Текст книги "Анж Питу"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 45 страниц)

V
СОВЕТ

Король стремительно вошел, по обыкновению тяжело ступая.

Его деловитость и любопытство составляли резкую противоположность ледяному оцепенению королевы.

Лицо короля было, как всегда, свежим. Рано вставший, гордый своим здоровьем, которое он, казалось, вдыхал вместе с утренним воздухом, он шумно дышал, громко топая по паркету.

– А доктор? – спросил он. – Где доктор?

– Добрый день, ваше величество. Как вы чувствуете себя нынче утром? Вы устали?

– Я спал всего шесть часов, такая уж моя судьба. Чувствую себя прекрасно. Голова ясная. Вы слегка бледны, сударыня. Мне доложили, что вы вызвали доктора?

– Вот господин доктор Жильбер, – сказала королева, указывая на проем окна, где скромно стоял доктор.

Лицо короля просветлело, но он тут же спохватился:

– Ах да! Вы вызвали доктора: вам, верно, нездоровится?

Королева покраснела.

– Вы краснеете? – удивился Людовик XVI.

Она стала пунцовой.

– Опять какой-то секрет? – полюбопытствовал король.

– Какой еще секрет, сударь? – перебила королева с надменностью.

– Вы меня не дослушали; я хотел сказать, что, имея любимых врачей, вы позвали доктора Жильбера, желая, как обычно…

– Желая что?

– Скрыть от меня, что вам нездоровится.

– А-а! – произнесла королева с облегчением.

– Да! – продолжал Людовик XVI. – Но берегитесь, господин Жильбер – одно из моих доверенных лиц, и, если вы поделитесь с ним какой-нибудь тайной, он мне непременно доложит.

Жильбер улыбнулся.

– От этого увольте, государь, – сказал он.

– Ну вот, королева уже подкупает моих людей.

Мария Антуанетта издала короткий приглушенный смешок, каким люди обычно дают понять, что хотят прекратить досаждающую им беседу.

Жильбер это понял, король – нет.

– Послушайте, доктор, – сказал он, – расскажите-ка мне, что королева вам тут говорила такое веселое.

– Я спрашивала доктора, – поторопилась объяснить Мария Антуанетта, – почему вы вызвали его в такой ранний час? Признаюсь, его присутствие в Версале с самого утра и в самом деле вызывает мое любопытство и тревогу.

– Я ждал доктора, – возразил король хмурясь, – чтобы побеседовать с ним о политике.

– Вот славно! – сказала королева.

И она села, сделав вид, что приготовилась слушать.

– Идемте, доктор, – сказал король, направляясь к двери.

Жильбер низко поклонился королеве и собрался последовать за Людовиком XVI.

– Куда же вы? – воскликнула королева. – Вы уходите?.

– Нам предстоит невеселый разговор, сударыня, и я хочу избавить королеву от лишних забот.

– Вы называете горести заботами! – величественно заметила королева.

– Тем более, моя дорогая.

– Останьтесь, я так хочу, – сказала она. – Господин Жильбер, надеюсь, вы меня послушаетесь.

– Господин Жильбер! Господин Жильбер! – король покачал головой, весьма раздосадованный.

– Так как же?

– Ну вот! Господин Жильбер должен был высказать свое мнение, должен был не стесняясь, начистоту поговорить со мной, а теперь он не станет этого делать.

– Отчего же? – спросила королева.

– Оттого что вы тут, сударыня.

Жильбер сделал едва заметное движение, которое королева не замедлила истолковать в свою пользу.

– Почему вы решили, – спросила она, чтобы его поддержать, – что мне не понравится, если господин Жильбер будет говорить откровенно?

– Это так понятно, сударыня, – отвечал король, – у вас своя политика; она не всегда совпадает с нашей… поэтому…

– Поэтому, хотите вы сказать, господин Жильбер совершенно не согласен с моей политикой?

– Вероятно, ваше величество, – ответил Жильбер, – ведь вам известен мой образ мыслей. Но ваше величество можете быть совершенно уверены, что я так же открыто буду говорить правду в присутствии королевы, как и в присутствии одного короля.

– А, это уже кое-что, – сказала Мария Антуанетта.

– Правду не всегда стоит говорить, – торопливо пробормотал Людовик XVI.

– А ради пользы дела? – спросил Жильбер.

