Текст книги "Мир, в котором не стало волшебства (СИ)"

Автор книги: tinyshadow

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

Блэк нашёл её в гостиной. Поджав под себя ноги, МакКиннон сидела на меховой шкуре. Лениво ворошила кочергой угли в камине. Взгляд устремлен в топку, отблески пламени пляшут в зрачках. Щеки заалели от жара огня.

Меблировка комнаты не отличалась особым лоском или дороговизной. Скорее даже наоборот – примитивные обои в цветочек, рыхлый аляповатый диван, журнальный стол с подложенной под ножку газетой. Стопки книг по углам. Бесконечное множество свечей – плоских, высоких, толстых, фигурных – хаотично расставленных тут и там. Но какие бы интерьерные калькуляции Блэк не проводил в уме, один факт оставался неоспоримым. В гостиной было уютно. Впору растянуться во весь рост на пушистом ковре, укутать ноги шотландским пледом и задремать у камина. Желательно, не в одиночестве.

Блэк молча опустился на пол. Достаточно далеко, чтобы не дотронуться случайно. Достаточно близко, чтобы разглядеть россыпь родинок на предплечьях. Достаточно, чтобы отвоевать себе кусочек территории в чужом доме. Обхватил руками острые колени. Позволил голым стопам утонуть в теплом мехе. Сдул со лба непослушную челку.

– Когда вы вошли, создалось впечатление, что ты прѝ смерти, – конечно же, не укор. Скорее, насмешка или недоумение. Уж она-то умеет на глазок оценивать физическое состояние. Неужели ошиблась? Или просто не решилась выгнать?

– Прости, если разочаровал, – тихий смешок. – У твоего приятеля комплекс спасителя. Просто вытащить меня из драки ему показалось не достаточно. Кстати, он приятель или что-то большее?

– Тебе-то какая разница? – уклончиво. С отчетливым пониманием первопричины вопроса, и оттого особенно ехидно. В свете огня русые волосы кажутся медными. Ржавыми.

– Никакой, – правила игры приняты. Отрицание всяческих намеков на эмоции волнует куда сильнее очевидной взаимности.

– Вот и славно, – МакКиннон потянулась к нему. Встретила недоуменный, но заинтригованный взгляд, и возвела глаза к потолку. Скорее демонстративно, чем раздраженно. Задрала подол футболки. Придирчиво оглядела обширную припухлость с багровым кровоподтеком на ребрах. Прощупала пальцами, не обращая внимания на стон, сорвавшийся с губ. – Даже если есть перелом, то без смещения. Старайся поменьше двигаться, и всё будет хорошо.

– Это в твоём понимании означает «подлатать»? – Блэк опасливо отодвинулся, не желая больше подвергаться столь грубому осмотру.

МакКиннон подтянула к себе увесистый чемодан, таившийся в тени каминной кладки. Рыжая кожа потрескалась, но металлическая фурнитура блестела, словно лишь сегодня усердно кем-то начищалась. Щелкнул затвор, с глухим хлопком плюхнулась на пол крышка, открывая взгляду аккуратно уложенные баночки.

– Снимет отек и уменьшит боль, – нагретая ладонями мазь жирным слоем укрыла расплывчатый синяк. Остатки МакКиннон распределила вокруг подбитого глаза. Слишком много ни к чему не обязывающих прикосновений для одного дня. Влажный ватный тампон повторил рисунок ссадин и царапин, очертил содранные костяшки, оставляя лёгкое жжение. – Это – чтобы не допустить воспаления.

Тонкая белая нить попала в ушко иголки с первой попытки. МакКиннон сосредоточенно осмотрела рассеченную бровь, обреченно вздохнула. Сшивать лоскуты живой кожи – не так-то просто, если ты не профессиональный медицинский работник.

– Что ты собираешься делать? – Блэк инстинктивно закрыл порез рукой.

– Будет немного больно, – лживое клише едва ли способно успокоить. Натянула тонкие перчатки с устойчивым резиновым запахом. Не дожидаясь разрешения, щедро обработала спиртом поврежденную бровь. Поджала губы, заглянула в расширившиеся от неприятного предвкушения глаза. – Не дергайся, если не хочешь лишиться зрения.

