Текст книги "Анж Питу"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 45 страниц)

VII
КОЛЬЧУГА

Наступило утро, такое же ясное, как накануне; ослепительное солнце золотило мраморные плиты и песчаные дорожки Версаля.

Птицы, тысячами слетевшиеся на деревья у входа в парк, оглушительными криками встречали теплый, веселый день, сулящий им любовные утехи.

Королева встала в пять часов. Она послала передать королю, что просит его зайти к ней тотчас, как он проснется.

Людовик XVI, несколько утомленный вчерашним приемом депутации от Национального собрания, которой ему пришлось отвечать (это было начало обмена речами), спал дольше обычного, чтобы отдохнуть и ничем не ущемить своей природы.

Поэтому просьба королевы настигла его, когда он пристегивал шпагу; он слегка нахмурился.

– Как, – удивился он, – королева уже встала?

– О, давно, ваше величество.

– Она все еще больна?

– Нет, ваше величество.

– И чего хочет от меня королева в столь ранний час?

– Ее величество не сказала.

Король съел легкий завтрак – бульон и немного вина – и пошел к Марии Антуанетте.

Он застал ее одетой словно для церемониального выхода – красивую, бледную, величавую. Мария Антуанетта встретила мужа той холодной улыбкой, какая, подобно лучу зимнего солнца, озаряла толпу на больших приемах во дворце.

Король не заметил грусти, таящейся во взгляде и улыбке королевы. Он уже приготовился к тому, что Мария Антуанетта будет противиться решению, принятому накануне.

"Опять какой-нибудь новый каприз", – подумал он и нахмурился.

Королева с первых же слов укрепила в нем это подозрение.

– Государь, – сказала она, – я долго думала о нашем вчерашнем разговоре.

– Ну вот! – воскликнул король.

– Прошу вас, отошлите всех, кроме самых приближенных.

Король, ворча, приказал своим офицерам удалиться.

С их величествами осталась только г-жа Кампан.

Тогда Мария Антуанетта, сжав своими прекрасными руками руку мужа, спросила:

– Почему вы совсем одеты? Это плохо!

– Почему плохо? Почему?

– Разве я не просила вас зайти ко мне прежде, чем вы оденетесь? А вы пришли в кафтане и при шпаге. Я надеялась увидеть вас в халате.

Король взглянул на нее с удивлением.

Прихоть королевы пробудила в нем череду странных мыслей, совершенно новых и потому еще более невероятных.

Первое, что он почувствовал, было недоверие и тревога.

– Что с вами? – спросил он королеву. – Вы хотите снова отложить или нарушить наш вчерашний уговор?

– Нимало, государь.

– Умоляю вас, перестаньте шутить! Дело слишком важное. Я должен, я хочу ехать в Париж; я более не могу от этого уклоняться: моя свита предупреждена, люди, которые будут меня сопровождать, назначены еще вчера вечером.

– Государь, я вовсе не собираюсь вам мешать, однако…

– Подумайте, – сказал король, постепенно воодушевляясь и храбрясь, – подумайте, ведь известие о том, что я еду в Париж, уже, должно быть, дошло до парижан, они приготовились к встрече, они ждут меня, и если добрые чувства, что, по слухам, вызвал мой предстоящий приезд, сменятся гибельной враждебностью… Подумайте, наконец…

– Но, государь, я не спорю с вами, я покорилась еще вчера и не отступаюсь от своих слов сегодня.

– Тогда, сударыня, зачем эти околичности?

– Я говорю без всяких околичностей.

– Простите, но тогда к чему эти вопросы о моем платье, о моих планах?

– О платье я в самом деле говорила, – отвечала королева, силясь улыбнуться, но улыбка ее постепенно гасла, становилась все более печальной.

– Чем же вам не нравится мое платье?

– Я хотела бы, сударь, видеть вас без кафтана.

– Он не идет мне? Этот лиловый шелковый кафтан? Но парижане привыкли меня в нем видеть; им нравился на мне этот цвет, с которым к тому же хорошо сочетается голубая орденская лента. Вы и сами не раз говорили мне об этом.

– Я ничего не имею против цвета вашего кафтана, государь.

