Текст книги "Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц)

LXXII
КОЛОНИЯ

Реми отнес на чердак несколько охапок какого-то вида папоротника, в обилии произраставшего вокруг дома, расстелил наверху шкуру пантеры, смастерил два стула, подобные тому, что стоял у него внизу, и чердак превратился в жилище для новоиспеченной Евы. Он разглядывал юную бирманку, пожирая ее глазами, и находил ее очаровательной: длинное одеяние небесного цвета, стянутое в талии шелковым пояском, с живописной вышивкой у шеи, с рукавами, сильно расширявшимися по краям; соломенные сандалии, сплетенные для ее детских ступней. Обнаженные руки, кожа на которых была чуть темнее, чем на лице, прекрасных очертаний. Глаза, полные признательности, словно вопрошали: «Могу ли я что-то сделать для тебя за те неприятности, которые доставила тебе?» Со своей стороны, Реми делал все, чтобы девушка забыла о своих несчастьях. Вот с такими чувствами они и стали обмениваться первыми словами то на бирманском, то на французском.

Не могло быть сомнений в том, что она происходила из какого-то племени, занимавшегося земледелием и скотоводством, поскольку сейчас же принялась ухаживать за домашней живностью. Она потребовала для кабана и его подруги отдельных жилищ, и в тот же день был сооружен еще один свинарник. Бычок тем временем подрастал и мог вполне обойтись без материнского молока, которым, впрочем, продолжал еще питаться то ли из лени, то ли из чревоугодия. Бирманка плела из высоких и тонких трав корзины, такие плотные, что в них, точно в деревянных или фаянсовых кувшинах, можно было держать молоко. Она собрала яйца, разделила всех кур на наседок и несушек – и теперь у них каждый день были свежие яйца, а вокруг дома бегали и пищали цыплята.

Еще одно важное открытие: девушка объяснила, что, оказывается, буйно вьющееся растение, опутавшее здесь всю землю, и был бетель. А еще умела выращивать кукурузу и пшеницу и научила этому Реми. Ему же очень понравились его новые занятия, позволявшие постоянно быть рядом с юной особой. Через два месяца она вполне освоилась. В свою очередь Реми собрал мельницу и научил хозяйку выпекать хлеб. Она делала из сливок масло и сыр, и благосостояние в доме пошло в гору.

Она знала, как получать нитки и леску из льняных волокон. Соорудила рыбные снасти, и рыба стала ее вкладом в запасы съестного в доме. В скором времени Реми обнаружил, что домашнее хозяйство слишком разрослось, и справляться без помощников становилось все труднее. Он решил отправиться в Тунгу, расположенный не далее чем в пятнадцати лье, чтобы купить негров или нанять себе прислугу. Он также хотел выяснить, можно ли сбыть часть бетеля, которого в изобилии ежегодно заготавливала Ева. Его теперь было куда больше, чем необходимо было им самим.

Одним утром, вместо того, чтобы выпустить коня, Реми взнуздал его, оседлал и вскочил верхом; тут же, однако, он заметил, что и кобыла, никогда не покидавшая своего спутника, готова пуститься в странствие вместе с ним без всякого на то принуждения: она была в узде и оседлана, а ворота изгороди распахнуты. И в ту минуту, когда он хотел выехать в ворота, путь ему преградила Ева. Вытянув руки, вся в слезах, она повторяла два слова, выбранные ею из ее скромного французского запаса:

– С тобой, с тобой, с тобой.

Реми очень не хотелось бросать ее одну на несколько дней: он боялся, что в его отсутствие с ней приключится какая-нибудь беда. Ева не смогла бы защитить маленькое, едва зародившееся поселение в случае нападения на него. И потом, если уж суждено было чего-то лишиться, Реми предпочел бы потерять, скорее, свой дом и скотину, чем девушку. Ружья и порох были упрятаны в каменный погреб. Это, по мнению Реми, было самым ценным из всего, что предстояло оставить: имея оружие, можно было попытаться отвоевать все, что оказалось в неприятельских руках. Что до животных, мысли о них не доставляли Реми ни малейшего беспокойства Почти все они были травоядными и прекрасно смогли бы сами позаботиться о своем пропитании. Он полез в свою казну и взял еще двадцать пять луидоров. Наконец, вполне довольный, что не оставляет ничего такого, о чем болело бы сердце, Реми вручил заботу о своей маленькой ферме Всевышнему. У Реми нашелся компас – с его помощью он думал добраться до Тунгу. По пути им предстояло перейти один из притоков Ситауна. Реми надеялся отыскать брод, но его юная подруга жестом дала понять, что поиски брода бесполезны, а вот плавать она умеет. Они взялись за руки и направили своих скакунов к реке.

