Текст книги "Анж Питу"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Глава 16.
БАСТИЛИЯ И ЕЕ КОМЕНДАНТ

Мы не станем описывать Бастилию: это бесполезно.

Она навсегда запечатлелась в памяти стариков и детей.

Мы лишь напомним, что две ее башни выходили на площадь Бастилии, а два фаса шли вдоль того места, где сегодня пролегают берега канала.

Вход в Бастилию охраняли, во-первых, караул, во-вторых, две линии часовых, в-третьих, два подъемных моста.

Преодолев все эти препятствия, вы попадали в Комендантский двор, где стоял дом коменданта.

Отсюда галерея вела ко рву, через который был перекинут еще один подъемный мост; подле него располагалась еще одна караульня, а рядом железные ворота.

То был второй вход в Бастилию.

Бийо задержали было у первого входа, но он предъявил Флесселево письмо, и его пропустили.

Тут Бийо заметил, что Питу идет за ним следом. Сам Питу не был способен ни на какое решение, но по приказу фермера спустился бы в ад или поднялся на луну.

– Оставайся снаружи, – сказал Бийо, – если я не выйду отсюда, кто-то должен напомнить народу, что я сюда вошел.

– Это верно, – согласился Питу. – Через сколько времени я должен об этом напомнить?

– Через час.

– А ларец? – спросил Питу.

– Верно. Вот что: если я не выйду отсюда, если Гоншон не возьмет Бастилию или же, взяв ее, не отыщет меня внутри, ты должен сказать доктору Жильберу – его-то вы, я надеюсь, разыщете в крепости, – ты должен сказать ему, что приезжие из Парижа отняли у меня ларец, который он доверил мне пять лет назад, что я немедля бросился в Париж, чтобы сообщить ему об этом, но, по прибытии туда, узнал, что он в Бастилии, ты должен сказать ему, что я хотел взять Бастилию и, пытаясь взять ее, распростился с жизнью, которая целиком принадлежала ему, доктору.

– Все это хорошо, папаша Бийо, – сказал Питу, – только чересчур длинно, и я боюсь что-нибудь забыть.

– Из того, что я сейчас сказал?

– Да.

– Я повторю.

– Нет, – произнес чей-то голос подле Бийо, – лучше напишите.

– Я не умею писать, – сказал Бийо.

– А я умею, я судебный исполнитель.

– Ах, так вы судебный исполнитель?

– Станислас Майяр, судебный исполнитель суда Шатле. И он вытащил из кармана длинный роговой чернильный прибор с пером, бумагой и чернилами, словом, всем тем, что требуется для письма.

Майяр был мужчина лет сорока пяти, высокий, тощий, серьезный, одетый в черное, как и подобает человеку его профессии.

– Вылитый могильщик, – прошептал Питу.

– Вы утверждаете, – продолжал невозмутимый судебный исполнитель, – что приезжие из Парижа отняли у вас ларец, принадлежащий доктору Жильберу. А ведь это преступление.

– Эти приезжие были из парижской полиции.

– Подлая воровка – эта полиция! – пробормотал Маяйр и, подавая Питу лист бумаги, добавил: «Держи, юноша, вот тебе памятка, а если его убьют… – он показал на Бийо, – и тебя тоже, то уж я-то, надеюсь, уцелею».

– И что же вы сделаете, если уцелеете?

– Сделаю то, что должен был сделать ты.

– Спасибо, – сказал Бийо и протянул судебному исполнителю руку.

Тот пожал ее с силой, удивительной для столь тощего субъекта.

– Итак, я могу рассчитывать на вас? – спросил Бийо.

– Как на Марата и Гоншона.

– Ну и дела! – сказал Питу. – Вот так Троица – бьюсь об заклад, в раю о такой не слыхали. Затем, обернувшись к Бийо, он продолжил:

– Кстати, папаша Бийо, не забывайте об осторожности.

– Питу, – отвечал фермер с красноречивой торжественностью, какой трудно было ожидать от сельского жителя, – не забывай, что во Франции самая большая осторожность – это отвага.

И он пересек первую линию часовых, меж тем как Питу возвратился на площадь.

У подъемного моста фермеру пришлось вновь вступить в переговоры.