– Тогда в чем дело?

– В подкладке.

– Право, ваша улыбка так загадочна… подкладка… что за шутки!..

– Увы, я уже не шучу.

– Так! Теперь вы щупаете мой камзол, он вам тоже не по душе? Белая тафта с серебром, вы мне сами вышивали кайму, это один из моих любимых камзолов.

– Против камзола я также ничего не имею.

– Какая вы странная! Что же вас смущает: жабо, вышитая батистовая рубашка? Разве я не должен был одеться как можно тщательнее перед отъездом в свой славный город Париж?

Мария Антуанетта горько улыбнулась; нижняя губа Австриячки, предмет стольких насмешек, надменно выпятилась, словно наполнившись всеми ядами гнева и ненависти.

– Нет, государь, – сказала она, – я не корю вас за ваш красивый наряд, я говорю лишь о подкладке, о подкладке – и только!

– Подкладке моей вышитой рубашки? Да объяснитесь же наконец?

– Ну что ж! Слушайте! Король, которого ненавидят, король, который становится помехой, готов броситься в самую гущу семисот тысяч парижан, упоенных победами и своей революцией; поэтому королю, хотя он и не средневековый рыцарь, не повредили бы добрые железные латы и шлем с забралом из доброй миланской стали; он должен быть неуязвим для пуль, стрел, камней, ножей.

– В сущности, вы правы, – задумчиво сказал Людовик XVI, – но, милая моя, я не Карл Восьмой, не Франциск Первый и даже не Генрих Четвертый; нынешняя монархия беззащитна под покровом бархата и шелка, я пойду словно бы нагишом в моем шелковом кафтане, более того, на мне будет настоящая мишень, вот здесь, прямо на сердце, – мои ордена.

Королева издала приглушенный стон.

– Государь, – сказала она, – поговорим серьезно. Вы увидите, увидите, что вашей жене не до шуток.

Она сделала знак г-же Кампан, оставшейся в глубине комнаты, и та достала из ящика шифоньера какой-то продолговатый, широкий и плоский предмет в шелковом чехле.

– Государь, – продолжала королева, – сердце короля принадлежит прежде всего Франции, это верно, но я свято верю, что оно принадлежит также его жене и детям. Я не хочу подставлять это сердце вражеским пулям. Я приняла свои меры, чтобы уберечь от опасности моего мужа, моего короля, отца моих детей.

С этими словами она вынула из шелкового чехла кольчугу из маленьких стальных колечек, сплетенных с таким чудесным искусством, что гибкая и упругая кольчуга казалась сшитой из арабского муара.

– Что это? – спросил король.

– Поглядите, государь.

– По-моему, кольчуга.

– Вот именно, государь.

– Кольчуга, доходящая до самой шеи.

– С маленьким воротничком, предназначенным, как видите, для того, чтобы прятаться под воротником камзола или под галстуком.

Король взял кольчугу в руки и стал с любопытством разглядывать ее.

Королева обрадовалась этому благосклонному вниманию.

Ей казалось, король любовно считает каждое колечко в этой чудесной сети, струящейся в его руках с податливостью шерстяного трико.

– Какая великолепная сталь! – восхитился он.

– Не правда ли, государь?

– И дивная работа!

– Не правда ли?

– Действительно, я даже не знаю, как вам удалось раздобыть такое чудо!

– Я купила ее вчера вечером у одного человека; он давно предлагал мне ее на случай военного похода.

– Чудесно, чудесно! – повторял король, любуясь кольчугой с видом знатока.

– Она вполне сойдет за жилет от вашего портного, государь.

– Вы полагаете?

– Примерьте.

Король не сказал ни слова; он сам снял свой лиловый кафтан.

Королева трепетала от радости; она помогла Людовику XVI снять ордена, а г-жа Кампан – камзол и рубашку.

Тем временем король сам отстегнул шпагу. Тот, кто посмотрел бы в это мгновение на королеву, увидел бы, как лицо ее засветилось торжеством. Это было высшее блаженство.

Король позволил снять с себя галстук, и нежные руки королевы надели ему на шею стальной воротник. Затем Мария Антуанетта собственными руками застегнула кольчугу.

