Текст книги "Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2"
Автор книги: Александр Дюма
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 38 страниц)
С
О ТОМ, ЧТО ПРОИСХОДИЛО НА АППИЕВОЙ ДОРОГЕ ЗА ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ ДО РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА
Вначале во главе колонны появились конники на нумидийских конях, предках тех лошадей, которые сегодня возят наших благородных наездников; кони, без поводьев и стремян, были покрыты чепраками из расшитой золотом ткани или из тигриной шкуры: одни останавливались, чтобы понаблюдать за процессией, другие продолжали прогуливаться, пока у них на виду готовились бегуны в коротких туниках, легких сандалиях и плащах, полы которых были перекинуты через левое плечо; по краям его был вшит кожаный пояс, который они могли стягивать или, наоборот, распускать, – по желанию и в зависимости от аллюра, который они брали. А тем временем первые всадники, оспаривавшие друг у друга первенство, в несколько минут уже растянулись вдоль всей Аппиевой дороги, пустив вперед себя огромных молосских псов в серебряных ошейниках. И roœ тому, кто окажется на пути этого вихря! Горе тому, кого увлечет за собой этот круговорот лая, ржания и пыли! Его неизбежно порвут собаки и затопчут лошади; поток унесет его, израненного, кровоточащего, изувеченного, а тем временем молодой патриций обернется, не сбавляя хода, и расхохочется, щеголяя своим мастерством и ловкостью, отвернувшись от дороги, по которой его несла к финишу лошадь.
За нумидийскими конями неслись легкие колесницы, соперничающие в скорости с этими детьми пустыни, появившимися в Риме вместе с Югуртой [98]98
Югурта (в 160–104 гг. до н. э.), царь Нумидии (Сев. Африка) с 117 г. Потерпел поражение от римлян в войне 111–105 гг. и был проведен пленником в царской одежде в триумфе Г. Мария (своего победителя), казнен. – Прим. ред.
[Закрыть]. Это были сизии,стремительные повозки, разновидность тильбюри, запряженные тремя мулами, двигавшимися веером, и когда правый и левый из них пускались галопом и скакали, наклонив свои серебряные бубенчики, тогда как коренной шел рысью по прямой линии, непреклонно и, как сказали бы мы, с быстротою стрелы. Вслед за сизиями неслись карруки, высокие повозки, род наших современных корриколо, или, скорее, последние – их потомки. Этими колесницами, красивыми сами по себе, управляли рабы-нубийцы, облаченные в живописные костюмы своей страны.
Вслед за сизиями и карруками выехали четырехколесные экипажи реды,украшенные богато расшитыми коврами и пурпурными подушками; ковини,экипажи столь закрытые и непроницаемые для посторонних взоров, что в них иногда альковные таинства могли вершиться прямо на улицах Рима и публичных гуляньях. Резко выделялись среди других римская матрона, облаченная в длинную столу и обернутая в плотную паллу, неподвижно, словно статуя, восседавшая в карпентуме– повозке особой формы, которой имели право пользоваться лишь жены римских патрициев; и куртизанка, окутанная газом из Коса, как облаком, и небрежно возлежащая на носилках, которые несли восьмеро, укрывшихся огромными пенюлами,а справа от носилок ее гречанка-вольноотпущенница, вестница любви, ночная Ирида, которая ненадолго оставила свою сладострастную торговлю, чтобы гонять веером из павлиньих перьев воздух для своей госпожи; слева либурнийский раб [99]99
Либурния простиралась вдоль Адриатического побережья между областями Истрия и Далмация.
[Закрыть]нес подножку, обшитую бархатом, с длинным и узким ковриком того же материала, чтобы благородная жрица любви могла спуститься со своих носилок и занять место там, где ей вздумалось сесть, так, чтобы ее нога, обнаженная и украшенная драгоценными каменьями, не касалась земли.
