Текст книги "Меншиков"

Автор книги: Александр Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 37 страниц)

По утрам одевались деревья сизыми шапками инея – все веточки пригибало, днями шли предосенние обложные дожди над раскрытыми лесами, опустевшими полями и нивами, а вечерами, случалось, сквозь туман в двух шагах не видно было кустов. Бабье лето так и не наладилось. Конец сентября стоял темный, холодный и грязный. Под копытами чавкала липкая осенняя жижа. Драгуны недоедали, недосыпали, делились друг с другом последним – куском хлеба, щепотью соли, горстью овса; в лесах, если случалось, спали в обнимку на общей подстилке из елового лапника, согревались теплотой собственных тел.

Зато 20 сентября Меншиков смог доложить Петру, что Левенгаупт ведет с собой не восемь, как они с Петром думали раньше, а шестнадцать тысяч солдат, что путь свой он держит к Пропойску, где и думает перейти реку Сож, что… и так далее – все остальное, до мелочей.

И Петр, теперь уже с открытыми глазами, двинул форсированным маршем свой корволант в погоню за шведами.

Левенгаупт, узнав, что за ним гонится какой‑то особый летучий корпус, состоящий из конницы, легкой артиллерии и пехоты – не той пехоты, которая искони, в течение многих веков, передвигалась только пешком, а другой – на конях, колесах! – узнав о таком необычном преследовании и весьма опасаясь быть атакованным в неудобном месте, на марше, Левенгаупт принял решение немедля занять более или менее подходящую позицию для обороны.

Вскоре разведка Меншикова донесла, что шведы расположились на поляне у деревни Лесной. Проводники из местных крестьян показали, как можно подойти к укреплениям шведов по двум довольно широким дорогам. И вот, разделив свой корпус на две колонны, Петр двинул их на противника.

После скоротечного авангардного боя русские на плечах шведов ворвались в лес, заняли опушку, обращенную к деревне Лесной, а в первом часу дня, приняв развернутые боевые порядки, двинулись лавиной в атаку.

Жаркий бой длился весь день. Под прикрытием сильного артиллерийского огня шведы несколько раз пытались переходить в контратаки, но так и не смогли остановить нападающих. К вечеру весь лагерь шведского генерала был занят частями Петра.

Наступавшая темнота и сильная метель помешали преследованию. А ночью, посадив остатки своей пехоты на лошадей, Левенгаупт бежал.

Бой у деревни Лесной лишил Карла людского пополнения и запасов – ядер, пороха, продовольствия. Из шестнадцатитысячного корпуса к нему прибыло немногим более шести тысяч измотанных, голодных солдат. Продовольствие хоть и с большим трудом, но все же кое‑как можно было найти в богатой Украине, а вот утрата боеприпасов была невозместима, и позднее, в решившем исход войны Полтавском сражении, Карл мог открыть огонь только из четырех пушек.

Укрепленные русскими пункты – Чернигов, Нежин, Киев, Переяславль, Переволочна, Полтава – преграждали все важнейшие коммуникации. Шведы, расположившиеся на зимних квартирах в районе Ромны, Гадяч, Прилуки, Лохвица, попали в плотное окружение. Связь их с тылом была прервана начисто. Даже курьеры, посылаемые шведским королем с сильным эскортом, не могли прорваться сквозь кольцо окружения.

16

Если бы Карл двинулся на Москву!..

Тогда Мазепа, этот сладкоречивый старец, получивший образование в училище иезуитов, проведший всю свою молодость в Варшаве, при польском дворе, этот природный шляхтич, каким он считал себя, нашел бы способы взбунтовать Украину. Он бы искусно распустил молву, что Москва хочет отобрать старые вольности украинские, что она намеревается обратить всех казаков в солдаты, а посполитых сделать крепостными и выселить в российские губернии, что только один он, Мазепа, до сих пор отстаивал права священной украинской старины, что теперь надо использовать благоприятный момент – свергнуть иго царя.

Когда же русская армия вступит на Украину, что может тогда сделать он с простыми казаками и поспольством, тяготеющим к партии московской, народной? Он, Иван Степанович Мазепа–Колединский, бывший «покоевый» польского короля Яна–Казимира, представитель иной партии на Украине – партии польской, шляхетской?