– Пли просто из добрых побуждений? – добавила королева.

– В этом-то случае, конечно, – прервал Людовик XVI. – Но если бы вы были благоразумны, сударыня, вы позволили бы доктору быть совершенно откровенным… Это мне необходимо.

– Ваше величество, – ответил Жильбер, – поскольку королева сама хочет услышать правду, поскольку я знаю, что у ее величества довольно благородства и силы духа, чтобы выслушать всю правду, я предпочитаю обращаться к обоим моим властителям.

– Ваше величество, – сказала королева, – я этого требую.

– Я верю в мудрость вашего величества, – сказал Жильбер, поклонившись королеве. – Речь идет о счастье и славе его величества короля.

– И правильно делаете, что верите, – сказала королева. – Начинайте же, сударь.

– Все это прекрасно, – король, по обыкновению, упрямился, – но дело столь деликатное, что ваше присутствие весьма стеснило бы меня.

Королева теряла терпение; она встала, потом снова села, бросив на доктора холодный испытующий взгляд.

Людовик XVI, видя, что нет никакой возможности избежать этого допроса с пристрастием, тяжело вздохнул и опустился в кресло напротив Жильбера.

– О чем идет речь? – спросила королева, когда члены этого, так сказать, новоявленного совета заняли свои места.

Жильбер в последний раз взглянул на короля, словно испрашивая позволения говорить со всей откровенностью.

– Бог мой, да начинайте же, сударь, – ответил король, – раз это угодно королеве.

– Итак, государыня, – сказал доктор, – я вкратце объясню вашему величеству причину моего появления в Версале сегодня утром. Я пришел, чтобы посоветовать его величеству отправиться в Париж.

Искра, упав на одну из сорока тысяч бочек пороха, хранившихся в подвалах ратуши, не вызвала бы такого взрыва, какой вызвали эти слова в сердце Марии Антуанетты.

– Король – в Париж! Король! О Боже!

И она издала вопль, от которого Людовик XVI вздрогнул.

– Ну вот! – произнес король, посмотрев на Жильбера. – Что я вам говорил, доктор?

– Король, – негодовала Мария Антуанетта, – король должен отправиться в город, охваченный мятежом; король среди вил и кос; король среди людей, перерезавших швейцарскую гвардию, убивших де Лонэ и де Флесселя; король на ратушной площади, залитой кровью его защитников!.. Вы безумец, сударь, если говорите такое! Повторяю вам, вы безумец!

Жильбер опустил глаза, как человек, которого удерживает почтение, но не проронил ни слова в ответ.

Король, взволнованный до глубины души, сидел как на угольях инквизиции.

– Как могла подобная мысль, – вопрошала королева, – родиться в голове умного человека, возникнуть в сердце француза? Вы что же, сударь, не знаете, что вы говорите с потомком Людовика Святого, с потомком Людовика Четырнадцатого?

Король притопывал ногой по ковру.

– Однако я надеюсь, – продолжала королева, – вы не хотите лишить короля помощи его охраны и армии и не пытаетесь выманить его, одинокого и беззащитного, из дворца, ставшего крепостью, чтобы предать в руки ярых врагов; ведь вы не хотите, чтобы короля убили, не правда ли, господин Жильбер?

– Мог ли я подумать, что у вашего величества хотя на мгновение появится такая мысль? Будь я способен на такое вероломство, меня следовало бы назвать не безумцем, а негодяем. Но, слава Богу, ваше величество, так же как и я, не верит в это. Нет, я пришел дать королю совет, потому что уверен, что это хороший совет, более того, он лучше, нежели все другие.

Королева с такой силой стиснула ладони на груди, что батист затрещал под ее пальцами.

Король с нетерпением пожал плечами.

– Но, Бога ради, – сказал он, – выслушайте его, сударыня. Вы успеете сказать "нет" после того, как он договорит до конца.

– Его величество прав, – сказал Жильбер королеве. – Вы не знаете, что я хочу сказать; вы думаете, ваше величество, что вас окружают надежная, преданная армия, готовая умереть за вас. Вы заблуждаетесь! Половина французских полков в заговоре с революционерами.

– Сударь, берегитесь! – воскликнула королева. – Вы оскорбляете армию.

– Напротив, ваше величество, – сказал Жильбер, – я хвалю ее. Можно почитать королеву и быть преданным королю, любя при этом родину и будучи преданным ее свободе.

