Текст книги "Меншиков"

Автор книги: Александр Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)

– Главное, Борис Петрович, – говорил Меншиков в Богодухове на очередном военном совете, – чтобы теперь не только курьер – птица бы не пролетела от Карла к Лещинскому! Ну и, – слегка развел ладони, – само собой, и набеги непрестанные на его гарнизоны, и фуражиров захватывать…

Соглашаясь, Шереметев кивал в такт речи Меншикова рогатым париком, не торопясь разглаживал лежащую перед ним на столе стопку бумаг.

– Это, Александр Данилович, сам знаешь, – заметил, – мои солдатушки неплохо вершат. Вот они, – хлопнул ладонью по стопке бумаг, – все письма Каролуса здесь… Перехвачены. – Порылся, достал одно. – И такие весточки… – Обернулся к секретарю Меншикова Воинову: – На‑ка прочти.

– Да ведь все одно и то же, – возразил Меншиков, пожимая плечами. – Читали же не раз!..

– Да тут не много, – кивнул Шереметев Воинову, – читай, читай самый конец.

Воинов вопросительно глянул на Меншикова. Тот, облокотившись на стол, катал меж ладоней шарики из бумаги, нехотя кивнул головой: дескать, отвязаться, читай.

– «…А потом наши войска, – медленно переводил Воинов отмеченный Шереметевым текст письма, – все время сильно страдают, когда им приходится ходить на фуражировку, так как русские не пропускают ни одного случая, чтобы потревожить их».

Глянул на подпись, прочел:

– «Адлерфельд».

– Кто это? – спросил Меншиков Шереметева.

– При Карле, сочиняет гисторию его войн.

– Ага, поняли! – улыбнулся Данилыч. – А дальше еще больше поймут. Думали: «Поедим, попьем, да и домой пойдем». Не–ет, голубчики, это вам не Саксония! Сальца с хлебушком захотели?.. А не угодно ли лебеды?

Борис Петрович похохатывал:

– Не то беда, что в котле лебеда, а то беды, как не будет и лебеды…

Все рассмеялись.

– Я к тому, – продолжал Шереметев, – что ежели мы крепко поможем местным казакам и жителям, как государь об этом наказывал, то у шведов и лебеды не останется!

– Правда! – соглашался Данилыч. – Об этом нам, Борис Петрович, безотлагательно надо подумать. Вот! – вытянул из‑за обшлага вчетверо сложенную бумагу. – Котельниковские и другие местные казаки и жители просят дозволить им «над шведами промышлять».

– Дело верно! – кивнул Шереметев. – Во всех войнах у народа леса на откупе были. При Минине и Пожарском в одних костромских лесах сколько мужики наши врагов уходили! Да и сейчас они лихо работают. Помочь им здесь надобно непременно: и оружием и припасами. Все это окупится.

– С лихвой! – согласился Данилыч.

Решили: местным казакам и жителям не только позволить промышлять над неприятелем, но и выдавать за каждого пленного, шведа по пяти рублей и, кроме того, все имущество пленного.

Смирный Скоропадский, слегка склонив набок стриженную ежиком голову, казалось, внимательно слушал, молчал.

Как многие из тех, что никогда не видели добра ни от Бога, ни от начальства, ни от родного брата, он давно мечтал быть подальше от сильных людей: они его не замечали, он их чуждался. А теперь, думал старик, надо, вишь, правил» всей Украиной. Сидеть–думать вместе с государственными мужами. Решать…

Когда Шереметев кончил говорить, гетман поднял вверх палец:

– Дозвольте.

– Ну, ну, Иване, – Меншиков откинулся на спинку кресла, потер руки, – проше, пан гетман!

– Так вчерашнего числа, ваша светлость, – начал Иван Скоропадский, – к вечеру прибег ко мне один «язык» от Мазепы. Говорит, что Гордиенко… это кошевой Сечи, что подался к Карлу вместе с Мазепой… – Меншиков нетерпеливо мотнул головой: знаем‑де, продолжай! – Так Гордиенко таки, говорят, подбил короля брать Полтаву. Крепость‑де не сильна и обнесена‑де только одним земляным валом с деревянной одеждой и палисадом, да и гарнизон в сем небольшом городке большой не вместится: тысяч шесть–семь; и припаса боевого‑де у них там не много. А вот‑де харчей там, в Полтаве, наготовлено – тьма.