Бийо показал свой пропуск: мост опустился, ворота открылись.

За воротами его ждал комендант.

Внутренний двор, в котором встретил фермера комендант Бастилии, служил заключенным местом для прогулок. Его окружали восемь башен – восемь гигантских стражей. Ни одно окно не выходило в этот двор. Луч солнца никогда не достигал его сырой, осклизлой мостовой, напоминавшей дно глубокого колодца.

В этом дворе башенные часы, циферблат которых поддерживали изваяния скованных узников, отмеряли часы и минуты так неторопливо, что приводили на память капли, сочащиеся с потолка в темнице и постепенно разъедающие ее каменный пол.

Очутившись на дне этого колодца, внутри этого каменного мешка, заключенный, чьему взгляду открывалась одна лишь неумолимая нагота камней, очень скоро просил вернуть его обратно в камеру.

За воротами, ведущими в этот двор, стоял, как мы уже сказали, г-н де Лоне.

Господин де Лоне был человек лет сорока пяти – пятидесяти; в тот день на нем был розовато-серый кафтан, украшенный красной лентой ордена Святого Людовика; в руке он держал шпагу-трость.

Господин де Лоне был дурной человек: об этом можно судить по обнародованным недавно запискам Ленге; народ ненавидел коменданта Бастилии почти так же сильно, как управляемую им тюрьму.

Члены рода де Лоне, подобно Шатонефам, Ла Врийерам и Сен-Флорантенам, передававшим по наследству право подписывать королевские указы о заключении в крепость, были потомственными властителями Бастилии.

Известно, что офицеры, служившие в Бастилии, получали назначение не от военного министра. Все места в крепости, от коменданта до поваренка, покупались. Комендант Бастилии был просто важный привратник, кабатчик в эполетах, который к шестидесяти тысячам франков жалованья прибавлял шестьдесят тысяч франков, полученных с помощью грабежа и вымогательства.

Нужно же было оправдать расходы.

По части скупости г-н де Лоне оставил далеко позади своих предшественников. Впрочем, может быть, все дело в том, что он заплатил за свое место дороже, чем они, да к тому же предвидел, что недолго его сохранит.

Своих домашних он кормил за счет заключенных. Он уменьшил расход дров для узников, удвоил цену каждого предмета их утвари.

Де Лоне имел право на беспошлинный ввоз в Париж ста бочек вина. Право свое он продавал трактирщику, который благодаря этому ввозил в столицу превосходные вина. Право же на ввоз десятой части комендант оставлял за собой и покупал скверное вино, по вкусу напоминающее уксус, – им он поил своих узников.

Несчастным заключенным оставалось одно утешение – садик, разведенный на крыше одного из бастионов. Там они гуляли, там на мгновение вспоминали, что такое воздух, цветы, свет, одним словом, природа.

За 50 ливров в год комендант сдал этот садик какому-то садовнику и лишил узников последней радости.

Правда, к богатым заключенным он проявлял чрезвычайное снисхождение: возил их к своей любовнице, жившей в собственном доме и, следовательно, не стоившей ему, де Лоне, ни гроша.

Прочтите «Бастилию без покрова»: там изложены этот и многие другие факты.

Впрочем, де Лоне был храбр.

Уже второй день он чувствовал, что над его головой собираются тучи. Уже второй день он слышал, как волны бунта все громче и громче бьются о стены его крепости.

Все это заставило его побледнеть, однако он сохранял хладнокровие.

Впрочем, за его спиной стояли четыре пушки, готовые открыть огонь, рядом с ним был гарнизон швейцарцев и инвалидов, а перед ним – один-единственный человек, и притом безоружный: перед тем, как войти в крепость, Бийо отдал свой карабин Питу. Он понимал, что по ту сторону ворот любое оружие принесет ему больше вреда, чем пользы.

Бийо было достаточно одного взгляда, чтобы заметить все: грозное спокойствие коменданта, швейцарцев в караульнях, инвалидов на орудийных площадках, молчаливую суету артиллеристов, грузящих в фургоны зарядные картузы.

Часовые держали ружья наизготовку, офицеры обнажили шпаги.

Комендант не двигался с места, и Бийо пришлось подойти к нему; ворота закрылись за спиной посланца народа с таким мрачным скрежетом, что, как ни отважен был фермер, его пробрала дрожь.

