Текст книги "Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц)

LXXXV
ПОДНОШЕНИЕ БЕДНЫМ

Ровно в три тридцать с военной пунктуальностью Сюркуф и Рене были у губернатора.

Рене хотел подождать по меньшей мере до без четверти четыре, но Сюркуф ему заметил, что у генерала обедают в три тридцать, и он бывал крайне недоволен теми, кто заставлял себя ждать. Рене считал, что гостям позволительно некоторое опоздание, однако Сюркуф настоял, и, когда его часы пробили три часа тридцать минут, оба уже стучали в дверь губернаторского дома.

Их проводили в гостиную, которая была еще пуста.

Г-жа Декан заканчивала свой туалет, а генерал – свои письма; Альфред Декан [61]61
  У генерала Декана действительно был сын, которого, однако, звали Камилл; ко времени описываемых событий, принимая во внимание год женитьбы генерала, его сын мог быть не более чем грудным младенцем.


[Закрыть], со своим слугой уехавший кататься на лошади, еще не вернулся.

– Теперь ты убедился, мой милый Сюркуф? – притронулся Рене к локтю товарища. – Я ведь не такой провинциал, какого ты хочешь во мне видеть; у нас еще добрых четверть часа, чтобы не быть обвиненными в недостатке учтивости, принятой в этом доме.

Одна из дверей открылась, и вошел генерал.

– Прощу прощения, господа, но Рондо, идеал конторского служащего, просил перенести все на четыре часа: в это время закрывается его контора; десять лет, что она существует, он всегда покидает ее последним. На ваш выбор: вы можете подождать здесь или прогуляться по саду. Вот и мой сын, который сходит с лошади и которому также следует привести себя в порядок, прежде чем сесть за стол.

Генерал распахнул окно:

– Живее, живее! – закричал он своему сыну. – Мы ждем тебя на береговой террасе.

Они спустились в сад и по крытой аллее добрались до того места, которое называли береговой террасой.

Это была чудесная смотровая точка, с которой открывалась морская ширь до самой бухты Гранд-Ривьеры. К дальним уголкам террасы тянулись два длинных навеса; под одним из них был устроен фехтовальный зал, украшенный собранием фехтовальных масок и рапир; под вторым оказалось стрельбище с чугунными плитами, манекенами для стрельбы, мишенями и всем остальным, что только необходимо для того, чтобы совершенствоваться и упражняться.

Словно случайно забрели они в фехтовальный зал.

– Вот вы и в своей стихии, господин Рене, – сказал генерал. – Как уверял меня Сюркуф, вы в этом деле не просто мастер, а чемпион.

Рене усмехнулся.

– Генерал, мой капитан относится ко мне по-отечески, и если вы будете слушать его дальше, я окажусь для вас первым наездником, первым фехтовальщиком, лучшим стрелком из пистолета со времен Сен-Жоржа [62]62
  Кавалер Сеи-Жорж умер в 1799 г.


[Закрыть]. Я уже не говорю о его попытке свести меня в поединке со знаменитым мулатом, победу над которым он уже предвкушал. К сожалению, глаза друга могут быть увеличительным стеклом в том, что касается достоинств, но при этом склонны преуменьшать недостатки. Я стреляю не лучше многих, может быть, чуть лучше, чем большинство тех, кто стали жертвами моих выстрелов, однако мое мастерство не является чем-то сверхъестественным. К тому же, что касается фехтования, то я, скорее всего, растерял свои навыки, с тех пор, как, будучи на корабле, не притрагивался к рапире.

– Валяй же, прикидывайся и дальше ангелочком, – проворчал Сюркуф. – Ты не притрагивался к ней потому, что не было достойных противников!

– Как, господин Сюркуф, и даже в вашем лице? – спросил генерал. – Когда-то о вас ходила слава как об искусном фехтовальщике.

– Только в Сен-Мало, мой генерал, в Сен-Мало! И тогда же, единственный раз, когда я встретился с этим господином с рапирой в руке, этого одного случая хватило, чтобы испортить мне репутацию!

В эту минуту вошел сын генерала Декана.

– Подойди сюда, Альфред, – позвал его отец, – и возьми урок фехтования у месье Сюркуфа. Ты ведь уверяешь, что силен в фехтовании, ну а слава господина Сюркуфа известна всем. Итак, я надеюсь, вы не откажете мне в услуге? Проведите с ним занятие и проучите этого фата.