– Тэ–эк! – крякнул Шереметев, высоко подняв брови. – А у голодной куме одно на уме. Знать, и клюнуло, думаешь?

– Клюнуло, – кивнул Скоропадский, пощипывая сивый свисающий ус. – Прельстило‑таки это голодного шведа!

– Прельстило‑то прельстило, – начал Шереметев, поставив локти на стол и пристально рассматривая свои уже старческие, в мелких клеточках, руки, – но все‑таки дело тут не только в поисках корма… Через Полтаву, Белгород, Харьков лежит путь на Москву! – Брови Бориса Петровича взметнулись. – Что вы скажете на это?

Меншиков промолчал: он привык к тому, что Шереметев, начав мысль, обрывает ее, требуя подтверждения. Пусть выскажет все.

И Борис Петрович, минуту помолчав, продолжал:

– Карл видит: окружили мы его плотно, армия его тает… Ему нужно двигаться дальше… А выход на Белгород прикрывает Полтава!

Меншиков молча наклонил голову. А Скоропадский ввернул, что тут не без советов Мазепы. И большие запасы в Полтаве прельщают врага.

– Так! – согласился с ним Шереметев. – И что Полтава защитит Карла, если он возьмет эту крепость, от наших поисков и набегов – это тоже так. Но все‑таки главное, что поднимает самый страшный из всех вопросов, – как‑то даже торжественно провозгласил Шереметев, – все‑таки главное в том, что через Полтаву лежит путь на Москву!

Взять Полтаву, затем разбить русскую армию и двинуться на Москву – в этом, подчеркивал Шереметев, заключается основной замысел шведского короля.

Нельзя было не согласиться с мнением Бориса Петровича, что на подступах к Полтаве действительно может решиться главнейший из главных вопросов войны. Стало быть, Полтаву – эту небольшую крепость на крутом берегу реки Ворсклы, при впадении в нее реки Коломак, защищенную не особенно крепкой оборонительной оградой, состоящей из земляного вала и палисада, обнесенного рвом, Полтаву, пока не поздно, надобно было всячески укреплять.

Меншиков встал, разминая ноги, подошел к креслу, где сидел Воинов, облокотился о спинку, коротко бросил:

– Ну, так, что ли?

И, минуту подумав, принялся диктовать:

– «Коменданту Полтавы полковнику Келину заняться немедля утолщением валов крепостных и усилением укреплений иных, что сам знает…» А нашим главным силам, Борис Петрович, – обратился к Шереметеву, – надо тож двигаться ближе к Ворскле. Как ты полагаешь?

– Да, – соглашался Шереметев, – в Богодухове их сейчас держать нет никакого резона. Надо сосредоточиваться у Полтавы.

На том и решили.

Главные силы русской армии были передвинуты из Богодухова к реке Ворскле. 2 мая они расположились между Котельной и Лихачевкой. Сосредоточение русской и шведской армий у Полтавы шло почти одновременно.

17

Первый штурм Полтавы, предпринятый шведами 1 апреля, окончился неудачей. Все атаки противника были отбиты с большим для него уроном, но это далось ценой исключительного напряжения защитников города – их было явно недостаточно. Полтаве нужна была срочная помощь.

Комендант Полтавы Келин доносил Меншикову, что «неприятель крепость несколько раз жестоким приступом атаковал и хотя с великим уроном отбит и через вылазки многих людей потерял, однако же до сего времени помянутый город в крепкой блокаде держится».

Для нанесения комбинированного отвлекающего удара Меншиков разделил войска на две части. Одну, под командованием генерал–майора Белинга, он направил вниз по течению реки, поставив перед ним задачу – обойти неприятеля и выйти к Опошне; другую часть войск, взяв под свое командование, решил бросить в лоб неприятелю – атаковать его ретраншементы за Ворсклой.