И все потому, что, перейдя Марсово Поле, выйдя через Капенские ворота на Аппиеву дорогу, можно было продолжить свой путь на коне или в повозке, но многим не терпелось спешиться, оставить свои экипажи под охраной рабов, а самим прогуляться по оставленному между могилами и домами проходу, где они могли присесть на стулья или сиденья, которые здесь в избытке сдавались спекулянтами за полсестерция в час. Ах, это там, где можно полюбоваться настоящей грацией! Там, где самовластно правит мода! Там, где истинные образцы хорошего вкуса учат размеру бороды, длине волос, форме туники – проблема, которую решил Цезарь, но которая вновь оказалась в центре внимания нового поколения: носить ли длинные или короткие туники, узкие или широкие. Цезарь носил длинные и широкие; но сколько шагов сделано после эпохи Цезаря! Здесь вполне серьезно могли обсуждать вес зимних перстней, состав лучших румян, бобовую помаду, чтобы увлажнять и размягчать кожу; о нежнейших пилюлях из мирта и мастикового дерева, замешанных на старом вине, чтобы очищать дыхание. Женщины слушали, перебрасывая, как жонглеры, из правой руки в левую амбровые шарики, которые могли одновременно освежать кожу и источать благовоние; они кивали, переглядывались и даже иногда хлопали в ладоши на самые затейливые и дерзкие теории; их губы раздвигала улыбка, показывая белые, словно жемчужины, зубы, а вуали, закинутые назад, позволяли увидеть, сколь резкий контраст их агатово-черным глазам и эбеновым бровям составляли великолепные пышные светлые волосы, золотистые или пепельные, в зависимости от того, каким из средств они меняли их естественный цвет: мылом ли из золы бука или козьего сала, которые они заказывали в Германии, или пользовались смесью из уксусного осадка и мастикового масла; или еще проще – купить в тавернах маленького порта Минуция, что напротив храма Геракла в Музах, роскошные парики, которые бедные дочери Галлии продавали стригалям за пятьдесят сестерциев, а те затем перепродавали их за полталанта каждый [100]100
Все подробности взяты из Dezobry, указ. соч., IV, письмо XCVI, «Мир женщин».
[Закрыть].
И за этим представлением завистливо наблюдали полуобнаженные люди из низов, голодный грек, готовый вознестись до небес просто за обед,и философ в потертом плаще и с пустым кошельком, произносивший речи о вреде богатства и роскоши.
И все лежали, сидели или стояли, бродили и ходили, переваливаясь то на одну, то на другую ногу, поднимали свои руки, чтобы откинуть рукава их одежд, обнажив руки, очищенные пемзой от волосяного покрова, все смеялись, любили, судачили, грассировали, мурлыкали себе под нос песенки Кадиса и Александрии, забыв про мертвецов, слушавших и взывавших к ним, а те лишь мололи вздор на языке Вергилия, обменивались каламбурами на языке Демосфена и, что важно, говорили по-гречески, потому что настоящим языком любви был греческий, и куртизанка, не знавшая, как сказать на языке Тэи и Аспазии: «Моя жизнь и моя душа», была не куртизанкой, а всего лишь девкой для потехи воинов-марсов [101]101
Воинственное племя, обитавшее в Самнии, к югу от Фуцинского озера, возможно, родоначальники самнитов.
[Закрыть]в кожаных сандалиях и с кожаными щитами.
И вот для того, чтобы дарить развлечения, памятники, зрелища и хлеб всей этой безрассудной и бесполезной толпе, этим легкомысленным юнцам и женщинам с исковерканными душами, этим сыновьям благородных семейств, оставлявшим свое здоровье в лупанариях, а кошельки в тавернах; этим праздным и ленивым людям, потому что прежде всего они были италийцами, то есть неучтивыми, как англичане, заносчивыми, как испанцы, и сварливыми, как галлы; людям, которые проводили жизнь, прогуливаясь в портиках, разглагольствуя в банях и отбивая ладони в цирках; вот для этих легкомысленных юнцов, для этих женщин и для этих детей благородных родителей, и для этого народа Вергилий, сладкоголосый мантуанский лебедь, поэт-христианин сердцем, если не воспитанием, воспевавший сельскую добродетель, осуждавший республиканское тщеславие и жестокость гражданских войн, Вергилий для них создал свою самую великую со времен Гомера поэму, ругал ее и находил недостойной не только потомков, но и современников! Это для них, чтобы им запомниться, Гораций бежал под Филиппами, а чтобы бежать налегке, бросил свой щит за собой; чтобы быть замеченным и отмеченным, он рассеянно бродил но Форуму, Марсову Полю, берегу Тибра, занятый тем, что называл безделушками: его оды, его сатиры и его искусство поэзии; это для них, горько сожалея о своей разлуке с ними, вольнодумец Овидий вот уже пять лет томился в ссылке во Фракии, где он искупал ничтожный грех, то ли мимолетный любовник дочери императора, то ли там посвященный в тайну рождения молодого Агриппы [102]102
Был ли Овидий свидетелем или соучастником вольностей Юлии, дочери Августа, был ли замешан в интриге с попыткой замены наследника Августа Тиберия на Агриппу? Причины его ссылки остаются неясными.