Королева метнула на Жильбера пламенный, как молния, взгляд.

– Сударь, – сказала она ему, – эти речи…

– Да, эти речи оскорбляют вас, я понимаю, ибо, по всей вероятности, ваше величество слышит их впервые.

– Придется привыкнуть, – пробормотал Людовик XVI со смиренным здравомыслием, составлявшим главное его достоинство.

– Никогда! – вскричала Мария Антуанетта. – Никогда!

– Послушайте, послушайте! – воскликнул король. – По-моему, доктор говорит вполне разумные вещи.

Королева села, дрожа от ярости.

Жильбер продолжал:

– Я говорю, ваше величество, что я видел Париж своими глазами, меж тем как вы не видели даже Версаля. Известно ли вам, чего хочет сейчас Париж?

– Нет, – встревоженно ответил король.

– Надеюсь, он не хочет снова брать Бастилию, – презрительно проронила королева.

– Конечно, нет, ваше величество, – продолжал Жильбер. – Но Париж знает, что народ и его короля разделяет еще одна крепость. Париж хочет созвать депутатов от сорока восьми дистриктов, которые в него входят, и послать этих депутатов в Версаль.

– Пусть приходят, пусть приходят! – вскричала королева с дикой радостью. – О, мы устроим им хороший прием!

– Подождите, ваше величество, – ответил Жильбер, – будьте осторожны, эти депутаты придут не одни.

– Кто же с ними придет?

– С ними придут двадцать тысяч солдат национальной гвардии.

– Национальная гвардия? – спросила королева. – Что это такое?

– Ах, ваше величество, не пренебрегайте ею: она станет силой; она будет решать, кто прав, кто виноват.

– Двадцать тысяч человек! – вскричал король.

– Но, ваше величество, – возразила королева, – у вас здесь десять тысяч солдат – они стоят сотни тысяч мятежников! Призовите их на помощь, призовите, говорю вам; двадцать тысяч мерзавцев постигнет достойная кара, это даст острастку всей революционной мрази; от нее и следа бы не осталось, если бы мне дали полную власть хотя бы на час.

Жильбер грустно покачал головой.

– О ваше величество, как вы обманываетесь, вернее, как вас обманули. Увы! Увы! Подумайте только: королева начинает гражданскую войну; только одна королева решилась на такое, за это ее до самой смерти презрительно называли чужестранкой.

– Как это я начинаю, сударь, почему это я начинаю? Разве это я ни с того ни с сего начала стрелять по Бастилии?

– Сударыня, – вмешался король, – вместо того чтобы советовать применить силу, прислушайтесь прежде к голосу разума.

– К голосу слабости!

– Послушайте, Антуанетта, – строго сказал король, – это же не пустяк – приход двадцати тысяч человек, в которых мы начнем палить из ружей.

Потом, обращаясь к Жильберу, сказал:

– Продолжайте, сударь, продолжайте.

– Ваше величество, избавьте короля и себя от этой ненависти, что разгорается в отдалении; от всего этого бахвальства, что при случае обращается в храбрость; от всей этой неразберихи во время сражения, исход которого неизвестен, – сказал доктор, – ваша мягкость способна ослабить опасность, а ваши решительные действия могут лишь усугубить ее. Толпа хочет прийти к королю, опередим ее: пусть король придет к толпе; пусть он, окруженный нынче своей армией, докажет завтра, что обладает отвагой и политическим умом. Эти двадцать тысяч человек, о которых мы говорим, могут победить короля; позвольте же королю в одиночку победить эти двадцать тысяч человек, ибо эти двадцать тысяч человек, ваше величество, и есть народ.

Король не удержался и одобрительно посмотрел на Жильбера, но Мария Антуанетта перехватила его взгляд.

– Несчастный! – сказала она Жильберу. – Вы что же, не понимаете, что значит присутствие короля в Париже на тех условиях, о каких вы говорите?

– Что оно значит?

– Оно значит – я одобряю; оно значит – вы правильно сделали, что перебили мою швейцарскую гвардию; оно значит – вы правильно сделали, что уничтожили моих офицеров, что предали огню и мечу мою прекрасную столицу; наконец, вы правильно поступили, что свергли меня с трона! Спасибо, господа, спасибо!

И презрительная усмешка мелькнула на губах Марии Антуанетты.

