Текст книги "Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2"

LXX
СЕМЬЯ УПРАВЛЯЮЩЕГО

Часа через полтора показалась утоптанная многими ногами дорога. Внимательный наблюдатель, кроме человеческих, мог обнаружить следы слонов, буйволов и лошадей. Пройдя через перекидной мост, дорога заканчивалась у тяжелого частокола с воротами. За кольями маячили силуэты нескольких домиков, словно спутники окружавших большой дом в центре, должно быть, жилище хозяина этой небольшой, но многолюдной деревушки. На псарне поднялся большой переполох, когда Рене достал из паланкина охотничий рог и с мастерством истинного охотника на лис протрубил сигнал прибытия.

Сэр Джеймс вздрогнул: с тех пор, как он покинул Англию, никогда он не слышал столь звонкого и призывного сигнала рога.

Ни собаки, ни жители деревни, за исключением ее основателя, не имели представления о природе взорвавшего ночную тишину звука, который обычно раздается лишь при появлении рыжего зверя. Все они разом выскочили на улицу: первые, отвязанные на ночь, – со своих излюбленных лежбищ, а последние, завершавшие день, – из-за семейных столов.

Весь дом, казалось, пришел в движение. Двери открылись, распахнулись со скрипом окна, и показалась целая дюжина всевозможной прислуги – негры, индусы, китайцы, держа в руках горящие смоляные факелы. Впереди выступал старик лет шестидесяти восьми – семидесяти, насколько позволял разглядеть свет его факела. У него были длинные белые волосы и такая же белая борода, которые, без сомнения, не видели ножниц с тех пор, как их владелец оказался в Индии. Еще подвижные черные глаза живо блестели из-под густых серебристых бровей.

– Приветствую странников, пожелавших просить меня о гостеприимстве. Но мы вовсе не во Франции, и да позволено мне будет спросить, кто они, прежде чем я отворю двери дома, который мне не принадлежит.

– Моему отцу было бы уместнее ответить вам, – произнесла Элен, – но губы его навеки сомкнула смерть, поэтомуот его имени отвечу я: благослови Бог, Гийом Реми, тебя и твое семейство.

– О-о! Хвала Небесам! – воскликнул добродушный старик. – Случилось! Моего покойного хозяина заменят молодые барышни, которых я столько ждал и отчаялся увидеться с ними до моей кончины!

– Да, Реми, это мы, – в один голос ответили обе девушки.

– Открывай, Реми, открывай скорее, – прибавила Элен, – мы очень устали после трех дней пути, и с нами еще постояльцы для тебя, которые, возможно, устали еще больше нас и держатся только своей стойкостью и самоотверженностью.

Старик подбежал к двери, крича на ходу:

– Ко мне, Жюль! Сюда Бернар! Открывайте почтенным сеньорам, которые приехали к нам.

Двое высоченных молодцов устремились к двери, а старик тем временем продолжал кричать:

– Адда, позови Пятницу, пусть зажжет печи, и скажи Воскресенью, пусть свернет головы двум самым большим птицам во дворе. Есть у тебя чем подкрепиться, Бернар? А у тебя в столовой, Жюль?

– О, будьте покойны, отец, – ответили ему те, – мы можем накормить целый полк, а здесь даже роты не наберется.

Молодые люди спрыгнули со своих коней и помогли Элен и Жанне спуститься со слонов.

– Иисус! – воскликнул Реми, увидев девушек. – Чудесные дети! И как звучат ваши земные имена, ангелы мои небесные?

Элен и Жанна представились одна за другой.

