тот, понимая, что его может спасти только великая победа, покинул Неаполь, больше прежнего безумный, больше прежнего влюбленный, поклявшись добыть эту победу или проститься с жизнью.

Он нашел победу и едва не нашел смерть.

Никогда еще со времен появления пороха и пушек моря не видели сражений, завершившихся столь ужасающей военной катастрофой. Из тринадцати линейных кораблей, составлявших, как уже было сказано, французский флот, только двум удалось уцелеть в море огня и вырваться из рук противника.

Один из кораблей, «Восток», взлетел на воздух, еще один корабль и фрегат потонули, а девять – были захвачены. Нельсон превратился в героя: в течение всего времени, Пока длилось сражение, он был открыт для смерти, но та так и не пожелала забрать его. Но он получил тяжелое увечье: одно из ядер, пущенных с борта «Вильгельма Телля», сбило рею «Венгарду», на котором он находился, и та рухнула прямо ему на голову в тот момент, когда тот ее поднял, желая понять причину ужасного грохота. Кожа над его единственным глазом была содрана, и он, словно бык, не выдержавший собственной тяжести, рухнул на палубу, обливаясь кровью.

Нельсону показалось, что он смертельно ранен, и он послал за корабельным священником, чтобы передать прощальные слова семье и получить его благословение; но вместе со священником явился и хирург, он обследовал голову: череп оказался цел, а кожу он прикрепил заново, наложив на лоб черную повязку. Нельсон взял в-руку рупор и вернулся к своему разрушительному ремеслу, прокричав: «Огонь!»

Ненависть этого человека к Франции наполняла его смелостью и вдохновением Титана.

Второго августа в восемь часов вечера от французского флота остались лишь два корабля, которые, спасаясь, уплыли на Мальту. Легкое судно донесло весть о победе и о гибели французского флота в Сицилию и в английское адмиралтейство.

По всей Европе раздавался вопль радости, отголоски которого дошли до Азии, настолько велик был страх перед французами и настолько всем была омерзительна Революция. Особенно ликовал неаполитанский двор, сменивший сумасшедшую злобу на безумства милосердия…

Вполне естественно, леди Гамильтон получила письмо Нельсона, где он сообщал о победе, которая на все времена заперла в Египте тридцать тысяч французов во главе с Бонапартом.

Бонапарт, герой Тулона, 13-го вандемьера, Монтенотте и Дего, Арколя и Риволи, победитель Болье, Вюрмстера, Альвинци и эрцгерцога Карла, выигравший сражения, которые менее чем за два года принесли ему сто пятьдесят тысяч пленных, сто шестьдесят знамен, пятьсот пятьдесят крупнокалиберных пушек, шестьсот полевых пушек, пять понтонных комплектов; этот человек, называвший Европу не иначе как «кротовиной» и утверждавший, что великие империи и великие революции случались только на Востоке; этот дерзкий капитан, уже в двадцать девять лет обладавший большей славой, нежели Ганнибал или Сципион, пожелавший покорить Египет и стать столь же великим, как Александр или Цезарь, – теперь был обобран, превзойден и вычеркнут из списка сражавшихся; в большой военной игре нашелся наконец игрок более умелый и удачливый, чем он. На огромной шахматной доске вокруг Нила, где пешки – это обелиски, а всадники – это сфинксы, где роль ладей отведена пирамидам, где слабоумные называют себя Камбизами, Сезострисами, Клеопатрами, ему был поставлен шах и затем мат!

Любопытно было бы измерить весь ужас европейских сюзеренов при одном упоминании Франции и Бонапарта стоимостью подарков или подношений, полученных Нельсоном от них, лишившихся ума от радости при виде униженной Франции и уверовавших, что Бонапарту пришел конец.

Их легко перечислить: мы располагаем копией записки, написанной рукой самого Нельсона.

От Георга III: звание пэра и золотая медаль.

От Палаты общин: ему и его ближайшим потомкам – титул барона Нильского Бернем-Торпа с рентой в две тысячи фунтов стерлингов, начисление которой начиналось с 1 августа 1798 года, дня сражения.

От Палаты лордов: такая же рента, в том же размере, на тех же условиях и начислявшаяся начиная с того же дня.

От Парламента Ирландии: пенсия в тысячу фунтов стерлингов.