– Нет, ваше величество, – сказал Жильбер. – Вы ошибаетесь.

– Сударь!..

– Оно будет означать: народ страдал не совсем безвинно. Я пришел, чтобы простить; я – владыка и король; я стою во главе французской революции, как некогда Генрих Третий встал во главе Лиги. Ваши генералы – мои офицеры; ваши солдаты национальной гвардии – мои солдаты; ваши должностные лица – мои чиновники. Вместо того чтобы нападать на меня, следуйте за мной, если можете. Величие моего шага еще раз докажет, что я король Франции, преемник Карла Великого.

– Он прав, – печально сказал король.

– О, ваше величество, помилуйте! – вскричала королева. – Не слушайте этого человека, этот человек – ваш враг!

– Государыня, – сказал Жильбер, – его величество сам вам скажет, что он думает о моих словах.

– Я думаю, сударь, – заметил король, – что пока вы единственный, кто осмелился сказать мне правду.

– Правду! – воскликнула королева. – Что вы такое говорите, Боже правый!

– Да, государыня, – сказал Жильбер, – и поверьте, правда сегодня – единственный светоч, который может помешать трону и королевству низвергнуться в пропасть.

При этих словах Жильбер низко поклонился Марии Антуанетте.

VI
РЕШЕНИЕ

Казалось, королева впервые была глубоко тронута. Но чем? Доводами доктора или его смирением?

Король с решительным видом встал. Он думал о том, как осуществить этот план.

Однако он не имел обыкновения что-либо предпринимать, не посоветовавшись с королевой, поэтому спросил:

– Сударыня, вы одобряете?

– Приходится, сударь, – отвечала Мария Антуанетта.

– Я не требую от вас самоотречения, сударыня, – нетерпеливо заметил король.

– Тогда чего же вы требуете?

– Я требую от вас убежденности, которая укрепила бы меня в моем решении.

– Вы требуете от меня убежденности?

– Да.

– О, если дело только за этим, то я убеждена.

– В чем?

– Что близится время, когда положение монарха станет самым безрадостным и самым унизительным положением, какое только существует на свете.

– О, вы преувеличиваете, – сказал король. – Безрадостным – допускаю, но уж никак не унизительным.

– Сударь, короли, ваши предки, оставили вам невеселое наследство, – печально сказала Мария Антуанетта.

– Да, – согласился Людовик XVI, – наследство, которое вы имеете несчастье разделить со мной, сударыня.

– Позвольте, государь, – быстро возразил Жильбер, в глубине души очень жалевший королевскую чету, – я полагаю, что вашему величеству не суждено увидеть такое страшное будущее, как вы себе представляете. Деспотическая монархия закончилась, начинается конституционная власть.

– Ну, сударь, – сказал король, – разве я такой человек, какой нужен для того, чтобы основать подобную власть во Франции?

– Почему бы и нет, ваше величество? – возразила королева, несколько ободренная словами Жильбера.

– Сударыня, – снова заговорил король, – я человек ученый и здравомыслящий. Вместо того чтобы стараться видеть все в розовой дымке, я вижу ясно и знаю доподлинно все, что мне нужно знать, чтобы управлять этой страной. Как только меня лишают неограниченной власти, как только я превращаюсь в заурядного человека, беззащитного перед лицом мира, я теряю всякую видимость силы, которая единственно и была необходима правительству Франции, поскольку, по правде говоря, Людовик Тринадцатый, Людовик Четырнадцатый и Людовик Пятнадцатый прекрасно держались благодаря этой видимости силы. Кто нужен сегодня французам? Господин. Я чувствую себя способным только на то, чтобы быть отцом. Что нужно революционерам? Меч. Я не чувствую в себе силы нанести удар.

– Вы не чувствуете в себе силы нанести удар! – вскричала королева. – Нанести удар людям, отбирающим имущество у ваших детей, людям, желающим обломать одно за другим все зубцы на короне Франции – короне, венчающей ваше чело?

– Что мне ответить? – спокойно спросил Людовик XVI. – Сказать "нет"? Снова поднимется буря из тех, что портят мне жизнь. Вы-то умеете ненавидеть. Тем лучше для вас. Вы даже умеете быть несправедливой, я вас за это не корю: это огромное достоинство для властителей.

– Не считаете ли вы, кстати, что я несправедлива по отношению к революции?