– Что вам еще угодно от меня? – спросил де Лоне.

– Еще? – удивился Бийо. – Сдается мне, что мы видимся впервые в жизни, и у вас нет причин утверждать, что я докучаю вам просьбами.

– Но мне сказали, что вы пришли ко мне из Ратуши.

– Это верно.

– А я только что принимал посланцев муниципалитета.

– Зачем же они приходили?

– Затем, чтобы попросить меня не открывать огонь.

– И вы обещали?

– Да. Еще они просили меня убрать пушки.

– И вы их убрали, я видел. Я был в эту минуту на площади.

– И, конечно, решили, что я испугался угроз этой толпы?

– Натурально, – согласился Бийо, – очень было на это похоже.

– Что я вам говорил, господа, – обратился де Лоне к офицерам, – что я вам говорил: нас сочли способными на такую подлость!

Затем он продолжил свои расспросы.

– А от чьего имени пришли ко мне вы? – поинтересовался он у Бийо.

– От имени народа, – гордо ответил Бийо.

– Прекрасно, – улыбнулся де Лоне, – но у вас, кажется, есть и другая рекомендация, иначе вы не пересекли бы и первой линии часовых.

– Да, у меня есть письмо от вашего друга господина де Флесселя.

– Флесселя! Вы назвали его моим другом?!, – живо подхватил де Лоне, так пристально вглядываясь в лицо Бийо, словно ему хотелось прочесть все тайные мысли собеседника. – Откуда вы взяли, что господин де Флессель – мой друг?

– Мне так показалось.

– Показалось. Все дело в этом. Ладно, поглядим на письмо.

Бийо подал ему бумагу.

Де Лоне прочел ее один раз, затем второй, развернул листок, дабы убедиться, что на обороте нет никакой приписки, поднес его ближе к свету, чтобы удостовериться, что в письме нет никакой тайнописи, скрытой между строк.

– И это все? – спросил комендант.

– Да.

– Вы уверены?

– Уверен.

– И он ничего не велел передать на словах?

– Ничего.

– Странно! – произнес де Лоне, бросив сквозь бойницу взгляд на площадь Бастилии.

– Не что же вы хотели от него услышать? – спросил Бийо.

Де Лоне вздрогнул.

– В общем-то, ничего особенного. Вернемся к вам; говорите, что вам нужно, но поскорее: я спешу.

– В двух словах: мне нужно, чтобы вы сдали нам Бастилию.

– Что-что? – переспросил, встрепенувшись, Де Лоне тоном человека, плохо расслышавшего слова собеседника. – Что вы сказали?

– Я сказал, что пришел к вам от имени народа с требованием сдать Бастилию. Де Лоне пожал плечами.

– По правде говоря, странная это тварь – народ, – сказал он.

Бийо в ответ только хмыкнул.

– И что же хочет сделать с Бастилией этот ваш народ?

– Он хочет ее разрушить.

– Какого черта далась ему Бастилия? Разве людей из народа сажали в Бастилию? Бастилия! Народу следовало бы благословлять каждый ее камень. Кого сажают в Бастилию? Философов, ученых, аристократов, министров, князей – одним словом, врагов народа.

– Ну что ж, значит, народ не такой себялюбец.

– Друг мой, – сказал де Лоне с неким сочувствием, – сразу видно, что вы не солдат.

– Вы правы, я фермер.

– И что вы не парижанин.

– Вы правы, я из провинции.

– И что вы плохо знаете Бастилию.

– Совершенно верно, я знаю только то, что видел, то есть стены.

– В таком случае пойдемте со мной, я покажу вам, что такое Бастилия.

«Ох-ох-ох! – подумал Бийо, – сейчас он спихнет меня в какой-нибудь каменный мешок – и прощай, папаша Бийо»

Однако отважный фермер ничем не выдал своих опасений и приготовился пойти следом за комендантом Бастилии – Для начала, – сказал де Лоне, – усвойте, что в подвалах у меня достанет пороха, чтобы взорвать Бастилию, а с нею – половину Сент-Антуанского предместья.

– Это я знаю, – спокойно отвечал Бийо.

– Прекрасно. Теперь взгляните на эти четыре пушки.

