Текст книги "Прежде чем я влюблюсь (СИ)"

Автор книги: wealydrop

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

Он сломал её волшебную палочку! Он её сломал!

Не успела Гермиона поддаться бешенству от происходящего, как почувствовала, что Том схватил её за грудки, потянув наверх, затем резко швырнул вниз, и она ударилась головой о землю с глухим стоном, сорвавшимся с пересохших губ. Темнота в глазах прошла, но на смену пришло кое-что ужаснее удушения: невыносимая и жгучая боль во всём теле, словно тысячи осколков вонзились в каждую клеточку, заставляя закричать, застонать и заёрзать на грязной траве.

Что это было? Откуда такая адская боль во всем теле?

Болезненность всей сущности казалась нестерпимой. Острые ощущения, которые Гермионе пришлось пережить вчера, пока Том волок её по коридорам и лестницам с раненой ногой, были ничем по сравнению с тем, что происходило сейчас. Если тогда ей казалось, что ничего больнее этого быть не могло, то сейчас она отдалённо осознавала, что может.

Круциатус – жестокое заклинание, сводящее с ума всех волшебников, под действием которого хочется молить о смерти, лишь бы не испытывать все те муки, что обманчиво рисует разум. И сейчас разум сводил Гермиону с ума.

Как раз она вчера думала о том, что это худшее, что могло произойти с ней, и это происходило.

Внезапно боль исчезла, напоминая о себе лишь в душевных терзаниях, и Гермиона повернула голову в сторону, уткнувшись носом в воротник мантии. Запах бергамота ужалил в носу, вызывая противоречивые ощущения. Она любила этот восхитительный аромат, но теперь испытывала к нему ненависть – он был чужим и принадлежал человеку, которого всеми силами души она боялась и опасалась.

Чёрная тень склонилась над Гермионой, загораживая все оттенки светлого цвета, и запах детства усилился, вызывая тошноту, однако в нём она почувствовала новые нотки чего-то игривого, сладкого и оттого притягательного – то, что хотелось вдыхать постоянно.

– Теперь будешь слушать? – услышала Гермиона шёпот возле себя.

В горле пересохло, и ответить она не смогла, поэтому посмотрела в глаза Тому и покачала головой, пытаясь сдержать слёзы в глазах. Ещё утром она же решила, что лучше быть жертвой, чем игрушкой, и, видимо, сейчас пришло время проверить, как долго она готова оставаться именно в этой роли.

Гермиона увидела, как Том выпрямился над ней и сделал в её сторону короткий взмах палочкой. Она сжалась и тут же ощутила невыносимую боль, которая ломила кости и жалила нервные нити. Истошный крик вырвался из груди, превращаясь в протяжный и жалостный стон, и Гермиона взмолилась остановиться.

В одно мгновение всё прекратилось. Снова чёрная тень замелькала в заплаканных глазах и опустилась ниже, загораживая весь свет. Гермиона тяжело дышала, сдерживая в себе судорожные и тихие стоны. Её трясло, как от тока, бегающему по всему телу в попытке убить в ней живое. Опять сильный запах бергамота со смесью игривой нотки какого-то вещества коснулся лёгких, заставляя задыхаться от страха и беспомощности. Могла ли она когда-нибудь представить, что станет бояться запахов? Особенно любимых ароматов.

Гермиона собрала в себе все силы, чтобы предпринять попытку отползти от своего мучителя, но тот взял её за мантию возле шеи, не давая возможности даже пошевелиться.

– Ты передумала? – нарушил тишину тихий голос Тома.

Передумала ли она?

Гермиона жадно глотала слёзы, пытаясь дышать ртом, а не носом, чтобы окруживший аромат не давил на её и без того неуравновешенное психическое состояние.

Игрушка или жертва? Что лучше?

Гермиона ощутила, как же сильно она боялась внутренней боли. Это была не истерзанная рана, которая жалила и ныла, подводя к обречению и смирению. Мука, которую приходилось переживать сейчас, была в тысячи раз больнее и невыносимей, и с ней невозможно было смириться. Единственным спасением было прекратить это, а значит согласиться.