Она прекрасно облегала тело, прикрывая проймы, и была на подкладке из тонкой кожи, чтобы сталь не терлась о тело.

Кольчуга была длиннее кирасы и хорошо защищала тело. Под рубашкой и камзолом она была совершенно незаметна. Она не делала короля ни на пол-линии толще и нимало не стесняла движений.

– Она не слишком тяжела?

– Нет.

– Ну поглядите, государь, что за чудо? – говорила королева, хлопая в ладоши. – Не правда ли? – обратилась она к г-же Кампан, которая застегивала последние пуговицы у короля на манжетах.

Госпожа Кампан радовалась так же простодушно, как и королева.

– Я спасла моего короля! – воскликнула Мария Антуанетта. – Попробуйте, положите-ка на стол эту невидимую кольчугу, попытайтесь разрезать ее ножом, пробить пулей, попытайтесь, попытайтесь!

– Гм! – промычал король с сомнением.

– Попытайтесь! – повторила она с воодушевлением.

– Охотно сделаю это из любопытства, – сказал король.

– Можете не трудиться, это бесполезно, государь.

– Как, вы не хотите, чтобы я доказал вам превосходное качество вашего чуда?

– Вот они, мужчины! Вы думаете, я поверила бы чужим равнодушным свидетельствам, когда речь идет о жизни моего супруга, о спасении Франции?

– Мне кажется, однако, именно так вы и поступили, Антуанетта: поверили продавцу на слово.

Она с очаровательным упрямством покачала головой.

– Спросите у милейшей Кампан, чем мы с ней занимались сегодня утром.

– Чем же, Боже мой? – спросил заинтригованный король.

– Впрочем, что я говорю, не утром, а ночью. Мы, как две сумасшедшие, отослали всю прислугу и заперлись в ее спальне, которая находится в дальней части дворца на отшибе, рядом с комнатами пажей, вчера вечером перебравшихся в Рамбуйе. Мы убедились, что никто нас не потревожит, прежде чем мы осуществим наш замысел.

– Боже мой! Вы меня не на шутку пугаете. Какие же намерения были у двух Юдифей?

– Юдифи до нас далеко, – сказала королева, – во всяком случае, по части шума. Хотя вообще сравнение чудесное. Кампан несла мешок, где лежала эта кольчуга, а я – длинный немецкий охотничий нож моего отца, верный клинок, убивший столько кабанов.

– Юдифь! Все-таки Юдифь! – воскликнул король со смехом.

– У Юдифи не было тяжелого пистолета, я взяла его у вас и приказала Веберу зарядить.

– Пистолет!

– Конечно! Надо было видеть, как ночью, дрожа от страха, пугаясь всякого шороха, прячась от посторонних взглядов, мы мчались по пустынным коридорам, как две голодные мыши; Кампан заперла три двери, завесила последнюю; мы надели кольчугу на манекен, на который надевают мои платья, прислонили его к стене, и я твердой рукой, клянусь вам, нанесла по кольчуге удар ножом; лезвие согнулось, нож выскочил у меня из рук и, к нашему ужасу, воткнулся в паркет.

– Дьявольщина! – бросил король.

– Подождите.

– Кольчуга осталась цела? – спросил Людовик XVI.

– Подождите, говорю вам. Кампан подняла нож и сказала: "Вы недостаточно сильны, сударыня, рука у вас, быть может, дрогнула, я крепче вас, вот увидите". Она схватила нож и нанесла по манекену, прислоненному к стене, такой ужасный удар, что мой бедный немецкий клинок обломился. Смотрите: вот два куска, ваше величество, из оставшейся части я хочу заказать для вас кинжал.

– Это невероятно! – сказал король. – А что же кольчуга?

– Царапина наверху и еще одна – пониже.

– Любопытно взглянуть.

– Вы увидите.

И королева принялась раздевать короля с чудесным проворством, чтобы он мог поскорее восхититься ее изобретательностью и ее подвигами.

– Вот здесь слегка повреждено, мне кажется, – сказал король, указывая пальцем на маленькую вмятину длиной с дюйм.

