Текст книги "Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2"

LXXXIII
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ШЬЕН-ДЕ-ПЛОМ

В первые минуты ни Сюркуф, ни Рене не решались покидать палубы побежденных кораблей; однако, как только были улажены все формальности и офицеры обменялись обязательствами, и едва Франсуа взошел на палубу «Луизы» командиром трофейного корабля, а Эдё, помощник Сюркуфа, в той же роли ступил на палубу трехмачтового «Тритона», оба капитана спустили на воду свои шлюпки, чтобы нанести друг другу визит. В середине пути их шлюпки встретились; Рене перепрыгнул в шлюпку Сюркуфа и бросился в его объятия.

Было решено, что в этот день они не расстанутся и вместе отобедают; каждый, расхваливая свою кухню, пытался перетянуть приятеля к себе на застолье. Но меню, предложенное Рене, даже Сюркуфу показалось более притягательным, чем его собственное, согласились на том, что обед будет на борту «Нью-Йоркского скорохода».

В итоге, оба взошли на борт судна бывшего работорговца.

Рене коротко поведал Сюркуфу о перипетиях своего бирманского путешествия; о том, как охотился, чем занимался днем и чем ночью, о битве с малайцами, поединке с питоном и о смерти бедной Жанны, не открыв причин и обстоятельств этой смерти; и, наконец, о своем отъезде из Земли бетеля, о лесном пожаре и о двойном нападении кайманов и тигров.

Сюркуф топал ногами от удовольствия.

– Вот что значит перебраться на сушу, – говорил он, – столько возможностей поразвлечься. Что до меня, то были у меня три или четыре скверные встречи с англичанами: они позволяли обойтись с собой, как с глупцами, а сегодня я был уверен, что сунул голову в волчью пасть, но тут, на мое счастье, подоспел ты, и челюсти разжались. Можешь мне поверить, я так был занят своими двумя кораблями, что и не заметил твоего приближения. Это я, у которого, как говорят, зрение лучше, чем у всех остальных капитанов из Мало, Бретани или Нормандии! А потому не спрашивай, как я был удивлен, услышав музыку твоих абордажных пушек, смешавшуюся со звуками моих. Но надо сказать, стоило мне услышать в первый раз твой голос, хоть ты и говорил по-английски, я все равно узнал его! Ну а теперь, известно ли тебе, что мы захватили?

– Конечно нет, черт возьми! Я сражался не ради трофеев, а просто поспешил тебе на подмогу!

– Ну вот, мой дорогой, – продолжил Сюркуф, – мы захватили то, чем можно поперчить весь океан, начиная от мыса Доброй Надежды и заканчивая мысом Горн: три миллиона, в перце, и один из этих миллионов – твой.

– Миллион мне? Но что с ним делать? Ты же знаешь, я сражался не за твой перец.

– Да, но твои люди? Можно самому отказаться, но не отказывать же восемнадцати или двадцати дьяволам, которые втайне мечтают о том, чтобы их суп был посолен и поперчен в избытке на всю оставшуюся жизнь? Так что, если хочешь, можешь оставить свою часть добычи им, а это, ни много ни мало, пятьсот тысяч франков! Но ты отдашь им и то, что им и так причитается.

– Ты хочешь сказать, что ты им отдашь это.

– Ты или я, какая разница; их не должно интересовать, откуда к ним попадут эти полмиллиона, важно, что они получат их. А теперь, первый вопрос, который ты собираешься задать мне, касается того, что происходит во Франции: воюют ли на море, воюют ли на суше, не так ли? Я ровным счетом ничего не знаю: звуки канонады не доходят до Индийского моря. Все, что я знаю, это то, что наш святой Папа, да хранит его Бог, приехал в Париж, чтобы короновать императора Наполеона. Что до предполагаемой высадки в Англии, то об этом я не слышал ни слова, а если бы мне дозволили дать совет Его Величеству императору, – пожалуйста: пусть он занимается своим ремеслом – солдатским, а нам позволит заниматься своим – морским.

Прошло не так много времени с тех пор, как Рене покинул землю; у него было немало запасов свежей пищи и сочных фруктов, которые теперь живо и с большим удовольствием уплетали офицеры «Призрака».

У Сюркуфа за это время было одно деликатное дельце глаз на глаз с акулой. Из рассказа об этом поединке выходило, что и Сюркуф, не меньше, чем Рене, не терял хладнокровия, какой бы опасность ни была и в каком бы обличье ни явилась перед ним.