Молодой человек улыбнулся и с самоуверенностью, свойственной молодости, подошел и снял две рапиры и две маски:

– Сударь, я буду вам бесконечно признателен, если вы не откажете моему отцу в той услуге, о которой он просит, – с достоинством произнес он, протягивая Сюркуфу шпагу и маску.

И Сюркуфу не оставалось ничего иного, как принять вызов. Он отложил в сторону шляпу, скинул фрак, надел на лицо маску и поклонился генералу.

– Я в вашем распоряжении, генерал, – сказал он, – так же, как и в распоряжении вашего сына.

– Господа, – ответил генерал, усмехаясь, – ожидаем от вас поединка в духе Энтелла и Дареса [63]63
  Дарий Фригийский, товарищ Энея, побежденный на погребальных играх, устроенных на Сицилии в честь Анхиза, троянским атлетом Энтеллом ( Энеида,V, 369–387).


[Закрыть].О, господин Рондо, – добавил он, – вы как раз вовремя! Господа, представляю вам господина Рондо, он известен также как один из наших лучших стрелков, поскольку у нас с оружием управляются все, и даже банкиры. Мой дорогой господин Рондо, это господин Сюркуф, с которым вы давно знакомы, а это господин Рене, которого вы еще не знаете, но которого, как я понимаю, связывают с вами деловые отношения.

– А! – ответил Рондо, – не с господином ли Рене де…

– Просто Рене, сударь, – ответил Рене, – что, однако, не помешает ему назваться вашим покорным слугой, если позволите.

– Что вы, сударь, – отозвался господин Рондо, взявшись руками за подмышки и выпячивая круглый живот, – это я ваш покорный слуга – в размере трехсот тысяч франков и даже сверх того.

Рене поклонился.

– Однако мы задерживаем этих господ, – сказал он, – что ж, господа, скрещивайте оружие.

Сюркуф и Альфред Декан заняли позиции, один с неподвижностью статуи – стоит ли говорить, что это был Сюркуф, а второй – с уверенностью и грацией молодости.

Была заметна разница в стилях обоих: один – тяжелый, медлительный, несколько прямолинейный, полагался на простые приемы в защите; у второго шпага мелькала, как спицы мельницы, он сходился, сейчас же отступал, иногда без видимой причины, точно не мог устоять на месте, – и постоянные терсы или кварты. Но, на первый взгляд, ни один заметно не превосходил другого.

Молодой человек раз задел Сюркуфа, тот за десять минут, тесня юношу, коснулся его дважды.

Альфред салютовал Сюркуфу, признал свое поражение и передал рапиру банкиру.

Генерал был прав, когда говорил, что все на острове Франции в то время владели оружием, даже банкиры. Господин Рондо скинул фрак, достал из него бумажник, переложил в карман панталон и занял позицию.

Между ним и Сюркуфом завязался абсолютно равный обмен ударами. Каждому удалось задеть по два раза другого; Сюркуф первым снял маску и протянул свою рапиру Рене.

– Мой милый Сюркуф, – ответил Рене, – ты знаешь мое отвращение к поединкам, из которых устраивают спектакль, особенно если галерка знает толк в этом деле. Позволь мне последовать твоему примеру и остаться при той славе, которую ты мне создал и которую могу испортить, пытаясь подтвердить ее.

– Господа, – обратился ко всем Сюркуф, – какой я ни близкий друг Рене, но видел его в поединке лишь однажды, когда ему нужно было показать себя, то есть по той же причине, что и сегодня. Будем же к нему снисходительны, как не были друг к другу, и не примем за дерзость его скромность. И потом, – прибавил он, – как я понимаю, часы скоро пробьют обед.

Торжествующая улыбка показалась на полном и широком лице г-на Рондо, напоминавшем в эту минуту цветущий пион.

– Поскольку сударь не желает оказать мне чести биться со мной, отложим это дело до другого раза.

Рене поклонился, а Сюркуф вернул свою рапиру и маску в общую коллекцию оружия, откуда их взяли.

Вскоре действительно послышался бой часов, и показалась г-жа Декан, спустившаяся навстречу гостям на несколько ступенек. Все направились к дому; молодой человек, будто школьник, подбежал к матери, с которой не виделся с утра, и бросился ей на шею.