В тот же вечер они добрались до Тунгу.

Пегуанцы, живущие вдали от крупных населенных пунктов, не привыкли пользоваться деньгами. Они обходились небольшими золотыми слитками, которые протирали камешком, чтобы проверить, держат они в руках чистое золото или с примесями. Но вообще золото не имело в Бирме широкого хождения и использовалось разве что для того, чтобы золотить пагоды. Зато было распространено серебро, которое добывали в рудниках.

Вскоре выяснилось, насколько полезна Ева: она знала бирманский и служила переводчиком, и к тому же обнаружилась тысяча мелочей, необходимых в молодой колонии, которые Рене наверняка забыл бы купить; зато вспомнила Ева.

Но самым важным было то, что в обмен на бетель, который все находили превосходным, можно было приобрести любую провизию, а торговцы, которых они повстречали, обязались за три месяца скупить у них все их запасы.

При этом не было нужды ехать в город: торговец сам обещался быть в колонии, отныне получившей название Земля бетеля.

Реми купил негров – двоих мужчин и двух женщин, нанял двоих юношей, знакомых с искусством выращивания риса, и двух женщин в помощь Еве для ухода за скотиной и заготовки бетеля. Затем он приобрел буйвола и буйволицу, хорошо вымуштрованных, для волочения плуга, который Реми собирался смастерить сам. Плуг задумывался с деревянным лемехом вместо железного.

Обратная дорога заняла три дня, так как люди и вьючные животные не поспевали за лошадьми, исключая время, когда те утомлялись и замедляли шаг. Реку они перешли без приключений и вскоре уже могли видеть свое жилище.

Едва завидев их, им навстречу выбежали собаки, а вслед за ними двинулась и вся остальная живность. Лишь петух по-прежнему возвышался над изгородью, наседки продолжали пасти свой выводок да кошачья пара застыла по обе стороны ворот подобно сфинксам.

За время отсутствия хозяев не изменилось ничего. Реми, возвратившийся из столь удачной поездки, убедившийся, что и дома все благополучно, воздел руки и поблагодарил Небеса. Ева, решив, что он тянет руки к ней, застенчиво отпрянула. Реми, впервые за все время, привлек ее к себе – их губы встретились и слились в поцелуе.

Отныне нелюдимость Реми начала постепенно пропадать: он перестал читать Робинзона Крузо, а единственным напоминанием о книге стало имя одного из негров, которого нарекли Пятницей. С этого момента все обязанности по дому были распределены, а дни стали более организованными и упорядоченными.

Искусный мастер, Реми вскоре изготовил плуг, впряг в него буйволов и пропахал десяток арпанов земли, которые потом засеяли. После столь удачного применения плуга стало ясно, что прежняя изгородь бесполезна Реми возвел новую, охватившую и эти десять арпанов. Через некоторое время пшеница дала ростки. Один из молодых людей, нанятых помощником в земледельческих работах, обнаружил болотистую местность, в которой были вырыты канавы, – здесь была устроена рисовая плантация.

На второго юношу, склонного к охоте и рыболовству, возложили обязанность добывать провизию. Но, поскольку местность изобиловала дичью и рыбой, у него еще оставалось время помогать одной из негритянок, знавшей толк в бетеле, поднимать и расширять плантацию, с которой Реми связывал свои надежды на процветание.

Ева и вторая негритянка теперь без особого труда управлялись со скотиной и домашним хозяйством.