От Ост-Индской компании: единовременную премию в две тысячи фунтов.

От султана: пряжа, усыпанная алмазами, и триумфальное перо, оцененные в две тысячи фунтов стерлингов, и роскошная каракулевая шуба, оцененная в тысячу фунтов стерлингов.

От матери султана: шкатулка, инкрустированная бриллиантами, оцененная в двенадцать тысяч фунтов стерлингов.

От сардинского короля: табакерка, усыпанная бриллиантами, оцененная в двенадцать тысяч фунтов стерлингов.

С острова Зант: шпага с золотым эфесом и трость-шпага из золота.

От города Палермо: табакерка и золотая цепь на серебряном блюде.

Наконец, от своего друга Бенджамина Хэллоуэлла, капитана судна «Свифтшур», – подарок чисто английский, которого очень не хватало бы в нашем списке, обойди мы его молчанием.

Мы уже говорили, что корабль «Восток» взлетел на воздух; Хэллоуэлл подобрал большую мачту этого корабля на борт своего судна. Затем он приказал корабельному плотнику и столяру изготовить из этой мачты и ее металлических креплений и частей гроб, украшенный табличкой, удостоверявшей происхождение этого предмета:

«Сим удостоверяется, что этот гроб полностью изготовлен из древесины и металла, принадлежавших кораблю «Восток», большая часть коего спасена судном Его Величества по моему приказу в бухте Абукира.

Бен Хэллоуэлл».

Итак, сертифицировав происхождение гроба, он преподносит его Нельсону в подарок вместе со следующим письмом:

Достопочтенному Нельсону Г.Б.

«Милейший сударь,

посылаю вам, а заодно и дарю гроб, сбитый из мачты французского корабля «Восток», с тем, чтобы вы могли, когда наступит время покинуть этот мир, найти себе покой на своих трофеях. С надеждой и искренним желанием, что этот день наступит еще очень не скоро, ваш подчиненный и преданный слуга,

Бен Хэллоуэлл [67]67
  Свидетельство и письмо, приведенные в Dispatches and Letters of Vice-Admiral Lord Viscount Nelson,с замечаниями сэра Николаса Харриса Николаса, III, р. 89, взяты Дюма из итальянского источника, «I Burboni di Napoli», II, XI, p. 239, по-французски в Souvenirs d'une favorite(«Воспоминания одного фаворита»).


[Закрыть] ».

Не преминем заметить, что из всех подношений и подарков последний растрогал Нельсона больше всего: он принял его с явным удовольствием и распорядился поместить его в своей каюте, прислонив к стене, как раз за креслом, которое занимал, когда ел. Старый слуга, на которого этот посмертный гарнитур нагонял тоску, добился от адмирала, чтобы гроб перетащили вниз, в кубрик.

Когда Нельсон покинул ужасно пострадавший «Венгард» и переместился на «Гремучий», гроб, не найдя себе места на новом корабле, провел первые несколько месяцев, притулившись на полубаке. Однажды, когда офицеры «Гремучего» любовались подарком, послышался крик Нельсона из его каюты:

– Любуйтесь, сколько угодно, господа, но знайте, что он предназначен не вам!

Наконец, при первой же возможности, Нельсон отправил гроб в Англию своему мебельщику, прося немедленно обить гроб бархатом, так как, мол, при его ремесле гроб может пригодиться когда угодно и он хотел бы найти его полностью готовым, в какой бы момент он ему ни понадобился.

Стоит ли теперь говорить о том, что, когда семь лет спустя Нельсон нашел свою смерть у Трафальгара, он был погребен именно в этом гробу.

Вернемся к нашему повествованию.

LXXXVIII
ЭММА ЛИОННА

Кара небесная, назначенная победителю при Абукире и Трафальгаре, была та, что Божье правосудие пожелало на веки вечные связать имя Нельсона с именем Эммы Лионна. Нами уже упоминалось легкое судно, которое взялось доставить весть о победе Нельсона в Лондон и Неаполь.

Едва только получив письмо Нельсона, Эмма Лионна – а именно ей и была сообщена новость о великой победе – бросилась к королеве Каролине с распростертыми объятиями. Та воздела взор к небу и закричала, или, скорее, зарычала от удовольствия.