Гости кланялись и говорили положенные комплименты, между тем как все ждали, кто будет в этот вечер кавалером г-жи Декан.

– Подайте руку вашей милой хозяйке, господин Рене, – прервал сцену ее муж.

Рене поклонился и, с обычным изяществом предложив руку, проводил госпожу Декан до самой столовой.

Как всегда первое блюдо прошло под звяканье вилок и ножей и под стук тарелок; наконец г-н Рондо выпрямился, удовлетворенно вздохнул и повернулся к Рене:

– Вчера в перерыве, господин Рене, я зашел выпить кофе в «Кафе де ла Комеди» и там увидел, как один человек, вокруг которого сгрудились остальные, им что-то рассказывал. Рассказчик мне показался моряком, прибывшим из Бирмы. Он рассказывал такие невероятные вещи о своем капитане, что я слушал и не мог сдержать смех.

– И что он рассказывал, господин Рондо? – спросил Рене.

– Он рассказывал, как одним ударом своей абордажной сабли он разрубил надвое питона, до этого задушившего двух слонов.

– И это вам показалось смешным?

– Естественно, черт возьми!

– Уверяю вас, что если бы вы были там, вам было бы не до смеха.

– Вы, стало быть, принимаете меня за труса, господин Рене?

– Я не говорю этого, сударь, но бывают зрелища, способные напугать и самых храбрых. И тот, кто это вчера рассказывал, сам убил тигрицу и таскал за шкирки ее детенышей; но этот человек, когда появился питон, затрепетал, как дитя, а он, уверяю вас, был не трус.

– Но тогда он, по крайней мере, хвастун, потому что утверждал, что змея была пятидесяти семи футов в длину.

– Ее длину измерял он, а не я, – спокойно ответил Рене.

– И значит, это вы его капитан.

– Да, сударь, если человека зовут Франсуа.

– Да, да, именно этим именем все к нему и обращались. И питон задушил двух слонов?

– Я не знаю, душил ли он, сударь, но я слышал, как хрустнули их кости, будто в зубах охотничьей собаки. И между тем это были его последние минуты агонии: двумя пулями я размозжил ему голову.

Г-жа Декан с изумлением, а Альфред с любопытством рассматривали их гостя.

– Однако, – заметил Сюркуф, – если вам довелось слышать имя моего друга Рене, господа, следует быть более доверчивыми. В бухте Шьен-де-Плом он на глазах у всех ввязался в сражение с акулой, для которой все кончилось столь же печально, как для того питона.

– Как, – спросил Рондо, – это вы вспороли брюхо акуле, преследовавшей матроса?

– Да, сударь, но да будет вам известно, нет ничего проще. Это вопрос скорее ловкости и сноровки, и речь идет лишь об одном точном ударе ножом.

– Он рассказывал еще одну историю, – продолжил Рондо; этот отважный и достойный человек, казалось, был предназначен для того, чтобы собирать все курьезы. – Он рассказывал, как в двадцати шагах из джунглей выскочил тигр, и тогда господин Рене прицелился и, прежде чем выстрелить, произнес: «В правый глаз Филиппу»·. Я не помню, о каком именно глазе шла речь, о правом или левом, но этого рассказа никто не понял, и я – не больше остальных.

Генерал Декан рассмеялся.

– Генерал, – обратился к нему Рене, – будьте любезны, расскажите господину Рондо анекдот про Астера. Если это сделаю я, он мне не поверит.

– Дорогой господин Рондо, – начал генерал, – Астер был искусным лучником из Амфиполя, разгромленного Филиппом. Этот человек оставил свой город и удалился в Метону, который в это время также штурмовал Филипп. Астер, думая отомстить ему, да еще так, чтобы тот понял, от кого исходила месть, написал на одной из стрел: «Астер Филиппу в правый глаз». И действительно, у Филиппа не только оказался выколот глаз, но он чуть не умер от этой раны. Тогда и он решил послать в город стрелу, написав на ней: «Возьму Метону, повешу Астера». Царь македонский взял Метону и сдержал слово. Вот такой анекдот, господин Рондо, не скажу – правдивый, но исторический.

– Дьявол! Дьявол! Но перед вами, сударь, человек, ловкость которого не уступает вашей, господин Рене.