– Мадемуазель Элен, – сказал старик, – вы похожи на виконта, своего отца; а вы, мадемуазель Жанна, вы – точная копия вашей матушки. Ах, мои милые сеньоры, – продолжал старик, сделав движение головой и смахнув слезы, дрожавшие на ресницах, – я больше не увижу вас! Больше не увижу вас! Больше не увижу! Но на этом все не кончается, – воспрянул он, – умершие, как бы сильно мы ни любили их при жизни, не должны заставлять нас забывать о живых. Нас предупреждали о вашем приезде. Однажды мы увидели то, что уже никогда не повторится. Это был почтальон из Пегу со своими колокольчиками; он принес письмо от вашего отца, дорогие мои дети! В нем ваш отец сообщал мне о своем скором приезде и о вашем тоже. На конверте он написал: «Сто франков тому, кто доставит». Я дал ему двести франков за письмо: сотню из денег вашего отца и сто от себя, настолько меня обрадовала весть, которую он принес. Вы найдете свои комнаты готовыми к приему, они вас ждут сегодня так же, как ждали полгода назад. Пока их никто не занимал, в моем сердце царила пустота. А сейчас, храни вас Господь, пустота отступила!

Старик со шляпой в руке возглавил процессию в сторону большого дома, окна которого были распахнуты. Он вошел в большую столовую, внутри отделанную золоченой лепниной, изображавшей акации и эбеновые деревья. Циновки тончайшей работы, сплетенные чернокожими обитательницами дома, устилали пол. Стол покрывали льняная скатерть и такие же салфетки, хранившие цвет некрашеного холщового полотна; на них падали блики от сервиза из хрупкого, ярчайших цветов фарфора, купленного в королевстве Сиам. Ложки и вилки были вырезаны из дерева, которое по прочности не уступало металлу. Английские ножи из Калькутты дополняли сервиз.

Невозможно объяснить, что заставило столь терпеливо и ревностно собирать такое множество различных вещей в этой пустыне. Но какая расточительность! И сколько любомудрия проявил собиратель!

Все остальное движимое имущество – кровати, посуда, шторы – было английского производства и привезено из Калькутты. С этой целью сыновья управляющего предприняли два путешествия в Индию, по ближней стороне Ганга; зафрахтовав два корабля, они забили их не только всем необходимым для жизни, но отчасти и роскошью, и свезли все это в дом, которое теперь называли «большим».

Гийом Реми был плотником, а своих сыновей он заставил освоить разные профессии: один стал столяром, второй – слесарем, а третий – земледельцем. Последнего, с которым мы еще не успели познакомиться, звали Жюстин, сейчас он сидел в засаде и подстерегал тигра. Тигр загрыз одного из буйволов Жюстина; у зверя не было времени сразу съесть свою жертву целиком. Но рано или поздно он должен был к ней вернуться.

Жюстин был не только земледельцем, но и охотником и обеспечивал дом дичью; вообще, случись такая необходимость, все трое могли стать если не охотниками, то солдатами точно: в любой точке земли их сочли бы превосходными стрелками.

С тех пор как Реми получил письмо о возвращении виконта и его двух дочерей, стол был всегда накрыт и все приготовлено так, чтобы виконт и девушки, в какое бы время дня или ночи ни приехали, могли убедиться, что дома их ждали. Стеклянную посуду без конца мыли, а с фарфора вытирали пыль.

Адде было поручено проводить девушек в их комнату. Всю дорогу они не переставая удивлялись: ожидали увидеть жалкую земляную или соломенную лачужку, а вместо этого нашли дом, в котором до такой степени присутствовало все нужное, что оно больше смахивало на лишнее.

Мужчин в их покои проводили Жюль с Бернаром.

Жюль, учившийся своему ремеслу в Калькутте и знавший английский, был предоставлен капитану. Бернар, не знавший других языков, кроме французского и нескольких наречий острова Суматра и Малайского полуострова, поступил в распоряжение Рене.

Поймите нас правильно: когда мы говорим «был предоставлен» или «поступил в распоряжение», не стоит думать, что речь идет о роли слуги; в сыновьях управляющего, знавших себе цену, жило прирожденное достоинство, позволявшее им принимать гостей с теплотой и гостеприимством хозяев, но исключавшее заискивание и раболепие слуг. В первый же вечер знакомства Рене и Бернар стали добрыми товарищами. Англичанину же, человеку более высокомерному, некоторое время приходилось привыкать к равным правам с Жюлем.