Благодаря такому подкреплению маленькая колония принимала все более достойный вид. Если в прошлом негры работали, чтобы их не били, то теперь – чтобы быть сытыми. Они чувствовали себя скорее слугами, нежели рабами, и готовы были трудиться с утра до ночи. Довольны и веселы были все обитатели колонии, за исключением самого хозяина: правда, он больше не был мизантропом, но теперь дело обстояло куда серьезнее: он был влюблен.

Ева в свою очередь любила Реми всем сердцем и всей своей невинностью. Ее теплота и нежные слова заставляли его трепетать. Эта взаимность и поражала его в самое сердце: если бы Ева его не любила, если бы не произносила слов любви, он нашел бы силы противостоять своему одинокому чувству; но бороться против своего чувства и против любви Евы было выше его сил.

Предвидим вопрос на устах наших читателей: «Но почему тогда…?» Ответим прежде, чем вы договорите: потому что Реми, достойный человек и прекрасное творение, законный сын Матюрена Реми и Клодин Перро, ни за какие блага на свете не мог согласиться на то, чтобы его сын-первенец и другие его дети оказались незаконнорожденными.

И вот, когда он метался таким образом между соблазном и долгом, однажды вечером залаяли собаки. Это был не злой лай, предупреждающий об опасности, а, скорее, дружелюбный, даже, если позволено так сказать, братский, словно встречал доброго друга. Рене пошел отпирать ворота: тот, кто в них только что стучался, на самом деле оказался братом.

Это был французский иезуит, прибывший христианским миссионером в Китай и надеявшийся, по-видимому, здесь же обрести вечный покой.

– Дважды добро пожаловать, святой отец! – обрадовался Реми. – Вы даже не представляете, что вы нам привезли! Мы никогда не сможем отблагодарить вас!

– Что же я мог привезти для вас такого необыкновенного, дети мои, – спросил человек Божий.

– Вы привезли спасение этой юной особе, а мне – счастье; она язычница, этим же вечером вы будете ее крестить. Я люблю ее, и вы нас завтра же обвенчаете.

Поучение новообращенной не было долгим.

На вопрос, признает ли она другого бога, кроме бога Реми, она ответила «нет».

Хочет ли она жить и умереть в той же вере, что и Реми?

Она ответила «да».

В тот же вечер Реми назначил свадьбу – на следующий день и отменил все завтрашние работы.

Наконец Реми вместе с отцом-иезуитом поднялись на небольшой холмик, на вершине которого стоял крест: перед ним по утрам и вечерам Реми истово молился.

– Отец мой, – молвил он человеку божьему, – вот то место, где завтра вы нас благословите, и даю вам слово: всего через год после вашего благословения на этом месте будет стоять часовня.

На следующий день в присутствии двух негров, двух негритянок, а также двух пегуанцев Реми и Ева связали себя узами брака.

Обряд бракосочетания был совершен сразу после крещения, так что, получив при переходе в нашу веру столь ничтожную толику наставлений, Ева едва ли успела даже подумать о грехе в промежутке между крещением и венчанием.

В тот же день священник ушел, на прощанье, по старинному обычаю, благословив хозяина, хозяйку, слуг, всю живность и само жилище.

Между тем животные не собирались ждать благословения: теленок вырос во взрослого годовалого быка, буйволица произвела на свет маленького буйволенка, кобыла разродилась жеребенком, кошачья пара обзавелась шестерыми котятами, собаки – десятью щенятами. Что до свиного семейства, то их потомство никто и не собирался считать, а молодым поросятам, едва родившимся, уже не терпелось быть похожими на взрослых кабанов.

Вскоре ждали приезда торговца. Он появился в сопровождении двоих своих собратьев, быстро оценивших годовой доход, который может приносить Земля бетеля. Тот, с которым Реми заключил сделку раньше, привез за товар заранее условленную сумму. Но урожай оказался в три раза большим, чем ожидалось, так как маленькое хозяйство Реми дало не менее 9000 талков. И потому двое других торговцев, предполагавших, что здесь их ожидает выгодная сделка, запаслись мешочками, полными маленьких золотых брусочков, заменявших деньги в бирманской торговле.