Перед рассветом благодатно и широко шумел теплый ливень и отшумел, когда через Ворсклу уже было наведено три плавучих моста. Под тучей в краю небосклона затеплилась алая полоска зари. И заполнилось все благоуханием, влажным, росистым теплом, и полились было из прибрежных лощин и кустов птичьи трели, звонко отдаваясь в окрестных лесах, – было полились и… затихли: Шведы, оглядевшись, открыли беглый ружейный огонь.

Это послужило сигналом для русских. Из помолодевшего после дождя перелеска, по парным от согрева лугам войска Меншикова ринулись к переправам. Пехота по мостам, а кавалерия вброд формировали Ворсклу, с ходу ударили по земляным укреплениям шведов, и линия прикрытия их была сразу же сбита. В результате этого первого лихого удара Меншиков захватил около двухсот пленных, знамя, две пушки. Остальная часть шведского прикрытия разбежалась. Путь на Опошню оказался открытым.

Генерал Роос, командующий шведскими частями в этом районе, поднял по тревоге свои главные силы – два драгунских и два пехотных полка, – двинул было их против русских, но убедившись, что Меншиков располагает большими силами, зажег предместье и отступил в Опошненский замок.

Отряд Гольца уже подошел к замку и подготовился к его штурму, но в это время Меншиков получил сведения о движении к Опошне сильных шведских подкреплений. Действительно, сам Карл с двумя гвардейскими батальонами и четырьмя драгунскими полками спешил на помощь осажденному Роосу.

Генерал–майор Белинг («чтоб ему, черту, ни дна ни покрышки!» – ругался Меншиков) замешкался, закопался на переправах, ударился в дальний обход, не подоспел вовремя на подмогу к Опошне. Пришлось отступить.

Отвлечь шведов от Полтавы таким способом не удалось. Карл же решил взять Полтаву, чего бы это ни стоило. «Если бы сам Бог послал ангела с приказанием отступить от Полтавы, – говорил упрямый король, – то я и тогда бы не отступил».

Время бежало, дни для шведов отсчитывались, похожие один на другой, как костяшки на счетах. А леса зеленели все темнее, кудрявее, отцветали ландыши в чащах, лепетали листьями и уже ровно шумели сады, белыми лепестками покрывались в них дорожки, тропинки…

– Русские сдадутся при первом же нашем пушечном выстреле, – уверял Карл своего генерал–квартирмейстера Гилленкрока, высокого, худого, немного сгорбленного генерала в наглухо застегнутом длиннополом камзоле, похожего, по отзывам офицеров, на кардинала. – Они только и ждут, чтобы бежать, я вас уверяю.

– А я думаю, – пытался возражать проницательный Гилленкрок, поднимая брови и слегка покачивая гладкой, как яйцо, головой, – что русские будут защищаться до последней крайности и пехоте вашего величества сильно достанется от продолжительных осадных работ.

– Я вовсе не намерен употреблять на это мою пехоту! – раздраженно выкрикивал Карл, отмахиваясь от генерал–квартирмейстера. – Что вы! А запорожцы на что?

Прямой рот Гилленкрока с поджатыми сухими губами, жилистая шея, костистые цепкие руки и быстрый, лисий взгляд небольших темно–желтых, чуть прищуренных глаз изобличали ревностного католика – человека благочестивого, жестокого и весьма подозрительного.

Как истый верноподданный своего государя, Гилленкрок в разговоре с другими полагал, что король всегда прав. «Но разумный человек, – думал он про себя, – должен знать, что разум при дворе короля, пораженного самонадеянностью, граничащей с опьянением, играет незначительную роль. Сейчас король отзывается о русских солдатах: «Они только и ждут, чтобы бежать». А сразу после Калиша он говорил ведь совершенно другое!.. Король не обращает внимания на противоречие своих суждений и на то, как их истолковывают другие…

Однако это было бы еще полбеды. Вся беда в том, что слепота короля не излечивается и от жестокого соприкосновения с действительностью. Единственно, что чувствуется сейчас, – копался в своих наблюдениях Гилленкрок, – это то, что теперь в обнадеживающих высказываниях короля не чувствуется прежней уверенности. Он горячится… Вот и сейчас, с запорожцами… Ведь использование их на осадных работах – это же чепуха!»

