Текст книги "Прежде чем я влюблюсь (СИ)"

Автор книги: wealydrop

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Не имеет никакого смысла. Она не видела смысла выныривать из одного и нырять в другое, разве что при выходе из этого круга есть шанс найти способ избавиться от странного наваждения, которое было слишком высокой ценой для разрыва этого дня.

До настоящего момента она не верила в то, что можно испытывать какие-то трепетные эмоции к человеку по чужой воле. Это было смешно даже вчера, но к ночи стало не до смеха. Она была права, что чужая воля не имеет веса в этом вопросе, ведь невозможно влюбиться в кого-то по чужому желанию, разве что это будет амортенция, которая привлекает одного человека к другому и то на момент её действия. Отравленный волшебник испытывает невероятную одержимость, видя в объекте своего пристрастия центр всей вселенной. Он становится зависимым и ведёт себя как умалишённый. Гермиона же не вела себя так. С ней было всё иначе. Она прекрасно осознала, что невольно притянулась к волшебнику, который не являлся для неё центром вселенной. Она боялась его и ужасалась его поступкам, однако это не давало повода не видеть в нём то, что может привлечь её внимание и очаровать. Это было по её собственной воле, но когда это произошло? Когда она почувствовала к Тому что-то помимо злости и раздражения?

Гермиона прокручивала в своей голове каждый день, каждую встречу, каждый разговор, и не понимала, в какой момент чувства предали её. Настоящую тяжесть одного и того же дня она ощутила, когда Том вмешался в её жизнь, убив троих однокурсников на её глазах. Он говорил, что сделал это нарочно, объясняя тем, что Гермиона должна избавиться от своего радужного мира, в котором всё стремилось к её идеалам, доверию, напускной самоуверенности. Но только ли поэтому? Разве это не был первый толчок к тому, что она должна разглядеть в нём нечто большее, чем видела до тех пор? Это был первый шаг в трясину. Эти нити, которые вечно преследовали и душили её от мысли о совершённом деянии, постоянно мелькали перед глазами, становясь каким-то обозначением, что именно тогда она подсознательно сама начала связывать себя и Тома, который с удовольствием дал ей в руки конец одной нити, начиная эту игру. Эта игра стремительно уносила её в вихрь испытаний, в ходе которых приходилось мгновенно принимать решения, и её выбор привёл к этому дню, к этому моменту, где она стоит возле окна в новом для всех, но в таком же постоянном дне для Гермионы. Вчера Том привёл её к месту, где несколько дней назад были спрятаны тела слизеринцев, и сказал, что это то самое место, которое связало их друг с другом теми нитями, которые начали вязать всю её судьбу дальше, и он оказался прав. Эта была точка отсчёта. Это была точка, откуда Том перестал наблюдать за ней и вошёл в эту игру, чтобы, наконец, ознакомить Гермиону с правилами своего мира, выход из которого знал только он.

Достаточно ли хорошо он изучил Гермиону, чтобы контролировать свою игру дальше? Достаточно ли времени он наблюдал за ней?

Оказалось, что достаточно. Он точно знал, что её привлекают знания, которыми он обладал. Он точно знал, что её восторгают сила и бесстрашие, которые заставляли Гермиону бояться, но невольно восхищаться им. Он точно знал, что ей требуется любое плечо, которое сможет хоть как-то удерживать на тонком льду, по которому она каждый день шла, боясь провалиться под воду. Он точно знал, что она разочаровалась в своих друзьях и скребла душу одиночеством и неизвестностью. Не говорит ли это о том, что Том был невероятно наблюдательным и чутким?

Он оказался рядом в те моменты жизни, когда Гермиона сама уже не могла справиться ни с обстоятельствами, ни с собой. Терзания от преступления давили на неё, заставляя с безумием в глазах искать выход из ситуации, забыв о том, что день повторяется, и тот, кто убит сегодня, обязательно очнётся завтра. Но Гермиона не могла успокоить себя, не могла поверить в то, что и так видела каждый новый день. В тот вечер она почему-то не верила, что её день завтра повторится.