– Еще бы! Конечно, считаю.

– Вы не говорите "Конечно", ваше величество; вы говорите "Конечно, считаю"!

– Если бы вы были простой горожанкой, дорогая Антуанетта, вы рассуждали бы иначе.

– Но я же не простая горожанка.

– Вот почему я вас прощаю, но это не значит, что я с вами согласен. Нет, сударыня, нет, смиритесь, мы взошли на французский трон в бурное время; нам нужны силы, чтобы тащить эту оснащенную косами колесницу, именуемую революцией, но сил нам не хватает.

– Тем хуже! – воскликнула Мария Антуанетта. – Ибо эта колесница проедет по нашим детям.

– Увы, я знаю, но в конце концов, не мы будем ее подталкивать.

– Мы заставим ее двинуться вспять, ваше величество.

– Берегитесь, ваше величество, – произнес Жильбер с глубоким волнением, – двинувшись вспять, она раздавит вас.

– Сударь, – сказала королева, теряя терпение, – я смотрю, откровенность ваших советов заходит слишком далеко.

– Я буду молчать, ваше величество.

– Ах, Боже мой, дайте же ему договорить, – не выдержал король. – Если он не прочел то, что он вам тут сообщает, в двадцати газетах, которые уже неделю трубят об этом, то только потому, что не хотел. Будьте признательны ему уже за то, что он высказал вам правду без укора.

Мария Антуанетта помолчала, затем с сокрушенным вздохом сказала:

– Повторяю еще раз: приехать в Париж по собственной воле – значит одобрить все, что произошло.

– Да, – сказал король, – я знаю.

– Это значит унизить армию, более того, отречься от армии, готовой защищать вас.

– Это значит щадить кровь французов, – сказал доктор.

– Это значит заявить, что отныне мятеж и насилие смогут направлять королевскую волю туда, куда захотят бунтовщики и предатели.

– Ваше величество, вы, кажется, изволили признать, что я имел счастье вас убедить?

– Да, я признаю, что недавно уголок завесы приподнялся передо мной. А теперь, сударь, теперь я снова становлюсь, как вы говорите, слепой, и предпочитаю хранить величие моего сана, беречь то, к чему меня приучили воспитание, традиция, история; я предпочитаю по-прежнему видеть себя королевой, нежели чувствовать себя плохой матерью этого народа, оскорбляющего и ненавидящего меня.

– Антуанетта! Антуанетта! – воззвал Людовик XVI, напуганный внезапной бледностью, разлившейся по щекам королевы и являвшейся не чем иным, как предвестием сильной бури.

– О нет, нет, государь, позвольте мне сказать! – произнесла королева.

– Будьте осторожны, сударыня, – предупредил король, краем глаза указав Марии Антуанетте на доктора.

– Зачем?! – воскликнула королева. – Господин доктор знает все, что я собираюсь сказать… Он знает даже то, что я думаю, – добавила она с горечью, вспоминая сцену, произошедшую между нею и Жильбером. – Поэтому зачем мне себя сдерживать? Тем более что господин доктор стал нашим доверенным лицом, чего же мне опасаться! Я знаю, государь, что вас увозят, я знаю, что вас увлекают насильно, как несчастного принца из моих любимых немецких баллад. Куда вы идете, я не знаю. Но вы идете, вы идете туда, откуда нет возврата!

– Ну что вы, сударыня, я просто еду в Париж, – ответил Людовик XVI.

Мария Антуанетта пожала плечами.

– Вы думаете, я сошла с ума, – сказала она с глухой яростью в голосе. – Да кто вам сказал, что Париж не есть та самая пропасть, которую я не вижу отсюда, но чувствую? Разве в сумятице – а она непременно начнется вокруг вас – вас не могут убить? Кто знает, откуда прилетит шальная пуля? Кто знает, в каком из ста тысяч грозных кулаков зажат нож?

– О, тут, сударыня, вам нечего бояться, они меня любят! – воскликнул король.

– Не говорите так, мне вас жаль, государь. Они вас любят и при этом убивают, душат, режут тех, кто представляет вашу власть, власть короля, помазанника Божия! Смотрите, ведь комендант Бастилии был воплощением королевской власти, ипостасью самого короля. Поверьте, я не преувеличиваю: если они убили де Лонэ, этого храброго и верного слугу, они убили бы и вас, государь, будь вы на его месте, и даже еще скорее, чем его, ибо они знают вас, знают, что, вместо того чтобы защищаться, вы подставили бы себя под удар.