Не мог Гилленкрок удержаться, чтобы не высказать эта своему королю. Пожевав губами и минуту подумав, он нарочито бесстрастно спросил:

– A–а… разве можно, ваше величество, употреблять на осадные работы людей, которые не имеют о них никакого понятия, с которыми нужно объясняться через переводчиков и которые разбегутся, как скоро работа покажется им тяжелой и соседи их начнут падать от русских пуль?

– Я вас уверяю, друг мой, – продолжал выкрикивать Карл, бегая из угла в угол палатки, – что запорожцы сделают все, что я хочу! И не разбегутся! Потому что я… Потому что я хорошо им буду платить!..

Сам ревностный лютеранин, Карл, однако, уважал Гилленкрока–католика и за умение ровно держаться при любых обстоятельствах, и за его прямоту – выслушивал его возражения, не выгонял, как других.

– С нашими пушками, государь, ничего нельзя сделать. Нет ядер. Левенгаупт ничего не привез, – продолжал возражать Гилленкрок. – Придется добывать крепость пехотой.

– А я вас уверяю, – настаивал Карл, – что штурм не понадобится.

– В таком случае я не понимаю, – пожимал плечами генерал–квартирмейстер, – каким образом крепость будет взята, если только нам не поблагоприятствует необыкновенное счастье?

– Необыкновенное?! – остановился король. – Да, мы свершаем необыкновенное. За это и пожинаем славу и честь!

– Боюсь, – заметил Гилленкрок, прикрывая глаза, – чтобы все это не окончилось для нас тоже… «необыкновеннейшим образом».

Петр с тревогой следил за осадой Полтавы. Он понимал, что падение крепости может раздуть искру измены, брошенную Мазепой, что оно воодушевит шведов, поднимет дух армии Карла, что оно может положить конец колебаниям крымского хана и турецкого султана и сделать их союзниками шведов. «В осаде полтавской, – писал он Меншикову, – гораздо смотреть надлежит, дабы она освобождена или по крайней мере безопасна была от неприятеля, к чему предлагаю два способа: первое – нападение на Опошню и тем диверзию учинить, буде же невозможно, то лучше прийти к Полтаве и стать при городе по своей стороне реки, понеже сие место зело нужно».

Один из рекомендованных Петром способов был уже испытан, к желательным результатам он не привел, поэтому Меншиков прибег ко второму.

Русская армия 12-13 Мая спустилась вниз по левому берегу Ворсклы и сосредоточилась у деревни Крутой Берег, против Полтавы.

Теперь незамедлительно нужно было решить: как помочь осажденному гарнизону?

Два дня думал Меншиков, наконец 15 мая утром он вызвал к себе бригадира Головина [23]23
  Алексей Алексеевич Головин, муж сестры Меншикова.


[Закрыть], расторопного, муштрованного офицера, на всю жизнь, казалось, приобретшего гвардейскую выправку своей высокой, в меру тонкой фигурой, и, оставшись с ним с глазу на глаз, преподал ему план помощи осажденным.

В тот же день люди Головина – 1200 отборных солдат – были переодеты в шведскую форму. А когда догорел майский вечер, заснули грачи, звонко окликая друг друга, над лесом потянули гурьбой журавли, зачернели по лопухам и крапиве тени от пушек, коней и палаток, заструился бледный свет месяца, мягко отражаясь в лужах и ямах, наполненных тихой водой, – тогда переодетых головинских солдат построили так, как строились шведы, когда они шли на осадные работы под крепость.

Пока перегорала заря, еще робко светил молодой, только что народившийся месяц, но ночью тонкий серп его сгас. И вот, дождавшись времени, когда в воздухе стало холоднее, сырее, робко заболтали тетерева и опять звонко закурлыкали возвращающиеся с болот журавли, – времени, когда обычно происходила смена шведских караулов на осадных работах под Полтавой, – Головин двинул свой отряд к передовой линии неприятельских шанцев под крепостью.