Первый стежок стягивает края пореза. К удивлению Блэка это не так больно, как он успел себе вообразить. Приятного мало, конечно. Но просьбу сидеть спокойно он выполнит, не прилагая к тому особых усилий. Если сосредоточиться на её лице сурового безрадостного ребенка, пересчитать длинные ресницы, представить вкус бледных губ, можно и вовсе отрешиться от иглы.

– Если не будет беспокоить, вытащишь нитку через неделю, – МакКиннон отодвинулась. Стянула с рук перчатки и откинула в сторону. Не глядя на Блэка, принялась убирать в чемоданчик целебные мази.

– А если будет беспокоить? – уголок губ дернулся в не оформившейся улыбке. Тепло огня действует на него лучше всякого снотворного. Веки кажутся тяжелыми, зевоту сдерживать практически не возможно. Глубокий затяжной вдох растягивает рот, наполняет медлительный ленивый мозг кислородом. Блэку не хочется уходить из этого дома. Не хочется брести по замерзшему лесу, возвращаться в промозглую комнату со скрипучей кроватью, отвечать на скучные вопросы кузин. Едва ли МакКиннон согласится прятать у себя непрощенного.

–Если будет беспокоить, приходи, – неожиданное предложение вырвало его из задумчивости. Оценивающий взгляд скользнул по спокойному лицу МакКиннон. – Только ночью. Не хочу, чтобы тебя кто-нибудь увидел.

– Беспокоишься за меня?

– Тебе пора, – МакКиннон поднялась на ноги. Высокая, для девчонки, но ему едва до носа достает. Уперла костлявые руки в бока, посмотрела исподлобья. Притопнула, поторапливая.

Блэк с раздражающей медлительностью оторвался от пола. Одернул подол футболки. С таким трофеем его и непрощенные прочь погонят. Едва ли среди них найдётся хоть один выпускник факультета львов. Львы их всего и лишили. Придумали клеймо. Написали новые законы. Выжгли всякого, чья фамилия мало-мальски запятнана порочными связями, с незримого гобелена магического сообщества.

– Возьми, – когда он потянулся к своему пальто, не по погоде легкому, изношенному до неприличия, МакКиннон кивком головы указала на вешалку. На крючке висела болотного цвета куртка. Капюшон оторочен мехом. Подкладка толстая и тяжелая. Обещающая тепло в самые лютые морозы.

– Спасибо, – здравый смысл задвинул визжащую гордость в самый дальний уголок сознания. Лучше уж принять унизительное пожертвование, чем воровать. Да и куртка ему в пору.

За дверью ливень избивает землю упругими струями. Может быть, ноябрьский воздух и потеплел, но вода совершенно точно ледяная. Маглы говорят про такую погоду, что хороший хозяин собаку на улицу не выгонит. В васильковых глазах МакКиннон плещется сомнение. Она почти готова позволить ему остаться. Скоротать лишние пару часов у камина. Осталось только побороть предубеждение, с детства вбитое в голову. Расправиться с моральными принципами. Подобрать дюжину достойных аргументов о человечности и сострадании. Уговорить гордость умолкнуть ненадолго. Не предположит же он из-за крошечного проявления доброты, что девчонка просто не хочет прощаться с ним?

– Береги себя, – Блэк понаблюдал немного за работой мысли МакКиннон и упростил ей задачу. Кривая улыбка. Опущенный до самых бровей капюшон. Нелепый жест рукой – так военные отдают честь.

Непрощенный покинул дом. Зашагал быстро и уверенно к пустырю, ссутулившись, склонив голову вперед, чтобы закрыться от ветра.

МакКиннон стояла на сквозняке, глядя ему вслед, и гнала от себя глупые мысли. Ей не хотелось признавать постыдное желание того, чтобы шрам Блэка воспалился, наполнился гноем, охватил бледный лоб ноющей болью. Потому что в этом случае, они бы увиделись вновь очень скоро. Потому что в этом случае она бы имела почти законное основание дотронуться до него ещё раз.

========== Глава 3. Органы чувств ==========

Факт, что эта тоненькая востроглазая девочка сохранила рассудок и волю к жизни, поражал Родольфуса до глубины души. Интриговал. Может быть, даже восхищал. Прочие подопытные теряли человеческое лицо в считанные месяцы. Выли по-звериному. Лишались тяги к естественным для всякого разумного существа базисам. Бормотали монотонно и неразборчиво. Прочие, но не она.