Гермиона широко раскрыла глаза и посмотрела вблизь находящуюся антрацитовую бездну чужого взора, который смотрел не привычным пронзительным, ожесточённым или смеющимся взглядом, а невинным и взволнованным, словно от этого что-то зависело. Почему-то захотелось довериться этому взгляду, настоящих эмоций которого ей так сильно не хватало за все эти дни. Она так внимательно засмотрелась в темноту глаз, напоминающих утреннее антрацитовое небо из детства, что забыла, кто их обладатель.

Гермиона вяло подняла руку, чтобы коснуться щипающих от слёз губ, но не смогла, согнув свой локоть и безжизненно положив руку на грудь. В следующее мгновение она ощутила холодное прикосновение к ладони, от которого почему-то становилось теплее. Гермиона обратила внимание, что очень сильно дрожит, но вряд ли от холода, хотя хотелось уже расслабиться, потому что всё ужасное было позади. Или ещё нет?

Она ощутила, как холодная рука отпустила её ладонь на груди и медленно поднялась к шее. Гермиона громко сглотнула и закрыла глаза, сдерживая панический крик от того, что её снова собираются душить, но пальцы не обхватывали горло, а просто легко касались подушечками кожи, неторопливо поднимаясь к уху. Она замерла, позволяя себе остро почувствовать чужие касания, которые спустились к ключице и направились к другому уху. Мягкие прикосновения вызывали ещё большую дрожь, которая заставила её выдать невнятный и непроизвольный тихий стон. В этот момент Гермиона распахнула глаза и испугалась странных ощущений, в которых были отчётливо различимы боль и страх, а остальное всё было слишком тяжёлым и неизвестным для её восприятия, однако, как бы это глупо не звучало, вызывало жажду отдаться на растерзание этим чувствам.

– Сегодня сделаешь то, что не сделала вчера?

Туманным взором Гермиона посмотрела на Тома и ощутила в себе вспышку строптивости, которая неожиданно медленно угасала от мягких касаний к шее. Что-то не давало наполниться гневом и отказать, ведь она ещё способна быть жертвой, а не игрушкой.

– Сделаешь? Или мне продолжить? – шептал Том настолько мягко, что от такого приторного фальшивого голоса внутри всё стало сжиматься от страха.

Гермиона вздрогнула, выбрасывая из своего сознания странные ощущения, которые заставляли бездействовать и отдаваться жажде испытывать их снова.

– Нет, – тихо выдохнула она, – не заставляй.

Том некоторое время не двигался, затем медленно опустил голову, внимательно рассматривая всё тело Гермионы, и снова поднял на неё взгляд. Глубоко вздохнув и на мгновение прикрыв глаза, он прошептал:

– Значит, до конца.

Что значит «до конца»? Паника захлестнула разум Гермионы, и из глаз полились слёзы. Неужели он действительно готов убить её?

– П-пожалуйста, – едва слышно взмолилась она, остро ощущая приближение болезненных ощущений.

Сквозь слёзы она различила, как губы Тома стали подниматься в слабой насмешливой и в то же самое время извиняющейся улыбке. Он выпрямился над ней на коленях и посмотрел свысока, опустив лукавый взгляд вниз на неё.

Увиденные эмоции Тома напугали Гермиону до смерти, и она приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, но не знала что. Она не знала, как его остановить.

– Пожалуйста, – снова выдохнула Гермиона с жалобным стоном, не представляя, что он задумал сделать с ней.

Но её просьбы Том больше не слышал.

Он со странным интересом склонил голову вбок, внимательно разглядывая лицо Гермионы, и неторопливо поднёс свою руку к её шее. Снова вместо удушающих сжатий она ощутила мягкие касания, которые поднялись к скулам, а большой палец с нажимом прошёлся по всей линии нижней губы, которая тут же защипала от солёной воды и заставила Гермиону на несколько мгновений зажмуриться.

Том убрал руку и встал на ноги. Гермиона посмотрела на него, затаившись в ожидании и надеясь, что тот её отпустит, но тот не торопился что-то предпринимать. Долгое время он стоял над ней, неотрывно разглядывая заплаканное лицо, и той показалось, что дальше ничего с ней не будет.