– Кто идет? – гаркали шведские часовые.

– Команды на осадные работы! – четко по–немецки выкрикнул бригадир Головин.

И часовые их пропускали.

Только уже в непосредственной близости от крепостного вала хитрость эта была шведами раскрыта:

Несусветная паника поднялась в стане врага. Там забили тревогу, скомандовали «в ружье»… Но было уже поздно.

Коротким штыковым ударом русские проложили себе путь к воротам крепости и на глазах почти всего шведского войска вошли в осажденный город.

Головин потерял 18 человек убитыми и 33 человека ранеными, шведов при этом оставалось на месте около 200 человек.

Когда Карлу доложили об этом невероятном, неслыханном, дерзком маневре Меншикова, король пришел в неистовое бешенство, грозил расстрелять всех офицеров, повинных в таком позорном для шведской армии промахе. А несколько успокоившись, отыскав и в этом досаднейшем промахе повод к тому, чтобы лишний раз подчеркнуть свою гениальность, воскликнул:

– Я вижу, что мы научили москвичей воинскому искусству!

– Нас шведы заставили потерять все один раз, – делился Меншиков со своими, – второй раз мы так не отступим! Нет! Второй раз такой ретирады шведы от нас не дождутся!

– Было время, когда мы полагали за верное, – рассуждал он в кругу офицеров–соратников, – что чем маяться, биться, так лучше отступиться. Сколько ударят, то и сочтем. Теперь – не–ет, брат, шалишь!

Петр в это время в Воронеже упорно и неустанно готовил флот на случай войны с Крымом и Турцией. Только 4 июня он смог прибыть к армии, под Полтаву. Тотчас по приезде он послал осажденным письмо в пустой бомбе. В письме он ободрял их, обещал им скорое освобождение, благодарил за мужественную, стойкую оборону, выражал надежду, что они «не посрамят земли Русской», и впредь оказывая шведам столь же стойкое сопротивление.

Письмо Петра было прочитано народу. И осажденные поклялись «сражаться до последней капли крови и казнить смертию всякого, кто помыслит иначе».

К этому времени положение осажденных было действительно очень тяжелым: гарнизон крепости уменьшился до 5000 человек, боевые припасы подходили к концу, а шведы все чаще и яростнее ходили на штурмы.

Но, как говорится, нет худа без добра. Упорство Карла с осадой Полтавы ни к чему хорошему привести не могло: осада города отвлекала внимание шведов от основной задачи – подготовки генерального сражения, отнимала дорогое для них время и, что самое главное, уменьшала численность шведской армии, которая медленно, но верно таяла от неудачных штурмов, поисков русских, вылазок осажденных, болезней и дезертирства. Русская же армия могла непрерывно пополнять свою убыль за счет огромных людских резервов страны.

В середине июня Петр созвал военный совет, на котором поставил вопрос: давать ли шведам генеральное сражение или применить какие другие шаги для снятия осады с Полтавы? Совет решил: «Без генеральной баталии (яко зело опасного дела) апрошами – то есть окопами в сторону противника, – приближаться даже до самого города».

На другой день апроши были начаты, но далеко отрыть их не удалось: мешала река – как через нее переправлять саперов? – болотистая местность и окопы шведов, шедшие в перпендикулярном направлении к русским.

Шведские генералы, особенно дальновидный, талантливый Левенгаупт, неоднократно советовали Карлу снять осаду с Полтавы и всеми силами ударить на русских, но Карл продолжал упорствовать.

– Прошу вас понять, – пытался он строго внушать Левенгаупту, – что на карту поставлена честь вашего короля. – Его тонкие пальцы ложились на эфес шпаги и до белизны суставов сжимали его. – Как стратег я мог бы, выслушав моих генералов, приступить к разработке нового плана войны, но как офицер и монарх я не могу ничего изменить, когда дело касается чести!