Доркас жмурилась от боли. Впивалась обломанными ногтями в его запястья. Изредка позволяла себе тихий стон. Но неизменно оставалась собой. Язвительной. Скупой на слезы. Рассудительной.

Такой он впервые увидел её. Перепуганного подростка, отчаянно лелеющего собственное достоинство. В глазах ужас, а губы сомкнуты – ни крика, ни мольбы. Чёрные волосы срезаны тупым ножом до подбородка. За пять лет отросли, конечно. Ниспадают теперь до торчащих лопаток. Мерцают у висков серебряными нитями преждевременной седины.

Рабастан поймал девочку у кромки леса и притащил в место, насмешливо именуемое братьями домом. Младший Лестрейндж в те времена вёл себя, как заправский старьевщик. Не брезговал битой посудой, порванным тряпьем, колотыми пластинками, дырявыми котлами, мертвыми мандрагорами. Решил, что и Доркас пригодится.

Пригодилась. Оказалась почти чистокровной. Огрехи родословной не сделали бы пленницу своей в глазах достопочтенных семейств. Но вкупе с ключевыми линиями происхождения не лишили её привлекательности в качестве экспериментального объекта. Мертвая магия оказалась куда кровожаднее живой. И непрощенные несли покорно на её псевдонаучный алтарь всё новые и новые жертвы.

Работать с ней доверили Родольфусу. Совсем юному. Жаждущему великих открытий. Истосковавшемуся по волшебству. Изобретательному. Он приступил к опытам рьяно и пылко. Испробовал ряд методов средневековой инквизиции, якобы позволявших вычислить ведьму. Заставить её применить магическую силу. Но, к великому разочарованию, тело Доркас реагировало на все его действия вполне по-человечески.

Оказавшись под водой, девочка захлебывалась и теряла сознание. Огонь оставлял на её бледной коже, лишенной солнца, уродливые ожоги. Из её бисерных родинок, проткнутых хирургической иглой, сочилась обычная красная кровь.

Когда Родольфус покончил с попытками пробудить её волшебное естество устаревшими способами, фантазия его заработала с новой силой.

Дюжины больше не чудотворных зелий по рецептам из старых учебников вливались в горло Доркас. Лишенное магической химии варево, проникая в желудок, влекло за собой губительные последствия – отравления разной степени тяжести, галлюцинации, ожоги пищевода.

Инъекции экстрактов и эликсиров забивали её вены, вызывали зависимость, нарушали работу внутренних органов. Вживленные под кожу сердцевины ныне мертвых волшебных палочек должны были стать проводниками для утраченной магии, но вместо этого гноились и отторгались измученным телом.

Доркас претерпевала все уготованные ей Родольфусом страдания стоически. В тот день она, как обычно, сидела в старом медицинском кресле. Широкие кожаные ремни сдавили тонкие запястья и щиколотки. На нежной коже останется след. Пытливый взгляд заметался по захламленной лаборатории. Усталая попытка угадать, что мучитель придумал на этот раз.

– Как ты себя чувствуешь? – только ей этот вопрос всегда адресован с искренним участием и интересом. Ни намека на формальную вежливость непрощенных.

– Превосходно, – должно быть, все его зелья в этой девочке становятся чистым ядом. Он плещется через край, наполняет собой каждую нотку хрипловатого голоса, сочится наружу, чтобы опьянить Родольфуса.

Он жестко усмехнулся. Её гипотетическая искренность была бы весьма полезна. Но Доркас предпочитает храбриться и язвить. Остаётся только догадываться об истинном положении дел по бледным щекам, маленьким язвочкам в уголках губ, алой сетке лопнувших сосудов в глазах. Прижал ладонь к бьющейся на шее жилке. Пульс раза в два превышает допустимую скорость.

– Позволишь поведать тебе мою новую идею? – длинные пальцы придирчиво скользнули по инструменту, напоминающему нож для колки льда. Растревоженное сквозняками пламя свечей разбросало фантасмагоричные тени на стены, ржавую столешницу, напряженное лицо Доркас.

– Зачем ты все время спрашиваешь разрешения? – слабая попытка скрыть раздражение рассыпалась в дрожащих нотках. Упала к его ногам, облаченным в кеды. Что за нелепый контраст? Столь безобидная обувь для человека, наделившего себя безграничной властью над беззащитной девчонкой.