Спустя полчаса гостям объявили, что для них подан ужин. Путешественники проследовали в большую столовую и заметили, что было накрыто только на четверых. Старик, два его сына и дочь остались стоять у стены.

– Адда, – произнесла своим мягким голосом Элен, – не считая того вашего брата, который сейчас на охоте, на этом столе не хватает посуды еще на четверых.

Девушка с изумлением взглянула на Элен:

– Я не понимаю, мадемуазель.

– Во-первых, для вашего отца, который сядет между мною и сестрой, – почти повелительным тоном начала Элен, – затем для вас, между этими двумя господами; еще двое ваших братьев разместятся справа от меня и слева от Жанны, и, наконец, пятое место – для третьего вашего брата, который сейчас устраивает засаду дикому зверю. Я полагаю, господин Рене не стал бы мне возражать, скажи я, что он едва ли рассердится, увидев своего друга Франсуа садящим с ним за одним столом; сегодня Франсуа запросто убил тигра, словно старый опытный охотник, и нисколько не возгордился, а человеку, убившему тигра, на мой взгляд, позволено сидеть за любым столом, хоть с самим императором.

– Но, мадемуазель, – возразил было старик, – зачем вы хотите сократить расстояние, существующее между слугами и господами? Вы отлично могли бы отдавать распоряжения, а уж мы всегда будем выполнять их.

– Друзья мои, – сказала Элен, – среди нас нет ни господ, ни слуг, по крайней мере так мне раз двадцать наказывал отец. Когда мы попросили вашего гостеприимства, вы покинули свою трапезу, вы приняли нас, нам этого вполне достаточно. Мы не хотим что-либо менять ни в вашем распорядке, ни в обычаях, но окажите нам честь в этот вечер, отужинайте вместе с нами.

– Раз так хочет барышня, подчинимся, Адда, – сказал Реми.

И он забил в тамтам, огромный барабан, предназначенный для вызова слуг: спустя мгновение появились четверо негров.

– Приказывайте, – обратился Реми к Элен.

Элен распорядилась добавить пять приборов, указав, куда их расставить.

Две сестры подвинули свои стулья, и старик разместился между ними; его двое сыновей заняли места: один – справа от Элен, второй – слева от Жанны, а Рене, галантный, как и подобает французу, пододвинул стул для Адды. Затем был вызван Франсуа, который поначалу церемонился, а потом, поняв, что оснований упрямиться нет, храбро занял свое место напротив пустующего стула, предназначенного охотнику. Тут же все внимание за столом оказалось приковано к Адде, красота которой была причиной невольных возгласов восхищения даже у двоих французов.

Адда была индийской Венерой: огромные темные, правильно расположенные глаза, слегка темная кожа, гладкие и черные, словно перья у ворона, волосы, атласно-вишневые губы, зубы, отливающие жемчугом, а руки и ноги послужили бы превосходной натурой для скульптора. Она была одета в бенгальское сари, легкие складки которого никогда не обманывали взгляд, как это обычно для европейской одежды. Это было одно из тех одеяний, словно накинутых скульптором на мраморное изваяние: оно выдавало все тайны любви, наивно доверенные ему целомудрием. Грация Адды была той, что свойственна больше диким животным, нежели женщинам. Было в ней что-то и от лебедя, и от газели, и вместе с тем ее природа и дух были совершенно французскими – восхитительный цветок, распустившийся в результате смешения двух рас. Никому и в голову не приходило отпускать комплименты ее красоте – ею просто любовались.

Четверо негров убрали первые блюда, и в этот момент поднялся все тот же громкий лай, который ранее приветствовал приход странников. Все на мгновенье замерли.

– Не обращайте внимания, это вернулся Жюстин.