– Это след пистолетной пули, государь.

– Как, вы стреляли из пистолета, вы сами?

– Вот сплющенная пуля, она еще черная. Ну как, теперь вы верите, что ваша жизнь в безопасности?

– Вы настоящий ангел-хранитель, – сказал король и начал медленно снимать кольчугу, чтобы получше рассмотреть царапину от ножа и след пули.

– Представьте себе, как я боялась, государь, – сказала Мария Антуанетта, – когда мне надо было стрелять из пистолета по кольчуге. Дело даже не в ужасном шуме, которого я так боялась; но когда я стреляла в доспех, предназначенный, чтобы вас охранять, мне казалось, будто я стреляю в вас; я боялась увидеть зияющую дыру, и тогда мои труды, мои заботы, мои надежды пошли бы прахом.

– Дорогая жена, – сказал Людовик XVI, – сколько предусмотрительности!

И он положил кольчугу на стол.

– Так что же вы? Что вы делаете? – спросила королева.

Она взяла кольчугу и снова подала королю.

Но он с улыбкой, полной благодарности и достоинства, сказал:

– Нет. Благодарю вас.

– Вы отказываетесь? – вскричала королева.

– Отказываюсь.

– Одумайтесь, государь.

– Ваше величество! – взмолилась г-жа Кампан.

– Но это спасение; это жизнь!

– Возможно, – согласился король.

– Вы отвергаете помощь, которую посылает вам сам Господь!

– Довольно! – отрезал король.

– О! Вы отказываетесь! Отказываетесь!

– Да, отказываюсь.

– Но они убьют вас!

– Дорогая моя, когда в восемнадцатом веке дворяне идут в поход, под пули, они надевают суконный кафтан, камзол и рубашку; когда они отправляются отстаивать свою честь в поединке на шпагах, они оставляют только рубашку. Я первый дворянин королевства – и не буду делать ни больше ни меньше, чем мои друзья. Более того, там, где они надевают сукно, я один вправе носить шелк. Благодарю, дорогая жена, благодарю, моя славная королева, благодарю.

– Ах! – воскликнула королева в отчаянии и восхищении, – почему его не слышит армия?

Что до короля, он спокойно оделся, казалось даже не понимая, какой героический поступок он совершил.

– Может ли погибнуть монархия, – прошептала королева, – которая сохраняет гордость в такие мгновения!

VIII
ОТЪЕЗД

Когда король вышел от королевы, его сразу окружила свита и офицеры, назначенные сопровождать его в Париж.

Это были г-да де Бово, де Вильруа, де Нель и д’Эстен.

Жильбер стоял среди толпы, ожидая, чтобы Людовик XVI хоть мельком заметил его.

По лицам придворных было видно, что они никак не могут поверить в твердость намерений короля.

– После завтрака мы едем, господа, – сказал король.

Заметив Жильбера, он обратился к нему:

– Ах, вот и вы, доктор, очень хорошо. Вы знаете, что я беру вас с собой?

– Я в распоряжении вашего величества.

Король прошел к себе в кабинет и два часа работал.

Затем он вместе со всеми домочадцами прослушал мессу, а около девяти сел за стол.

Завтрак проходил как обычно; правда, Мария Антуанетта, которую после мессы видели с опухшими, покрасневшими глазами, пожелала участвовать в королевской трапезе, чтобы побыть с мужем подольше, однако не съела ни кусочка.

Она привела с собой детей; взволнованные материнскими наставлениями, дети переводили тревожный взгляд с отца на офицеров свиты и гвардейцев.

Время от времени по слову матери дети вытирали слезы, дрожавшие у них на ресницах, и зрелище это пробуждало жалость одних, ярость других и скорбь всех присутствующих.

Король держался мужественно: продолжал завтракать, несколько раз обращался к Жильберу, не глядя на него, почти все время беседовал с королевой, и в голосе его неизменно звучала большая нежность.

Наконец он отдал распоряжение офицерам.

Он заканчивал трапезу, когда ему доложили, что в конце большой аллеи, которая ведет к Плас-д’Арм, показалась плотная толпа людей, идущих пешком из Парижа.