Короткий взмах, и Гермиона истошно закричала. Это было мучительнее, чем два предыдущих раза. Неужели тогда он сдерживал свою жажду причинить ей боль? Неужели он настолько жесток, что его заклинание было невыносимым?

То ли пытка была долгой, то ли секунды слишком медленно шли, но Гермиона больше не могла ощущать эту ужасную боль, которая вызывала в ней сдавленные, душераздирающие стоны, царапающие глотку.

Хотелось подняться, убежать, спрятаться, но сил и возможности не было. В агонии она смогла лишь перевернуться на живот, цепко впиваясь в серую траву, вырывая её из мокрой земли. В горле пересохло, и слова о пощаде застряли в глотке. От гортанного стона её забил хриплый кашель, который перехватил дыхание, и Гермиона больше не могла поймать ртом воздух. Снова стало темнеть в глазах, реальность расплылась, превращаясь в серый цвет, который с каждым мгновением чернел сильнее и сильнее.

Её тяжёлый хрип отдалялся от неё так же, как и адские болезненные ощущения, которые долго разрывали тело. Гермиона разучилась дышать, и чёрная густая темнота жадно обняла её, унося в пустынную бездну, где не было ни боли, ни страданий.

***

Гермиона открыла глаза и не сразу поняла, где находится. Взгляд упёрся в высокий потолок, а нос почувствовал запах каких-то лекарственных трав.

– Гермиона, – услышала она шёпот рядом с собой.

Она опустила взгляд вниз, осматривая знакомые стены и повернула голову к говорившему.

– Гарри, – выдохнула с облегчением, увидев рядом с собой друга в грязной спортивной форме красного цвета.

За одну секунду Гермиона вспомнила всё, что с ней произошло, и душевная боль стала растекаться по всему телу вместе с кровью.

– Как ты? – обеспокоенно прошептал друг, наклоняясь к ней ближе.

– Я… не знаю, – чуть громче ответила та.

– Тсс, – протянул Гарри, – если мадам Помфри увидит, что ты очнулась, то тут же выгонит меня.

Гермиона кивнула и глубоко вздохнула.

– Кто это сделал с тобой? – прошептал он. – Это Малфой?

– Я… я не помню, – соврала она.

Да, на Малфоя можно было спихнуть это деяние, но тогда Гарри сразу же помчится искать его, чтобы отомстить, и это произойдёт раньше, чем наступит очередной повторяющийся день.

– А что ты помнишь последнее? – не унимался друг.

– Я помню… да, я повздорила с Малфоем, но он меня не трогал. Я… треснула ему в морду – это почти последнее, что я помню.

– Ты не то что треснула, а сломала ему нос, – тихо засмеялся Гарри, пытаясь сдержаться, чтобы не залиться громким смехом. – На завтраке он был мрачнее тучи.

Гермиона слабо улыбнулась.

– Игра ещё не началась? – поинтересовалась она.

– Она уже давно закончилась, – качнул головой тот.

– А сколько сейчас времени? – насторожилась та.

– Почти девять часов вечера.

– Ой, Гарри, у тебя же вечеринка сегодня, – вспомнила Гермиона и с улыбкой продолжила: – Ты, наверное, хочешь развлечься с друзьями и отметить победу…

– Какую победу, Гермиона? Мы… мы проиграли слизеринцам.

– Что? – не сдержала своего возгласа Гермиона, поднимаясь и садясь на кровать. – Ты меня разыгрываешь?

– Нет, – вымученно улыбнулся друг. – Рон пропустил все мячи, а охотники забили слишком мало голов. Джинни вообще ни одного.

– Н-но… почему?

Гермиона была в изумлении. Как такое возможно, что все дни Гриффиндор побеждал, а сегодня команда её факультета проиграла?

– Сегодня какой-то странный день и всё не вовремя. Рон поругался с Лавандой с самого утра, вроде из-за того, что та сломала его подарок. Кстати, уверяла, что это сделала ты, но Джинни сказала Рону, что утром ты уже была в гостиной и ушла в неизвестном ей направлении, поэтому тот обозлился на Лаванду и… не смог отбить ни одного мяча.

– А с Джинни-то что? – не понимала Гермиона.