Сейчас он еще, пожалуй, сможет повести за собой «старшину». Но вся ли и она пойдет за ним к шведам?

Мазепа стар, немощен, хил, измучен подагрой. Стремясь прежде всего к душевному равновесию, он в беседах, особенно с седоусыми батьками старшинами, старался подбирать выражения и слова, которые помогали ему так или иначе скрывать свои сокровенные помыслы. Любил он поговорить о «родной Украине», «независимости», «национальной чести»… Такие уловки позволяли, полагал он, утаивать, что именно все это и готов он был без остатка продать польской короне.

Только регулярным и вот таким более или менее спокойным образом жизни, основанным на тонком обмане, он и мог поддерживать свое сильно пошатнувшееся здоровье.

А сейчас… эти вот треволнения!..

Крутит гетман кончик жиденького сивого–пресивого уса, вздыхает, кряхтит.

Время ли ввязываться в эту кашу?.. Пора ли?.. И решает: пора!.. Сегодня Карл вступил в украинские земли, а завтра сюда нагрянет Меншиков со своими драгунами. Меншиков, с которым он не мог сойтись, сговориться, который еще год тому назад – гетман это отлично помнит – предсказывал, что Карл пойдет именно на Украину, как будто бы намекая тем, что он подозревает тайны Мазепы. Меншиков будет здесь со дня на день – в этом гетман не сомневался, – и тогда… откроется все. Кого–кого, а этого, пся крев, Данилыча долго морочить не удастся. Этот пронюхает все: и о договоре с Карлом, и о переговорах с королем польским, со Станиславом Лещинским. Если бы Карл двинулся на Москву, а войско Лещинского явилось бы на берег Днепра! – мечтал старый гетман. Тогда он наверняка поднял бы всю Украину. Он привел бы ее в подданство Польши. За это он получил бы звание гетмана всей Украины, обеих сторон Днепра! Титул князя! Место в польском сенате… Сколько захватывающих возможностей! «Вы постарайтесь, – передал ему король Станислав, – а я уж сделаю так, что вы не пожалеете». Он, Мазепа, ждал, – долго, очень долго ждал. «Ненависть не такое кушанье, чтобы его есть горячим», – он это прочно усвоил. Он научился хорошо скрывать свою ненависть к москалям под видом искренней дружбы, как под пеплом, который насыпают на огонь с целью его поддержать.

Конечно, все предусмотреть нельзя. И он не в этом упрекает себя. Нет! Он сумел многое дарить врагу, научился предупреждать его желания, усыплять его подозрительность…

А потом – казачья старшина… Он, гетман, все время должен был что‑то говорить этим упрямейшим людям, находить разные щели, лазейки – это при его‑то преклонных летах! – и без конца привирать. Шведам, не привыкшим делать секретов из своих намерений, это может показаться пустяком, потому что они привыкли к рабской покорности бюргеров и безропотной исполнительности купцов. А вот Станиславу Лещинскому – этому‑то, конечно, виднее, в каком окружении приходится здесь, на Украине, вертеться. Недаром он как чумы ведь боится казаков!

Да, обман продолжался долго, очень долго. Ненависть – это долготерпение…

И вот теперь – р–раз! – словно отдернулся занавес. Все испортил этот сумасбродный мальчишка король Карл! Все, все!.. Рушились планы, надежды!..

Теперь жди и трясись. Вместо Лещинского вот–вот припожалует в гости Данилыч.

«Как быть?»

И Мазепа решил: при первом же известии о прибытии Меншикова немедля скакать на соединение с Карлом. «Иначе… страшный, позорный конец!..»

Петр звал к себе в Глухов Мазепу – переговорить о мерах к обороне. Подозревая, уж не открыты ли его сношения с шведами и поляками, Мазепа не решался ехать к царю, боялся: а ну как это приготовленная для него западня? Сказался тяжко больным.

И вдруг узнает: к нему жалует Меншиков!

Панический страх обуял предателя гетмана: он «порвался, как вихр», приказал ударить в литавры, немедленно седлать коней.