Через несколько дней после отъезда Рене Сюркуф неожиданно сам стал дичью. Во время стоянки на острове Маэ одна из пирог случайно наткнулась на огромную спавшую акулу. Одним мощным ударом хвоста акула опрокинула пирогу, а люди, которые были в ней, стали жертвами морской громадины, за исключением хозяина пироги.

Люди, пожранные чудовищем, были из команды Сюркуфа.

Это трагическое событие вначале оказало большое впечатление на корсаров, и особенно на хозяина, которому одному удалось вырваться из пасти. Дело дошло даже до того, что он принял обет отомстить, стоя перед святым ликом Девы Марии. Но память моряка коротка. И акула забылась.

Матросы на шлюпках возобновили беспечные путешествия от одного острова к другому за прохладительными напитками из лавочек местных колонистов.

Отплытие задерживалось, и один из жителей Маэ, старинный приятель Сюркуфа, пригласил его и нескольких офицеров отобедать в поселение, основанное им несколько лет назад на западе острова. На одной из шлюпок отплыли с «Призрака» и добрались очень быстро, несмотря на расстояние.

День в гостях проходил весело, пока не настала пора возвращаться на корабль; первой отчалила шлюпка Сюркуфа, нагруженная свежими припасами для предстоящего плавания. Ею воспользовались один из офицеров и Бамбу, негр капитана. Сюркуф отдал негру свое ружье и охотничью сумку, сопровождавшую его во всех походах.

Главная пирога колонии, которой управлял сам хлебосол, отплыла от берега, везя его троих гостей: Сюркуфа, второго медика Мийена и лейтенанта Йоахима Вейяра.

Пирога обогнула северную оконечность Маэ; ветер, ослабевший к концу дня, едва колыхал морскую гладь. Уже была различима батарея «Призрака», свежевыкрашенная и отражавшая свет лучей садившегося солнца. Пирога, на которой гребли четыре негра-силача, скользила по чистой морской глади над высоким подводным плато, которое и было основанием этого архипелага и гостеприимной обителью акул, известных размерами и прожорливостью.

Внезапно в хвосте шлюпки показалось одно из этих морских чудовищ, учуявшее рядом запах человеческого мяса; рулевой, тот самый хлебосол, о котором мы говорили, нанес своим широким веслом сокрушительный удар. Но животное, движимое кровожадным инстинктом, и не думало отставать, а лишь прибавило ходу и теперь плыло рядом с пирогой, уступавшей ему в длине. Затем приотстало, зашло сзади и думало уже, с какого бока приняться за суденышко, которое казалось знатной добычей даже для ее глотки.

Лодку мог перевернуть один удар хвоста, чего очень боялась вся ее команда; никто не мог предугадать, чем закончится этот турнир с упрямым и неуступчивым противником, несмотря на быструю греблю и удары весел, которыми они его щедро награждали.

При одном из устрашающих маневров животного, когда его зияющая пасть оказалась на уровне планшира узенькой пироги, Сюркуф взял из корзины свежее яйцо и с размаху запустил им в акулу. Этот снаряд, подарок колониста, у которого они только что отобедали, попав в пасть рыбины, показался ей кусочком вкусного лакомства: акула сомкнула свои челюсти с тремя рядами зубов, отстала от лодки, а затем и вовсе исчезла.

После того как миновала опасность, все долго смеялись, вспоминая нападение животного, и особенно снаряд, который утолил голод акулы и который имел все шансы превратиться в омлет при следующей встрече [59]59
  История Сюркуфа…,указ. соч., V, с. 129–132. Сюркуф тогда плавал на корабле «Доверие» (1800).


[Закрыть].

Это было четвертое сражение Сюркуфа с тех пор, как он вышел с острова Франции; его команда сократилась до семидесяти человек. Поэтому было решено – тем более, что Рене не возражал, – вернуться на остров.

А ему больше ничего и не надо было.

26 мая «Призрак» и «Нью-Йоркский скороход», нагруженные добычей, пересекли экватор и оказались в северном полушарии.

20 июня с первыми зорями утра раздался крик вахтенного на корме: «Земля!» По мере того как солнце поднималось из-за горизонта, вырисовывались контуры гор; днем позже в то же время корабли уже были между Флаком и Янтарными островами.