Ночью Карл решил поехать к реке и лично проверить дошедший до него слух, будто русские хотят переправиться на другой берег Ворсклы. Противник находился достаточно близко, чтобы придать предстоящей поездке всегда желаемую Карлом остроту, и достаточно далеко, чтобы эта разведка не оказалась слишком рискованной. Однако конная группа во главе с королем неожиданно натолкнулась на казачий секрет. Заслышав фырканье коней, один из казаков наугад выстрелил в темноту, и шальная пуля впилась Карлу в ногу.

После операции король слег в постель. Это обстоятельство на некоторое время приостановило деятельность шведского генералитета, не принимавшего ни одного решения без согласия короля.

А Петр между тем 18 июня собрал снова военный совет, на котором теперь уже решено было дать генеральное сражение и для этой цели переправить на правый берег Ворсклы всю армию.

– Ты вот, – говорил Петр Меншикову с глазу на глаз, в походной палатке, как обычно ведя с ним задушевную беседу перед отходом ко сну, – Круи ругал, Огильви ругал. Ругал за то самое, чего в них не было, а в тебе с избытком кипит… Сам знаешь за что… Смелый натиск, военная хитрость, внезапный удар, солдатская сметка, пример для других, в горячем деле наперед всех и колоть и рубить – это вот самое у тебя есть. А вот другого до сих пор маловато. Другого, что было с избытком в Круи да Огильви: план, диспозиция, расчет до минуты… Ведь бой весьма опасное средство! Как к нему готовиться? – строго спросил. И, не дав Меншикову ответить, горячо продолжал: – К бою надо готовиться так, чтобы достигнуть победы с легким трудом, малой кровью!.. А ты?.. Вот Белинг к Опошне, говоришь, запоздал. Почему? Не учли все по времени, не изучили заранее местность, план не составили, не свели концы с концами. Что же получилось? Одна дерзость. Разменялись с Карлом потерями – только и дела.

– А разве это плохо, мин херр? Тает же от этого шведская армия.

– Я не про то! – Петр, сморщившись, мотнул головой. – За то я тебя не корю. И с Головиным хорошо получилось – чисто, дерзко, искусно! Но только, мин брудор, это – не все. Полтаве помощь, слов нет… Но это же опять только смелый короткий маневр. А сейчас нам глубже надо хватать. Войну надо вести – генеральную. Стычками мы шведов измотали довольно. А теперь решили – гене–раль–ная ба–та–лия! – многозначительно поднял вверх палец. – Тут надо изрядно подумать, все расписать, все прикинуть… – Встал. – А впрочем, мин брудор, – положил обе руки на плечи Данилыча, – все обстоит преизрядно. Поработал ты здесь без меня отменно. – Привлек к себе, похлопал ладонями по спине. – Хвалю, хвалю, генерал!

– Сам же, мин херр, все время наставлял, чтобы серьезных поисков да дел избегать.

– Да я ведь это, мин херц, то, что говорил, не о тебе об одном. Бывает и у меня то же самое. – Подмигнул. – Ох, частенько еще у нас с тобой, брудор, ложка дегтю в медовой бочке вкус задает. Так что нечего лик‑то вытягивать.

– Ну, это другой разговор, – согласился Данилыч. – Учиться надобно, кто говорит. И себя иной раз так переламывать надо!.. А лик… – Широко улыбнулся. – Что же лик? Радость ширит его, удивление пялит вдоль, все как следует.

20 июня русская армия переправилась через Ворсклу и укрепилась на высотах к северо–западу от деревни Семеновки. Как бы в ответ на это Карл еще раз категорически подтвердил свой приказ взять Полтаву. Жестокий штурм крепости продолжался два дня. Шведы прорвались уже на вал крепости и развернули на нем свое знамя. Но на защиту Полтавы встали все жители, – старики, женщины и подростки сражались бок о бок с солдатами, бились косами, вилами, топорами. И шведы были отброшены.

У Полтавы сложили головы около двух тысяч шведских солдат. Это была цена, которую заплатил за свое упорство самонадеянный шведский король, цена урока, преподанного захватчикам героическим украинским и русским народом.