В свою очередь Том стал ей единственным утешителем в этом ужасном дне и стал тем, кто не только дал ей сил, а нечто большее – магию. Это восхитительное и в то же время давящее чувство, от которого впервые захотелось упасть вниз и позволить всему этому теплу расплавить себя. Она чувствовала, как Том даёт ей уверенность, даёт ей чувство настоящей защищённости, и если бы не он, то до какого безумия она смогла бы себя довести, потроша сердце страхом и ужасом?

Это был следующий шаг к тому, чтобы увидеть Тома не только жестоким тираном, который мучил её, но и настоящим утешителем и источником сил и уверенности. Отсюда и начали борьбу два её существа, одно из которых по-прежнему опасалось и било тревогу, отчётливо помня все пытки, а другое пыталось проникнуться и довериться, убеждая, что этот странный волшебник – не враг, и сделал не меньше для неё хорошего. По какой-то причине его заботила её жизнь, и теперь Гермиона знала эту причину и, не смотря на её серьёзность, тем не менее, она была благодарна, что хоть что-то заставило его вмешаться в ситуацию и помочь. Только цена за эту помощь оказалась высокой – это привело её к такому открытию, как магия, от которой она не могла избавиться, начиная постоянно думать о ней, осадком испытывая её непоколебимость на задворках сознания.

Воспоминания о тех чувствах потихоньку прокрадывались в сердце, в душу, заставляя помнить, что в мире такое есть, но ещё не понимать, что есть это только у Тома. Не подозревая разумом о своём влечении, она глупо поддавалась своим чувствам, которые вели её искать испытанное ранее неистовое тепло, что по её мнению должно быть у каждого человека. И эта неосознанная жажда тепла привела её к Маклаггену, в котором она по своей же вине обманулась. Он был тёплым как друг, с ним было приятно говорить и слушать его, но кто знал, что его чувства были сравнимы с животным интересом к ней? Конечно, Гермиона взрослеет, ей семнадцать лет, она только-только подступает к краю осознанной взрослой жизни, а вместе с ней становится прекрасной, утончённой и привлекательной, сбрасывая очертания детской невинности с лица. Но ей – девушке, не познавшей, что чувства у человека бывают не только возвышенными, но и приземлёнными, было ужасно тяжело осознавать, что она оказалась жертвой животных желаний. С её разбитыми Томом идеалами такая осознанность ещё больше стала загонять в угол проблем, с которыми она в одиночку точно была не готова справиться. И она, не раздумывая, бросилась к магии, которая должна была дать уверенность и невероятной силы защиту, которая была так необходима ей. Она позволила Тому подойти к себе, в котором было то, что ей стало важным. Она видела в нём оплот волшебства, всей душой проникаясь к нему и различая красоту не только в чужих чувствах, но и в самом человеке, который давал ей эти чувства. И на следующий день она уже осознанно бежала к Тому, чтобы разглядеть в его глазах настоящую бездну прекрасного и восторженного, дать себя растерзать теплом и мягкостью, не подозревая, что у Тома есть намного больше и что он готов без остатка поделиться этим с ней.

И до глубокой ночи не только магия, но и сам Том не выпускал её из своего плена, проникаясь к ней не только теплом, но и самой настоящей страстью. Он обнимал её легко и, может быть, даже иногда отстранённо, не выпускал из рук и мягко прижимал к себе, давая лишь необходимое количество энергии на то, чтобы ею овладела безмятежность. И кругом стояла тишина, а с неба всё так же сыпал снег, оседая на волосах и одежде и успокаивая своей заворожённостью. Эта ночь в чужих объятиях давалась Гермионе на то, чтобы она смогла принять маленькую часть тепла, которой вскружил ей голову Том. Он заставил её принять часть отдаваемых им чувств и заставил признаться себе в том, что не он принудил её к тому, чтобы она смогла испытать к нему странную привязанность, а она сама привязалась к нему одной единственной нитью, присутствие которой раскрыло ей глаза на происходящее. И стоило ли радоваться тому, что Том отвечал взаимностью на её привязанность? Гермиона не знала, но знала точно, что это было его условием, а значит целью или средством для достижения какой-то более высшей цели.