Показалась бухта, в которой потерпел крушение «Сен-Жераи». Поскольку подступы к острову казались свободными, Сюркуф, командовавший маленькой флотилией, принял решение взять курс на остров Плат и пройти между ним и островом Пуант-де-Мир. Теперь, когда флот его удвоился, он лег на рейд судов, плававших под французским флагом.

В верховье бухты Томбо на причале стояло лоцманское судно, с которого им сообщили, что из-за готовящейся войны между Францией и Англией английским кораблям запрещено плавание вблизи острова.

Сюркуф, Рене и их два трофея без особого труда вошли в Порт-Луи и бросили якорь в бухте Шьен-де-Плом.

LXXXIV
ВИЗИТ К ГУБЕРНАТОРУ

Возвращение Сюркуфа и Рене, тащивших на буксире за собой еще и столь значительную добычу, вылилось во всеобщую радость и ликование обитателей острова Франции.

Остров Франции – быть может, самая близкая и привязанная к метрополии французская колония. Один из французских поэтов – поэтов в прозе, это правда, но ведь Шатобриан и был поэтом в прозе, – своим романом «Поль и Виржиния» одарил ее славой поэтической и литературной, и тем самым сделал ее уже дважды дочерью метрополии. Колонисты, обитавшие на острове, отважные, с богатым воображением, исполненные трогательных порывов, восхищались великими событиями, эхо которых мы доносили до них, и большими войнами, которые мы вели. Они любили нас не только за доходы, которые мы приносили им, закупая их суда и товары, но и потому, что в них живут любовь и преклонение перед всем великим.

Через почти шестьдесят лет остров Франции стал называться Маврикием и отошел к Англии. Прошло шестьдесят лет, сменились три поколения, а он и по сей день остается таким же французским по духу, как и в те времена, когда здесь, в Порт-Луи или на Бурбоне, стояли на причале суда, над которыми развевались белый штандарт или триколор.

Но сегодня, когда все эти имена нормандских и бретонских героев несколько стерлись в нашей памяти, когда в тумане воспоминаний с трудом всплывают имена Сюркуфов, Кузинери, Термитов, Энонов и Гонидеков, в Порт-Луи невозможно найти ребенка, который не знал бы об этих людях и не рассказал бы об их деяниях, рядом с которыми меркнут проделки флибустьеров Мексиканского залива. Даже в часы поражений и катастроф наши суда находили на острове Франции прием такой же теплый, как и в дни триумфов. Сколько раз случалось, когда одной подписи было достаточно, не надо далеко ходить, знаменитого банкира г-на Рондо, чтобы возместить понесенный урон или восстановить корабли стоимостью в двести и даже в двести пятьдесят тысяч франков?

Верно то, что наши храбрые моряки всегда стояли друг за друга, и если один из них не мог выполнить свои обязательства, остальные объединялись и делали это вместо него.

Рене, посвятивший себя морскому делу и невозмутимый перед лицом опасности, понимал, сколь превосходен был совет Фуше, как ему начинать карьеру, но он понимал и то, что, прояви он себя помощником капитана на борту корабля французского флота пусть наполовину таким, каким был помощником Сюркуфа или даже капитаном своего маленького судна, и он уж точно получил бы благодарность начальства и капитан-лейтенанта "на одном из императорских кораблей.

Но все, чего он добился, он добился на глазах человека, душа которого была свободна от любых ощущений зависти. Сюркуф, которому предлагали командование фрегатом, был одним из самых уважаемых офицеров нашего флота. Одной его рекомендации хватило бы, чтобы Рене рассчитывал на должность на первом же корабле, проплывавшем мимо. Все складывалось в пользу возвращения Рене во Францию и поступления на службу под начальством одного из тех славных капитанов, которые командовали «Гремящим», «Грозным», «Бицентавром», «Необузданным», «Ахиллом», «Дерзким» и многими другими кораблями.

Для этого требовалась только рекомендация Сюркуфа, который, разумеется, не отказал бы в ней.

Сюркуф был знаком с губернатором острова Франции, генералом Деканом; он посетил его и попросил оказать ему любезность и принять одного из его самых отважных лейтенантов, пожелавшего вернуться во Францию для участия в боевых действиях, которые теперь перенеслись из вод южных морей на просторы испанских и северных. Он рассказал ему с энтузиазмом, который обычно вызывали в нем подобные дела, как вел себя Рене при захвате «Штандарта» и как пожертвовал своей частью добычи, чтобы сопроводить в Бирму двух юных француженок, отец которых, пассажир на борту «Штандарта», погиб.