И вот, не беспокоя этой новостью французского посла Гара, того самого, который зачитывал смертный приговор Людовику XVI и которого Директория без колебаний отправила в Неаполь как предупреждение неаполитанской монархии [68]68
  В действительности Гара был назначен на должность посла при дворе Неаполитанского короля Талейраном в 1798 году, в январе.


[Закрыть], она приказала, решив, что Франции бояться больше нечего, начинать открыто и с большой помпой приготовления к торжественному приему в честь возвращения Нельсона-триумфатора в Неаполь.

И чтобы не плестись в хвосте других сюзеренов, она во всеуслышанье признала себя более ему обязанной, нежели другие, и в то время как ей грозили с одной стороны – французские войска в Риме, а с другой – Римская республика [69]69
  15 февраля 1798 г. двор папы Пия VI был переведен во Флоренцию.


[Закрыть], через своего любовника, первого министра Актона, попросила у короля для Нельсона патент на титул герцога Бронте – то есть одного из тех трех циклопов, что ковали громы и молнии, – с тремястами тысяч фунтов стерлингов годовой ренты [70]70
  Патент герцога Бронте датирован 13 августа 1800 г. (The Dispatches…, III, прилож.).


[Закрыть]. Король, даровав ему титул, оставил себе право вручить Нельсону шпагу, подаренную Людовиком XIV своему сыну Филиппу V, когда тот уезжал принимать испанский престол, а от Филиппа V перешедшую к его сыну Дону Карлосу перед его отправлением в поход на Неаполь.

Помимо своего исторического значения, которое бесценно, эта шпага, которая, по завещанию Карла III, должна была переходить только во владение защитников и спасителей Сицилийского двора, была оценена, по причине бриллиантов, щедро усыпавших ее, в пять тысяч фунтов стерлингов, или в двадцать пять тысяч франков на наши деньги.

Что же до королевы, то она припасла для Нельсона подарок, с которым не шли ни в какое сравнение все милости и титулы земных королей: она собиралась подарить ему Эмму Лионна, предмет его пятилетних страданий и пылких грез.

И потому в утро того дня, когда ожидался въезд Нельсона в Неаполь, она сказала Эмме Лионна, откидывая ее каштановые волосы и касаясь губами ее лица, на первый взгляд столь чистого и открытого, что его можно было принять за лик ангела:

– Моя любимая Эмма, для того чтобы я оставалась королем, и, следовательно, чтобы ты оставалась королевой, нужно, чтобы этот человек принадлежал нам, а чтобы он принадлежал нам, нужно, чтобы ты принадлежала ему.

Эмма опустила глаза и молча, схватив руки королевы, покрыла их страстными поцелуями.

Объясним, каким образом Мария-Каролина могла обратиться с такой просьбой или, точнее, отдать подобный приказ леди Гамильтон, супруге английского посла.

Эмма была дочерью бедного уэльского крестьянина. Она не знала ни своего возраста, ни места своего рождения. Самым далеким и ранним ее воспоминанием была девочка трех или четырех лет, одетая в платье из грубого холста, босоногая, кремнистой дорогой идущая под звуки грозы из северной страны, крепко держась своими ледяными ручками за платье матери, бедной крестьянки, которая всегда ее брала на руки, когда та слишком утомлялась или когда надо было перейти ручьи, преграждавшие путь.

Она навсегда запомнила холод и голод, сопровождавшие их в этом переходе.

Она помнила и то, как они проходили по улицам города и ее мать останавливалась перед дверями какого-нибудь большого дома или перед дверью булочной и умоляющим голосом просила подать ей несколько монет, в чем ей всегда отказывали, или хлеба, в чем не отказывали почти никогда. Наконец две странницы дошли до маленькой деревни в графстве Флинт, конечной цели их путешествия. Это была деревня, в которой родились мать Эммы и ее отец, Джон Лион. В поисках работы он покинул графство Флинт и перебрался в графство Честер. Но работа не пошла впрок. Джон Лион умер молодым и в бедности, а его вдова решила вернуться в родную землю и посмотреть, примет ли она ее как радушная мать или как бесчувственная мачеха.

И Эмма, словно грезя, снова видела себя на холме, наблюдающей за маленькой отарой из четырех или пяти овец, пивших из того же родника, в который и она гляделась, чтобы понять, к лицу ли ей венок из полевых цветов, украшавший ей голову.