– А она в слезах рассказала за завтраком, что поссорилась с тобой, – с ноткой недовольства отозвался Гарри. – Она сказала, что ты накричала на неё и прогнала.

Гермиона опустила глаза вниз, вспоминая утренний инцидент.

–У тебя что-то случилось? – заботливо поинтересовался друг, пристально заглядывая в глаза.

– Я… просто плохо помню этот день. Может быть, я съела вчера что-то не то?

Поттер пожал плечами и вымученно улыбнулся.

– Но сейчас тебе стало лучше?

– Да, лучше, – кивнула та, медленно опускаясь обратно на подушку.

Гермиона стала с удивлением осознавать, что этот день был другим, не таким, как все. Сегодня её факультет проиграл в квиддич, а вечером не было никакой вечеринки. Почему? Потому что она утром поругалась с Джинни, а намеренно разбитый шарик Лаванды стал причиной ссоры с Роном. Выходит, её поступки могли кардинально менять этот день? Она могла заставить своими поступками Гриффиндор проиграть, а вечеринку отменить?

– Вот, чёрт, – прошептала Гермиона, поражаясь этому осознанию.

Она думала, что квиддич и вечеринка – это два неизменных события, которые при любых обстоятельствах должны быть такими, какие были первоначально. Оказывается, нет. Оказывается, она могла менять ход истории не только в мелочах.

– Ты вспомнила о том, что… – осторожно прошептал Гарри и замолчал.

– О чём? – не поняла Гермиона, посмотрев на друга.

– О… о своей палочке.

Друг взял с тумбочки два обломка волшебной палочки и поднёс их к подруге.

– Мы так и не поняли, как ты умудрилась её сломать, – сочувственным тоном добавил Гарри.

Её волшебная палочка была сломана. Она была… сломана! Её сломали! Её сломал Том!

Слёзы злости и потери появились в глазах. Она не смогла вымолвить и слова от того, что большой ком застрял в горле. Осознавать это было так же болезненно, как и испытывать на себе Круциатус. У неё больше нет волшебной палочки, которая выбрала её в одиннадцать лет. Она больше не проснётся рядом с ней и не возьмёт её в руки. Завтра в таком же дне палочка останется так же сломанной, ведь мантия Тома сохранилась у неё спустя ночь, значит и оружие сохранится таким спустя такую же ночь.

– Гермиона… мне очень жаль… – зашептал Гарри, взяв её за плечо.

– Куплю… куплю новую, – подавленно отозвалась Гермиона, с отчаяньем понимая, что не сможет её купить, потому что за один день она не успеет этого сделать.

Друзья несколько минут молчали, и в этой тишине каждый думал о своём. Вдруг Гарри заговорил:

– Вчера у меня были занятия у профессора Дамблдора поздно вечером.

– Да? – с удивлением подняла на него взгляд Гермиона. – И что было в этот раз?

Поттер на несколько мгновений задумался и медленно произнёс:

– В этот раз было два воспоминания.

– Два?

– Да, – кивнул Гарри и, оглядевшись, наклонился ближе к подруге и зашептал: – Первое воспоминание было дядюшки Риддла, брата его матери – Морфина. Риддл заявился к нему домой и искал своего деда, в честь которого назвали его вторым именем, но оказалось, что тот умер, а в доме жил Морфин, которого выпустили из тюрьмы…

– А за что он сидел в тюрьме? – перебила его шёпотом Гермиона.

– Напал на отца Волан-де-Морта, – ответил Гарри. – Это было ещё до того, как его мать сбежала вместе с Риддлом-старшим. Но дело не в этом. В общем, Дамблдор показал мне воспоминание именно Морфина, в котором он встретился с Риддлом, и тот вызнавал у него о своей семье. Через него Риддл узнал, что его маггловские родственники живут в той же деревне, что и Морфин, и отправился к ним. Он убил их: своего отца, дедушку и бабушку, – волшебной палочкой Морфина, которую отобрал для того, чтобы совершить убийство… В общем, по итогу Морфина обвинили в убийстве, которое на самом деле совершил Риддл.

– Но неужели никто даже не попытался выяснить, что Морфин не совершал убийство? – не понимала Гермиона, слегка нахмурившись.