[Закрыть]; это им Овидий посвятил свои «Стансы», «Понтики» и «Метаморфозы»; чтобы ощутить себя одним из них, он умолял Августа, умолял Тиберия позволить ему вернуться в Рим; их он жалел, когда вдали от родины закрывал глаза и охватывал одним своим мощным взором, который видел все – и восхитительные Сады Саллюстия [103]103
Знаменитые сады (Horti Sallustiani) были расположены по холмам Пинций и Квиринал.
[Закрыть], и бедный квартал Субурру, и величественные воды Тибра, в котором Цезарь едва не утонул, борясь с Кассием, и грязный приток Велабры, возле которого раскинулось святое дерево, убежище римской волчицы и колыбель Ромула и Рема. Это ради них и во имя сохранения их любви, переменчивой и непостоянной, как апрельский день, Меценат, происходивший от этрусских царей, друг Августа, сластолюбивый Меценат, не шел сам, а его несли на плечах двое евнухов, – Меценат! Он оплачивал песни их поэтов, фрески их художников, представления их комедиантов, ломанье мима Пилада и прыжки танцора Балилла! Это для них Бальб основал театр, Филипп открыл музей, а Поллион [104]104
Поллион Витрувий (Vitruvius Pollio), римский архитектор и инженер 1 в. до н. э. (эпоха Цезаря и Августа). Известен трактатом Об архитектуре(De architecture). – Прим. ред.
[Закрыть]строил свои храмы.
Для них Агриппа раздавал бесплатные лотерейные билеты, выигрыши которых доходили до двадцати тысяч сестерциев, понтийские ткани, вышитые золотом и серебром, мебель, инкрустированную перламутром и слоновой костью; для них он основал бани, в которых можно было побриться, подушиться, натереться, напиться, подкрепиться у хозяина свежими продуктами; для них он выкопал тридцать лье каналов, провел шестьдесят семь лье акведуков и доставлял в Рим в день более двух миллионов кубических метров воды и распределял ее между двумястами фонтанами, ста тридцатью водонапорными башнями и ста семьюдесятью бассейнами. Наконец, для них, для того, чтобы превратить кирпичный Рим в мраморный, чтобы вернуть их от египетских древностей и для них построить форумы, базилики, театры, Август, мудрый император, приказал расплавить всю свою золотую посуду, не пожалев ни сокровищ Птолемеев, ни ваз из поместья его отца Октавия, ни наследия его дяди Цезаря, ни добычи после победы над Антонием или после покорения всего мира, – итого на сто пятьдесят миллионов сестерциев, или, по-нашему, на тридцать миллионов франков; это для них он достроил Фламиниеву дорогу до Римини; для них вызвал из Греции шутов и философов, а из Кадиса – танцоров и танцовщиц; из Галлии и Германии – гладиаторов, из Африки – удавов, гиппопотамов, жирафов, тигров, слонов и львов; и для них он произнес на смертном ложе: «Довольны ли вы мною, римляне?.. Да?.. Тогда аплодируйте!» [105]105
См.: Светоний, Жизнь двенадцати Цезарей, XCIХ.
[Закрыть].
Вот каковы были Рим, римляне и Аппиева дорога эпохи Августа; но к тому времени, когда двое наших путешественников следовали по ней, ею уже прошли прежде них почти две тысячи лет, и любимица смерти, сама теперь при смерти, от капенских ворот до Альбано предлагала лишь долгую череду руин, в которых один зоркий глаз любителя древностей различит тайны прошлого.