Утром 25 июня русская армия продвинулась еще на три версты ближе к Полтаве, заняв новую, заранее подготовленную Позицию. Новый укрепленный лагерь имел форму четырехугольного редута сильной профили и замыкался с тыла крутым спуском к Ворскле; фронт его был обращен к обширной равнине, ограниченной с севера лощиной, с запада – большим Яковецким лесом, а с юга – лесом Малых Будищ. Открытое пространство между этими лесами было, по приказу Петра, преграждено шестью редутами первой линии, расположенными вдоль переднего края обороны на ружейный выстрел один от другого, и четырьмя редутами второй линии, сооруженными под прямым углом к первым.

Редуты – боевые позиции. Они выражали не оборонительную тенденцию, а стремление Петра к активным действиям по разгрому противника. В самом деле, обойти передовые редуты нельзя, пройти между ними – значило для шведов разорвать сплошную линию своего фронта, ослабить мощь своего ружейного огня, а затем самим попасть под перекрестный огонь русской пехоты, засевшей в редутах второй линии обороны. А за редутами, в укрепленном лагере, – главные силы русской армии. Оттуда будет вестись мощный артиллерийский огонь, который окончательно расстроит ряды прорывающегося сквозь редуты противника.

И вот тогда, по замыслу Петра, дав отпор шведам, русская армия от обороны перейдет в наступление – использует создавшуюся благоприятную обстановку для контратаки и уничтожения по частям уже разорванной, утомленной и выдыхающейся армии Карла.

Изучив сильные и слабые стороны линейной тактики шведов, Петр нашел исключительно действенное средство против нее [24]24
  Два из четырех редутов второй линии ко дню боя не были закончены. Такая система укреплений была применена впервые в истории военного искусства. Только спустя почти столетие сходный взгляд на оборону был «отработан» и узаконен на Западе.


[Закрыть].

Ни в русском военном совете, ни в шведском стратеги не пришли к окончательному решению, начинать ли атаку или ожидать ее со стороны противника. Этот вопрос решил Карл со своей обычной горячностью.

В шведский стан явился перебежчик немец. Он сообщил, что Петр ожидает прибытия под Полтаву нескольких тысяч калмыков. И Карл тотчас решил: навязать русским генеральное сражение до того, как их войска успеют пополниться. В победе он не сомневался. При сравнительной малочисленности своих войск он решил еще и разъединить их. Две тысячи солдат были посланы охранять траншеи под Полтавой (до последней минуты Карл не оставлял мысли во что бы то ни стало овладеть крепостью). 2400 человек направлены были для охраны большого багажа и обозов (где, кстати говоря, находился и Мазепа, угасавший день ото дня от старости, тревог и болезней), 1200 человек были командированы к берегу Ворсклы, ниже Полтавы, с задачей охранять переправы, которыми русские могли воспользоваться для выхода в тыл шведской армии. Кроме того, были оставлены шведские гарнизоны в городках Ново–Санжарове, Беликах, Соколке и Кобыляках, что составляло вместе до 1200 человек.

После шведы писали, что у них участвовало в бою под Полтавой только 13 тысяч солдат, кроме запорожцев, русские же полагали, что под командованием Реншильда находилось около 40 тысяч.

Во всяком случае, известное число убитых и взятых в плен шведов под Полтавой говорит о том, что их безусловно было значительно более 13 000.

Генеральное сражение Карл назначил на 27 июня. 25 июня, узнав от перебежавшего к русским поляка об этом решении, Петр начал спешно заканчивать приготовления к решающей битве.

К утру 26 июня была готова детальная диспозиция, согласно которой русская армия расположилась следующим образом: передовые редуты были заняты двумя батальонами пехоты под командой генерала Августова; сзади редутов расположились 17 полков конницы генералов Ренне и Боура.

Командование всей конницей было поручено Меншикову, 6 полков конницы под командованием Волконского были поставлены правее общего расположения армии; 56 батальонов пехоты и вся артиллерия – 72 орудия – под общим начальством Петра стали в укрепленном лагере. Общая численность русской армии достигла 42 тысяч.