– Для своих лет ты очень умна, Доркас, – брошенная вскользь похвала обволокла её тугим коконом отвращения, смешанного с самодовольством. Правдивую лесть любят все – темные лорды, юные девы, заносчивые патрульные и даже пленницы. Родольфус знает это, как никто другой. – После всех этих лет я всё ещё не теряю надежды на сотрудничество. Если бы ты рассуждала вместе со мной, делилась изменениями в самочувствии, изучала труды величайших магов, эффективность нашей работы возросла бы в десятки раз. Неужели тебе самой не хочется вернуть талант к волшебству?

– Не ценой своей свободы и здоровья, – из-за вечно сведенных к переносице бровей на её лбу проступает пока неглубокая, но уже неизменная морщинка.

– Тебе стоит меньше хмуриться, – разгладить нежную кожу шершавой ладонью – одно из маленьких постыдных удовольствий этих экспериментов.

– Ты же не сделаешь мне лоботомию? – фраза сорвалась с губ вызывающе и дерзко. Затравленный взгляд метнулся к инструменту, небрежно оставленному лежать поверх прочих орудий психиатров двадцатого века.

– Только не тебе, – он мягко смахнул её угольные волосы к вискам. Проникновенно впился глазами в исхудавшее лицо. Неужели девчонка не понимает, что уже давно значит для него куда больше, чем заурядные подопытные из соседних камер?

– Так что же тогда? – её нетерпение отмечено довольной улыбкой.

– Все органы чувств связывают наш мозг с окружающим миром, помогают воспринимать бесконечные потоки информации, которыми наполнена реальность. Зрение преобразует световой сигнал, и мы понимаем, что перед нами красивая девушка. Слух превращает цепочку звуковых сигналов в интересный диалог. Осязание связывает фактуру предмета с рядом ассоциаций, и, оказавшись на атласной простыне, мы сильнее желаем своего партнера…

– Я знаю, что такое органы чувств, – понимание девчонкой правил этикета оставляет желать лучшего, и это злит Родольфуса. Обладай Доркас хотя бы толикой манер Нарциссы Блэк, была бы близка к идеалу, как никто другой. Но она перебила серию изысканных метафор, вдребезги расколов его благосклонное настроение.

– Я планирую лишить тебя каждого из пяти, – наивысшая форма наслаждения – смотреть, как она борется с ужасом. Силится сохранить бесстрастное выражение лица. Безмолвно уговаривает себя успокоиться. – Выражаясь фигурально, конечно же. Беруши, тёмная повязка на глазах, онемевшие руки – всё это должно заставить твоё шестое чувство пробудиться.

Облегчение охватило тело Доркас. Сделало руки и ноги ватными, вторглось в голову, пробудило липкую сонливость. Злые глаза прикрыты воспаленными веками. На лбу – испарина, не то от духоты, не то от пережитого потрясения. Пальцы безвольно разжались, податливо прильнув к рваным подлокотникам.

– Если за несколько дней наметится прогресс, я продолжу эксперимент с другим подопытным, – заботливо промокнул плоские капли пота, прищурился, изучая сдержанную мимику, – только в более радикальной манере.

– Могу я войти? – в дверном проёме возникла тёмная фигура. Воплощение изысканных песочных часов. Узкая талия. Покатыё бёдра. Острые плечи, едва различимые под буйной копной лакричных волос. Огромные, завораживающие своей глубиной глаза скользят по лаборатории, въедаются в прикованную к креслу девочку.

– Что ты хотела, любовь моя? Я скоро закончу и буду в твоём распоряжении, – появление Беллатрикс не к добру. Её подопытные редко живут дольше месяца, оставляя своего беспокойного мастера изнывать без дела. Напрашиваться в напарники к другим непрощенным, лишь бы дать выход навязчивым идеям, стремительно вытесняющим из головы не связанные с магией мысли.

– Я хочу посмотреть, – капризный голос заметался визгливым эхом из угла в угол.

– Тебе будет неинтересно, – ответить ласково, но вместе с тем твердо. Убедить найти себе иное занятие. Воспитательная беседа с ленивым кузеном, обмен платьями с сестрой, обхаживание Реддла.

– Это легко исправить, – хищно метнулась к столу с инструментами. Застыла в немом восхищении перед начищенным до блеска арсеналом Родольфуса. – Ты начнешь эксперимент с органами чувств сегодня?