Это ужасно пугало и приводило в оцепенение, ведь Гермиона быстро догадалась, что Том непростой человек и готов идти даже по головам для достижения своих целей. Были ли его чувства наигранными и средством для достижения влюблённости Гермионы или они были настоящими?

Это терзало и медленно убивало. Если Гермиона пыталась свыкнуться с мыслью, что Том ей оказался совсем небезразличен несмотря на то, каким пугающим и опасным он был человеком, то она не могла совсем свыкнуться с мыслью, что может оказаться куклой в чужих руках, которая будет управляема прихотями самого кукловода. Но это не мешало признать, что снова Том был прав, что её согласие влюбиться в него, было вопросом времени, потому что несколько дней назад Гермиона сама запустила этот механизм, различая в его выразительных антрацитовых глазах красоту его магии и невольно подмечая, как же шла ему даже насмешливая улыбка на слегка заострённом лице с впалыми скулами, придающими ему аристократичности и величественности. Не только его магия была прекрасной в этом мире, но сам он обладал не меньшей притягательностью, которая могла вызвать пристрастие к постоянному наблюдению за тем, как меняется его взгляд и мимика лица. И больно закусив губу, Гермиона с тяжёлым сердцем признавалась себе, что не может устоять перед таким красивым, очаровательным, загадочным и таинственным человеком, от которого веяло чем-то мистическим, что не лишено опасности и угрозы. Она хотела бороться с этим, но не знала каким образом. Привязываться к Тому было слишком неразумно, но, продолжая дальше сжимать подоконник до боли в пальцах, она не могла ничего сделать с иголками, воткнутыми, кажется, уже в каждую клеточку её тела, заставляя мучиться от сладких и болезненных ощущений. Она готова была застонать от безысходности, пытаясь каждый раз отогнать от себя красивый образ, накрывающий её своей величественной тенью. И даже когда Гермиона прошла в ванную комнату, предусмотрительно обходя стороной стеклянный шарик, наполненный таким же тёмным антрацитовым туманом, как и глаза Тома, в отражении зеркала её преследовал блеск, пугающий своей таинственностью и угрозой. Гермионе уже хотелось истерично смеяться от чувств, что вызывал в ней Том. Это было нелепо, глупо и наивно, но это оказалось самой чистой правдой. Неизвестный человек, который назвал себя Томом, за две недели свёл её с ума. И это было страшно.

Гермиона заставляла себя вернуться к мыслям о секретах, которые хранил Том. Стоило ли выискивать что-то дальше или нужно было довериться его словам, что с выполнением его условий, количество этих безумных дней будет не больше, чем количество пальцев на руке? Даже если она решит что-то искать, то она не имела представления что и где искать. Она уже выяснила, какая диадема попалась ей в руки, выяснила, что она найдена Томом и принадлежит теперь ему, и выяснила, что на неё наложено какое-то заклинание тёмной магии, которая и заставила её проживать один и тот же день постоянное количество раз, проводя эти бесконечные часы в муках и страданиях. Единственное, что она могла сделать – это искать само заклинание. Но как его найти, если в мире сотни заклинаний, и у неё нет доступа к книгам с тёмной магией, потому что весь библиотечный материал был школьного уровня, а значит не такого опасного? Разве что в кабинете директора можно было различить определённое количество книг, очевидно изъятых из запретной секции библиотеки.

Вытирая лицо полотенцем, Гермиона снова посмотрела на себя в зеркало и неожиданно вспомнила, что вчера ей в руки попалась книга «Тайны наитемнейшего искусства», в которой говорилось о таком понятии, как крестраж, информация о котором нужна была её другу – Гарри. И она решила, что сначала поможет Гарри с его проблемой о крестражах, которые каким-то образом касались личности лорда Волан-де-Морта, ведь о нём Дамблдор постоянно твердил на дополнительных уроках другу, а заодно будет по совместительству изучать запрещённую литературу, хранящуюся в кабинете директора.