В то же мгновение офицеры и гвардейцы выбежали из зала; король поднял голову, взглянул на Жильбера, но видя, что тот улыбается, спокойно продолжал есть.

Королева побледнела, наклонилась к г-ну де Бово и попросила его пойти узнать, в чем дело.

Господин де Бово поспешил спуститься во двор.

Королева подошла к окну.

Пять минут спустя г-н де Бово вернулся.

– Ваше величество, – сказал он входя, – это национальные гвардейцы; по столице вчера разнесся слух, что ваше величество намеревается ехать в Париж, и вот десять тысяч человек вышли вам навстречу; а поскольку вы припозднились, они успели дойти до Версаля.

– Какие у них намерения, как вы полагаете?

– Самые лучшие, – ответил г-н де Бово.

– Все равно! – воскликнула королева. – Закройте ворота.

– Ни в коем случае, – сказал король, – вполне достаточно того, что двери дворца закрыты.

Королева нахмурила брови и бросила взгляд на Жильбера.

Он ждал взгляда королевы, ибо предсказание его уже наполовину сбылось. Он обещал, что придет двадцать тысяч человек: десять тысяч были уже здесь.

Король обернулся к г-ну де Бово:

– Распорядитесь, чтобы этим славным людям дали подкрепиться, – приказал он.

Господин де Бово вторично спустился и передал экономам повеление короля. Затем вновь вернулся.

– Ну что? – спросил Людовик XVI.

– Ваше величество, парижане громко спорят с господами королевскими гвардейцами.

– Как? – удивился король. – Они вступили в спор?

– О, они соревнуются в учтивости. Узнав, что король отправляется в путь через два часа, они хотят подождать отъезда его величества и идти позади кареты.

– Но, – вступила в разговор королева, – они, я полагаю, идут пешком?

– Да, ваше величество.

– Ну вот! А у короля в карету впряжены лошади, и они бегут быстро, очень быстро. Вы знаете, господин де Бово, что у короля есть привычка ездить быстро.

Она подчеркнула эти слова, что означало: "Позаботьтесь о том, чтобы королевская карета летела как на крыльях".

Король знаком велел прекратить обсуждение.

– Я поеду шагом, – сказал он.

Королева вздохнула; вздох походил на вопль ярости.

– Несправедливо, – спокойно добавил Людовик XVI, – заставлять бежать этих славных людей: они так хотели меня почтить. Я поеду медленно, шагом, чтобы все могли за мной поспеть.

Среди присутствующих пробежал одобрительный рокот; однако на некоторых лицах отразилось осуждение, особенно заметное у королевы: она считала такое добросердечие слабостью.

Тем временем кто-то распахнул окно.

Королева удивленно обернулась: это Жильбер воспользовался своим правом королевского медика и приказал открыть окно, чтобы проветрить столовую, где стоял запах пищи и находилось более ста человек.

Доктор встал за занавесью подле открытого окна, через которое доносились голоса собравшейся во дворе толпы.

– Что случилось? – спросил король.

– Ваше величество, – ответил Жильбер, – национальные гвардейцы стоят на самом солнцепеке, им, верно, очень жарко.

– Отчего бы не пригласить их позавтракать с королем? – тихо сказал королеве один из ее приближенных офицеров.

– Их надо проводить в тень, разместить в мраморном дворике, в вестибюлях – везде, где прохладно, – велел король.

– Десять тысяч людей в вестибюлях! – воскликнула королева.

– Если распределить их повсюду равномерно, то всем хватит места, – сказал король.

– Разместить повсюду? – переспросила Мария Антуанетта. – Но, ваше величество, таким образом вы укажете им дорогу к своим покоям.

Не прошло и трех месяцев, как это внушенное ужасом предположение оказалось пророчеством и сбылось оно здесь же, в Версале.

– Многие из них пришли с детьми, – мягко заметил Жильбер.

– С детьми? – переспросила королева.

– Да, ваше величество, многие взяли с собой детей, как будто отправлялись на прогулку; дети одеты как маленькие гвардейцы: так велик энтузиазм по отношению к новому установлению.

Королева раскрыла было рот, чтобы ответить, но тут же опустила голову.