– Морфин сам заявил о том, что расправился с семьёй Риддлов и даже хвастался этим. Никому и в голову не пришло проверить его слова на правдивость. Он ведь признался, что совершил убийства, его и без расследования обвинили и посадили в Азкабан…

– Но сам Морфин должен был понимать, что не он убил семью Риддлов! Зачем он взял на себя всю вину?

– Волан-де-Морт подправил ему воспоминания, и Морфин был уверен, что это он убил Риддлов.

– Сколько было лет Риддлу? – поинтересовалась Гермиона, задумавшись.

– Шестнадцать.

– Ты шутишь! – выпалила Гермиона, изумлённо взглянув на друга. – В шестнадцать лет провернул такую сложную процедуру, как изменение памяти? При том ещё и успешно?!

Гарри медленно кивнул.

– Чёрт, мне уже семнадцать, а я даже не знаю, как это делать, – усмехнулась Гермиона. – Но как же закон, запрещающий использовать магию несовершеннолетним?

– Дело в том, что министерство на самом деле отслеживает только деяния самой палочки, а не того, кто колдовал ею.

– То есть ты можешь взять палочку у любого взрослого волшебника, начать колдовать, и тебя никто не обнаружит?

– Да! Представляешь? – эмоционально протянул Гарри, отчего Гермионе пришлось зашипеть и напомнить, что их может услышать мадам Помфри, поэтому он тихо продолжил: – Поэтому так легко Риддл убил свою семью, подставив своего дядю под суд. Он вернул ему его волшебную палочку, стёр память и выкрал семейное кольцо, которое передавалось в их семье по наследству.

– Кольцо? – переспросила Гермиона.

– Да, точнее перстень. Дамблдор говорил, что тот не ровно дышит к своему происхождению, которое делало его ещё более особенным, а перстень – семейная реликвия. На самом деле, он сильно бросается в глаза.

– Чем же?

– Он золотой, но на нём есть чёрный камень, который невозможно не заметить, если хоть раз взглянешь на ладонь.

Гермиона представила в своей голове перстень, и ей показалось, что представления были реалистичными, потому что подобное она где-то уже видела.

– А второе воспоминание о чём?

– А про второе Дамблдор сказал, что оно самое важное и ценное, но оно оказалось… подправленным.

– Что значит «подправленным»?

– Это было воспоминание профессора Слизнорта, – начал объяснять Гарри. – В нём Том Риддл был примерно того же возраста, что и в воспоминаниях Морфина. Слизнорт, как и сейчас, любил собирать вокруг себя талантливых студентов, и Риддл входил в их число. Дамблдор говорил, что у них были очень тёплые взаимоотношения, и Риддл с лёгкостью расспрашивал Слизнорта обо всём, что ему было интересно. В этом же воспоминании у профессора были очередные посиделки, и тот задержался в кабинете, чтобы узнать о… как он их назвал… о крестражах, кажется.

– И… что такое крестражи? – заинтересованно спросила Гермиона.

– Я не знаю, а Дамблдор даже не объяснил. Честно говоря, я не успел об этом спросить, – расстроенно отозвался Гарри.

– Так Слизнорт не ответил на этот вопрос Риддлу?

– Нет. Именно эти ответы и были подправлены. Слизнорт в своих ложных воспоминаниях сказал Риддлу, что не собирается рассказывать ему о крестражах, так как о них ничего не слышал, а если бы слышал, то ничего бы не рассказал. Ну, и выгнал.

Гермиона задумалась на несколько мгновений и произнесла:

– Значит, Дамблдор видит важность этих воспоминаний в том, что речь была о каких-то крестражах.

– Да, я не сразу сообразил, что ключевым в этих воспоминаниях были крестражи.

– Но… – протянула Гермиона, продолжая размышлять дальше, – воспоминание подправлено. Оно не настоящее. Неизвестно, что могло быть в этом воспоминании, верно?

– И поэтому Дамблдор дал мне домашнее задание – вытащить из Слизнорта правдивые воспоминания, – вымученно улыбнулся Гарри. – Сам он не смог этого сделать.

– Ого, – выдохнула та, внимательно посмотрев на него. – И… как ты собираешься выполнить задание?