Коммерсанты предложили Реми такой договор: они берут на себя обязательство выплачивать ему каждый год по пятнадцать тысяч талков, из которых двенадцать – за бетель, а остальные три – за кукурузу ₍рис и пшеницу. В случае же неурожая какой-либо из культур Реми компенсирует недостающее количество бетелем.

Торговцы обязались прислать двух буйволов, негров – четверых мужчин и двух женщин и двоих пегуанцев. Один пегуанец должен был быть столяром, другой – слесарем.

Через девять месяцев и несколько дней с того дня, как ушел священник, Ева родила мальчика, который получил имя Жюстин. Акушеркой, принимавшей роды, была одна из негритянок, и она замечательно справилась со своей новой обязанностью. Крестила первенца отцовская рука Реми в часовне, которая выросла на том же холмике, где они поженились. Такая верность данному обещанию, несомненно, сулила счастье, потому что через год, а затем еще через два другие сыновья Реми были наречены здесь именами Жюль и Бернар.

Прошло еще три года, и на этот раз уже дочь была крещена Аддой.

Старший из сыновей Реми посвятил себя сельскому хозяйству, охоте и рыболовству. Второй сын, Бернар, пошел подмастерьем к слесарю, а третий, Жюль, стал учиться у столяра, которого прислали Реми его компаньоны.

Стоит ли рассказывать о том, что колония процветала, росла и ширилась. И вот наступило время, когда хижины в колонии уже казались слишком маленькими и тесными, и Реми принял решение на их месте построить большой дом – жилище для виконта Сент-Эрмина, а вокруг настроить домов поменьше, в которых будут жить Реми, его семейство, прислуга и другие работники колонии.

Реми составил план будущего дома виконта, и, поскольку это было событие, которого все ждали с нетерпением, каждый счел своим долгом добавить что-то от себя в этот план. Двое юношей уже были достаточно крепки и умелы, чтобы вместе со своими мастерами принимать участие в работах. Реми воплотил в формах балок и веранд все свое плотницкое искусство. Затем, в то время как Ева занялась внутренним убранством дома, украшая его тканями, привезенными из Прома, Пегу и даже Калькутты, занялись постройкой других домов в деревне, которых должно было быть никак не меньше пятнадцати или восемнадцати.

На эти грандиозные труды ушло два года; но колония постоянно развивалась, она уже приносила пятнадцать – восемнадцать тысяч талков, или почти шестьдесят тысяч франков, и работа подвигалась куда быстрее, чем ожидалось.

Трое сыновей Реми выросли в красивых и статных юношей, и все трое искусно владели оружием.

Дважды маленькая колония подвергалась нападениям пиратов; но благодаря четырем блокгаузам, возвышавшимся по углам, им был оказан такой прием, что сил и надежд на новый штурм у разбойников не оставалось.

Жюстин превратился в настоящую грозу для незваных гостей, будь то люди или звери. Если в радиусе двух-трех лье вдруг показывались тигр или пантера, Жюстин тут же вскидывал на плечо свое ружье, засовывал за пояс отцовский топор и не возвращался, пока свирепая кошка не была умерщвлена. В тот день, когда он вошел в столовую в тигровой шкуре, наброшенной на голову и плечи, и увидел тех, кого столь долго ждали, он убил одиннадцатого тигра.

Годом раньше большое горе свалилось на эту прекрасную семью, на слуг и рабов – всех обитателей колонии: жена Реми, мать троих сыновей и прекрасной девушки, скончалась.

LXXIII
ПОХОРОНЫ ВИКОНТА ДЕ СЕНТ-ЭРМИНА

Теперь, когда мы знаем, как была основана колония виконта Сент-Эрмина на Земле бетеля, мы можем вернуться к прерванному повествованию.

Нет нужды рассказывать нашим читателям о том впечатлении, которое произвел на двух сестер, сэра Джеймса Эспли и Рене вид патриархального семейства, которое перенесло в начало XIX века нравы и обычаи библейских евреев.

Реми не уступал в почтенности Аврааму, а Ребекка не была прекраснее Адды; Давид и Ионафан были не более горды, чем Бернар и Жюль, и, наконец, Самсон, разорвавший льву пасть, не превосходил Жюстина ни в храбрости, ни в ловкости.