– Я их вижу.

– Они, как нетрудно заметить, держат под прицелом всю эту галерею, путь к которой, кроме того, преграждают караулы, два рва, через которые можно перебраться только по подъемным мостам, и, наконец, ворота.

– Да я ведь не говорю, что Бастилия плохо укреплена, – невозмутимо ответствовал Бийо, – я говорю, что мы будем ее хорошо атаковать.

– Пойдем дальше, – сказал де Лоне. Бийо кивнул.

– Вот потерна, выходящая в ров, – сказал комендант. – Убедитесь в толщине ее стен.

– Не меньше сорока футов.

– Да, внизу сорок, а сверху пятнадцать. Вы сами можете убедиться, что, какие бы острые когти ни имел народ, этот камень ему не своротить.

– Я и не говорил, что народ сначала разрушит Бастилию, а затем возьмет ее; я сказал, что он возьмет ее, а затем разрушит, – возразил Бийо.

– Поднимемся наверх, – предложил де Лоне.

– Поднимемся, – согласился Бийо. Они поднялись на три десятка ступеней. Комендант остановился.

– Смотрите, – сказал он, – вот еще одна амбразура, откуда мы можем держать под обстрелом проход, которым вы собираетесь воспользоваться; конечно, из нее высовывается ствол не пушки, а всего лишь длинного ружья, но у этого ружья недурная репутация. Знаете песенку:

Любимая волынка,

Как голос твой мне мил!

– Разумеется, знаю, – отвечал Бийо, – но, по моему разумению, сейчас не время ее петь.

– Погодите, я не договорил. Дело в том, что маршал Саксонский называл эти длинные ружья волынками, потому что они лучше всех исполняли его любимую мелодию.

– Ах вот что! – только и сказал Бийо.

– Поднимемся еще выше И они поднялись на орудийную площадку Графской башни.

– Ну и ну! – сказал Бийо. – Что такое?

– Вы же не убрали пушки.

– Я приказал откатить их от бойниц, вот и все.

– Но я скажу народу, что пушки еще здесь.

– Говорите.

– Вы, значит, не хотите их убрать?

– Нет.

– Решительно?

– Королевские пушки стоят здесь по приказу короля, сударь; следовательно, уберу я их тоже по приказу короля, и никак иначе.

– Господин де Лоне, – сказал Бийо, чувствуя, как зреет в его уме величественная фраза, – истинный король, которому вам надлежит повиноваться, – там, внизу, и я советую вам не забывать об этом.

С этими словами он указал коменданту на серую толпу, в которой кое-где алели окровавленные повязки участников вчерашних боев и сверкало на солнце оружие.

– Сударь, – отвечал де Лоне, с надменным видом откинув назад голову, – быть может, вы подчиняетесь двум королям, но я, комендант Бастилии, признаю только одного; это Людовик, шестнадцатый король, носящий это имя, – король, который поставил свою подпись под моим назначением на эту должность и волею которого я командую этой крепостью и находящимися в ней людьми.

– Значит, вы не гражданин? – гневно воскликнул Бийо.

–Я французский дворянин, – отвечал комендант.

– Ах да, верно, вы солдат и говорите как солдат.

– Вы совершенно правы, сударь, – согласился де Лоне, поклонившись, – я солдат и выполняю приказ.

– А я, сударь, – сказал Бийо, – гражданин, и поскольку мой долг гражданина противоречит вашему солдатскому долгу, одному из нас придется умереть.

– Вполне вероятно, сударь.

– Итак, вы намерены стрелять в народ?

– Пока нет – до тех пор, пока он не начнет стрелять в меня. Я дал слово посланцам господина де Флесселя. Вы ведь видите, что пушки отодвинуты от амбразур. Однако после первого же выстрела, произведенного с площади по моей крепости…

– Что же произойдет после первого выстрела?

– Я подойду к одному из этих орудий, хотя бы вот к этому. Я сам подкачу его к амбразуре, сам наведу и сам приставлю фитиль.

– Вы?

– Я.

– О, неужели вы способны на такое преступление! – воскликнул Бийо.

– Я ведь вам сказал, сударь, что я солдат и выполняю приказ.