CI
РАЗГОВОР О ДРЕВНОСТЯХ МЕЖДУ МОРСКИМ ЛЕЙТЕНАНТОМ И ГУСАРСКИМ КАПИТАНОМ
Некоторое время молодые люди ехали молча; один из них, который был моложе, то есть тот, кто пожелал купить экипаж, с любопытством рассматривал гигантские письмена, дошедшие до нас со времен античности; другой, который был старше, рассматривал их с видимой беспечностью, не придавая значения ни датам, ни текстам, которые его товарищ, казалось, читал, словно книгу.
– И подумать только, – начал небрежно и даже с оттенком презрения гусарский капитан, – подумать только, что есть люди, которые знают название и историю каждого из этих камней.
– Это правда, – ответил его компаньон и улыбнулся, – такие люди есть.
– Представьте себе, что вчера я ужинал у нашего посла Алькье, которому должен был доставить письмо от великого герцога Бергского [106]106
Он же Йоахим Мюрат.
[Закрыть]; и вечером его посетил ученый, архитектор, и у него, черт возьми, оказалась красотка жена.
– Висконти.
– Вы его знаете?
– Хм… По тем признакам, которые вы сообщили, его узнал бы каждый.
– Стало быть, вы живете в Риме?
– Я приехал вчера впервые, а сегодня утром уже уехал оттуда вместе с вами, это, однако, не мешает мне знать Рим так же, как если бы я здесь родился и вырос.
– Выходит, у вас интерес к изучению Вечного города, как они его называют?
– У меня досужий интерес к его истории; мне очень нравятся дни античности, люди, гиганты, жившие в те времена, и Вергилий был прав, когда в одном из своих прекрасных стихотворений предрекал, что однажды, когда по их могилам пройдется лемех плуга, мы будем поражены степенью их величия.
– Ах, да! В самом деле, я помню, – зевая, капитан попытался воскресить в своей памяти школьные знания, – mirabitur ossa sepulcris [107]107
Виргилий, Георгики,1,497.
[Закрыть]; но, – продолжил он, смеясь, – они что же, были более велики, чем мы?
– Мы как раз проезжаем место, где этому есть доказательства.
– Где же мы сейчас проезжаем?
– Перед цирком Максенция, приподнимитесь в экипаже – и вы увидите нечто похожее на курган.
– Разве это не чья-то могила?
– Да, но в XV веке она была открыта; это была могила человека без головы; рост его, даже без головы, достигал шести футов. Отец его происходил из готов, а мать была родом из племени аланов; вначале он был пастухом в этих горах, затем стал солдатом в армии Септимия Севера, в легионах Каракаллы он уже был центурионом, затем, при Гелиогабале, трибуном, и, наконец, стал императором после Александра. На своем большом пальце он носил, под видом перстней, браслеты своей жены; одной своей рукой он мог тащить за собой груженую телегу; брал первый попавшийся камень на своем пути и мог руками стереть его в пыль; он поборол тридцать борцов, без передышки, одного за другим; бежал он быстрее лошади, пустившейся галопом; за пятнадцать минут он пробегал трижды вокруг стадиона, и после каждого круга с него сходила целая чаша пота. За день он съедал до сорока фунтов мяса и одним глотком осушал целую амфору. Его звали Максимиш он был убит своими же солдатами под Аквилеей, а голову его они препроводили в Сенат, который распорядился сжечь ее при всем народе на Марсовом Поле. Через шестьдесят лет другой император, считавшийся родством с ним, послал людей в Аквилею на поиски его тела; впоследствии, когда по его приказу возвели этог цирк, то тело приютил здесь, а у могилы, поскольку любимым оружием мертвеца были лук и стрелы, установил шесть стрел из евфратского тростника и лук из германского ясеня. Лук – длиной в восемь футов, а стрелы – в пять. Как я уже сказал вам, гиганта звали Максимин, и он был императором Рима. Того же, кто дал ему приют и окружил оградой, вдоль которой погребены лошади и колесницы, звали Максенцием, и он утонул, защищая Рим от войск Константина.