В этот день войскам был прочитан знаменитый петровский приказ: «Воины… Се пришел час, который должен решить судьбу отечества. Вы не должны помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за отечество… А о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния вашего».

Петр лично объехал войска, он говорил перед строем о важности предстоящего боя, о похвальбе шведского короля, стремящегося уничтожить Россию, о черной измене Мазепы, о стараниях Карла призвать на священную Русскую землю турецкого султана и крымского хана…

– Порадейте ж, товарищи! – гремел он, потрясая своей могучей рукой. – Отечество сего от вас требует!

Русские солдаты, в отличие от шведов, понимали, за что они идут в бой, сознавали, что в предстоящем сражении решается судьба их отчизны.

Карл был в самом бодром настроении духа, как и должно находиться человеку, твердо уверенному в своей гениальности, а следовательно, и в блестящем исходе задуманной им операции. Объезжая свои войска накануне сражения, он говорил о былой победе под Нарвой, напоминал солдатам о героическом прошлом шведской армии, славившейся стремительными маршами, боевыми традициями, воинской дисциплиной, призывал покончить с русскими раз и навсегда.

Но не тот уже был шведский солдат: измотанный тяжкими кочевками–переходами, оторванный от своей родины, окруженный враждебно настроенным населением, голодный, оборванный, он ворчал, открыто высказывая недовольство, и даже вступал в пререкания с офицерами. Боевые традиции шведской армии «быльем поросли», ее прославленная дисциплина была серьезно расшатана.

Перед деморализованным шведским войском стояла крепко скроенная Петром новая русская армия, имеющая за своими плечами и вторую Нарву, и Калиш, и победу под Лесной – «мать полтавской баталии».

В воскресенье 26 июня, после вечерней молитвы, которую король, как благочестивый лютеранин, всегда слушал в походах, он приказал объявить войскам, что назавтра назначается генеральное сражение.

– Завтра мы будем обедать в шатрах у московского царя, – говорил Карл, обращаясь к своим генералам. – Нет нужды заботиться о питании: московский царь сделал это за нас. Там, – величественным жестом указал он на русский лагерь, – припасено для нас все с избытком.

Потом он перешел к изложению основ своего твердо намеченного генерального плана.

Он разделит Россию на отдельные княжества. Псков, Новгород, Вологду он присоединит к Швеции, а Архангельск и весь север Московии, вплоть до Урала, отдаст ставленнику своему королю польскому Станиславу Лещинскому. В Москве он посадит на трон преданнейшего ему польского шляхтича Якуба Собесского…

– А пока назначаю вас, генерал, – обратился он к Акселю Спарре, – московским генерал–губернатором. Так!..

Спарре поклонился, тщетно пытаясь изобразить на своем хмуром лице благодарность за оказанную ему великую честь: ему отнюдь не улыбалось такое назначение – народом он не умел управлять и война уже научила его бояться русских людей.

Подробной диспозиции для сражения Карл не дал, полагая, что его гений всегда подскажет детали на месте, соответственно действиям неприятеля. Он приказал: для атаки русского лагеря пехоте идти в четырех колоннах, а коннице следовать сзади в шести.

Почему именно так, а не наоборот или как‑либо иначе нужно было построить войска для предстоящего боя, Карл, по своему обыкновению, не объяснил никому. Он объявил, что лично примет участие в предстоящем сражении, но командовать войсками не будет, так как рана сковывает его движения. Главнокомандующим на время боя он назначил фельдмаршала графа Реншильда.

Тотчас после вечерней молитвы, в сумерки, вся шведская пехота была выведена в поле, кавалеристы оседлали коней. Было приказано: «Всем каждоминутно быть готовыми к бою». Наступила темная ночь. Ни одного костра не горело на поле ни с той, ни с другой стороны. Только далеко, далеко за рекой слабо поблескивали багровые звездочки. По всей видимости, там хлопотали неугомонные русские кашевары. Сзади шведской пехоты и с флангов слышался мягкий топот по густому травяному покрову, осторожное пофыркивание и тихое ржание коней, словно понимающих, к чему их готовят.