Наспех собравшись, понесся с отрядом сердюков на соединение с Карлом.

Велико же было удивление Меншикова, когда он, подъехав к резиденции гетмана – Батурину, нашел ворота замка запертыми, заваленными землей, а о самом Мазепе, которого считал больным и при смерти, услышал, что он ускакал с казаками к Десне и переправился через нее.

– М–м-да–а! – мычал Меншиков, со значительным видом покачивая головой, разглядывая издали крепость.

На стенах замка прохаживались вооруженные казаки, все пушки были наведены, возле них, как по боевой тревоге, стояла прислуга.

Лицо Александра Даниловича потемнело. Он провел рукой по лбу и медленно, будто скованный царившим кругом выжидательным молчанием, обернулся к стоявшему рядом Дмитрию Михайловичу Голицыну, киевскому губернатору.

– Как смекаешь насчет этого дела?

Голицын, как бы в нерешительности озираясь и ничего не понимая, только руками развел:

– Вот уж пути‑то Господни неисповедимы, Александр Данилович! Ей–ей, сие для меня как гром среди ясного неба!

– Да и для государя тоже, поди, – раздельно вымолвил Меншиков.

Подозвал полковника Анненкова, – его полк был размещен в батуринском подворье и считался состоящим в охране гетманской резиденции.

– Скачи! – махнул рукой Александр Данилович в сторону замка. – Узнай, что стряслось. Как сами они объяснят?

И Анненков поскакал.

– Что сие означает? – кричал он, подскакав почти вплотную к стенам замка. – Чего ради так укрепились да заперлись, как против врагов? Почему не отворяете ворот, не впускаете, в город?

Со стен отвечали:

– Гетман не приказал никого впускать из российских людей.

– А где же сам гетман?! – выкрикивал Анненков, тотчас поняв, что в этом деле нечисто все до конца.

– Уехал в Короп, – отвечали со стен. – Оттуда он отправится к царскому войску. Жаловаться!.. От москалей разорение украинским людям! Немало городов и сел от них пропали вконец!..

Эти выкрики окончательно утвердили Анненкова в его предположении.

– Теперь, друг великий, – говорил Меншиков, выслушав доклад Анненкова и обращаясь к Голицыну, – ясно как день, что Мазепа к шведам отъехал… И как это получилось, что мы проморгали?

– Да ведь как, – подняв брови, пожимал плечами Голицын. – Сам знаешь, Александр Данилович, как в него верили все.

– Н–да–а… Это верно.

Петр в это время с главными силами армии сторожил движение неприятеля в местечке Погребках, на Десне.

«За истинно мы признаем, что, конечно, он изменил и поехал до короля шведского, – донес ему Меншиков о бегстве Мазепы, – и так о нем иначе рассуждать не извольте».

Несказанно поразила эта новость Петра. «Мы получили письмо ваше, – ответил он Меншикову, – о нечаянном никогда злом случае измены гетманской с великим удивлением».

Но удивление удивлением, а дело делом, и Петр, столкнувшись с новой противостоящей ему темной силой, развивает исключительную энергию, дабы «тому злу забежать» – не допустить «казачеству переправляться через реку Десну по прелести гетманской», отвратить от гетмана украинский народ. Он немедля извещает Украину и всю Россию об измене Мазепы, приглашает старшину и представителей рядовых казаков, крестьян поспешить в Глухов для избрания нового гетмана; обещает прощение тем из ушедших к шведам казаков, которые добровольно возвратятся; подтверждает все старинные вольности Украины; представляет Мазепу заклятым врагом Отечества и народа: чучело Мазепы вздергивается палачом на виселицу, духовенство предает изменника церковному проклятию.

На военном совете в Погребках, 30 октября, было решено: Батурин взять и, в случае злого сопротивления, истребить этот главный притон изменников, чтобы «и прах сего гнезда предателей был развеян ветрами».

Взять Батурин было поручено Меншикову.

Ранее Меншикова прибыл к Батурину Дмитрий Михайлович Голицын. По приезде он отправил в замок царский указ, предписывающий немедленно сдать город.