– В таком случае, смотрите, – сказал Бийо, подводя де Лоне к амбразуре и показывая пальцем сначала в сторону Сент-Антуанского предместья, а затем в сторону бульвара, – вот кто будет приказывать вам отныне.

Там, внизу, извивалась, подобно гигантской змее, чей хвост терялся где-то вдали, черная, плотная, вопящая масса людей.

Гигантская эта змея была покрыта сверкающей чешуей.

Ее составляли два людских потока, два войска, которым Бийо назначил свидание на площади Бастилии: одно из них возглавлял Марат, другое – Гоншон.

Они текли к площади с двух сторон, потрясая оружием и испуская устрашающие крики.

Увидев все это, де Лоне побледнел и, взмахнув тростью, крикнул: «По местам!»

Затем, двинувшись к Бийо с угрожающим видом, он воскликнул:

– А вы, несчастный, вы, явившийся сюда как парламентарий, в то время как сообщники ваши идут на приступ, знаете ли вы, что заслуживаете смерти?

Бийо опередил коменданта и, быстрый, как молния, схватил де Лоне за шиворот и за пояс.

– А вы, – сказал он, приподняв его над землей, – вы заслуживаете, чтобы я швырнул вас вниз, прямо в ров. Но, благодарение Богу, я расправлюсь с вами другим способом.

В эту минуту оглушительный вопль, который, казалось, испустила разом вся площадь, пронесся по воздуху, как ураган, а на площадке показался плац-майор Бастилии господин де Лорм.

– Ради Бога, сударь, – обратился он к Бийо, – покажитесь толпе; эти люди думают, что с вами стряслась беда; они непременно хотят вас увидеть.

В самом деле, толпа выкрикивала имя Бийо, которое сообщил ей Питу.

Бийо отпустил коменданта, а тот убрал свою шпагу в ножны.

Снизу доносились угрожающие крики и призывы к мести; наверху три человека медлили, не зная, как поступить.

– Покажитесь же им, сударь, – сказал де Лоне. – Не то чтобы эти крики меня смущали, но я не хочу прослыть бесчестным человеком.

Тогда Бийо высунул голову в бойницу и помахал рукой. При виде его толпа разразилась рукоплесканиями. В лице этого человека из народа, первым ступившего по своей воле на орудийную площадку Бастилии, толпа, казалось, приветствовала воплощенную революцию.

– Теперь, сударь, – сказал де Лоне, – мне больше не о чем говорить с вами, а вам больше нечего здесь делать. Вас ждут там, внизу; ступайте.

Бийо оценил этот благородный жест человека, в чьей власти он находился; он начал спускаться вниз; комендант шел за ним следом.

Что же до плац-майора, то он остался наверху: комендант тихонько отдал ему какие-то приказания.

Было очевидно, что г-ном де Лоне владеет одно-единственное желание – чтобы присланный к нему парламентарий как можно скорее возвратился в ряды его врагов.

Бийо молча пересек двор. Он увидел, что артиллеристы уже заняли места подле орудий. Фитили уже дымились.

Бийо остановился перед канонирами.

– Друзья! – сказал он. – Помните, что я приходил к вашему коменданту и просил его избежать кровопролития, но он отказал мне.

– Именем короля, сударь! – сказал де Лоне, топнув ногой. – Уходите отсюда прочь!

– Берегитесь, – сказал Бийо, – вы гоните меня отсюда именем короля, но я вернусь именем народа.

Затем, обернувшись к караульным-швейцарцам, он спросил:

– А вы, на чьей вы стороне?

Швейцарцы молчали.

Де Лоне указал ему пальцем на железные ворота.

Бийо решил предпринять последнюю попытку.

– Сударь! – сказал он коменданту. – Заклинаю вас именем нации! Именем ваших братьев!

– Моих братьев! Вы называете моими братьями тех, кто орет: «Долой Бастилию! Смерть коменданту!» Быть может, вам эти люди – братья, но мне – увольте!

– В таком случае, заклинаю вас именем человечности!

– Именем человечности! Человечности, которая заставляет сто тысяч человек добиваться смерти сотни несчастных солдат, запертых в этих стенах!

– Вы имеете прекрасную возможность сохранить им жизнь, сдав Бастилию народу.

– И потеряв свою честь.