«Тайны наитемнейшего искусства» – эта книга вскоре оказалась у неё в руках с помощью манящих чар, которые притянули её из кабинета профессора в открытое окно прямо в руки. Садясь на кровать и ощупывая переплёт из кожи, Гермиона открыла книгу и пробежалась по главам, которые вчера пыталась увлечённо прочитать и понять. Она вспомнила, что крестражем называется магический предмет, созданный с помощью тёмной магии. Этот предмет заключал в себе кусочек души волшебника, что расщеплял свою душу пополам с желанием обрести бессмертие. Пока у волшебника был кусок души, вложенный в какой-то предмет, он становился неуязвимым, потому что его душа оставалась на земле, привязываясь к предмету, в который и была вложена эта сущность.

Дамблдор неспроста вёл разговоры с Гарри о лорде Волан-де-Морте. Гермиона сразу сообразила, что крестражи имеют прямое отношение к тёмному волшебнику, у которого, очевидно, и есть этот крестраж, о котором он и спрашивал в воспоминаниях профессора Слизнорта, когда был ещё студентом. Гермиона с удивлением осознала, что лорд Волан-де-Морт, должно быть, бессмертен, а значит, любая война с ним бессмысленна, пока не найдётся кусок этой души, чтобы его уничтожить. Значит, по этой причине он смог воскреснуть почти два года назад, когда в Хогвартсе проходил турнир трёх волшебников. В ночь, когда Гарри остался без родителей, лорд Волан-де-Морт не погиб, а лишь исчез как физическая оболочка, в то время как его душа выжидала новый сосуд жизни. Ей вспомнился молодой преподаватель по защите от тёмных искусств на первом курсе, который оказался одержимым своим новым господином, что пытался завладеть его телом и разумом и совсем вытеснить бедного профессора из физической оболочки тела. Тогда скитающаяся душа тёмного волшебника искала способ достать философский камень, значит, она просто так не может вернуться в этот мир.

Гермиона быстро стала листать книгу на главу, в которой говорилось, что необходимо для воскрешения. Отгоняя от себя очередные посторонние мысли, в которых по-прежнему фигурировал образ Тома, она углубилась в чтение, и спустя некоторое время осознала, что способов воскрешения всего лишь парочка. Одним из них воспользовался Волан-де-Морт, когда Гарри оказался вместе с ним на кладбище. Друг рассказывал ей, что творил в тот вечер слуга тёмного волшебника, нашёптывая последовательные действия ритуала для воскрешения, и в книге было описано всё точно то же самое. Второй способ, очевидно, относился к профессору Квиррелу, который пытался завладеть философским камнем. Конечно, в книге ничего про камень не было написано, но чётко значилось, что душа волшебника могла вселяться в любое живое существо, будь то животное или человек, а наличие живительного камня могло дать сил скитающейся душе и, наконец, дать завладеть самим живым существом: его телом и разумом без возможности возвращения души настоящего владельца в своё тело.

И был описан ещё один способ, который заключался в поглощении самых сильных и взрывных эмоций человека. Душа должна была заставлять контактирующего с ним человека совершать поступки, которые вызывают в нём огромное количество сильных ощущений. В пример, книга описывала массовые убийства людей, эмоции и чувства от которых были очень яркими и насыщенным, и человек, испытывающий их, подпитывает ими кусочек души для того, чтобы стать телесным. Соответственно, сама жертва, напитав душу, умирает, отдавая ей всю свою жизненную силу и энергию.