Запершиеся в замке старшины ответили:

«Без нового гетмана мы не пустим в замок московских людей, а гетмана выбрать надлежит общими вольными голосами; теперь же, когда швед стоит в нашей земле, невозможно выбрать нового гетмана».

«Спешите с войском своим к Батурину, дабы не попался он в московские руки», – взывал Мазепа к Ивану Скоропадскому, полковнику стародубскому, надеясь поднять его против Петра. Скоропадский, однако, и не думал спешить к Батурину; к Батурину спешил Меншиков; к Батурину спешил и Мазепа вместе с армией Карла.

Кто раньше – Меншиков ли сломит сопротивление предателей, засевших в Батурине, или Мазепа при помощи шведов вызволит своих приспешников, предателей родины?..

Это волновало Петра. И как волновало!..

«Сего моменту, – пишет он Меншикову 31 октября, – получил я ведомость, что неприятель встал у реки Десны на батуринском тракте, и для того изволь не мешкать».

На другой день он шлет новое письмо:

«Когда сие письмо получишь, тогда тотчас, оставя караулы довольные, поди к тому месту, где ныне неприятель мост делает».

В тот же день тревожное письмо из Субачева:

«Объявляем вам, что нерадением генерал–майора Гордона шведы перешли сюды, и того ради извольте быть опасны, понеже мы будем отступать к Глухову; того ради ежели сей ночи к утру или поутру совершить возможно взятие Батурина, с помощью Божией оканчивайте; ежели же невозможно, то лучше покинуть, ибо неприятель перебирается в четырех милях от Батурина».

Минул день, и Петр снова предупреждает Меншикова:

«Паки подтверждаю, что шведы перешли на сю сторону реки, и хотя наши крепко держали и трижды их сбивали, однако за неудобностью места сдержать не могли… Того для извольте быть опасны».

Вслед за тем другое письмо:

«Сей день и будущая ночь вам еще возможно трудиться там, а далее завтрашнего утра вам оставаться опасно».

Эту обстановку и учитывали, видимо, осажденные, когда затягивали переговоры о сдаче. Но Данилыч время не упустил. Кто‑кто, а он‑то недостатком оперативности не страдал… Прибыв под Батурин в полдень 31 октября, он тотчас отряжает в замок сотника Андрея Марковича, наказав ему: выведать, собирается ли казачья старшина сдаваться или будет в измене стоять до последнего.

– Время не ждет, – наставлял Александр Данилович сотника. – Ты узнай, если между ними, – помотал ладонью около носа, – разброд, шат какой есть, – говори. Нет – обратно сюда. Тогда будем крушить их воровское гнездо. На то напирай, что в песок изотрем, ежели не откроют ворота. Крови жалко, мол, православной, князь говорит. В этом, мол, дело, казаки… подумайте.

– Все понятно, – щелкнул каблуками Маркович.

– Тогда – с Богом. Скачи.

Марковича втащили по веревке на крепостную стену, и там сразу обступили его сивоусые батьки казаки. Толпа собралась большая, все галдели, размахивали руками, поносили Голицына, Меншикова, – знали откуда‑то, что и он прибыл под стены Батурина, ругали на чем свет стоит и своих казацких старшин, что не пошли за Мазепой, его, Марковича, тоже костерили нещадно, пиная в спину, в бока…

Расталкивая стариков, протискался к Марковичу и сам Чечел. Кирпично–красный цвет лица – первое, что бросалось в глаза, когда этот небольшого роста, плотный, рыжевато–русый полковник, самый что ни есть батуринский коновод, подскочил вплотную к Марковичу. Ухватив его за рукав, он сразу завопил, наливаясь густой сизой кровью:

– Кто тебя к нам прислал?! Меншиков?! Да кто он такой?! Он нас изменниками считает! Врагами церкви и Украины! Сам он сволота! Да! Сам он вор, проходимец! Он враг Украины, не мы!.. Или кто из старшины казацкой пироги продавал?! Или у кого из нас батька конюхом был?! Быдло! Ворюга!.. Сколько у него деньжищ‑то в его сундуках! Награбил!.. А у нас? И всех‑то денег похоронить не хватит! А почему? Кто он такой? – тряхнул Марковича за плечо. – Кто он такой, спрашиваю я тебя, чтобы нами помыкать, на колени ставить казацкое войско?!