Она хотела сказать что-нибудь ласковое, но гордыня и ненависть помешали ей.

Жильбер внимательно посмотрел на нее.

– Ах! – воскликнул король. – Бедные дети! Если люди берут с собой детей, не станут же они причинять зло человеку, который сам является отцом семейства; тем более надо провести их в тень, этих бедных малышей. Впустите, впустите их.

Жильбер тихонько покачал головой, как бы говоря хранившей молчание королеве: "Вот, государыня, вот что надо было сказать: я предоставил вам такую возможность.

Эти слова передавались бы из уст в уста и на целых два года обеспечили бы вам любовь народа".

Королева поняла немой упрек Жильбера и залилась краской.

Она почувствовала свою ошибку и мысленно сослалась на чувство гордости и неуступчивость, надеясь, что Жильбер поймет ее без слов. Тем временем г-н де Бово отправился к национальным гвардейцам выполнять поручение короля.

Вооруженная толпа, допущенная по приказу короля во дворец, разразилась криками радости и одобрения.

Бесчисленные приветственные возгласы и пожелания взвились к небу; сплетаясь, смешиваясь, они рождали ровный гул, достигавший слуха королевской четы и успокаивавший ее относительно намерений Парижа, внушавшего такой страх.

– Ваше величество, – спросил г-н де Бово, – каков будет приказ свите?

– А как там спор национальной гвардии с моими офицерами?

– О, ваше величество, рассеялся, угас, эти славные люди так счастливы, что говорят теперь: "Мы пойдем куда нам скажут. Король наш общий, куда он – туда и мы".

Король посмотрел на Марию Антуанетту; та скривила нижнюю губу в презрительной улыбке.

– Передайте национальным гвардейцам, – сказал Людовик XVI, – пусть размещаются где угодно.

– Государь, – вмешалась Мария Антуанетта, – не забудьте, что неотъемлемое право вашей гвардии – находиться у королевской кареты.

Видя нерешительность короля, офицеры поспешили поддержать королеву.

– Все это, конечно, так, – проговорил король. – Ну да ладно, посмотрим.

Господа де Бово и де Вильруа ушли, чтобы отдать необходимые распоряжения.

В Версале пробило десять часов.

– В путь, – сказал король, – дела оставляю на завтра. Не годится заставлять этих славных людей ждать.

Мария Антуанетта, раскрыв объятия, подошла попрощаться с королем. Дети с плачем повисли на шее у отца. Растроганный Людовик XVI мягко пытался высвободиться из их объятий: он с трудом скрывал переполнявшее его волнение.

Королева останавливала всех офицеров, хватая одного за рукав, другого за шпагу.

– Господа! Господа! – говорила она.

Это красноречивое восклицание вверяло им судьбу короля, который только что спустился вниз.

В ответ все прикладывали руку к сердцу, потом к шпаге.

Королева благодарно улыбалась.

Жильбер выходил одним из последних.

– Сударь, – сказала ему королева, – это вы посоветовали королю ехать; это вы уговорили его, несмотря на мои мольбы; подумайте, сударь, какую вы взяли на себя ответственность перед супругой и матерью!

– Я знаю, ваше величество, – спокойно ответил Жильбер.

– И вы вернете мне короля целым и невредимым, сударь? – торжественно спросила королева.

– Да, ваше величество.

– Вы отвечаете за него головой!

Жильбер поклонился.

– Помните! Головой! – повторила Мария Антуанетта с угрозой и беспощадностью самовластной правительницы.

– Да, да, головой, – сказал доктор с поклоном, – да, ваше величество, и грош цена была бы этому залогу, если бы я полагал, что король в опасности; но я убежден, что нынче я веду его величество к победе.

– Я хочу получать вести каждый час, – добавила королева.

– Вы будете их получать, клянусь.

– Теперь идите, сударь, я слышу барабанный бой: король отправляется в путь.

Жильбер поклонился и, спустившись по парадной лестнице, оказался лицом к лицу с адъютантом, который разыскивал его по поручению короля.

Его посадили в карету г-на де Бово, церемониймейстера: пока он не проявил себя, его не желали сажать ни в одну из королевских карет.