– Идет! – ответил Рене. – Вижу теперь, что вы положительно хотите лишить меня смирения, господин Рондо, и не можете простить мне мой отказ сразиться. После обеда я буду в вашем распоряжении, и, если вы примете условия, которые будут мною предложены, даю вам слово, что вам доставлю такое удовольствие.

Разговор принял общий характер, однако г-жа Декан и Альфред, которым не терпелось увидеть разрешение этого спора, а еще больше поражение Рондо, предложили после обеда перейти пить кофе и ликеры в фехтовальный зал.

Так и было решено. Рондо, чье брюхо раздулось так, как он сам себе не пожелал бы, побуждаемый самомнением, первым двинулся к выходу.

– Ваши условия, господин Рене? – спросил генерал.

– Вы говорили мне, генерал, что ваша супруга посвятила себя опеке над неимущими? – спросил Рене в свою очередь. И он поклонился г-же Декан. – Хорошо! В таком случае тот из нас, кто получит пять уколов, будь это я или господин Рондо, а значит, тот, кто все пять оставит без ответа, платит тысячу франков.

– О-хо-хо! – разразился своим грубым хохотом Рондо. – Думаю, я буду в состоянии принят^ ваше пари, сударь.

Рондо взял рапиру, пропустил ее клинок под подошвой своего ботинка, рассек ею воздух, согнул, присел и, сжав рапиру в руке, встал в позицию.

Рене взял первую подвернувшуюся рапиру, отсалютовал ею и в свою очередь встал в позицию:

– Честь имею, сударь.

Рондо нанес один за другим три молниеносных удара, подтвердив этим, что у него были твердая рука и острый глаз; но все три оказались отражены один за другим немудреными приемами.

– А! Моя очередь! – сказал Рене.

А дальше все происходило как во сне.

– Раз, два, три, – считал Рене.

Каждый из его трех ударов достигал цели.

Он повернулся к зрителям, которые в один голос произнесли:

– Три раза.

– Ваш черед, сударь, – обратился Рене к противнику, – но предупреждаю, что на два ваших удара, которые я, разумеется, отобью, я отвечу двумя точными. Я заранее объявляю вам это, чтобы вы не заподозрили меня в намерении расстроить вашу защиту и не подумали, что я более искусен и лукав, чем есть на самом деле.

– К вашим услугам, сударь, – сжав губы, проговорил Рондо.

И действительно, он нанес два удара, на которые, отразив их, Рене ответил двумя точными.

Второй из них отразить не было никакой возможности: рапира оказалась приставлена к груди банкира.

– Сударыня, – сказал Рене, обращаясь к г-же Декан, – этот господин вам должен две тысячи франков для нужд обездоленных.

– Я требую реванша, – сказал Рондо.

– К вашим услугам, – ответил Рене, – в позицию!

– Нет, нет! Не на рапирах – здесь я готов признать вас своим учителем; теперь мы посмотрим на пистолетах.

– На один выстрел, не так ли? – спросил Рене у Рондо. – К чему устраивать в Порт-Луи шум, заслышав который люди подумают, что остров осажден?

– Идет! Один только вопрос, – ответил Рондо. – По какой цели мы будем стрелять?

– Нет ничего проще, – сказал Рене, – подождите.

Альфред зарядил четыре пистолета.

– Вот эта подойдет! – и с этими словами Рене выхватил один из пистолетов и, не целясь, выстрелил в пальму, находившуюся шагах в двадцати пяти от него.

– Виден ли след пули? – спросил Рондо.

– Прекрасно, – ответил Рене.

Рондо взял пистолет.

– Выиграет выстрел, пуля которого окажется ближе к этой пуле, согласны? – спросил Рене.

– Согласен, – ответил Рондо.

Он начал прицеливаться с таким вниманием, которое свидетельствовало о важности, которую он придавал реваншу: пуля попала в пальму в дюйме от первой пули.

– Ей-ей! – с важностью произнес он. – Вот выстрел, который совсем не плох для банкира.

Тогда и Рене взял пистолет, прицелился и выстрелил.

– Теперь, господа, смотрите и выберите лучшего из стрелков.

Генерал Сюркуф, Альфред и г-н Рондо со всей прытью бросились к пальме, послужившей мишенью.

– Ого! Черт возьми! – закричал Рондо. – Вы, кажется, не попали даже в дерево, или я брежу!