Мужчина нехотя кивнул и, скрестив руки на груди, отошёл в сторону, позволяя невесте вдоволь удовлетворить любопытство. Он смотрел на двух совершенно непохожих друг на друга женщин и думал, что каждая из них ему по-своему дорога. Импульсивная, взбалмошная Беллатрикс – особым родством темной души, страстными ночами, безусловной поддержкой. Холодная Доркас – дарованным интересом, подогреваемым в нём с каждой едкой фразой и пережитой болью.

– Могу я лишить её глаз? – Беллатрикс задрожала от возбуждения, прижимая к груди большой скальпель. Её ненависть к тем, кто остался в городе, не знает границ. Лезвие впилось в белоснежную ладонь, но капля густой бордовой крови осталась незамеченной. Затерялась в складках старомодного платья.

– Пока я не намерен лишать её глаз, – отобрать у невесты любимую игрушку не так-то просто. – Я планирую начать эксперимент с примитивной плотной повязки, не пропускающей свет.

– Почему? – указательный палец требовательно упёрся в его кадык. Огромные глаза сузились в подозрительном прищуре.

– Она слишком ценный экземпляр, чтобы…

– Так слухи не лгут? – воркование сменилось оглушительным визгом. Скальпель отлетел в сторону, чудом минуя сжавшуюся в кресле Доркас. Фурия. Валькирия. Гарпия. Её гнев накрывает с головой, парализует, вселяет первобытный страх.

– О чём ты? – Родольфус схватил её за плечи. Встряхнул что есть силы. Локоны болезненно взметнулись вверх и тяжело разметались по напряженной спине.

– Говорят, твои эксперименты с этим ценным экземпляром, – многозначительный жеманный взмах руки в сторону Доркас, – уже перешли в горизонтальную плоскость.

– Что за вздор? – предположение, которое соответствует правде лишь в его потаенных фантазиях, вызывает гнев. Его удушливая пламенная волна захлестывает Беллатрикс, обдаёт жарким дыханием, подстегивает продолжать пылкий спор, вытягивать с садистским удовольствием самые болезненные струны души жениха.

– Над тобой смеются, Родольфус, – приукрашенный факт обжигает незримыми пощечинами. – Только ты водишь подопытную на прогулки, читаешь ей книги, вьешь в камере уютное гнездышко. Ты позоришь себя. Нас. Том полагает, что…

– Том полагает? – вкрадчивое змеиное шипение вьется тугими щупальцами, сжимает грудную клетку Беллатрикс. Ни для кого не секрет: невеста Лестрейнджа – подстилка Тёмного Лорда. Единственный доступный ей статус низок и жалок. Внешне – окольцована смышленым благопристойным аристократом. Внутренне – уничтожена бесчувственной лаской павшего лидера. – Если ты хочешь поговорить о позоре, расскажи, куда ходила прошлой ночью, любовь моя. Был ли он с тобой нежен или мне вновь игнорировать следы его особого к тебе отношения?

Тонкая холодная ладонь рассекла воздух. Врезалась со звонким хлопком в его щеку, царапаясь о короткую щетину. Скользнула по квадратному подбородку, обращая наказание в дразнящую нежность. Оставила пылающий след. Отметину. Напоминание, кому всецело принадлежит Родольфус. Чьи прикосновения ранят его и возносят на седьмое небо. Чьи слова пробуждают необузданную злость и незыблемую потребность бежать следом на край света.

Беллатрикс метнулась прочь из лаборатории, подхватывая на ходу складки длинной юбки. Застучали по пыльному кафелю сбитые набойки. Родольфус прикрыл глаза. Размял немеющими пальцами крепкую шею. Сделал глубокий вдох. Если сейчас же не последовать за Беллатрикс, не сжать её сопротивляющееся тело в объятиях, не прикусить молочную кожу у острых ключиц, скандал разрастется. Заполнит колючими сорняками их крошечную спальню. Вырвется в коридоры, даруя сплетницам долгожданную новость. Достигнет ушей Тёмного Лорда, и месть не заставит себя долго ждать. Она ему – не любимая женщина, но любимая игрушка, ломать которую никто больше не вправе.

– Подожди меня здесь, хорошо? Я скоро вернусь, – мягкая просьба, словно Доркас может куда-то деться. Эти формальности раздражают её, но жизненно необходимы ему. Именно культурные ценности и требовательность к себе делают его Родольфусом Лестрейнджем, а не безликим свихнувшимся непрощенным.