Прочитав этот способ, Гермиона вспомнила историю с дневником Тома Риддла. Джинни именно что и делала, как подпитывала дневник Риддла своими эмоциями, совершая странные поступки. Она передушила всех петухов, ходила совсем без чувств и эмоций, словно что-то высасывало их из неё. Выходит, дневник был крестражем, в котором душа хотела выбраться наружу и овладеть физической оболочкой. Значит, крестраж лорда Волан-де-Морта был уже уничтожен Гарри, а вторая часть души оставалась в самом тёмном волшебнике, который и воскрес с помощью этого. Выходит, Волан-де-Морт на данный момент остался без второго кусочка своей души?

Гермиона задумалась: мог ли ещё тёмный волшебник, потеряв свой крестраж, создать другой, ещё один?

Всё утро она листала книгу в поисках ответа на вопрос, но ничего найти не могла. В книге было досконально описано всё: как создать, как использовать, как воскреснуть, как уничтожить, как самому забрать свою душу из крестража, но нигде не было речи о том, что делить душу можно на количество частей больше двух. Наверное, нельзя, раз не указано. А может быть, никто просто не пробовал.

Гермиона снова подумала про Тома, который назойливо не отпускал её мысли, мелькая своим присутствием на фоне, пока та проводила мыслительный процесс о крестражах и Волан-де-Морте, пытаясь сделать свои умозаключения.

Она вспомнила, как недавно сравнивала призрак Риддла и Тома, который находился с ней в замкнутом дне. Что-то напоминало из того, с чем столкнулась Джинни, но разве Гермиона ходила без эмоций и чувств? Нет. Разве она давала Тому свои эмоции для его подпитки? Нет. Она не убивала, чтобы давать ему всплеск своих сил и чувств, да и когда изъявила на это желание – убить Кормака – он ей этого не дал сделать. Конечно, в ней обитало за последние дни очень много эмоций и самых разнообразных, но они оставались вроде как с ней, разве что Том умело успокаивал своей магией, своими чувствами, давя все ужасы глубоко внутри. И у Тома были чувства, как у любой человеческой души, и он, наоборот, делился ими с ней, а не пытался отобрать её. Единственное, что ему было нужно – это влюблённость – очень яркое чувство, и до страха в своём хрупком сердце она надеялась, что влюблённость ему нужна исключительно для взаимности. Может быть, Том проникся к ней чувствами, пока наблюдал за ней целую неделю? Если это так то, что ей может мешать просто перестать бороться с собой и, наконец, сдаться?

Нет, Том не может иметь какое-либо отношение к крестражу. Это не чей-то осколок души. Это просто волшебник, который наложил на магический артефакт какую-то магию, которая заключила его и её в одном дне. На диадему наложена магия, которая влияет на законы времени, а никак на бессмертие. И даже если бы это было так, то всё равно никакого повторяющегося дня не было бы у Гермионы – она бы, как Джинни, жила дальше изо дня в день и отдавала свои эмоции, не получая ничего взамен. И, в конце концов, её Том не был призраком.

Гермиона закрыла книгу и отложила её от себя, задумавшись над тем, что в случае Тома эта книга оказалась бесполезной. Она не имела никакой прямой связи к её ситуации и не отвечала на вопросы. Откуда у Тома столько сил и магии? Откуда в нём такие чувства? Какую тёмную магию он наложил на диадему? Где найти информацию об этом заклинании, вызвавшем повторяющийся день? И кто такой Том на самом деле?

Тем не менее, поиски можно было продолжить дальше, надеясь найти что-то в кабинете Дамблдора, а пока она хотя бы решила задачку Гарри, который и понятия не имел, что такое крестражи. Было не удивительным, что профессор Слизнорт побоялся давать настоящие воспоминания о разговоре с юным Волан-де-Мортом, ведь крестраж – магия очень тёмная, страшная и опасная, и теперь, зная о ней, стоило задуматься, как помочь Гарри выпытать правду, потому что Слизнорт ни за что не даст своих воспоминаний только из любви и интереса к Гарри. Если Дамблдор не смог выпытать у него правду, то её другу придётся проявить всю смекалку, чтобы вытянуть из Слизнорта необходимую информацию.