– Вы бредите, сударь, – ответил Рене.

– Как! Я брежу? – вырвалось у Рондо.

– Да! Вы ищете не там, где следует искать. Ощупайте первую пробоину.

– Ну, ну! Ну и что? – спросил Рондо.

– Вы нащупаете первую пулю.

– Я ее трогаю.

– А теперь переведите руку сюда.

– Перевел.

– Хорошо! Щупайте еще раз.

– Что? Что же я должен щупать?

– Щупайте, щупайте.

Г-н Рондо ничего не понимал.

– Вы не вышли на след от второго выстрела? – спросил Рене.

– Точно.

– Хорошо! Я послал вторую пулю в точности вслед за первой и таким образом не мог быть более точен, чтобы послать ее еще куда-нибудь, как не в ту же брешь, что она проделала.

Воцарилась тишина. Даже Сюркуфа поразила такая невероятная меткость.

– Не хочется ли вам третьего соревнования, господин Рондо, на ружьях? – спросил Рене.

– О, нет, нет, разумеется! – был ответ.

– Могу предложить вам кое-что проще.

– Что?

– Выстрелом убить одну из тех летучих мышей, которые летают сейчас над нашими головами.

– Вы убьете выстрелом летучую мышь? – переспросил Рондо.

– Почему бы и нет? – спросил Рене. – Я убивал их из пистолета.

И, схватив четвертый, еще не стрелявший пистолет, он сбил одну из летучих мышей, которую злой рок принес к фехтовальному залу.

Рене и в этот вечер не удалось поговорить с губернатором об услуге, которую он ждал от него.

LXXXVI
ОТЪЕЗД

На следующий день, в одиннадцать часов утра, Рене в третий раз оказался во дворце губернатора.

На этот раз у него был уже статус не приглашенного, а друга. Его натура, щедрая, благородная и открытая, пленила губернатора острова Франции. Вскоре показался и он, протягивая к Рене обе руки и отмахиваясь от секретаря.

– На этот раз, мой дорогой господин Рене, нам никто не помешает; я не забыл о вашей просьбе и считаю услугу вам своим долгом. Так чего же вы все-таки желаете?

– Я говорил вам, генерал, я хочу, чтобы меня убили.

– Вы опять возвращаетесь к этой своей шутке, мой милый господин Рене? – спросил генерал, пожимая плечами.

– Я нисколько не шучу, – возразил Рене. – Мне хочется умереть; однажды в приступе тоски я пущу себе пулю в лоб, и это была бы бездарная и смешная смерть, а я прослыл бы сумасшедшим. Погибнув же за Францию, я найду смерть осмысленную и славную и прослыву героем. Сделайте же из меня героя, генерал, это не сложнее всех остальных вещей.

– Что нужно для этого?

– Для этого вы сначала поделитесь со мной новостями из Франции. Поговаривают о большой коалиции против Франции – в Калькутте это было бессменной новостью дня. Известно ли вам, что происходит, вы мне расскажете?

– Я все время чувствую себя в Булони, корабли готовы к отплытию, и сквозь туман пролива нам виден Лондон.

– Вы думаете, будет война, генерал, не так ли?

– Более чем думаю, я в этом уверен.

– Ну что ж, генерал, не мне себя расхваливать, это дело моих друзей и моих врагов. Полагаете ли вы, что такой человек, как я, не верящий ни в бога, ни в дьявола, владеющий четырьмя языками и по первому зову готовый в огонь и в воду, может быть полезен своей стране?

– Полагаю ли я! Черт возьми, конечно, полагаю; и если это тот способ умереть, о котором вы меня просите, вы можете рассчитывать на меня.

– Генерал, если я останусь здесь со своим двенадцатипушечным шлюпом, толку от меня не бу^ет; я погибну в безвестности и бездарной смертью, о чем я вам говорил. Нет, я хотел бы реализовать то, что Бог вложил в меня, сделать себе имя, занять то положение и достигнуть тех целей, которые соответствуют моим амбициям.

– Прекрасно! Что я должен для этого сделать? – спросил губернатор.

– Вы можете следующее: составить письмо, в котором вы рассказываете все хорошее, что слышали обо мне, говорите, что слава о моей отваге, которую я проявил в Индии, побуждает вас послать меня во Францию, и ходатайствуете…

– Письмо министру? – перебил генерал.