– Понятия не имею! У меня ещё не было возможности подумать над этим…

– Выходит, Дамблдор сам не смог вытянуть из него правду, – прошептала Гермиона, опустив голову вниз, принимаясь внимательно разглядывать одеяло, которое укрывало ноги. – Крестражи… Что это? Думай, Гермиона, думай… Мне кажется, я ни разу об этом не слышала.

– Не слышала? – с разочарованием переспросил Гарри.

– Нет. Думаю, здесь что-то связано с тёмной магией, раз знания о крестражах понадобились Риддлу. Вряд ли об этом есть в библиотеке, если он пришёл узнать об этом у Слизнорта. Тебе придётся продумать хорошую стратегию, как выудить из него эти воспоминания…

– Я рассказал Рону, и он считает, что мне достаточно просто подойти к нему после уроков и расспросить об этом…

– А! Ну, раз так считает Бон-Бон, то, конечно, воспользуйся его советом! – тут же среагировала Гермиона, начиная ощущать в себе прилив злости.

Реальность, наконец, стала пробуждать рассудок, напоминая обо всём, что с ней происходило. Во-первых, замкнутый день, который повторяется уже вторую неделю. Во-вторых, непонимающие её друзья, которые так и норовили выказать своё недовольство. А в-третьих, существование Тома, который отравлял ей жизнь, жестоко пытал и ко всему сломал её волшебную палочку!

Злость и отчаянье обхватили Гермиону за плечи и не собирались выпускать. Она пыталась не смотреть на Гарри, чтобы тот не начал задавать лишних вопросов, если вдруг увидит её слезливые глаза.

Сам Гарри воспринял наступившую тишину по-другому. Он почувствовал неловкость от того, что заговорил про Рона, который дал ему слишком простой совет, как разговорить Слизнорта. Конечно, Гермиона была права: к этому разговору нужно подготовиться!

Если у Дамблдора не получилось вытянуть необходимые воспоминания, то вряд ли Слизнорт отдаст их Гарри по той простой причине, что он у него – любимчик. Однако по этому поводу ничего вразумительного в голову не приходило, а вид Гермионы не предвещал ничего хорошего после упоминаний о Роне, поэтому Гарри медленно поднялся со стула и со вздохом произнёс:

– Я… я всё равно попытаюсь поискать что-нибудь об этих крестражах в библиотеке. Может быть, Дамблдор именно этого и хотел, чтобы я узнал о них сам.

Гермиона кивнула, не глядя на друга, и тихо ответила:

– Как только меня выпустят, я тоже займусь поисками.

В отличие от Гарри у неё было полно времени найти то, что необходимо другу. Гермионе показалось, что эти две недели она потратила впустую, выискивая ответы на свои вопросы. Она допрашивала Тома, проводила дни в библиотеке, пытаясь что-нибудь отыскать о диадеме, а потом и о самом Томе. Всё было безуспешно. Если она не может придумать, как выбраться из этого дня, то потратить время на поиски информации о крестражах будет куда разумнее и результативнее, и в следующий раз, когда Гарри заговорит с ней о них, рассказывая об уроке с Дамблдором, она с готовностью ответит на все вопросы и, может быть, поможет ему советом, как вытянуть из Слизнорта правду. Ей стало очевидно, что, перед тем, как выпытать из преподавателя воспоминания, нужно сначала узнать, что такое эти крестражи.

– Ладно, я пойду, Гермиона, – произнёс Гарри, оставляя стул. – Думаю, мне следует позвать мадам Помфри и сообщить ей, что ты очнулась.

Гермиона снова кивнула и отвернулась, прижав к себе кончик тонкого одеяла. Только сейчас она поняла, что ей было очень холодно, а на душе – невыносимо. Взгляд упал на рядом стоящий стул, на котором были несколько личных вещей, которые, очевидно, выпали из кармана, а также на спинке висела та самая тёплая мантия, наличию которой Гермиона то радовалась, то гневалась. Сейчас мантия снова вызывала радость. Она потянула её на себя, чтобы предпринять попытку накинуть поверх одеяла, но в этот момент вышла мадам Помфри, поэтому Гермиона лишь прижала мантию к себе, спрятав её под одеялом.