В спальне послышался шум, который заставил Гермиону обернуться и осмотреть всё вокруг. Оказывается, уже проснулась Лаванда, которая неторопливо вставала с кровати, чтобы пойти умыться. Она заметила на полу подарок Рона и, пробубнив что-то себе под нос, подняла его и положила на комод. Гермиона отвернулась от Лаванды – это был сигнал, что пора выходить из спальни и искать Тома, чтобы выведать у него, наконец, тайну этого дня. Может быть, снова наивно, но Гермиона надеялась сегодня узнать всю правду, ведь по существу условие было выполнено, так? Или если не так, то хотя бы часть какой-то правды. Вариться в котле неизвестности так долго было ужасно пытливо.

Гермиона оделась и вышла из спальни, чтобы спуститься в гостиную. Сердце бешено заколотилось от мысли, что в скором времени её ожидает встреча с Томом. Одно дело сидеть в своих стенах и поддаваться его образу или, наоборот, изгонять его из своей головы, а другое – знать, что увидишь его и ни о чём другом не сможешь объективно думать. Острые иголки в сердце неприятно зудели, а очередная волна боязни стала затапливать доверху, вызывая новое чувство – неловкость.

Гермиона увидела внизу Джинни, возле которой уже были Гарри и Рон. Они о чём-то разговаривали, и Гарри взял за плечо друга, проговаривая ему какие-то слова поддержки. Гермионе захотелось тут же отвлечь Гарри и рассказать о своей находке, но здравая мысль о том, что у друга игра в квиддич, остановила её, ведь иначе можно сбить весь настрой. Хотя какая разница, если Гермиона знает, что день повторится? Ей уже всё равно на победу Гриффиндора.

Пока она замешкалась на секунду, её заметила Джинни и махнула рукой. Гермиона натянуто улыбнулась и приблизилась к друзьям. Она внимательно оглядела всех и поздоровалась даже с Роном, ссора с которым стала настолько отдалённой и глупой, что та не видела больше никаких причин обижаться на него. Очевидно, друзья поняли, что у Гермионы хорошее настроение, заметив перемену в отношении с Роном, однако её выражение лица указывало им на то, что подруга растеряна и чем-то взволнована.

– Гарри вчера сказал, что ты…

Вот, чёрт! Опять Джинни начала напоминать ей о том, что день повторяется. Гермионе вспомнились приступы злости, которые сейчас где-то далеко в сознании стали мелькать, напоминая до всей кучи, что Джинни немного не тот человек, каким она представляла себе ранее. Они очень сильно различались, в самом злостном порыве Джинни могла высказать Гермионе правду о том, что думает о ней на самом деле. Собственно, Джинни это уже говорила однажды, потому Гермиона знает и различает в этом даже некоторую степень лицемерия. Настроение стремительно полетело вниз, вызывая давно забытое раздражение.

– Прошу тебя, Джинни, не начинай! – мгновенно перебила её Гермиона, слегка поморщившись.

– Всё в порядке, Гермиона? – поинтересовался Гарри, обеспокоенно взглянув на подругу.

– Ты даже недослушала, что я хотела сказать, – нахмурилась Джинни.

– О чём ты можешь говорить ещё, как не о квиддиче? – ответила Гермиона. – Я забыла вчера про твою тренировку и игру в том числе, да.

Затем она тут же повернулась к Гарри и взволнованно быстро проговорила:

– Гарри, нам нужно с тобой поговорить. Очень важный разговор.

В этот момент Джинни насупилась, а Рон с любопытством посмотрел на Гарри и Гермиону.

– Не понимаю, как ты вообще могла забыть? И я не только о квиддиче говорю с тобой, – произнесла Джинни.

Гермиона намеренно не обратила внимания на слова Джинни, борясь со своим приступом раздражения.

– Раз очень важно, то пойдём… – растеряно произнёс Гарри.

– Гермиона? – обратилась Джинни, требуя к себе внимания, но та проигнорировала, проходя между Роном и Джинни и направляясь к выходу.