– О, нет! Ни в коем случае, напротив: просить первого же капитана высокобортного корабля, который мне встретится. С вашей рекомендацией на руках меня любой капитан возьмет к себе на судно гардемарином. Я заслужил право на это звание, не так ли? Я знаю, на каком скромном судне плаваю, но, в конце концов, если я справляюсь со шлюпом, это примерно то же, что и командовать бригом, а иметь дело с бригом – это то же, что и с корветом, а корвет – это уже почти линейный корабль.

– То, о чем вы меня просите, мой милый Рене, слишком просто устроить, – сказал генерал, – и мне хотелось бы сделать для вас что-нибудь большее. Вы хотите послужить Франции? Отлично. Я составлю для вас приказ о вашем возвращении в Европу и отправлю письма трем капитанам, моим близким друзьям: Люка, который командует «Грозным», Космао, капитану «Плутона», и Инферне, капитану «Бесстрашного». Вы можете взойти на борт любого из них, где бы вы их ни встретили, и через десять минут у вас уже будет место в кают-компании. Могу ли я еще что-либо сделать для вас?

– Благодарю, сделав то, о чем говорите, вы меня очень одолжите.

– Когда вы рассчитываете вернуться во Францию?

– Для этого я не нуждаюсь ни в чьей помощи, генерал; маленькое судно, на котором я плаваю и с которым бросал вызов более быстроходным английским кораблям, мне вполне подходит: оно американское, и следовательно, нейтральное. Для американца я слишком хорошо говорю по-английски, зато понять эту тонкость способны лишь сами американцы. Я выйду в плавание через два-три дня, а свою часть добычи оставлю тем восемнадцати, что сопровождали меня в пути из Бирмы. Вы будете распределять эти деньги, и по мере того как мой экипаж, вместе или по отдельности, вернется на остров Франции, каждый получит свою долю. Единственный, кого я хотел бы выделить, это Франсуа, который сопровождал меня в Пегу, ему надлежит выдать двойную долю.

– Вы еще зайдете на прощание к нам, не так ли, господин Рене?

– Я буду иметь честь, генерал, передать вам мою собственноручную роспись по моим людям, сколько полагается каждому. И я буду крайне сожалеть, если мне не удастся выразить свое почтение госпоже Декан и свои дружеские чувства Альфреду.

– Не хотите ли вы их видеть сейчас же? – спросил генерал.

– Мне не хочется их беспокоить, – последовал ответ.

И, отвесив поклон губернатору, Рене вышел.

Возвратившись к себе, он застал поджидавшего его банкира Рондо. Среди всех неприятностей, происшедших с ним накануне, он не забыл о том, что его положение обязывает его зарабатывать деньги. И еейчас он явился обсудить свою часть добычи, той, в обеспечение которой он выделил Рене деньги, чтобы раздать их членам его экипажа перед его отплытием из порта Луи.

Рене действительно рассудил, что так несравненно проще, нежели забирать с собой людей, которые потом должны будут вернуться за тем, что им уже причитается, да еще и за его, Рене, частью.

И вот Рене с банкиром договорились так: пятьсот тысяч франков идет команде, под ее часть добычи, затем еще пятьсот тысяч под часть добычи, что причитается лично Рене, сто тысяч – на нужды бедным и четыреста тысяч франков, чтобы поровну разделить на восемнадцать человек.

Из них лишь Франсуа мог рассчитывать на двойную долю.

Рондо потребовал свой интерес в размере двадцати тысяч франков и тут же на этих условиях выказал готовность выплатить оговоренную сумму в миллион франков. Рене вручил долговую расписку еще на двадцать тысяч франков, помимо векселя на сумму в триста тысяч, тотчас же послал сто тысяч франков г-же Декан для ее бедняков и вдов, заодно предоставив банкиру возможность рассчитаться теми двумя тысячами, которые тот проиграл, и назначил своим людям встречу на следующий день.

На завтра в полдень восемнадцать человек собрались у него.