Лай собак становился все яростнее. Двое братьев кивнули друг другу.

– Он убил тигра? – спросил Рене.

– Да, – ответил Реми, – и, должно быть, принес его шкуру, что и вызвало ярость у собак.

В следующее мгновение дверь в столовую открылась, и старший из трех братьев, красивый юноша с геркулесовой статью, светло-рыжими волосами и такой же бородой, ступил на порог. По старому галльскому обычаю он был одет в рубашку до колен, перехваченную по талии поясом. Юношу увенчивала, если можно так выразиться, шапка из тигриной головы. С тигриными лапами, скрещенными на груди, он был похож на античного военачальника, подобного тем, которых изображал Лебрен в сценах сражений Александра Великого.

Его появление было столь странным, на его челе, запачканном кровью дикого зверя, было запечатлено такое дикое величие, что каждый приветствовал его стоя. Но он, поздоровавшись со всеми с порога, направился вправо, по направлению к Элен. Опустившись перед ней на одно колено, он произнес:

– Мадемуазель, соблаговолите принять под ноги этот ковер. Хотел бы я, чтобы он был более достоин вас.

LXXI
РАЙ ЗЕМНОЙ

В 1780 году, примерно за двадцать пять лет до описываемых событий, виконту де Сент-Эрмину, капитану судна «Победа», была поручена в интересах короля особая миссия в Пегу, получившему независимость от императора из Авы. Задача состояла в том, чтобы выбрать на побережье Бенгальского залива, на западном берегу нового королевства, семь или восемь лье земли между рекой Метра и морем и основать на них французскую колонию. Король Людовик XVI взамен предлагал новому королевству помощь деньгами, вооружением и даже французскими инженерами.

Нового короля звали Мендерадже-Прау. Будучи человеком умным, он согласился и, желая выказать свою преданность Франции и уважение к Сент-Эрмину, предложил ему самому по своему вкусу выбрать на бескрайних необитаемых пространствах королевства участок земли под французское торговое поселение. На борту «Победы» находился плотник, человек весьма неглупый, сын одного из преданных слуг отца виконта. Плотника звали Реми; единственной из книг, которую он прочел за всю свою жизнь, и не только прочел, но и без конца перечитывал, была книга о Робинзоне Крузо. Чтение ее настолько увлекало беднягу, что каждый раз, когда корабль приставал к какому-либо пустынному острову, приглянувшемуся Реми, он начинал молить виконта позволить ему взять свой плотничий инструмент, ружье, запастись порохом и пулями, сойти на остров и жить здесь в одиночестве, в чем, как он считал, и было его предназначение.

Сент-Эрмин был не слишком удачлив. Ему было известно о богатстве земель здешнего королевства, и он решил пуститься в путь искать подходящую землю. С другой стороны, более удачного места для воплощения в жизнь вожделений Реми трудно было и представить.

Надо думать, он проделал тот же путь, который, как мы видим, преодолели через семнадцать лет его дочери – одна из них в то время еще не успела родиться [48]48
  То есть в 1784 г.


[Закрыть], и прибыл туда, где находимся мы в своем повествовании в начале 1805 года, – в местность под названием Земля бетеля.

Она была чудесной – виконт сразу оценил все ее достоинства. По реке Пегу можно было добраться до Рангуна и Сириама, а по реке Ситаун – до архипелага Мергуи, по реке Табалуайн – до Мартабана и любой точки западного побережья Сиама. Ландшафт казался укрепленным самой природой. Это был полуостров, почти полностью отрезанный притоками и рукавами Ситауна, и только какая-то сотня метров соединяла его с остальной сушей. Несомненно, эта земля когда-то была предметом агрономических опытов: бетель, издревле выращиваемый, никогда в диком состоянии в Индии не рос, а здесь его можно было встретить на каждом шагу – верный признак существования старых и давно заброшенных посадок.