– Да, – ответил гусарский капитан, – я прекрасно помню полотно Брюна, где Максенций пытается спастись вплавь [108]108
«Сражение Константина против Максеиция» кисти Лебрена 1666 г.
[Закрыть]. Этот круг, на котором произрастает гранат, как в Висячих Садах Семирамиды, – это и есть его могила?
– Нет, это могила очаровательной женщины, имя которой вы мимоходом могли прочесть на мраморной плите. В этой могиле, послужившей в XIII веке укреплением племяннику папы Бонифация VIII, лежит Цецилия Метелла, жена Красса и дочь Метелла Кретика.
– А-а! – проговорил офицер, – это была жена того бедолаги, который оказался настолько скуп, что, выходя на улицу с греческим философом, которого купил, надевал ему старую соломенную шляпу из страха перед солнечными лучами, а по возвращении забирал ее обратно.
– Это ему, однако, не помешало приготовить для Цезаря тридцать миллионов, без которых тот не мог получить претуру в Испании; оттуда Цезарь вернулся без долгов и с сорока миллионами. Эти тридцать миллионов Цезарю и могила жены – две единственные траты в жизни Красса.
– А стоила ли она того, чтобы ей построили такую могилу? – спросил офицер.
– Да, это была благородная женщина, одухотворенная, артистка, поэтесса, она собирала вокруг себя Каталину, Цезаря, Помпея, Цицерона, Лукулла, Терренция Варрона, людей образованных, утонченных, богатых; представляете, как могло выглядеть подобное собрание?
– Да уж, должно быть, куда интереснее, нежели у нашего посла господина Алькье. Мне кажется, ее могила была срыта.
– Да, по приказу Папы Павла III; обнаружив урну с ее пеплом, он велел перенести ее в угол вестибюля дворца Фарнезе: там она должна пребывать и сегодня.
Тем временем экипаж продолжал свой путь; он проехал могилу Цецилии Метеллы и приблизился к развалинам более стертых очертаний, хуже сохранившимся.
Гусарский офицер, поначалу рассеянно слушавший, казалось, по мере того, как тот говорил, все с более пристальным вниманием вслушивался в объяснения своего попутчика.
– Черт возьми, но есть одна штука, – наконец сказал он, – которую я не понимаю: отчего это рассказанная история бывает увлекательной, а в книге та же история – скучной? Я всю свою жизнь был от развалин так же далеко, как орлиное гнездо от змеи, а теперь готов вернуться к этим плитам, если они будут столь любезны, что расскажут мне свои истории.
– Тем более, что их истории, – прибавил молодой чичероне, – весьма любопытна.
– Продолжайте, я – весь внимание, как султан из «Тысячи и одной ночи», которому прекрасная Шехерезада каждую ночь рассказывала по истории.
– Это вилла братьев Квинтилианов, которые задумывали убийство императора Комода.
– А! Не внук ли это Траяна?
– И сын Марка Аврелия: императоры шли друг за другом, но не имели ничего общего. В возрасте двенадцати лет, найдя свою баню слишком жарко натопленной, он приказал бросить в печь раба-истопника, и хотя баню ему охладили до положенного, он не желал вынимать раба до тех пор, пока тот полностью не сварился. Причудливый характер императора постепенно перерастал в прямую жестокость; в итоге – множество обвинений против него, в том числе и обитателей могил, что мы сегодня проезжаем. Речь просто шла об убийстве Комода, но это совсем непросто – убить человека такого роста и богатырской силы, и вместо того чтобы называть себя Комодом, сыном Марка Аврелия, он приучал всех называть его Гераклом, сыном Юпитера Он проводил свою жизнь на арене цирка, более ловкий и отважный, чем его гладиаторы, с которыми он дрался; у одного парфянина он научился стрелять из лука, а у одного мавра – колоть пикой.
Однажды в цирке, на другой стороне арены от того места, где сидел император, пантера схватила человека и готовилась сожрать его. Комод, носивший свои лук и стрелы всегда с собой, схватил лук и пустил стрелу так метко, что она вонзилась в пантеру и убила ее, не задев человека. В другой раз, видя, что любовь людская охладевает к нему, он велел объявить на весь город, что сразится с десятью львами десятью пиками. Как можно догадаться, здание цирка ломилось от зрителей; он принес к себе в императорскую ложу десять пик с отравленными наконечниками и распорядился выпустить на арену десятерых львов; он метнул все десять пик и убил их всех.