Остальные горлопаны притихли. Молчал и Маркович, всматриваясь в стоявших поодаль с довольно безнадежным и унылым видом казаков.

– Пойдем, – прохрипел Чечел, сбычившись, схватил Марковича за руку, потащил.

В просторной горнице гетманских покоев, куда привел его Чечел, сидели – это Маркович тогда крепко запомнил: арматный есаул Кенигсен, правая рука Мазепы, служилый из немцев; Леон Герцик – бывший полтавский полковник; генеральный есаул Гамалея; реент – делопроизводитель – Мазепиной канцелярии; батуринский сотник и батуринский городничий. В их присутствии Чечел сразу сжался, притих. Маркович понял, что там, наверху, Чечел, этот верткий холуй, изображая возмущение и будто выходя из себя, нарочито орал, больше для показа казакам: де само слово «измена» вызывает в нем, человеке «простом, прямодушном, что называется душа нараспашку», приступы бешенства, – представлялся, рыжая псина, а тут, видать, горлом‑то брать не приходится, тут своя шайка, знают друг друга насквозь.

– Зачем припожаловал, говори, – процедил Кенигсен, дергая тонкой, длинной шеей с большим кадыком.

– Гетман ваш изменил, – начал Маркович, – отошел к неприятелю. Вы же верные подданные государя, а князь Меншиков его генерал, как же можно вам перед ним затворяться?

– Не смеем никого впускать без региментарского приказания, – отвечал немец, скаля длинные желтые зубы. – А что гетман изменил, отъехал на шведскую сторону, – глаза его обежали всех сидящих справа налево, – что он не с нами, тому мы не верим.

Он мог бы этого и не говорить. Со стороны было видно, что этот осторожный, но все же попавший таки в западню осмотрительный хищник из тех, кто привык спокойно и холодно обдумывать каждый свой шаг, взвешивать всякое слово, и его недальновидные, торопливые соумышленники явно лгут. Конечно же они изменили и теперь ведут счет времени с того дня и часа, когда гетман Мазепа перекинулся к шведам.

Напрасно Маркович уговаривал их не прикидываться незнайками, напрасно приводил доводы, что все до последнего царева солдата знают теперь об измене Мазепы, – Кенигсен стоял на своем:

– Не верим – и кончено! Без приказа гетмана ворот не откроем. Так и передай вашему этому, – прикрыл белесой ресницей выпуклый глаз, – как его… Меншикову. А полезете к нам – сами все ляжем костьми, но и вам, други, мало не будет.

Остальные молчали: видно, между ними уже крепко было все договорено.

– Стало быть, поджидаете шведов? – заметил с усмешкой Маркович. – Время выгадываете? Ну что ж… Так и доложим, что иные из вас еще лишее вредны, чем другие.

Чечела как кто шилом кольнул.

– Доложишь! – Вскочил и, сделав к Марковичу шаг, быстро сунулся к сабле.

Но еще быстрее Кенигсен рыкнул:

– Сиди! – приковал Чечела к месту.

И уже спокойно добавил:

– Рубить будем после.

– Стало быть, прощения просим, – поднялся Маркович.

Не удостаивая его ответом, Кенигсен обернулся к генеральному есаулу Гамалее, указал на дверь:

– Проводи.

Это было утром, а к полудню Меншиков приказал наводить мосты, чтобы ночью переправить войска через Сейм.

Ночью прибыли батуринские депутаты. Нового они ничего не сказали, по–прежнему твердили, что Мазепа вряд ли отъехал к шведскому королю, ну, а если изменил и в самом деле отъехал, говорили, тогда они остаются в прежней верности государю и царские войска в город впустят, только просили дать три дня сроку на размышления. Меншиков, конечно, понял, что все это изговорено с «чрезвычайной политикой», чтобы выиграть время – авось‑де шведы успеют за эти три дня прибыть на подмогу.

«Довольно с вас намыслиться до утра, – решил он. – Хватит! Небось и без того все уж размыслили».

А утром, вместо ответа, батуринцы принялись палить из всех пушек.