Сент-Эрмин остановил выбор на этом местечке. Полуостров имел около двух лье в длину и половину, а может, всего четверть лье, в ширину. Сент-Эрмин составил с помощью своих приборов подробный и очень точный план местности и отослал его королю Пегу, добавив, что если тот действительно желает сделать для него что-нибудь доброе, как говорил, он может исполнить свое желание, подарив Сент-Эрмину клочок земли, изображенный на этой бумаге.

Этот рисунок занимал так мало места, как на бумаге, так и на карте королевства, что король не усмотрел никаких препятствий для удовлетворения просьбы Сент-Эрмина. Он тут же признал концессию, скрепил ее своей королевской печатью, и виконт де Сент-Эрмин стал владельцем трех лье земли королевства Его Могущества Мендерадже-Прау.

С тоскливой завистью Реми следил за ходом переговоров. И после того как соглашение было достигнуто, подписано и скреплено печатями, он пришел к Сент-Эрмину, встретившему его пристальным взглядом:

– Ну, Реми, – спросил он, – я надеюсь, ты теперь счастлив?

– Как всегда, когда моему господину сопутствует успех, – ответил Реми.

– Однако именно сейчас успех сопутствует не мне.

– Как так?

И Реми, начиная понимать мысль виконта, покраснел и затрепетал.

– Боже мой1 Мой господин! – закричал он. – Возможно ли такое?

– Э-э, Бог мой, разумеется! Ты станешь единоличным владельцем огромной территории в качестве моего представителя на этой земле. Я не скажу тебе, когда я вернусь и собираюсь ли вообще возвращаться. В случае если я не вернусь, а мои дети не предъявят права на землю, она отойдет тебе в вечное владение. Если я вернусь или от моего имени предъявят права на нее, мы разделим поровну все прибыли и блага, которые созданы и которые будут сотворены. Тебе я оставляю пять тысяч франков, два ружья, три бочки пороха, три сотни фунтов свинца, все инструменты, которые, впрочем, и так твои. Нужен тебе раб, двое рабов, трое – я тебе их дам.

– Мне не нужно никого, – ответил Реми, – однако знайте, что, когда вы вернетесь, если вернетесь, когда бы это ни произошло, только вы один будете владельцем, без всяких четвертей или половин, только вы, и точка!

– Отлично! – сказал виконт. – Для решения этого вопроса найдется свое место и время.

Он пожал руку Реми и уехал, оставив его под деревом, вокруг которого, по замыслу Реми, и следовало заложить основание будущего дома. Было два часа дня, когда Реми почувствовал себя наедине с Богом перед лицом этой благодатной и могучей природы. Обведя взглядом вокруг себя, Реми с гордостью произнес:

– Я здесь король всего!

Вдруг, словно в ответ на его дерзкое заявление, послышалось рычание. Это был тигр, который, казалось, отвечал ему: «Если ты и король, то хозяин всего здесь – я». Вступая во владение своей новой империей, Реми отдавал себе отчет в возможности подобных возражений – вот и сейчас едва ли он был объят ужасом. Он выбрал себе дерево, ветви которого склонились почти до земли, до наступления ночи соорудил вокруг ствола домик, который на первых порах мог его защитить от нападений диких зверей. На всякий случай наверху он оставил отверстие, подобие дымохода, позволявшее ему дотянуться до ветвей дерева, а на самых высоких ветках с помощью двух досок сбил себе сиденье, у которого решил держать четыре или пять постоянно заряженных ружей.

Затем он взялся за провизию, оставленную ему виконтом. Реми пребывал на вершине счастья: впервые он понял, что является хозяином своей судьбы и, подобно Августу, ощутил себя властителем вселенной [49]49
  По крайней мере, согласно тираде, которую он произносит у Корнелия в Цинна или Великодушие Августа,V, сц. 3, ст. 1696–1697.


[Закрыть].

Об утреннем рычании он успел позабыть.