Юные особы, как и двое молодых людей, отправились в отведенные им комнаты, не переставая удивляться увиденному и восхищаться этому сдержанному величию. На следующее утро Адда, заглянувшая к девушкам, чтобы узнать, как они провели ночь, попросила принять ее отца. Получив приглашение, старик тяжелым и медленным шагом поднялся к ним. Держа в руках маленькую книжечку, он собрался представить им свой отчет.

– Сударыни, – начал он, – первое, что следует сделать должнику, когда он встречается спустя двадцать четыре или двадцать пять лет со своим кредитором, – это подтвердить сумму долга и отчитаться по нему.

Девушки в полном недоумении смотрели на старика.

– Наш отец никогда не говорил с нами об этом, – произнесла Элен. – Если он что и думал на этот счет, так это то, что скорее он является вашим должником, а не наоборот. Единственное наставление, которое мы получили от него, сводилось к тому, чтобы продать поселение, а вырученные деньги разделить с вами поровну.

Реми засмеялся:

– Я не в состоянии принять такие условия, мадемуазель, это означало бы, что та скромная служба, которую я сослужил своему почтенному хозяину, обошлась бы ему слишком дорого. Нет, мадемуазель, пройдемте, если вы не слишком устали, вместе со мной, чтобы иметь возможность увидеть собственными глазами, в каком состоянии пребывает наследство, оставленное вам. Пусть ваша сестра сопровождает вас по правую руку, а если вы пожелаете, то с нами пойдут и два достойных молодых человека. Я был бы только счастлив, если бы имел возможность отчитаться перед вами в присутствии возможно большего числа свидетелей.

Девушки обменялись взглядами: они склонялись к мнению, что все должно происходить в узком кругу. Они были полны самых теплых чувств и намерений по отношению к доброму слуге и опасались, как бы человек, который уже не был чужим, поскольку был помолвлен с одной из них, не воспрепятствовал тем вольностям, которые они, по его мнению, себе позволяли.

– Мы пойдем одни, мой достойный друг, – сказала она. – Укажите же нам дорогу, прошу вас.

Старик сделал несколько шагов вперед и открыл маленькую дверь, знаком приглашая девушек войти. Маленькая комната, быть может, единственная во всем доме выложенная из камня, имела окна, на которых были прикреплены решетки, состоявшие из многочисленных переплетенных металлических прутьев. Вся мебель в комнате сводилась к двум железным бочкам, одна из которых имела три фута в высоту, а вторая – всего лишь фут. Бочки были железными цепями прикованы к стене на высоте человеческого роста и опирались на металлические брусья, на которых были закреплены два железных обруча.

Старик достал из кармана ключ и отпер висячий замок, освободив таким образом крышку. Своей рукой старик приподнял и откинул крышку – и изумленным взорам девушек предстало бесчисленное количество крохотных, с мизинец толщиной, слитков золота. Девушки стояли, прижимаясь друг к другу, и выглядели ошеломленными.

– В этой бочке, сударыни, должно быть чуть больше миллиона.

Девушки вздрогнули.

– Но чье это? Не может быть, чтобы это принадлежало нам.

– Тем не менее это сущая правда, – заметил старик. – Вот уже двадцать лет, как я с выгодой управляю вашим имуществом. Все это время, год за годом, оно приносило от пятидесяти до пятидесяти пяти тысяч франков в год. Я никогда не подсчитывал общей суммы, впрочем, отчеты всегда были точны; но, если отнять предстоящие издержки на жизнь, остаток должен составить около девятисот тысяч франков.

Девушки переглянулись.

Старик достал второй ключ из кармана и открыл маленькую бочку, также прикованную добросовестной и умелой рукой к стене. Она оказалась наполовину заполненной рубинами, изумрудами, золотыми слитками и драгоценными камнями, служившими, в чем мы убедились, разменной валютой в Бирме. Старик запустил руку на самое дно и сверкающим каскадом высыпал обратно то, что зачерпнул.

– А это что? – спросила Элен. – Неужели вам удалось найти богатства Гаруна аль-Рашида?