Вскоре им поступила небольшая сумма денег от графа Галифакса, предназначенная на пропитание и жизнь матери и образование дочери.

На эти деньги она поступила в пансион, где ей выдали форму: соломенную шляпу, небесно-голубого цвета платье и черный фартук.

Она пробыла в пансионе два года: по истечении двух лет ее мать отправилась за ней, не имея больше возможности платить; граф Галифакс к тому времени уже умер и забыл в своем завещании упомянуть двух женщин.

Нужно было решаться, и она поступила няней в дом некоего Томаса Ховардена; его дочь, молодая вдова, умерла и оставила после себя троих детей. Встреча, которая произошла в одну из многочисленных прогулок Эммы с детьми к площадке для игры в гольф, решила ее судьбу.

Знаменитая лондонская куртизанка по имени мисс Арабелла и ее тогдашний любовник, талантливый художник по фамилии Ромни, остановились поблизости: Ромни, чтобы сделать набросок уэльской крестьянки, а мисс Арабелла – понаблюдать за его работой. Дети, которых сопровождала Эмма, подошли на цыпочках посмотреть, как рисует художник, а Эмма – за ними. Художник, которого они окружили, поднял голову и издал крик удивления: Эмме было тринадцать лет, а художнику никогда прежде не доводилось видеть такую красоту.

Он спросил у нее, кто она и чем занимается. То начальное образование, которое она получила, позволяло ей отвечать на вопросы с известной изысканностью; он спросил о ее жаловании няни в доме у м-ра Ховардена. Она ответила, что ее одевают, кормят, дают кров и, кроме этого, еще платят десять шиллингов в месяц.

– Приезжайте в Лондон, и я буду платить вам по пять гиней за каждый набросок, который вы позволите сделать с вас.

И он протянул ей карточку, на которой были написаны следующие слова: «Эдвард Ромни, площадь Кавендиш, 8». Тем временем мисс Арабелла вытащила из-за пояса маленький кошелек, в котором было несколько золотых монет, и протянула его ей.

Девушка взяла карточку, осторожно спрятала за корсаж, а кошелек оттолкнула. Но мисс Арабелла настаивала, говоря, что деньги пригодятся для поездки в Лондон.

– Спасибо, сударыня, – ответила ей Эмма, – если я приеду в Лондон, то на те скромные сбережения, которые мне удалось сделать и которые сделаю еще.

– На десять шиллингов, которые вы получаете в месяц? – спросила, смеясь, мисс Арабелла.

– Да, сударыня, – просто ответила девушка.

И все на этом закончилось.

Но нет, все не закончилось, поскольку этот день принес свои плоды. Через шесть месяцев она уже была в Лондоне, но Ромни в то время путешествовал. В отсутствие Ромни она разыскала мисс Арабеллу, которая взяла ее к себе компаньонкой.

Мисс Арабелла была любовницей принца-регента [71]71
  Принц Уэльский, будущий Георг IV.


[Закрыть]и, стало быть, достигла пика удачи, которая может быть у куртизанки.

Два месяца Эмма провела рядом с прекрасной куртизанкой, прочитав все романы, которые попадались ей в руки; посещала все театры и, возвратившись к себе, повторяла все роли, которые она слышала; изображала все партии в балетах, которые видела. То, что для других было развлечением и отдыхом, для нее превратилось в занятия, отнимавшие все ее время. Она вступала в свои пятнадцать лет и находилась в самом цвете своей юной красоты. Ее гибкий и грациозный стан был очень податливым, а в плавности и естественности движений она достигла мастерства лучших танцовщиц. Что касается ее лица, сохранявшего, невзирая на все превратности жизни, чистые краски детства, нежность девичьего целомудрия, которому ее необыкновенная живость и подвижность придавали исключительную выразительность и чувственность, то оно принимало грустное выражение в дни печали и, напротив, оживленное – в радостные мгновения. Утверждали, что душевная неиспорченность проявлялась в чистоте и првильности черт ее лица, так что даже один из великих поэтов нашего времени, тревожась, как бы не поблек ее небесный лик, так выразился о ее первом грехопадении: «Ее падение – не в пороке, но в доброте и неосторожности» [72]72
  Альфонс де Ламартин Нельсон (1758–1805). Париж, Louis Hachette, 1853,1, XI, с. 21. В книге, точнее: «Ее первое падение не было в пороке, а лишь в чрезмерной доброте и неосторожности».