О нем заставило вспомнить легкое колыхание в траве шагах в шестидесяти от него. С той минуты Реми, продолжая трапезу, не отводил взгляда от высокой травы, в которой заметил движение. Это была пантера, которой не повезло, как Реми, обзавестись ужином, но которая, тем не менее, стремилась его раздобыть не меньше, чем он.

Реми не был близко знаком с повадками крупных диких кошек: он еще раз убедился, что на первую ветку мог опереться ногами, а третья – в пределах досягаемости его руки. Встав на первую, рукой он схватил третью ветку и начал карабкаться на дерево. Добравшись до своего стула, который был на расстоянии двадцати пяти футов от макушки дерева, он столь спокойно воссел на него, словно пребывал в надежно укрепленном бастионе. Вскоре показалась пантера. Она приближалась, подползая на брюхе, словно кот, подстерегающий воробышка. В футах двадцати от дерева она подобралась и прыгнула, оказавшись сразу на дереве, двумя метрами ниже Реми.

При себе, за поясом, Реми хранил плотницкий топор. Дождавшись, когда пантера вытянула лапу, чтобы крепче вцепиться в ствол дерева, он прицелился и точно ударил топором по лапе, отрубив ее: лапа полетела вниз, цепляя ветви дерева. Пантера испустила страшный вопль ярости и отчаянья и вытянула вверх другую лапу, которую Реми отрубил столь же проворным и мощным ударом – вторая лапа последовала вслед за первой. Пантера, яростно рыча, потеряла равновесие и тяжело рухнула с высоты двадцати футов. Схватив одно из своих ружей, Реми, не давая пантере опомниться после падения, выстрелил ей в голову. Затем спустился на землю и, вооружившись ножом, аккуратно содрал с нее шкуру, повесил ее на дерево, а лапы на дверь своего домика – подобно волчьим лапам, которые ему доводилось видеть на дверях раньше. И Реми снова принялся за свой завтрак, приговаривая:

– Посмотришь издали – чудо из чудес, а подойдешь поближе – и сказать нечего!

Пантеры точно услышали его, и ни вечером, ни ночью, ни на рассвете, хотя и слышно было их рычание невдалеке, ни одна не осмелилась показаться у самого жилища.

Тем временем домик постепенно менял свою форму и размеры: в первые дни это была просто груда веток; спустя месяц она превратилась в маленькую крепость, срубленную из стволов деревьев, подогнанных друг к другу в пазы под прямым углом. Сверху, над настилом из крепких, плотно сложенных брусьев, вырос чердак, на который можно было подняться по лестнице. Шесть досок, прилаженных одна к другой, составили походную кровать, а крепкий стол, плотно стоявший на своих четырех ножках, и один деревянный стул – всю скромную меблировку.

Однажды Реми из своего домика заметил направлявшуюся в сторону его жилища процессию, похожую на караван. Виконт де Сент-Эрмин, приехавший в это время в Пегу, позаботился обо всем, чего могло не хватить его бедному отшельнику. Он прислал ему риса, зерна, кукурузы, коня и кобылу, корову и теленка, кабана и свинью, петуха и шесть кур, двух сторожевых собак: огромного кобеля и суку – и, наконец, кота с кошкой. За всем этим следовала мельница, водруженная на леса, предназначавшаяся для помола присланного зерна.

В первые мгновения Реми почувствовал раздражение: куда было пристроить всех этих вновь прибывших? К счастью, в помощь ему виконт отправил много гвоздей, зажимов и кучу других мелочей, которых в своей пустыне Реми был лишен.

Не стоило и мечтать о том, чтобы возвести для всей этой живности постройку за двадцать четыре часа – не хватило бы и восьми дней. Он соорудил вокруг своего домика частокол, такой плотный и высокий, что невозможно было ни пройти сквозь его колья, ни перемахнуть через него в высоту.

В первый день он держал животных связанными. На второй, когда частокол длиной в сто шагов и диаметром в тридцать три был готов, Реми согнал животных в загон и запер их там. Петух приучился взлетать на один из столбов изгороди – там он пел в положенные часы и выполнял функции часового. А куры с первого же дня начали нестись.