– Ну что вы! – отвечал старик. – Я думаю, цена на меру золота везде постоянна, тогда как эти камешки, совсем необработанные, будут стоить во Франции в два раза дороже. В тамошних ценах здесь покоится около трехсот тысяч франков.

– И куда вы собрались со всем этим? – спросила Элен смеясь, тогда как Жанна, погруженная в свои мысли, обнаруживала полное безразличие к происходящему.

– Все это, должен я вам сказать, мои дорогие госпожи: земля, люди, животные, урожай, как и это золото и эти драгоценные камни, – все принадлежит вам.

– Мой друг, мне известно о соглашении между вами и моим отцом. «Реми, – сказал он вам, покидая вас, – раз вы хотите, я оставляю вас здесь. Заложите здесь хозяйство, используя те скромные средства, которые я вам дал, а когда я вернусь или от моего имени прибудет кто-либо из моих родственников, вы разделите все поровну между вами и мной». К несчастью, Реми, я и есть та самая наследница, которая пришла просить у вас его долю: половина всего, чем вы здесь располагаете, принадлежит мне и моей сестре, но другая половина – ваша.

Слезы катились по щекам старика.

– Нет, – ответил он, – невозможно, чтобы ваш достойный отец хотел этого; я хочу сказать, что, заключая со мной это соглашение, он тогда никак не мог предвидеть, что поселение будет столь процветающим. Так что воспринимайте нас как скромных крестьян, которые будут счастливы без меры, если вы позволите нам и дальше работать, оставаясь у вас на службе, и если то же будет позволено моим детям и внукам.

Элен взглянула на него строго.

– Вы забываете, Реми, – сказала она, – что, выказывая по отношению к нам чрезмерную щедрость, вы поступаете несправедливо по отношению к своим детям. Ваши дети работали так же, как и вы, правда, не столь долго, но в меру своих сил, на наше общее благо, и я нахожу себя обязанной защищать и оберегать их права.

Реми пытался возразить, но в это время барабан пробил завтрак, точнее, три удара в китайский гонг возвестили о том, что завтрак подан.

Реми запер за собой дверь, и все трое спустились вниз.

Стол короля не мог быть роскошнее: индийские павлины, китайские золотистые фазаны, бирманские цесарки, перья которых были разложены чудесные веерами; поданный десерт был похож на «полное собрание» самых экзотических фруктов: манго, гуавы, королевские бананы, ананасы, авокадо, плоды хлебного дерева; из напитков подавались только вино латании и грейпфрутовый оранжад; эти напитки содержались в хранилищах, вырытых в земле, и обладали свежестью ледяного ликера.

В колонии не было фруктовых деревьев, и троим братьям накануне вечером после ужина было поручено сходить за фруктами в лес, окружавший пашню. Жюстин в поисках манго, росшего только вдоль берега, стал подниматься вверх по течению реки и заметил в джунглях вдоль Ситауна тигриные тропы.

При этой новости пятерых молодцов охватило воодушевление, и было решено через несколько дней устроить охоту на тигра, причем со слонами, чтобы охотников могли сопровождать дамы. Эта выдумка, тут же всеми подхваченная, принадлежала Жанне, и только Элен, печально взглянув на нее, пробормотала про себя:

– Бедная сестра!

Жанну отнюдь нельзя было назвать храброй; в действительности она себе места не находила при мысли, что Рене отправится один на эту ужасную охоту и три или четыре часа она будет обречена на тревожные ожидания.

Рене попытался разубедить ее, но от этого Жанна расстроилась еще больше. Тогда Элен предложила отложить охоту. Со дня на день ожидалось прибытие тела виконта, следовало с почестями предать его земле, прежде чем думать о развлечениях. Встав из-за стола, Элен подозвала к себе сэра Джеймса и Рене и рассказала им все, чему стала свидетельницей, добавив, что, невзирая на сопротивление старика, она настояла на строгом соблюдении условий соглашения между ним и виконтом. Оба молодых человека одобрили ее твердость.

– Ну, а Жанна, – добавила, смеясь, Элен, – поскольку она, вне всякого сомнения, не слушала нашего разговора или не поняла из него ни слова, стала наследницей, сама того не подозревая. Одна беда – в этой пустыне будет нелегко найти себе суженого.