– Ребята, вы идите, в раздевалке закончим разговор, – мягко произнёс Гарри и тут же направился за подругой.

Он нагнал её в проёме и торопливо последовал за ней по коридору.

– Что случилось? Вы с Джинни успели поссориться?

Гермиона огляделась по сторонам, внимательно выискивая взглядом хоть какое-то чужое присутствие, затем открыла первую попавшуюся аудиторию и подтолкнула Гарри зайти вовнутрь.

– Гермиона?

– Нет, Гарри, мы не ссорились с Джинни, – быстро заговорила она, запирая заклинаниями дверь и внимательно оглядывая помещение.

– А почему ты тогда с ней?..

– Гарри, забудь! – в нетерпении отозвалась та, проходя к парте и облокачиваясь на неё. – Слушай, я узнала, что такое крестражи!..

– Серьёзно? Как? – тут же изумился Гарри, затем быстро затряс головой со словами: – Подожди-подожди. Откуда ты знаешь, что вчера было на уроке у Дамблдора?

Гермиона закусила губу и тут же нашлась, что ответить:

– Вчера вечером мы разговаривали с Роном…

– Вы помирились?

– Что-то вроде этого, – кивнула Гермиона. – В общем, я узнала, что…

– Подожди, я вчера ночью Рону рассказывал про урок у директора… – стал приближаться к ней Поттер.

– Гарри! Не важно, откуда я узнала! Послушай меня! – не выдержала Гермиона, невольно обходя парту, видя, как приближается к ней друг. – Мне

нужно обсудить с тобой эту тему!

И она начала быстро рассказывать, что выяснила в книге о крестражах. Друг молча слушал её, и когда та закончила рассказ, внезапно выпалил:

– Дневник Тома Риддла – крестраж!

– Да, Гарри! Я тоже догадалась! – согласилась Гермиона. – Когда я читала про способ возвращения души с помощью поглощения эмоциональной составляющей жертвы, то сразу вспомнила про Джинни! Это и был второй кусочек души Волан-де-Морта! Но ты его уничтожил…

– И мог ли он создать ещё один крестраж?! – улавливая мысль подруги, закончил за неё Гарри.

– Именно! Теперь понятно, что Дамблдор учит тебя, как убить тёмного волшебника и, судя по всему, походу Дамблдор тоже решил, что у него ещё есть крестраж, но в книге нигде не описано, что можно создавать больше двух!

– То есть нельзя?

– То есть там не сказано об этом вообще! Книги были в библиотечной собственности, но в какой-то момент Дамблдор вытащил их оттуда…

– Но это явно было позднее обучения Риддла в школе!

– Вот именно! Из той книги, что я читала, он и выудил информацию, как создать крестраж и стать бессмертным.

– Но… Гермиона, зачем он пошёл к Слизнорту спрашивать о крестражах? Он же и так знал, что такое крестраж!

Та задумалась, пытаясь понять логику юного Волан-де-Морта.

– Не знаю, может быть, убедиться, что это… правда так можно? – предположила Гермиона

– Нет, в школьные годы Риддл всё время зарывался в учебники, как и ты, и он им верил. Вряд ли он создал ещё один крестраж, ведь тогда его могла ждать смерть, мало ли?

– Гарри, не сравнивай меня с Волан-де-Мортом, – нахмурилась Гермиона, задетая словами друга.

Вспомнилось, как Том обвинял её в том, что она безумно доверяет учебникам, не подозревая, что о многих существующих вещах в них может быть не написано и нужно проверять это на своём личном опыте. Это навело её на мысль.

– Может быть, он всё-таки решился проверить, и у него получилось? – предположила Гермиона и внезапно воскликнула: – А к Слизнорту пошёл узнавать не о крестражах, а об их количестве? Он же не спрашивал, что такое крестраж! Он спросил только о том, что знает о них Слизнорт!

– Ты думаешь, именно это решил скрыть Слизнорт? Может быть, он знал, что можно много сделать крестражей и сказал Риддлу, что так и есть?