Людям, которые сопровождали этот караван, следовало получить расписку от Реми. Виконт Сент-Эрмин заплатил им вперед; к сумме, которую они давно получили, Реми добавил несколько талковна выпивку и отправил всех обратно.

Через день после их отъезда животные – лошади, корова, боров, свинья, теленок, собаки и кошки – были выпущены из загона на свободу.

Собаки и кошки в скором времени освоились с ролью домашних животных: первые караулили ворота с обеих сторон, а вторые забирались на чердак. Чердак усиливал сходство с крепостью: там постоянно находились десять заряженных ружей в пределах досягаемости рук осажденных, а пятьдесят патронов дожидались своей очереди, чтобы стать посланниками смерти. С этого чердака, как из надежного укрытия, занимавшего господствующую высоту, через добротно сооруженные бойницы можно было вести прицельный огонь по всем направлениям, без всякого риска самому оказаться мишенью.

Вокруг дома суетились и что-то клевали куры; остальные животные разбредались по округе. С наступлением вечера инстинкт направлял их в сторону изгороди: беспокойное поведение петуха и заливистый лай собак предупредили бы о появлении тигра или пантеры, сновавших где-то поблизости. Но, как мы уже успели заметить, ни днем, ни ночью ничего подобного не случалось.

Между тем Реми все чаще приходила в голову мысль о том, что новоселы доставляют ему, единственному хозяину, слишком много хлопот. Порою, негодуя в душе на свою слабость, он мог всерьез подумывать о том, что было бы уместно присутствие в зарождающемся поселении женщины, не только ради продолжения рода, но и чтобы переложить часть свалившихся на него многочисленных забот.

Однажды ночью, когда он сильнее обычного был обуреваем своими наваждениями, которые считал происками дьявола, Реми проснулся в предрассветный час, услышав пение петуха, лай собак и звук ружейных выстрелов, доносившихся, казалось, с берега реки. Вскочив, он схватил ружье, набил патронами свои карманы, и вслед за собаками устремился к берегу реки, где, похоже, разворачивалось сражение. На берегу покоились тела убитых, трех человек, только что испустивших свой последний вздох: сомнений не могло быть – они стали жертвами пиратов, которые заплывали вверх по реке Ситаун с западного побережья Сиама. Реми пытался найти кого-нибудь, звал, но ему никто не ответил. И «лишь с рассветом ему показалось, что он заметил какое-то человеческое существо на коленях, бессловесное, оцепеневшее и неподвижное, словно статуя. Он подошел – это была девушка, индианка, двенадцати или тринадцати лет, стоявшая на коленях перед телом усопшего мужчины лет сорока. Было видно, что пуля пробила его грудь. Реми, после двух месяцев дикой жизни в полном одиночестве в пустыне, с его косматой бородой, сам мог сойти за пирата.

Тем не менее, завидев его, девушка отнюдь не выказала признаков испуга; она лишь указала на мертвого мужчину, после чего опять уронила голову и заплакала. Реми терпеливо ждал несколько минут, пока девушка не выплачет всю свою скорбь. Затем он знаками предложил ей подняться и следовать за ним. Она три раза окликнула кого-то: не дождавшись ответа, положила свою руку и голову на плечо Реми и пошла в ногу с ним. Через три четверти часа они подошли к изгороди. Животные, собравшиеся у ворот, завидев приближавшихся людей, расступились перед ними, словно выражая самое дружеское и сердечное расположение. Собака залаяла, свинья захрюкала, корова замычала, лошадь заржала, кот мяукнул, а петух прокукарекал.

Ева вошла через врата земного рая, и каждый зверь приветствовал ее на свой лад. Сам отшельник не проронил ни слова, но в минуту, когда он открывал двери своего дома, его сердце билось так, как никогда прежде.