– Какой из этого вывод? – спросил король.

– Но я полагала, это и есть вывод, государь.

– Они меня убьют?

– Да, государь.

– Будь что будет.

– А мои дети?! – воскликнула королева.

Жильбер решил, что пора вмешаться.

– Ваше величество, – сказал он, – королю устроят в Париже такой почетный прием, появление его вызовет такой восторг, что если я за кого и тревожусь, то не за короля, а за фанатиков, способных броситься под копыта его лошадей, как индийские факиры кидаются под колесницу со своим идолом.

– О сударь, сударь! – воскликнула Мария Антуанетта.

– Этот поход на Париж станет победой, ваше величество.

– Но, государь, вы не ответили.

– Я во многом согласен с доктором, сударыня.

– И вам не терпится насладиться этой победой, не так ли? – воскликнула королева.

– Если и так, то король прав и его нетерпение доказывало бы здравый смысл, с которым его величество судит о людях и вещах. Чем быстрее его величество тронется в путь, тем полнее будет победа.

– Вы так полагаете, сударь?

– Я уверен, ибо, если король будет медлить, он утратит все преимущества, какие дает добровольный шаг. Подумайте, государыня, ведь они могут опередить короля и выступить с требованием, а это изменит в глазах парижан позицию его величества, и получится, что он в некотором роде подчиняется приказу.

– Вот видите! – вскричала королева, – доктор признает: вам станут приказывать. О государь, послушайте же!

– Доктор ведь не говорит, что приказ уже отдан, сударыня.

– Если вы будете и дальше медлить, государь, требование, а вернее, приказ, придет.

Жильбер прикусил губу с досадой, не ускользнувшей от королевы.

– Что я говорю! – пробормотала она. – Я совсем сошла с ума, я сказала все наоборот.

– Вы о чем, сударыня? – спросил король.

– О том, что отсрочка отнимет у вас преимущество, которое даст вам приезд по собственному почину, и что тем не менее я хочу попросить вас отложить отъезд.

– Ах, сударыня, сударыня, просите, требуйте чего угодно, только не этого.

– Антуанетта, – покачал головой король, – вы поклялись меня погубить.

– О государь, – сказала королева с упреком, выдававшим все тревоги ее сердца, – как вы можете так говорить!

– Тогда зачем вы пытаетесь отсрочить мою поездку? – спросил король.

– Подумайте, государыня, в таких обстоятельствах время решает все. Подумайте, как тягостны часы, когда весь разъяренный народ считает удары курантов.

– Не сегодня, господин Жильбер. Завтра, государь, завтра. Дайте мне время до завтра, и клянусь вам, что я не буду противиться этой поездке.

– Целый день потерян! – пробормотал король.

– Двадцать четыре долгих часа, – сказал Жильбер. – Подумайте об этом, подумайте, государыня.

– Государь, так надо, – умоляюще сказала королева.

– Скажите хотя бы причину! – попросил король.

– Ничего, кроме моего отчаяния, государь, ничего, кроме моих слез, ничего, кроме моих молений.

– Но кто знает, что может случиться за один день? – сказал король, потрясенный отчаянием королевы.

– Что, по-вашему, должно случиться? – спросила королева, умоляюще глядя на Жильбера.

– В Париже ничего не случится, – сказал Жильбер, – туманной, как облако, надежды, довольно, чтобы заставить толпу подождать до завтра, но…

– Но здесь, в Версале, другое дело, не так ли? – спросил король.

– Да, ваше величество.

– Национальное собрание?

Жильбер кивнул.

– Собрание, – продолжал король, – в которое входят такие люди, как господин Монье, господин Мирабо, господин Сиейес, способно послать мне какое-нибудь обращение, что лишит меня возможности проявить добрую волю и получить связанные с этим преимущества.

– Ну что ж! – вскричала королева с мрачной яростью. – Тем лучше, потому что тогда вы отступитесь, потому что тогда вы сохраните ваше королевское достоинство, потому что вы не поедете в Париж! Если нам суждено вести войну здесь – что делать, будем ее вести! Если нам суждено умереть здесь – что ж, мы умрем, но умрем, осененные славой, умрем безупречно, как короли, как господа, наконец, как христиане, которые отдают себя Богу, помазавшему их некогда на царство.