– Ей следовало позаботиться о нем раньше, как это сделали вы, и привезти из Европы.

Они перевели свои взгляды на Рене, но юноша оставался невозмутимым, и едва заметная улыбка, скорее печальная, нежели веселая, показалась на его губах. В этот момент их внимание переключилось на работу, которую проделывали братья. Расположившись в тени огромного баобаба, они копали бассейн, чтобы потом небольшим каналом соединить его с рекой.

Когда бассейн будет готов и его заполнит речная вода, получится превосходная ванна для девушек, они смогут принять ванну и вернуться назад, проделав не больше сотни шагов от дома.

Таким образом, все усилия этого замечательного семейства были направлены на благо его гостей.

Возвращаясь домой, молодые люди заметили сидевшую у дверей Жанну, рассеянно наблюдавшую, как Адда запрягает двух маленьких бирманских лошадок. Они предназначались для прогулок сестер.

В Пегу водятся две совершенно разные породы лошадей. Одна из них обитает в нижнем Пегу, на затопленных болотистых почвах от Аракана до Тенассерима. Пока вы в дельте, образуемой мириадами притоков Иравади, вам будут попадаться лишь неуклюжие и не очень выносливые лошадки. Те же, что обитают на сухих пространствах Хензады, – маленькие, обычно очень грациозные и неутомимые. Впрочем, в Бирме знатные и состоятельные люди используют для верховой езды слонов. В старинные же повозки, транспорт, предназначенный для недолгих путешествий, впрягают быков либо буйволов; а лошадь является, скорее, предметом роскоши.

В колонии насчитывалось пять или шесть лошадей, но на них разъезжали только юноши и Адда, и никому больше не позволялось садиться на них. Скажем точнее: никто не осмеливался. Адда, полудикая, не имевшая представления о женских седлах, принятых в Европе, привыкла вскакивать на лошадь и сидела на ней по-мужски. Она носила тесную юбку, открытую по бокам и обнажавшую штанишки, которые достигали лодыжек. С упругим станом, не знавшим корсета, изгибавшимся при каждом движении лошади, и волосами, которые трепал ветер, она напоминала одну из тех фессалийских женщин, о которых говорит Федра и косы которых при беге разрезали воздух подобно фессалийскому клинку [50]50
  Еврипид, «Ипполит», ст. 220–221.


[Закрыть].

Обе девушки выражали свое искреннее восхищение преображением Адды у них на глазах, но заявили, что никогда не сядут на лошадей таким образом. «Не беспокойтесь, – отвечала Адда, – пусть Рене или Джеймс нарисуют французское седло, а мой брат, столяр, изготовит его». В эту минуту показалась выходящая из леса процессия, состоявшая из слона, четырех коней и десятка людей.

Слон был весь покрыт черной тканью. При этом зрелище девушки, поднявшиеся на возвышавшуюся над домом террасу, уже не сомневались, что это везут тело их отца.

Зазвучал гонг, возвещавший всеобщий сбор, открылись ворота, и траурный кортеж въехал на территорию. Когда слон, на котором везли гроб, вошел во двор, две девушки опустились на колени; их примеру последовали все остальные.

Пегуанский шабундер, охотно взявший на себя хлопоты по организации похорон, предложил двоим иезуитским миссионерам воспользоваться и этим кортежем, и его транспортом, чтобы благополучно пересечь лес, кишевший свирепыми животными. Они с радостью согласились, а в благодарность вызвались произнести над гробом виконта де Сент-Эрмина заупокойные молитвы.

Гроб внесли в маленькую часовню. Вместо свеч там постоянно горело хвойное дерево, создававшее ощущение, что перед вами – Неопалимая Купина. Затем торжественно, насколько позволяли условия, была отслужена заупокойная месса. Наконец гроб с телом виконта опустили в яму рядом с могилой Евы.

На несколько дней население колонии погрузилось в траур и размышления об этой смерти, преждевременной и жестокой. Несколько дней Жанна могла плакать, и никому сейчас в голову не могло прийти спросить ее о причине слез.

Через день двое иезуитов продолжили свой путь в Китай.

Назад к карточке книги "Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2"