– Ого! – вырвалось у офицера.
– Это не я говорю, – сказал его товарищ, – это Геродиан. Он был при этом и все это видел [109]109
См.: Героднан, История империи после смерти Марка Аврелия, I.
[Закрыть].
– Что ж, – ответил офицер, поднимая свою меховую шапку, которую в те времена носили гусарские офицеры, – это другое дело; здесь мне нечего сказать.
– Между прочим, – продолжил рассказчик, – император был шести футов роста и, как я вам говорил, был очень силен: ударом палки он мог сломать лошади ногу, а ударом кулака – свалить быка.
Увидев однажды человека внушительного телосложения, он подозвал его к себе и одним ударом своего меча разрубил его пополам. Как вы понимаете, против такого человека было опасно и нелегко затевать заговор. Двое братьев Квинтилианов между тем окончательно решились: они зарыли в землю все свои деньги и богатства в золоте и серебре, все драгоценные камни и украшения; подготовили лошадей к бегству, на случай, если им не повезет, и притаились под аркой узкого прохода, который вел из императорского дворца в амфитеатр.
Вначале фортуна, казалось, благоприятствует заговорщикам: появился Комод, который шел почти без сопровождения; братья бросились на него, а их сторонники обступили императора и его людей.
– Получи, – сказал один из братьев, ударив его кинжалом, – вот тебе, Цезарь, послание от сената.
И здесь в этом тесном проходе под низкими сводами завязалась ожесточенная борьба. Комод был лишь легко ранен: удар кинжала почти не принес ему вреда, тогда как каждый из его ударов стоил жизни одному из противников; наконец ему удалось схватить того из Квинтилианов, который ранил его кинжалом: он вцепился ему в шею своими железными пальцами и придушил его.
Умирая, этот старший из Квинтилианов успел закричать своему младшему брату: «Спасайся, Квадрат, все потеряно».
И тому удалось бежать, он вскочил на лошадь и пустился во весь опор.
Солдаты тотчас же бросились в погоню: для убегавшего речь шла о его жизни и смерти, а для его преследователей – о щедром вознаграждении. Между тем солдаты догнали Квинтилиана; к счастью для последнего, он все предвидел и прибег к последнему средству – странному, но этому следует верить, потому что об этом рассказывает Дион Кассий [110]110
В Римской истории, LXXIII.
[Закрыть]. У беглеца был при себе небольшой бурдючок с кровью зайца. Кровь этого животного необычна тем, что при хранении не сгущается и не разлагается; он взял этот пузырек и упал с лошади, словно был ранен. Преследователи увидели его растянувшимся на дороге и потоками извергающим кровь из глотки; тотчас же, посчитав его мертвым, они стащили с него одежду, оставили тело на месте и поспешили сообщить Комоду о том, что его враг убит. За это время Квинтилиан поднялся, вернулся к себе в дом, заново оделся, прихватил с собой сколько мог унести золота и драгоценностей и бежал.
– А Комод, – спросил гусарский офицер, – как он нашел свою смерть? Мне интересно, чем кончил этот мясник, который убил за день десять львов.
– Он был отравлен Марсией, первой из своих любовниц, а затем задушен своим любимым атлетом Нарциссом; империей овладел Пертинакс, но и он через шесть месяцев распрощался с ней, а заодно и с жизнью. Тогда Рим и тот мир, что всегда стоял выше рынка, были куплены Дидием Юлианом; но Рим к тому времени еще не привык, чтобы его продавали.
– Он привык к этому позднее, – вставил офицер.
– Да, но в тот раз он восстал, правда, покупатель забыл заплатить; этим восстанием воспользовался Септимий Север, организовал убийство Дидия Юлиана, взошел на трон, и мир вздохнул.
Поскольку до самого Веллетри станций не предвиделось, а Рим от Веллетри в пяти лье, почтарь попросил разрешения дать и лошадям отдышаться.
Двое путешественников согласились с ним тем более охотно, что подъехали к одному из самых интересных мест в окрестностях Рима.