[Закрыть].

Была в самом разгаре война Англии со своими североамериканскими колониями, и с каждым днем угроза воинской повинности становилась все явственнее. Брата одной из подруг Эммы, которого звали Ричард, против его воли призвали на флот. Сестра молодого человека, которую звали Фанни, прибежала за помощью к Эмме. Она ее находила такой прекрасной, что перед ее просьбами никто не в силах был устоять.

Эмму попросили подействовать своими чарами на адмирала Джона Пейна. Эмма чувствовала, как в ней просыпается талант соблазнительницы; она весело облачилась в самое красивое свое платье и двинулась со своей подругой на встречу с адмиралом.

Она добилась того, о чем просила; но и Джон Пейн просил в свой черед: так Эмме пришлось заплатить за свободу Ричарда если не своей любовью, то, по крайней мере, своей известностью.

Эмма Лионна, любовница адмирала Пейна, обзавелась собственным домом, прислугой, лошадьми. Но фортуна лишь сверкнула перед ее глазами со скоростью метеора.

Эскадра отчалила, Эмма Лионна увидела, как взошел на борт своего судна ее возлюбленный, и по мере того как исчезал на горизонте его корабль, таяли и ее золотые мечты.

Но Эмма не собиралась, подобно Дидоне, покинутой Энеем, сводить счеты с жизнью. Один из друзей адмирала, сэр Гарри Фазерсон, богатый и красивый джентльмен, предложил ей сохранить то положение, которого она достигла. Но Эмма уже сделала первые шаги по стезе порока; она приняла предложение и менее чем за год превратилась в королеву танцев, празднеств и охотничьих выездов. Но сезон подошел к концу, про любовь было забыто, и она, униженная своим вторым любовником, мало-помалу впала в такую нужду, что не оставалось иного выхода, как показаться на тротуаре Хеймаркета, одной из самых мерзких обочин, на которых собирались опустившиеся и отчаявшиеся создания, вымаливавшие себе, как милостыню, любовь прохожих.

К счастью, омерзительная сводница, к услугам которой она обратилась, чтобы вступить на стезю публичного разврата, сраженная манерами и скромностью своей новой клиентки, вместо занятий проституцией, как у ее товарок, проводила ее к известному врачу, завсегдатаю ее заведения.

Это был знаменитый доктор Грехем, загадочный и сластолюбивый шарлатан, проповедовавший в дни своей молодости в Лондоне материальную религию красоты.

Эмма предстала перед ним; он нашел свою Венеру Астарту; она проступила сквозь черты Венеры целомудренной.

Он дорого платил за свое сокровище; но для него оно не имело цены: он уложил ее на ложе Аполлона и укрыл тем тончайшим покровом, которым Вулкан укрывал плененную Венеру от взоров олимпийцев, и объявил через все газеты, что владеет тем самым редчайшим и высочайшим экземпляром красоты, которого ему так недоставало для торжества его теорий.

На этот зов, обращенный равно к миру науки и к миру роскоши, все почитатели великой религии любви, готовые вознести свой культ превыше всего в мире, сбежались в кабинет доктора Грехема.

Триумф был полный: ни одно полотно, ни одна скульптура и близко не могли передать подобный шедевр; Апеллес и Фидий оказались посрамлены.

Зачастили скульпторы и художники. Среди прочих посетителей оказался, по возвращении в Лондон, и Ромни, сразу узнавший в ней юную особу из графства Флинт. Он изображал ее во всевозможных воплощениях: как бесстыдную вакханку Ариану, Леду, Армиду [73]73
  Обольстительница в Освобожденном ИерусалимеТорквато Тассо.


[Закрыть]; в имперской Библиотеке мы располагаем собранием гравюр, изображающих обольстительницу во всех сладострастных позах, которые только могла придумать чувственная античность.

Именно в этот период молодой сэр Чарльз Гренвилл, из знатной фамилии Уорвиков, которую называли «творцом» королей, племянник сэра Уильяма Гамильтона, побуждаемый любопытством, приехал посмотреть на Эмму Лионна и, ослепленный столь совершенной красотой, безнадежно влюбился. В самых щедрых и блестящих обещаниях рассыпался перед Эммой юный лорд, но она предпочла золотые цепи славы доктора Грехема и сопротивлялась всем обольщениям, заявив, что на этот раз она уйдет от своего любовника только к мужу.