Женщина справилась о её самочувствии, на что та ответила, что всё в порядке. Единственное, чего хотелось, это расслабить свои нервы, которые были весь день натянуты до предела, из-за чего самообладание трещало по швам.

– Сейчас я вам принесу успокоительное, мисс Грейнджер, – кивнула в ответ мадам Помфри на её просьбу.

Она не заставила себя долго ждать, поэтому спустя несколько минут Гермиона уже выпила лекарство, а мадам Помфри, пожелав спокойной ночи, удалилась в свою комнату, выключив везде свет.

Сначала Гермиона неподвижно лежала под одеялом, но, ощутив, что ей необходимо больше тепла, она медленно оторвалась от подушки и попыталась накрыть себя тёплой мантией. Каким было удивление, когда она поняла, что руки очень плохо слушались, а такое простое действие, как накрыть себя мантией, вызвало большие затруднения. Она кое-как расправила вещи и накрыла себя, обратно падая головой на подушку. Спать совсем не хотелось, но находиться в таком вялом и некоординированном состоянии было не слишком приятно.

Гермиона медленно притянула к себе покрывала до подбородка и случайно уловила запах бергамота, который с сегодняшнего дня вызывал в ней смесь чувств, приправленную наслаждением от воспоминаний и страхом перед Томом.

Хотелось злиться, но как же было удивительно ощущать, что ни злости, ни страха, ни отчаянья сейчас она не могла испытывать! Все привычные за несколько дней чувства были подавлены и утоплены где-то глубоко внутри. Осталась какая-то пустота, вызывающая расслабление во всём теле и больше ничего.

Долгое время Гермиона лежала неподвижно, разглядывая высокий потолок, затем медленно перекатилась на бок и прикрыла глаза, чтобы заставить себя уснуть. Как только она это сделала, то тут же почувствовала, что кто-то поправляет одеяло и мантию, которые немного съехали, когда она переворачивалась.

Она распахнула глаза и увидела перед собой силуэт Тома, который, закончив поправлять вещи, выпрямился перед ней и склонил голову в сторону. Царящая кругом темнота показалась Гермионе слишком светлой на фоне гостя, но никакого ожидаемого страха или гнева она в себе не ощутила. Лишь где-то в глубине души эти чувства пытались вырваться наружу, вызывая в горле щекотливые ощущения, которые пробуждали больше смех, чем слёзы. Из-за этого Гермиона слабо улыбнулась уголками губ, неотрывно наблюдая за Томом.

Её не мог сейчас злить тот факт, что он пришёл к ней после всего, что между ними произошло, и непринуждённо помогал укрыться перед сном.

Она же здесь оказалась из-за него! Он же использовал на ней Круциатус! А ещё сломал волшебную палочку!

Нет, ничего, – Гермионе сейчас абсолютно всё равно. Более того, чем больше она думала об этих моментах, тем сильнее щекотало горло, вызывая в ней улыбку. Кажется, было слишком глупым и самонадеянным просить мадам Помфри о такой успокаивающей настойке. Почему она не подумала о том, что к ней может заявиться Том? Стоило запомнить, что он всегда появляется после всех ссор и своей фальшивой заботой, которую он называет милосердием, заставляет её злиться ещё сильнее.

От этого Гермионе захотелось истерично засмеяться, потому что мысль о милосердии вызывала истерику. Допустим, он потрепал её нервы с раненой ногой, а потом вылечил. Это не грань жестокости, это исправимо – после этого можно как-то оправдаться и загладить свою вину. Но Круциатус! Как ему в голову пришло это заклинание? Очевидно, ему совершить убийство не составит труда?

Совсем, как юный Волан-де-Морт.

Не будь Тому чуть больше двадцати, да и если бы сам Волан-де-Морт исчез, она бы сразу подумала, что это он и есть. Но он им не мог быть, ведь в мире не может же быть двух Волан-де-Мортов!