Тогда была предпринята последняя попытка со стороны Меншикова предотвратить братоубийственное сражение: он еще раз послал к мятежникам своего представителя с увещательным письмом.

Батуринцы собрали раду. Казаки стояли понурясь. Молчали. Старшины вознамеривались было огласить письмо Меншикова, но коноводы подняли такой крик…

– Некогда нам читать отповеди москалей! Сами не с хвоста хомуты надеваем! К бесу ихнюю грамоту!

Княжеского посланца чуть не растерзали седоусые батьки казаки, стоявшие в передних рядах, уже и посыпались было на него крепкие удары, но… одумались‑таки батьки – тумаков посланцу они надавали, но отпустили его, дав ответ на словах:

«Все помрем, а царевых солдат в замок не пустим».

Но в ночь на 2 ноября нежданно–негаданно дело обернулось совсем по–иному.

К Александру Даниловичу явился из Батурина старшина Прилуцкого полка Иван Нос. Немедленно он был принят Меншиковым.

Мялся Нос, крутил черный ус, теребил красный шлык на своей мерлушковой шапке.

– Кури! – пододвинул к нему Меншиков табакерку. – Небось прокурились?

– Вконец! – согласился Нос и торопливо принялся набивать свою добрую люльку; набив, вытянул из кармана кресало и трут, высек огня, прикурил.

– Раздышался?

Нос утвердительно мотнул головой.

– Тогда говори, время не ждет!

– Доклад мой, ваша ясновельможность, будет короткий, – начал Нос глухо, не переставая свирепо затягиваться. Табак был сух, лихо дымился, и Нос плакал от крепкого кнастера – из глаз его, из красных век, текли слезы. – Знаю я потайную калитку в стене…

Меншиков встал.

– В батуринской стене, стало быть… Через нее к вам сюда и пришел… Проверил… – Вытянув шею, тоже поднялся, приблизился к князю; сизый дым следовал за усами; Нос мотал головой. – Калитку, ваша ясновельможность, – зашептал, оглядываясь на двери, – я оставил открытой… Так ежели через нее ночью, да потише, гуськом… можно ваших солдат в замок провести… Сколько надо…

Блестя глазами, Меншиков потирал ладони.

– Ох, молодец!.. Ка–ак это кстати! – Шагнул к старшине, положил ему руки на плечи. – За это, доложу государю, тебя, дорогой, не забудет!.. А калитка с какой стороны?..

В ту же ночь, под утро, через указанную Носом потайную калитку были пропущены лучшие, отборные русские части. А с другой стороны крепости начат был приступ. По двое, в затылок друг другу, солдаты непрерывным потоком вливались через калитку внутрь крепости. В предутренней мгле слышались надрывные выкрики, откуда‑то сверху, из каких‑то укрытий, велся беспорядочный ружейный огонь, звякало, скрежетало железо… В закипающей сече не угадывалось пока, «кто кого»…

Но вот, слабо вначале, прозвучало «ура», затем, нарастая, все нарастая и все отдаляясь от стен, волнами покатилось внутрь крепости это бодрое солдатское «а–а-а–а!», говорящее – «наша берет»…

Два часа кипел бой. Упорно, с яростью и отчаянием обреченных людей, сопротивлялись мазепинцы. Но ни яростное сопротивление, ни ловкость отдельных рубак – ничто не помогло приспешникам гетмана. Город был взят на «ура», гарнизон истреблен. Исключение было допущено в отношении полоненной старшины – их пощадили… для казни.

Иначе и быть не могло! Измена, этот древнейший и тягчайший вид преступления, каралась смертью всеми народами во все времена.

«Доношу вашей милости, – писал Меншиков Петру после боя, – что мы о шести часах пополуночи здешнюю фортецию с двух сторон штурмовали и по двух часов бою взяли».

Петр отвечал:

«Сего моменту получил я ваше радостное писание, за которое вам зело благодарен. Что же о городе, то полагаю на вашу волю: ежели возможно от шведов в нем сидеть, то извольте поправить и посадить в гарнизон драгун в прибавку к стрельцам, а буде же оной не крепок, то артиллерию вывесть, а строение сжечь».

Меншиков принял решение: остатки города сжечь. И Батурин был уничтожен.