Бийо замолчал; эта логика солдата подавляла его; затем он снова обратился к швейцарцам и инвалидам.

– Сдайтесь, друзья мои! – вскричал он. – Сдайтесь, пока еще есть время. Через десять минут будет уже поздно.

– Если вы сию же минуту не выйдете отсюда, сударь, – вскричал в свою очередь де Лоне, – я велю расстрелять вас, даю слово дворянина.

Бийо секунду помедлил, а затем, скрестив руки на груди в знак презрения и в последний раз взглянув в глава Де Лоне, покинул крепость.

Глава 17.
БАСТИЛИЯ

Толпа, трепеща, хмелея, ждала под палящим июльским солнцем. Люди Гоншона смешивались с людьми Марата. Сент-Антуанское предместье узнавало и приветствовало своего брата – предместье Сен-Марсо.

Гоншоново войско возглавлял сам Гоншон. Что же до Марата, то он исчез.

Смотреть на площадь было страшно.

При виде Бийо крики усилились.

– Итак? – спросил Гоншон, подходя к фермеру.

– Итак, – отвечал Бийо, – этот человек не робкого десятка.

– Что вы хотите сказать? – спросил Гоншон.

– Я хочу сказать, что он упорствует – Он не хочет сдать Бастилию?

– Нет.

– Он уверен, что выдержит осаду?

– Да.

– И вы думаете, что он будет держаться долго?

– До смерти.

– Значит, он умрет.

– Но сколько же человек умрут вместе с ним! – сказал Бийо, сомневаясь, по всей видимости, в том, что Господь дал ему, Бийо, то право, которое без колебаний присваивают себе генералы, короли. Императоры, – право проливать людскую кровь.

– Ничего! – отвечал Гоншон. – Раз половине французов не хватает хлеба, значит, их народилось чересчур много. Правда, друзья? – обратился он к толпе.

– Правда, правда! – с возвышенным самоотвержением согласилась толпа.

– А ров? – спросил Бийо.

– Его нужно заполнить в каком-нибудь одном месте, – отвечал Гоншон. – Меж тем по моим подсчетам половины этих тел достанет, чтобы заполнить его целиком, правда, Друзья?

– Правда, правда! – повторила толпа с тем же воодушевлением.

– Ну что ж! Да будет так, – сказал Бийо.

В этот момент на орудийной площадке в сопровождении де Лосма и нескольких офицеров показался де Лоне. – Начинай! – крикнул Гоншон коменданту. Тот молча повернулся к нему спиной. Быть может, Гоншон снес бы угрозу, но пренебрежения он снести не мог; он живо прицелился, и один офицер из свиты коменданта упал.

Сотня, тысяча выстрелов прозвучали одновременно, словно люди только и дожидались этого сигнала. Серые стены Бастилии покрылись белыми отметинами.

Затем на несколько секунд воцарилась тишина, словно толпа сама испугалась содеянного.

И тут над одной из башен взметнулся в облаке дыма столб пламени; раздался залп, в толпе послышались жалобные стоны; пушка Бастилии сделала свой первый выстрел, пролилась первая кровь. Сражение началось.

Толпа, мгновение назад казавшаяся столь грозной, испытала ужас. Начавшая оборону Бастилия предстала перед ней во всей своей неприступности. Народ, должно быть, надеялся, что в пору, когда власти делают ему уступку за уступкой, штурм Бастилии также обойдется без кровопролития.

Народ ошибался. Пушечный залп показал парижанам всю трудность дела, за которое они взялись.

Вслед за пушкой подали голос длинные ружья, и их меткий огонь в свой черед обрушился на толпу.

Потом снова наступила тишина, прерываемая раздающимися там и сям криками, стонами, жалобами.

Море народа подернулось зыбью: это парижане подбирали убитых и раненых.

Однако люди, собравшиеся на площади, и не думали бежать, а если бы у них и появилось такое желание, то, оглядевшись кругом, они бы его устыдились.

В самом деле, бульвары, улицу Сент-Антуан, Сент-Антуанское предместье затопило безбрежное человеческое море: каждая волна имела лицо, на каждом лице сверкали горящие глаза, угрожающе кривился рот.