Бирма, находившаяся под властью местных князей, была почти не известна не только Европе, но на острове Франции. В то же время значение ее было весьма велико: это была единственная земля, избежавшая влияния англичан.

Генерал Декан ответил, что будет рад принять у себя храбреца, расхваленного Сюркуфом.

На следующий день, в назначенное время, Рене был у генерал-губернатора и назвал свое имя секретарю, который медлил впускать его. От Рене не ускользнуло его замешательство, и он спросил секретаря о причине.

– Вы уверены, – спросил его секретарь, – что действительно являетесь помощником господина Сюркуфа и командиром «Нью-Йоркского скорохода»?

– Абсолютно уверен, – ответил Рене.

Нерешительность славного секретаря была тем более оправданна, что Рене, вместо морского мундира, вовсе не обязательного у корсаров, был одет по моде того времени и со своим прирожденным изяществом, от которого так и не смог избавиться, напрасно пытаясь скрывать свою принадлежность к сословию, в котором родился и был воспитан.

Он был облачен так, – разумеется, это не было для него жизненной необходимостью на острове Франции, – словно собирался с визитом к мадемуазель де Сурди или госпоже Рекамье.

Генерал Декан, которому сообщили о прибытии господина Рене, помощника капитана Сюркуфа, ожидал увидеть перед собой моряка с волосами ежиком, с косматыми бакенбардами и бородой и в военной форме, более живописной, чем изящной. Между тем перед ним предстал красивый юноша с бледным лицом, добрыми глазами и вьющимися волосами, руки которого скрывали безупречные перчатки, а легкие усики едва оттеняли верхнюю губу.

Когда доложили о Рене, он поднялся… Но тут же и замер на месте.

Рене, напротив, подошел легкой походкой завсегдатая светских салонов высшего общества и безупречным движением приветствовал генерала.

– Как, сударь, – спросил его изумленный генерал, – вы и есть тот человек, о котором мне рассказывал наш бравый корсар Сюркуф?

– Боже мой, генерал, – ответил Рене, – вы меня пугаете! Если он вам говорил о ком-то другом, которому не двадцать четыре – двадцать пять лет, который совершенно не известен у себя на родине и у которого, к тому же, за плечами не более года плаваний, я готов откланяться и признать, что недостоин того впечатления, которое, после этой рекомендации, вы имели любезность составить обо мне.

– Нет, сударь, – ответил генерал, – напротив, мое удивление – а я далек от намерения обидеть вас – это молчаливая хвала вам, и вашей внешности, и вашим манерам. До сегодняшнего дня я и подумать не мог, что на свете могут быть пираты, которые не ругаются при каждом слове, не носят шляпу набекрень и не ходят размашисто и вприпрыжку по суше, словно у них под ногами поверхность еще менее твердая, нежели морская гладь. Простите меня за мое заблуждение и доставьте мне удовольствие, скажите, какой доброй фортуне я обязан вашим посещением.

– Генерал, – сказал ему Рене, – вы можете оказать мне большую услугу: вы можете помочь мне погибнуть достойно и с честью.

И Рене сел, поигрывая легкой камышовой тросточкой с изумрудной головкой.

– Вам погибнуть, вам, сударь? – спросил генерал, с трудом сдерживая улыбку. – В вашем возрасте, с вашей удачей, вашим изяществом, с тем успехом, которого вы уже, несомненно, добились, и с тем, которого еще добьетесь в этом мире! Позвольте…

– Спросите Сюркуфа, каков я перед лицом неприятеля. Он меня видел.

– Сударь, Сюркуф рассказывал мне невероятные вещи о вашей храбрости, вашей ловкости и силе. Вот почему, увидев вас, я стал сомневаться в том, что вы тот, о ком он мне рассказывал, и рассказывал не только о вашем противоборстве людям, но еще и о требующем куда большей храбрости – о противоборстве диким животным. Если верить всему, то вы уже совершили двенадцать подвигов Геракла.

– В этом нет особых заслуг, генерал. Человек, который не только не боится своей смерти, но и был бы благодарен найдя ее, – плохая мишень для пули и к тому же почти непобедим. И потом, я имел дело только с тигром, а тигр хоть и жестокий зверь, но трусливый. Каждый раз, когда я оказывался перед ним, я смотрел ему в глаза, и он опускал свой взгляд. Человек или животное, опустившее глаза, – повержены.