Руководители мятежа были пойманы: Кенигсен, тяжело раненный, думал скрыться, но был схвачен; Чечел успел бежать, но в одном из ближайших селений его опознали казаки и выдали Меншикову.

Взятие и истребление Батурина было страшным ударом для изменника гетмана.

«Злые и несчастливые наши початки, – сокрушался Мазепа. – Теперь, в нынешнем несчастном состоянии, все дела иначе пойдут, и Украина, Батурином устрашенная, бояться будет заодно с нами стоять».

Поколеблены были надежды, что он сумеет повести за собой даже казачью старшину. Сопротивление Батурина, глупость этой операции и невозможность ее оправдания были слишком очевидны. Была допущена большая ошибка, в этом нужно было признаться. Что же нужно теперь вот, немедленно предпринять, чтобы эта ошибка не стала трагической?

Заметался предатель.

Меншиков повез с собой в Глухов часть артиллерии, знаки гетманского достоинства и пленных старшин.

Кенигсен не был довезен до Глухова – умер дорогой, в Конотопе, где над его трупом была совершена казнь колесованием, ожидавшая его живым в Глухове.

7 ноября Петр поздравил своих приближенных:

«Объявляем вам, что после переметчика вора Мазепы вчерашнего дня учинил здешний народ елекцию нового гетмана, где все, как одними устами, выбрали Скоропадского, полковника стародубского. И так проклятый Мазепа, кроме себя, худа никому не принес, ибо народ и имени его слышать не хочет, и сим изрядным делом вас поздравляю» [21]21
  Ивану Носу, получившему прилуцкое полковничество, дана была похвальная грамота за содействие при взятии Батурина.


[Закрыть].

Плохо знал ясновельможный пан гетман украинский народ! Окруженный старшиной, часть которой действительно разделяла его взгляды и мнения, он не знал, да и не хотел знать, так ли думает вся Украина. Бессмысленным стадом считал он народ; полагал, что его можно гнать куда хочешь.

И в давние времена на богатейшую Украину зарились лихие враги. Людям приходилось с ружьями за плесами добывать себе хлеб из плодороднейшей украинской земли. Жестокие разорения, результат злых набегов кочевников либо польских князей, повторялись из года в год, из поколения в поколение. Не безропотно переносили казаки такое горе–злосчастье. Око за око, зуб за зуб, смерть за смерть – таков был закон. И свободолюбивые украинцы подчинялись ему. Хаживали и они в набеги на недругов – сжигали дотла гнезда кочевников, замки ясновельможных панов, угоняли обратно к себе косяки лошадей, гурты скота, отары овец.

И ни султан, ни хан, ни король не в силах были тогда поколебать устои этого закона кровавой злой мести, освященной веками. Казачьи пистоли и ружья били без промаха, сабли рубили нещадно…

Но то были давние времена…

Теперь на Украине крестьяне не пахали с ружьями за плечами, не сбирались «братчики» по зову своих атаманов в гости к хану и королю «менять свитки на золотые кафтаны». На смену батькам атаманам уже давненько пришла жадная до наживы казачья старшина, которой, видно, от самого главного черта талант дан, как из крестьянина пот выжимать.

Но и теперь, во время нашествия злых врагов, вроде шведов… И теперь таким пришельцам лучше не показывать носа в селениях Украины. Пришел швед с войной. И отзвуки стародавних времен словно эхом теперь отдались во всех уголках Украины. Непреклонное свободолюбие предков, переданное потомкам, стало бурно пробиваться наружу. Да иначе и быть не могло!

Шайки иноземных насильников уже грабили и терзали народ. Уже не редкость было в занятых шведами деревнях найти какого‑нибудь неуступчивого, смелого дядьку, висящего на воротах…

В такие тяжелые времена–лихолетья непреклонность, все нарастая, скрепляется кровью, пролитой за родную отчизну.