В мгновение ока в окнах всех близлежащих домов, даже тех, откуда вести огонь по Бастилии было невозможно, появились стрелки.

Если на оружейных площадках или в амбразурах крепости появлялся инвалид или сухонький швейцарец, сотня ружей брала его на мушку, и град пуль крошил камень, за которым укрывался солдат.

Но стрелять по бесчувственным стенам – скучно. Стрелки хотели попасть в живую плоть. Они хотели, чтобы от удара свинца брызнула не пыль, но кровь.

Каждый в толпе давал свои советы, пытаясь перекричать соседей. Люди собирались вокруг оратора, но, убедившись, что предложение его лишено смысла, расходились.

Какой-то каретник предложил построить катапульту наподобие древних римских машин и пробить брешь в крепостной стене.

Пожарники предлагали залить водой запальные устройства и фитили пушек, забывая, что самая мощная из их помп взметнет струю воды самое большее на две трети высоты крепостных стен.

Прославленнейший пивовар Сент-Антуанского предместья, получивший с тех пор иную, более зловещую известность, предложил облить стены захваченным накануне маковым и лавандовым маслом, а затем поджечь с помощью фосфора.

Бийо выслушал все эти предложения, а затем, выхватив из рук какого-то плотника топор, двинулся вперед под градом пуль, косивших людей справа и слева от него, и, достигнув первой караульни, расположенной подле первого подъемного моста, стал рубить цепи этого моста; пули свистели кругом, били по крыше караульни, но Бийо не обращал на них никакого внимания; наконец, через четверть часа, цепи подались и мост опустился.

Толпа, затаив дыхание, следила за действиями этого безумца, которого мог свалить каждый новый залп. Забыв об опасности, которой подвергались они сами, парижане думали только о той опасности, какая грозила этому смельчаку. Когда же мост опустился, они с громким воплем ринулись в первый двор Бастилии.

Порыв толпы был так стремителен, так мощен, так сокрушителен, что никто даже не пытался ему противостоять.

Неистовые крики радости оповестили де Лоне об этой первой победе народа.

Никто даже не заметил, что деревянная громада моста придавила какого-то человека.

Но не успели парижане насладиться своим успехом, как дула тех четырех пушек, которые показывал фермеру комендант, сверкнули, словно четыре огня в глубине пещеры; ядра вылетели из них одновременно, издав ужасающий грохот, и рухнули посреди первого двора.

Железный ураган оставил в толпе длинную кровавую борозду: десять или двенадцать убитых, пятнадцать или двадцать раненых – таковы были последствия этого первого залпа.

Бийо, к счастью, уцелел, и вот почему: соскользнув с крыши караульни на землю, он неожиданно столкнулся с Питу, неведомо как оказавшимся рядом с ним. У Питу были зоркие глаза опытного браконьера. Он увидел, как артиллеристы поджигают фитили, схватил Бийо за полу и живо оттащил назад. Угол стены защитил обоих от первого залпа.

С этой минуты стало ясно, что дело приняло серьезный оборот; шум стоял ужасающий, схватка шла не на жизнь, а на смерть; десять тысяч ружей разом открыли огонь по Бастилии, подвергая опасности не столько осаждаемых, сколько осаждающих. Вдобавок к ружьям прибавилась пушка, которую доставили на площадь французские гвардейцы.

Офицеры Бастилии, чувствуя, что их солдаты слабеют, сами хватают ружья и открывают огонь.

В эту самую минуту, среди грохота пушечных и ружейных залпов, среди воплей толпы, вновь бросающейся подбирать убитых, чьи раны взывают к отмщению, в воротах первого двора появляется группа безмятежных, безоружных буржуа; парламентарии движутся сквозь толпу под охраной одного лишь белого знамени, готовые пожертвовать своей жизнью.

Это – депутация из Ратуши; выборщики узнали, что в Бастилии идет сражение; желая предотвратить кровопролитие, они уговорили Флесселя обратиться к коменданту крепости с новыми предложениями.

От имени города депутаты хотят предписать де Лоне, чтобы он прекратил огонь и, ради сохранения жизни граждан, гарнизона и своей собственной, разместил в крепости сотню человек из городской милиции.