– Тогда логично, почему он скрывает это воспоминание от Дамблдора и не хочет, чтобы он знал об этом. А сам Дамблдор хочет убедиться, что эта теория верна. Поэтому ему нужны настоящие воспоминания. Гарри, тебе нужно придумать, как их достать. Просто так Слизнорт их тебе не даст.

– Уже понял, – нахмурился Гарри и запрыгнул на парту, предаваясь своим размышлениям. – Но если Волан-де-Морт создал ещё крестраж то, что это может быть?

– По идее абсолютно любая вещь, – произнесла Гермиона. – Но вряд ли он запихал свою душу в какой-нибудь мусор.

– Я пытаюсь сообразить, зачем мне Дамблдор рассказывает о жизни Риддла. Если всё ведёт к крестражу, и что Дамблдор полагает, он не один, то у него явно есть какие-то предположения, что это может быть.

– Давай по порядку. Дамблдор показал тебе, как забирал его из приюта в школу, показал его нрав и характер, так?

– Да. Рассказал, что добился признания среди учеников, был лучшим на курсе, да и вообще, ты же помнишь, что он заработал даже свои личные кубки за всякие там выходки, а преподаватели в нём души не чаяли. Но причём тут убийство его родственников?

– При том, Гарри, что, чтобы создать крестраж, нужна жертва, – объяснила Гермиона.

– Хорошо, он создал дневник, убив отца, а что нам это даёт?

– Он не мог создать крестраж в виде дневника, потому что в самом дневнике он был заключён в свои шестнадцать лет!

– Значит, раньше кого-то убил?

– Плакса Миртл, – нашлась Гермиона, вспоминая, что это было на том же году обучения, когда Риддлу было шестнадцать.

– Хорошо, но Дамблдор мне не показывал ничего про дневник! Он мне показал только, как Риддл надул своего дядька Морфина, который по официальной версии убил семью Риддлов, хотя сделал это сам Волан-де-Морт! Он украл у него палочку, убил семью, подправил Морфину память и стащил кольцо…

– Гарри, кольцо!

– Что? – не понял друг.

– Ты говорил, что кольцо… То есть не ты… То есть… Короче, кольцо могло послужить ему другим крестражем!

– Думаешь? – тут же оживился Гарри. – Значит, Дамблдор тоже догадался и ищет его?

– Возможно.

– Но если он разделил душу на три части, то откуда нам знать, сколько он ещё мог сделать?

– Наверное, это и пытается выяснить Дамблдор? Может быть, он полагает, что Слизнорт знает что-то об этом?

– Вот чёрт! – выругался Гарри. – Неужели Слизнорт не понимает, что очень важно, чтобы он дал это воспоминание? Он же хочет, чтобы закончился гнёт Волан-де-Морта! Он же сам говорил, что прячется от него и его Пожирателей смерти, которые хотели его завербовать.

– Ну, вот, хотя бы одна попытка у нас есть, как узнать, что скрывает Слизнорт. Просто объяснишь ему, для чего тебе это нужно. Ради всего магического сообщества, чтобы победить тёмного волшебника. К тому же все и считают тебя избранным. Надави на это.

– Неплохая идея. Молодец, Гермиона! Кстати, где ты нашла про крестражи, если об этом нет ничего в библиотеке?

– Стащила из кабинета директора, – легко ответила Гермиона.

– Стащила? – удивился Гарри.

Но Гермиона не испытала смущения и даже не залилась краской.

– Что в этом такого? Да, стащила, – отрезала она, задумавшись над тем, что раньше это заставило бы её бороться с совестью.

– Послушай, Гарри, я хотела с тобой поговорить немного о другом, на самом деле, – медленно заговорила Гермиона.

Тот промычал в ответ, что готов слушать её.

– Помнишь историю с дневником? Скажи мне, ты же разговаривал с Риддлом? Он рассказывал тебе, как влиял на Джинни?

– Ну, да.

– Расскажи, как он овладел ею? В чём заключалась вся идея?