И потекли тогда со всех сторон Украины челобитные о преданности Москве: из Прилук, Лубен, Лохвицы, Новгород–Северска, из сотен полков Прилуцкого (Варвинской, Сребневской, Иченской), Лубенского и Миргородского, – откуда полковники ушли за Мазепой – все в одном духе с клятвенными обещаниями «за милого малороссийского края нашего отчизну без жадной нашей здрады и змены, един над другом даже и до смерти противо неприятелей наших к у отпору от рода в роды присно готовыми обедуем бути, на чом и крестное целование пред маестатом Божиим в храме его выконавши».

Украина прокляла Мазепу, предала анафеме. Его именем начали пугать детей, оно стало таким же ненавистным для народа, как имя Иуды.

Петр, при его централистских устремлениях, скрепя сердце согласился на избрание нового гетмана. Слишком серьезно было внешнее положение государства и слишком напряженно было внутреннее положение на Украине, чтобы теперь вот покушаться на ее политические права. Думалось: «Казачья старшина! Кого ни спроси, все за правую веру, за государя да за отечество. Только оно не мешало одним готовить измену, а другим спокойно на это взирать. Ох старшина, старшина! Ведь видно, чего тебе надо‑то. Видно! Умники!.. У каждого четыре полы, – стало быть, восемь карманов… А главное: шаткость ихняя – плохо, но и самоправие ихнее – хорошего мало. Вот то‑то и есть».

Да, нужно было привлечь на свою сторону эту старшину – подкормить ее достаточным образом для того, чтобы она не сочла себя угнетенной, но и недостаточно для того, чтобы она возомнила себя самостийной. Как это бывает перед иными сражениями, когда одна из сторон, пытаясь избежать поражения, не ищет в то же время победы. И Петр указал передать казачьей старшине часть «изменничьих маетностей» – земельных владений Мазепы и его соумышленников. Но львиную долю этих владений он решил раздать своим приближенным – Меншикову, Толстому, Головкину, Долгорукому, что должно было, по его убеждению, – существенно укрепить русское дворянское землевладение на Украине, а следовательно, и связи Украины с Москвой.

Для контроля за деятельностью вновь избранного гетмана решено было назначить особого резидента [22]22
  На этот пост был назначен стольник А. П. Измайлов, замененный впоследствии Виниусом и Протасьевым.


[Закрыть].

В эту зиму во всей Европе стояли сильные морозы. В Швеции снежные сугробы завалили деревья до самых вершин; все Балтийское море покрылось льдом; в озерах вода замерзла до самого дна. В Средней Европе погибли почти все плодовые деревья; даже в Италии и Испании замерзли озера и реки.

В открытых украинских равнинах морозы были тем нестерпимее, что там свирепствовали непрестанные вьюги. Такой суровой зимы не помнили самые древние старожилы. На гумнах, а случалось – и прямо на дорогах находили окоченевших зайцев; птицы падали на лету; прекращались сообщения между жилыми местностями, не было ни пути, ни проезда. В эту зиму погибло от холода до четырех тысяч шведов. Конные окоченевали, сидя верхом на лошадях; пехотинцы замерзали у деревьев, повозок, изгородей, на которые облокачивались в последние минуты борьбы со смертью. Сам король сильно приморозил себе нос. Многие пытались согреваться водкой, которой было большое изобилие на Украине, но водка не помогала, – пьяные, они погибали быстрее. Город Гадяч превратился в громадный лазарет, туда свозили всех обмороженных; из домов слышались раздирающие крики, во дворах валялись отрубленные руки, ноги…

Предполагая спокойно ожидать подхода войск Станислава Лещинского, Карл к марту 1709 года сосредоточил свои войска фронтом на восток, к реке Ворскле, имея в тылу реку Псел с опорными пунктами – Лютенькой, Опошней, Сенжарами, Решетиловкой.

Русская армия расположилась на левом берегу реки Ворсклы, имея в тылу опорные пункты – Богодухов, Краснокутск, Полтаву. Главные силы, под командованием Меншикова, находились в Богодухове. Значительная часть русской конницы была сосредоточена у реки Ворсклы. Западнее, почти в тылу шведской армии, между реками Сулой и Пслом, встали части фельдмаршала Шереметева и новоизбранного гетмана Скоропадского. Постоянными набегами русские подвижные части тревожили шведов и с флангов и с тыла. Все ближайшие к расположению шведов города и селения были плотно заняты русскими гарнизонами.