Обо всем этом депутаты сообщают толпе. Народ, сам убоявшийся того дела, за которое взялся, народ, видящий, сколько раненых и убитых уже лежат на носилках, готов принять предложение депутатов: если де Лоне согласится на полупоражение, толпа смирится с полупобедой.

При виде парламентариев защитники крепости, ведущие огонь во втором дворе, прекращают стрелять; они делают депутатам знак приблизиться, и те в самом деле приближаются, поскальзываясь в крови, перешагивая через трупы, помогая подняться раненым.

Благодаря им народ получает передышку. Трупы и раненых уносят, и во дворе остаются лишь лужи крови, обагряющие его серые камни.

Защитники крепости больше не стреляют. Бийо выходит на площадь, чтобы уговорить осаждающих также прекратить стрельбу. В воротах он встречает Гоншона. Тот, безоружный, невозмутимо идет вперед, словно движимый некоей потусторонней силой; кажется, ему не страшны ни пули, ни ядра.

– Ну, – спрашивает он у Бийо, – что там с депутацией?

– Она вошла в крепость, прекратите огонь.

– Это бесполезно, – говорит Гоншон так уверенно, как будто Господь дозволил ему заглянуть в будущее. – Комендант не согласится.

– Не важно, мы должны уважать военные законы, раз мы стали солдатами.

– Ладно, – кивает Гоншон.

Подозвав двух парижан, которые, судя по всему, помогали ему управлять всей этой человеческой массой, Гоншон приказал:

– Ступайте, Эли и Юллен, и чтобы я не слышал ни единого выстрела.

По слову своего командира адъютанты нырнули в толпу, и вскоре гром выстрелов начал стихать, а затем и вовсе умолк.

На площади наступила тишина. Народ воспользовался минутами покоя, чтобы позаботиться о раненых, число которых достигло тридцати пяти или даже сорока.

В тишине раздался бой часов: било два. Наступление началось в полдень. Значит, сражение шло уже два часа.

Бийо вернулся на свой пост; Гоншон последовал за ним.

Он тревожно поглядывал на ворота, не скрывая своего нетерпения.

– Что с вами? – спросил его Бийо.

– Со мною то, что если через два часа мы не возьмем Бастилию, все пропало.

– Отчего же?

– Оттого, что двор узнает, чем мы тут заняты, и пришлет сюда швейцарцев Безанваля и драгунов Ламбеска, так что мы окажемся между двух огней.

Бийо не мог не признать, что Гоншон совершенно прав. Наконец в воротах показались депутаты. По их унылому виду было ясно, что они ничего не добились.

– Ну, что я говорил! – воскликнул Гоншон, сияя от радости. – Предсказанное свершится: эта проклятая крепость обречена.

Даже не расспросив ни о чем парламентариев, он выбежал из первого двора с криком:

– К оружию! К оружию, дети мои! Комендант не желает сдаваться!

В самом деле, не успел комендант прочесть письмо Флесселя, как лицо его просветлело, и он воскликнул:

– Поздно, господа парижане, вы желали сражения, и вы его получили.

Парламентарии настаивали, перечисляли все беды, к которым может привести упорство де Лоне. Но он не пожелал слушать никаких доводов и в заключение сказал парламентариям то же самое, что два часа назад услышал от него Бийо: «Уходите или я прикажу расстрелять вас».

И депутация удалилась.

На сей раз де Лоне перешел в наступление первым. Казалось, он захмелел от нетерпения. Депутаты еще не покинули двор крепости, как волынка маршала Саксонского принялась выводить свою мелодию. Три человека упали: один был убит, двое – ранены.

Из этих двоих один был французский гвардеец, а другой – парламентарий.

При виде этого человека, утопающего в крови, хотя возложенная на него миссия делала его личность неприкосновенной, толпу вновь охватила ярость.

Адъютанты Гоншона, как прежде, заняли места подле него; за время передышки оба успели сходить домой переодеться: ведь один жил рядом с Арсеналом, а другой – на улице Шаронн.

Юллен, в прошлом женевский часовщик, ставший затем егерем маркиза де Конфлана, возвратился из дому в ливрее, похожей на мундир венгерского офицера.

Эли, бывший офицер полка ее величества, надел свой старый мундир, дабы парижане не думали, что армия на их стороне, и чувствовали себя более уверенно.