Жильбер улыбнулся, оказавшись один в этой украшенной гербом карете и видя, как г-н де Бово гарцует возле дверцы королевского экипажа.

Затем ему пришло в голову, что ехать вот так в карете, украшенной короной и гербом для него просто нелепо.

Он еще терзался сомнениями, когда услышал, о чем говорят национальные гвардейцы, обступившие карету; с любопытством заглядывая в окошко, они шептали:

– Ах, вон там – принц де Бово!

– Да нет, – отвечал другой голос, – ошибаешься.

– Это принц, – видишь, на карете герб.

– Герб, герб… Говорю тебе, это еще ничего не значит. Черт побери! Подумаешь, герб, ну и что?

– Как что! Раз на карете герб господина де Бово, значит, в ней господин де Бово.

– Господин де Бово патриот? – спросил женский голос.

– Гм! – произнес национальный гвардеец.

Жильбер снова улыбнулся.

– Да я же толкую тебе, – возразил первый спорщик, – что это не принц. Принц толстый, а этот худой; принц в мундире капитана гвардии, а этот в черном сюртуке, это интендант.

Недовольный ропот достиг ушей Жильбера, приниженного этим не очень лестным званием.

– Ну нет, смерть всем чертям! – вскричал грубый голос, заставивший Жильбера вздрогнуть, голос человека, локтями и кулаками прокладывавшего себе дорогу к карете. – Нет, это и не господин де Бово и не интендант, это храбрый и прославленный патриот, можно сказать, самый прославленный из всех патриотов. Ну, господин Жильбер, какого черта вы делаете в этой карете?

– Вот тебе раз! Это вы, папаша Бийо! – воскликнул доктор.

– Тысяча чертей! Уж я постарался не упустить случай, – ответил фермер.

– А Питу? – спросил Жильбер.

– О, он тут, поблизости. Эй, Питу! Скорей сюда!

В ответ на это приглашение Питу, энергично работая плечами, протиснулся прямо к Бийо и с восхищением поклонился Жильберу.

– Добрый день, господин Жильбер, – сказал он.

– Добрый день, Питу, добрый день, друг мой.

– Жильбер! Жильбер! Кто это? – спрашивали в толпе.

"Вот что значит слава! – думал доктор. – Одно дело —

известность в Виллер-Котре, а другое – в Париже; да здравствует популярность!".

Он вышел из кареты, которая ехала очень медленно, и, опершись на руку Бийо, продолжал свой путь пешком вместе с толпой.

Он в немногих словах поведал фермеру о своем посещении Версаля, о благих намерениях короля и королевской семьи. За несколько минут он провел среди окружающих столь успешную пропаганду роялизма, что, простодушные и очарованные, эти славные люди, еще охотно доверяющие хорошим впечатлениям, долго кричали "Да здравствует король!", и крик этот, подхваченный теми, кто шел впереди, едва не оглушил Людовика XVI в его карете.

– Я хочу видеть короля, – сказал взволнованный Бийо, – я должен увидеть его вблизи. Я ради этого шел. Хочу посмотреть, какое у него лицо. Честного человека сразу видно. Давайте подойдем поближе, подойдем, господин Жильбер, ладно?

– Подождите, это будет нетрудно, – отвечал Жильбер, – я вижу адъютанта господина де Бово: он кого-то ищет в нашей стороне.

И правда, всадник, осторожно прокладывая себе путь среди усталых, но радостных пеших путников, пытался подъехать к карете г-на де Бово.

Жильбер окликнул его:

– Не доктора ли Жильбера вы ищете, сударь?

– Его самого, – ответил адъютант.

– Я к вашим услугам.

– Хорошо! Господни де Бово прислал за вами от имени короля.

Услышав эти слова, Бийо вытаращил глаза, а толпа расступилась; Жильбер, сопровождаемый Бийо и Питу, устремился за всадником, который повторял:

– Пропустите, господа, пропустите, именем короля! Посторонитесь!

Вскоре Жильбер поравнялся с дверцей королевской кареты, двигавшейся со скоростью запряженной быками повозки эпохи Меровингов.