Сначала Рене объявил о намерении выплатить авансом денежную стоимость добычи, которая была захвачена у англичан, то есть пятьсот тысяч франков. Добавил, что из своей части добычи сто тысяч франков он оставляет губернатору для выплат старым неимущим морякам-ветеранам, вдовам и сиротам моряков. Ошеломил губернатора и вызвал бурю ликования и радости, искренность которых не подлежала сомнению, заявив, что другие свои четыреста тысяч он оставляет своим товарищам в награду за их преданность и самоотверженность, и из них двойная доля – Франсуа, который сопровождал его в Землю бетеля и во всех передрягах был рядом с ним.

Затем сообщил, что третьего дня им вместе предстоит выйти в плавание и взять курс на Францию, и предложил по такому случаю оставить своим женам как можно больше денег, что им проще простого, после того как каждый обогатился на шестьдесят тысяч франков, если считать весь добытый трофей.

Каждый из членов команды получил свои деньги, кто французскими золотыми монетами, кто в английских ассигнациях, и теперь ходили, не вынимая рук из карманов, словно боялись, что каким-нибудь образом золото или банкноты могут выскочить и убежать от них.

Началось все спокойно, а кончилось шумом. Получить по шестьдесят тысяч франков и возвратиться в свою страну под нейтральным флагом – это же сулило каждому надежду добраться домой без приключений, кроме тех, конечно, что припасает моряку море. Радость распирала их сердца; и они ликовали, поднимая неимоверный шум на весь белый свет.

Лавина, которая двигалась теперь от Театра в сторону моря, на многие годы запоминалась жителям Порт-Луи, да и разные замечательные события отметили тот день, когда команда «Нью-Йоркского скорохода» получала свои дивиденды.

Рене, как и обещал, явился в губернаторский дворец; здесь он простился, с искренней грустью, с замечательной семьей генерала, которая приняла его как родного сына и восхищалась его изяществом и утонченностью, которым так явно противоречило простое имя Рене, – было ясно, под ним скрывается какая-то тайна. Эту тайну он должен был хранить, пока жив.

Он принес юноше, на добрую память о себе, два своих двухзарядных пистолета, в точности которых никто не сомневался с тех пор, как он поразил четырьмя пулями подряд лезвие тонкого ножа с двадцати шагов.

Рекомендательные письма губернатора были готовы. Хвала Рене в них превзошла все его ожидания и надежды. Это был не более и не менее как приказ генерала Декана, насколько он, конечно, был "вправе отдавать приказы флоту, но он рассчитывал на свое влияние губернатора Индий, передать в командование молодому капитану «Нью-Йоркского скорохода» первое же большое судно, которое тому попадется на пути.

Губернатор узнал время, в которое «Нью-Йоркский скороход» снимается с якоря, и пообещал прийти пожелать доброго пути команде и их капитану.

Якорь должны были поднять ровно в три часа. В середине бухты Шьен-де-Плом собралась толпа зевак.

Рене не приказывал своим морякам; а попросил их всех собраться на борту к двум часам, пообещав, что проверит их состояние морскими маневрами, кдторые они должны будут выполнять четко и без задержки. Он решился на этот невиданный морской спектакль с командой, в которой каждый ходил с шестьюдесятью тысячами франков в мешке. И тем не менее все были абсолютно трезвы. Там, где бесполезен самый строгий приказ, подействует дружеское внушение.

Рене напомнил им о чести, которую оказал им губернатор, явившийся, чтобы лично попрощаться с ними. Со своей стороны экипаж, не предупредив загодя Рене, снарядил шесть буксирных шлюпок с гребцами, посадив в них знаменосцев и музыкантов.

Вскоре к судну пришвартовалась лодка губернатора, и в момент отплытия с корабля грянул салют, а затем зазвучала «Песня прощания» [64]64
  Государственный гимн, слова Жозефа-Мари Шенье, музыка Мегюля, приуроченный к 15-й годовщине взятия Бастилии. Бонапарт сохранял его до конца Консульства.


[Закрыть]. По знаку губернатора из форта Блан ударили шесть орудийных залпов в ответ кораблю. И вот уже корабль медленно заскользил по фарватеру, чтобы в четверти лье от острова развернуть и подставить ветру паруса. Здесь корабль наконец лег в дрейф, и к нему смогла подплыть лодка с семьей славного генерала Декана, радушно принятой на борту, а затем в сопровождении шести шлюпок с музыкантами отвалившей в сторону побережья Шьен-де-Плом.

Что же до «Нью-Йоркского скорохода», то он держал путь на юг, и вскоре его контуры съела первая дымка наступавших сумерек.