Сэр Чарльз дал слово джентльмена стать супругом Эммы Лионна, как только достигнет своего совершеннолетия. Эмма согласилась уехать с ним и ждать.

Любовники и в самом деле вели себя как супруги, и после того, как они заручились словом отца, у них родились трое детей, которые могли быть узаконены после женитьбы.

Но в период этого сожительства изменения в министерстве привели к потере Гренвиллом своего служебного положения, приносившего им большую часть доходов. Это событие, к счастью, случилось лишь спустя три года, когда Эмма, усилиями лучших профессоров Лондона, делала невероятные успехи в музыке и рисовании. Кроме того, в совершенстве овладев родным языком, она выучила французский и итальянский. Она могла, подобно мисс Сиддонс, говорить стихами и достигла совершенства в искусстве пантомимы и позирования.

Несмотря на потери в доходах, Гренвилл не решался сокращать свои расходы, а вместо этого написал своему дяде, прося у него денег. Поначалу дядя удовлетворял каждую подобную его просьбу; но в конце концов однажды сэр Уильям Гамильтон ответил ему, что рассчитывает на несколько дней приехать в Лондон, чтобы изучитьсостояние дел своего племянника.

Слово изучитьсильно напугало молодую пару: они почти одинаково желали и так же боялись приезда сэра Уильяма. Он явился внезапно, не предупредив их о дне своего возвращения в Лондон, и провел в нем восемь дней.

Все эти восемь дней сэр Уильям собирал информацию о своем племяннике, и все, к кому он обратился, не преминули заметить, что причина жизненных неурядиц и нужды его племянника – проститутка, родившая ему троих детей.

Эмма удалилась в свои покои, оставив своего любовника наедине с éro дядей, который предложил ему такой выбор: сейчас же оставить Эмму Лионна или отказаться от прав на наследство, единственно возможного источника его благополучия.

Потом он удалился, предоставив на раздумья и принятие решения три дня.

Теперь все их надежды были на Эмму: только ей было по силам раздобыть прощение для своего любовника и оценить, во сколько оно могло обойтись. И вместо того, чтобы одеться в соответствии со своим новым положением, она вспомнила об одеждах своей юности, о соломенной шляпе и грубом шерстяном платье; остальное должны были довершить ее слезы, ее улыбка, игра ее лица, ее нежность и ее голос.

Введенная к сэру Уильяму, она бросилась к его ногам; и то ли продуманным движением, то ли по случайности, но тесьма на ее шляпе развязалась и густые каштановые волосы упали на ее плечи.

Обольстительница была неподражаема в своей печали.

Старый археолог, прежде влюбленный лишь в мрамор Афин и в статуи Великой Греции, впервые видел живую красоту и ее торжество над холодной и бледной красотой греческих богинь Праксителя и Фидия. Любовь, которую он никак не хотел простить своему племяннику, теперь безжалостно вторглась и в его сердце и овладела его существом полностью, не оставив ни малейшей надежды на сопротивление.

Долги племянника, происхождение из низов, скандалы в жизни и публичная слава, продажность ее любви и даже дети, родившиеся от связи с его племянником, – сэр Уильям прощает все, но при одном условии: взамен Эмма будет принадлежать ему и предаст полному забвению свое прошлое и былой свой образ.

Триумф Эммы превзошел все ее ожидания; но на этот раз она настояла на своем: чтобы соединить свою жизнь с племянником, ей было достаточно одного обещания жениться; дяде она заявила, что поедет в Неаполь только законной супругой сэра Уильяма Гамильтона.

Сэр Уильям соглашался на все.

Красота Эммы произвела в Неаполе свое привычное действие: она не только ошеломляла, она и ослепляла.

Известный антиквар и любитель ценных камней, посол Великобритании, молочный брат и приятель Георга III, сэр Уильям собирал у себя высшее общество: политиков, людей науки и артистов. Эмме, которая сама была артисткой, было достаточно считанных дней, чтобы усвоить в науке и политике то, чего было вполне достаточно знать ей, и вскоре ее мнения и суждения стали законом для всех собравшихся в салоне сэра Уильяма.