Видя лихорадочное волнение королевы, Людовик XVI понял, что ничего не поделаешь – придется уступить.

От сделал знак Жильберу, подошел к Марии Антуанетте и, взяв ее за руку, сказал:

– Успокойтесь, сударыня, все будет так, как вы хотите. Вы знаете, дорогая жена, что я никогда в жизни не стал бы делать ничего, что вам неприятно, ибо такая достойная и добродетельная женщина заслуживает моей самой нежной привязанности.

Людовик XVI подчеркнул эти слова с неизъяснимым благородством, делая таким образом все, что в его силах, дабы возвысить многократно оклеветанную королеву в глазах свидетеля, способного в случае необходимости рассказать о том, что он видел и слышал.

Такая деликатность глубоко тронула Марию Антуанетту, она сжала в ладонях протянутую королем руку и сказала:

– Ну что ж! До завтра, государь, не позже – это последний срок; но я на коленях молю вас об отсрочке как о милости, на коленях, и клянусь вам, что завтра вы сможете отправиться в Париж, когда пожелаете.

– Смотрите, сударыня, доктор свидетель, – улыбнулся король.

– Государь, был ли случай, чтобы я не сдержала слова? – возразила королева.

– Нет, однако признаюсь вам кое в чем.

– В чем же?

– В том, что мне не терпится узнать, почему вы, покорившись в душе, просите у меня отсрочки на сутки. Вы ждете каких-то вестей из Парижа, каких-то вестей из Германии? Идет ли речь о…

– Не расспрашивайте меня, государь.

Король предавался любопытству, как Фигаро предавался лени, – с наслаждением.

– Идет ли речь о прибытии войск, о подкреплении, о политической хитрости?

– Государь! Государь! – прошептала королева с упреком.

– Идет ли речь о…

– Речь не идет ровно ни о чем, – отвечала королева.

– Значит, это секрет?

– Ну что ж! Да, секрет: секрет встревоженной женщины, только и всего.

– Каприз, не так ли?

– Каприз, если вам угодно.

– То есть высший закон.

– Это верно. Почему в политике все не так, как в философии? Почему королям не дозволено возводить свои политические капризы в высший закон?

– Это рано или поздно произойдет, будьте покойны. Что до меня, то я это уже сделал, – шутливо сказал король. – Так что до завтра.

– До завтра, – грустно сказала королева.

– Вы хотите, чтобы доктор остался у вас? – спросил король.

– Нет, нет, – сказала королева с живостью, заставившей Жильбера улыбнуться.

– Тогда я забираю его с собой.

Жильбер в третий раз поклонился Марии Антуанетте, которая на сей раз попрощалась с ним не столько как королева, сколько просто как женщина.

Жильбер направился к двери и вышел вслед за королем.

– Мне кажется, – сказал король, идя через галерею, – вы поладили с королевой, господин Жильбер?

– Государь, этой милостью я обязан вашему величеству, – ответил доктор.

– Да здравствует король! – закричали придворные, уже столпившиеся в передних.

– Да здравствует король! – подхватила во дворе толпа иностранных офицеров и солдат, теснившихся у ворот дворца.

Эти приветственные возгласы, звучащие все продолжительнее и громче, вселили в сердце Людовика XVI радость, какой он, быть может, никогда не испытывал в подобных, впрочем, весьма многочисленных, случаях.

Что до королевы, сидевшей у окна, то есть там, где недавно произошла такая тягостная для нее сцена, то, услышав изъявления любви и преданности, встречавшие короля на всем его пути и затихавшие вдали, под портиками и в густой тени, она сказала:

– Да здравствует король! О да! Да здравствует король, он будет здравствовать вопреки тебе, подлый Париж: ненавистная пучина, кровавая бездна, ты не поглотишь этой жертвы!.. Я вырву ее у тебя вот этой слабой рукой, которая грозит тебе сейчас и предает тебя проклятию и каре Господней!

Произнеся эти слова с ненавистью, несомненно испугавшей бы любого, даже самого бесстрашного революционера, королева простерла в сторону Парижа свою тонкую руку, выпростав ее из кружев, словно шпагу из ножен.

Затем она кликнула г-жу Кампан, самую доверенную из придворных дам, и заперлась с ней в своем кабинете, сказав, что никого не принимает.