От этого в глубине души стало ещё смешнее, поэтому слабая улыбка продолжала играть на губах Гермионы. Она медленно села перед Томом и внимательно посмотрела на него. Чёрную одежду было невозможно разглядеть, зато светлое лицо прекрасно контрастировало с темнотой. Антрацитовые глаза поблёскивали, вызывая у Гермионы чувство, что её видят насквозь, но ей было настолько всё равно, что она перевела взгляд вниз и стала внимательно разглядывать чёрную фигуру.

В глаза бросились такие же светлые, как и лицо, руки. Вот они – эти пальцы, которые душили её в который раз. Будут ли они снова душить её хотя бы в ближайшие несколько минут? Может быть, Том пришёл к ней, чтобы завершить начатое до конца?

На одном из пальцев красовался поблёскивающий перстень, по центру которого была бездна – чёрный камень, что едва ли был различим в темноте. Гермиона подумала о недавнем разговоре с Гарри и поняла, у кого видела подобное описание семейной реликвии семьи потомков Слизерина. Наверное, что-то такое Гарри и имел ввиду, описывая кольцо. На самом деле, таких колец изготовляют десятками в ювелирных салонах, только малое количество из них имеют чёрный камень. Вот, одно из таких носил Том.

Гермиона потеряла интерес к золотому перстню и снова подняла взгляд на Тома, который пришёл в движение и сел на кровать, продолжая неотрывно сверлить её взглядом.

– Что на этот раз? – тихо заговорила Гермиона протяжным тоном. – Я снова не явилась посмотреть с тобой, как выпадает снег?

После своих вопросов она тут же различила появляющуюся улыбку на лице Тома.

– Или ты пришёл меня насильно забрать с собой на улицу?

– Пришёл справиться о твоём состоянии, – коротко ответил он.

Если бы Гермиона могла разозлиться, то она обязательно бы вскипела и высказала всё, что она думает, но сейчас не было ни возможности, ни желания, поэтому она смотрела на Тома с таким отсутствующим видом, что любой собеседник на его месте решил бы уйти.

Но не Том.

– Как видишь, я жива и почти здорова.

– Ты даже говоришь еле-еле после успокоительного, – усмехнулся тот.

– Радуйся, что я под ним, иначе тебя ждала бы такая истерика, которая напрочь бы отбила желание вообще приходить ко мне, – спокойно ответила Гермиона.

Том тихо засмеялся.

– Ты в самом деле думаешь, что твои истерики могут меня напугать?

– В следующий раз я буду диктовать свои условия, понял?

– Посмотрим, как у тебя это получится, – продолжал тихо посмеиваться Том, сверкая глазами, – однако сейчас ты снова в таком положении, что ничего не можешь предпринять.

– Если ты пытаешься вывести меня из себя, то поверь, что это не тот случай, и я физически не могу поддаться твоим… манипуляциям.

Вот, чёрт! Он же манипулирует её эмоциями!

Неожиданное осознание побудило Гермиону податься вперёд и, широко раскрыв глаза, посмотреть в лицо Тому. Внутреннее опустошение от успокоительного стало чем-то наполняться, но всё равно ни злость, ни ярость не могли овладеть ею хотя бы наполовину.

–Зачем ты пытаешься вызволить во мне гнев? Поверь, я и без этого знаю, что до глубины души ненавижу тебя.

– За тобой интересно наблюдать, когда ты в ярости, – легко ответил Том.

– И только? – слабо отозвалась Гермиона. – Я думала, тебе приносит удовольствие пытать меня.

– Это… не удовольствие, – медленно отозвался тот. – Ты вынуждаешь относиться к тебе именно так, а ни как-то иначе.

– Ты не оставляешь мне выбора, когда язвишь или иронизируешь, – заметила Гермиона.

– Я так делаю, потому что ты злишься на меня без причины.

– Без причины? – слабо улыбнулась Гермиона, чувствуя, как изнутри пытается вырваться изумление. – По-твоему, я без причины кидаюсь на тебя? Ты не отвечаешь на мои вопросы, Том.

– Может быть, тебе следует их задавать по-другому и в целом изменить своё отношение ко мне, не думала?

Гермиона некоторое время молчала, а Том снова тихо засмеялся.

– Ты имеешь представление, как после всех твоих действий со мной, я смогу изменить к тебе отношение? Откуда мне знать, может быть, ты в конце меня собираешься убить?