– По правде говоря, сударь, – сказал генерал, – вы меня разубедили, и, если вы окажете честь отужинать со мной, я представил бы вас госпоже Декан и предложил бы пожать руку моему сыну, которому вы могли бы рассказать о некоторых из ваших случаев на охоте.

– Принимаю предложение с удовольствием, генерал; редко случается такое, когда бедняге матросу выпадает судьба оказаться в компании с человеком такого положения, как вы.

– Бедняга матрос, – усмехаясь, повторил генерал, – которому досталась добыча в пятьсот тысяч франков! Позвольте заметить, что беднягой матросом вас сделала не совсем судьба.

– Это заставило меня вспомнить то, о чем я забыл вам сказать, генерал; в то время, когда я только обучался ремеслу свободного корсара, у меня была привычка отдавать свою часть добычи на благотворительность. Теперь о моих пятистах тысячах. Я оставляю своим товарищам четыреста тысяч; последние же сто позвольте передать на ваше попечительство и завещать их тем бедным французам, которые желают возвратиться на родину, а также вдовам моряков. Вы не будете против, не так ли?

И, прежде чем генерал успел ответить, он наклонился над столом и, достав клочок бумаги, самым аристократическим почерком в обычной своей аристократической манере написал следующую записку:

«Сударь, не будет ли вам угодно по предъявлении сего выдать генералу Декану, губернатору острова Франции, сумму всто тысяч франков. Он уведомлен о предназначении этих денег.

Порт-Луи, 23 июня 1805 года.

Г-ну Рондо, банкиру, улица Правительства,

Порт-Луи».

Генерал Декан взял записку в руки и прочитал.

– Но, – возразил он потрясенно, – прежде чем воспользоваться этой бумажкой, мне следовало бы дождаться сбыта вашей продукции.

– Пустое, генерал, – пренебрежительно ответил Рене. – Господин Рондо мне открыл кредит на сумму в три раза большую той, которую я прошу его заплатить.

– И вы не хотели бы сами вручить эту записку ему?

– Неважно: она на предъявителя, заметьте; кроме того, он располагает копией моей подписи, высланной ему из Парижа моим банкиром господином Перрего.

– Бывали ли вы со времени своего возвращения у господина Рондо или, может, предупреждали его о своем приезде?

– Я не имею чести его знать, генерал.

– Не желаете с ним познакомиться?

– С удовольствием, генерал. Говорят, это очень приятный человек.

– Чудесно. Хотите вместе с ним отобедать у меня?

В этот момент вошла г-жа Декан [60]60
  Генерал женился на Марии-Анне Бишон 16 фрюктидора IX года Республики (3 сентября 1801 г.).


[Закрыть], и Рене встал.

– Сударыня, – обратился к ней генерал, – позвольте вам представить господина Рене, помощника капитана Сюркуфа, который в том самом блестящем сражении, возможно, спас свободу и жизнь нашего друга из Сен-Мало. Он оказал нам честь отобедать у нас вместе со своим банкиром Рондо, у которого мне предстоит получить по его переводной записке сто тысяч франков, чтобы пустить их на благо бедных французов и вдов моряков. Это богоугодное поручение предстоит исполнить вам, сударыня; благодарите же господина Рене, и я прошу протянуть ему вашу руку для поцелуя.

Изумленная г-жа Декан протянула руку Рене; он наклонился, едва коснулся губами ее пальцев, отступил на шаг, поклонился и отошел.

– Но вы забыли, сударь, – сказал генерал, – что собирались о чем-то просить меня.

– О! Теперь, – ответил Рене, – теперь, когда в течение дня я еще буду иметь честь видеть вас, позвольте мне больше не досаждать вам своим посещением.

И, поклонившись окончательно сбитому с толку генералу, а затем и госпоже Декан, удивленной еще более своего супруга, он вышел, оставив их переглядываться и искать в глазах другого разгадку этой удивительной тайны…

После его ухода генерал Декан зашел к Сюркуфу, чтобы пригласить на обед вместе с его помощником и банкиром, господином Рондо.

При этом он забыл сообщить Рене час, в котором у них садятся за стол.

Обыкновенно это происходило от половины четвертого до без четверти.

Едва генерал Декан вышел от Сюркуфа, как тот бросился в комнату Рене.

– Что происходит, мой милый друг? Губернатор приглашает меня на обед вместе с тобой и Рондо.

– То, что произошло, – самая естественная вещь: этот господин губернатор – человек достойный и порядочный, он знал, что доставит мне огромное удовольствие, пригласив тебя на обед.