Доркас уставилась на дверь с надеждой. Секунда. Две. Три. В старом замке так и не повернулся ключ. Её благочестивый надзиратель слишком торопился догнать оскорбленную невесту, и пренебрег мерами безопасности.

Вытянув и сжав пальцы правой руки, она с силой дёрнула на себя запястье. Не так плотно последнее время прилегали к коже ремни. Родольфус понимал, что рассудительная девочка не станет предпринимать тщетные попытки освободиться и щадил её нежную кожу. Втирал в покрасневшие под металлической пряжкой участки какие-то мази. Пахло травой, и раздражение отступало.

Ещё раз. Кожа собралась у ремня складками. Саднит. Рука не желает покидать привычный плен. Застревает в мягких оковах. Рывками желаемого результата не достичь. Тянуть, стиснув зубы. Сжимать костлявое запястье, пока долгожданная свобода не разольется в каждой клеточке, не наполнит ломкие пальцы.

Рука выскользнула из-под ремня. Доркас шумно выдохнула. Впервые за пять лет ей представился шанс сбежать. Призрачный, требующий скорости, силы и везения, пугающий. Если её поймают, станет хуже. Если такое, конечно, возможно.

Дрожа, путаясь в простой застежке, тихо чертыхаясь, она высвободила вторую руку. Хочется покрутить затекшие запястья, размять их, разогнать кровь. Но времени на маленькие радости у Доркас нет. Распустить ремень на правой ноге. Потом на левой. Спрыгнуть с кресла. Бесценная минута уже потрачена. Кто знает, сколько непрощенным потребуется времени на примирение? Бежать, нестись как можно дальше от дьявольской лаборатории? Или найти временное укрытие в самом здании? Когда Родольфус обнаружит, что пленница пропала, перевернет здесь все с ног на голову, но найдёт её. Чтобы смотреть обиженно и пытливо. Увещевать низким голосом, что её жертва – во благо. Заполнять больной желудок новой порцией отравы.

Доркас схватила со стола тот самый инструмент. Его поглаживал любовно Лестрейндж. Им психиатры разделяли доли головного мозга безнадежных пациентов. Он – холодный блестящий кусочек самообороны.

Осторожно приоткрыла дверь и выглянула в коридор. Пусто. Не слышны шаги и голоса. Не слышны крики. Задержав дыхание, сделала шаг и покинула лабораторию. Впервые за долгие годы по собственному желанию. Своими ногами. В сознании.

Доркас побежала. Сперва неуверенно и медленно. Тело лишь вспоминало, как это – двигаться активно и долго. Держать равновесие. Ощущать, как ноют отвыкшие от физической нагрузки мышцы. Задыхаться, пока лёгкие враждуют с сосудами, кровь по которым мчится слишком быстро. Два коротких вдоха, два коротких выдоха. Так учил папа, наверняка, утративший надежду, что его девочка ещё бегает где-то, глотает ртом воздух, оглядывается лихорадочно.

На лестничной клетке уже отзвучал оглушительный спор мужчины и женщины. Выглянув из-за угла, Доркас увидела, как исступленно целует Родольфус свою невесту. Её пальцы запутались во вьющихся волосах. Цвет напоминает каштаны, которые дети жарили осенью и пересыпали потом в бумажные кульки, чтобы продавать на улицах щедрым маглам. Он вжимает её тело в стену, исследует плавные изгибы, заводит за спину запястье с выцветшей татуировкой, шепчет что-то неразборчиво, и она заливается лающим смехом. Кусает его шею, соскальзывает вниз, цепляется за грубый ремень.

Доркас испытала что-то сродни ревности. Пять лет Родольфус был единственным человеком, говорившим с ней, дотрагивавшимся до нее, напоминавшим, что это всё ещё жизнь. Что она не очутилась в лимбе. Что она существует на той самой Земле, где вспарывают лесной мох талые ручьи, жарится сочное мясо, светит солнце. Где другие люди являются хозяевами своей судьбы.

Доркас была начитанной и сообразительной. Потому словосочетание «стокгольмский синдром» уже давно прочно поселилось в её голове. Именно этим термином она и объяснила своё замешательство. Передернула плечами, огляделась и прошмыгнула вверх по лестнице. Пересечь этаж, добраться до другого спуска, не встретить никого по пути. Во сколько процентов реалист оценил бы вероятность успеха? Времени на расчеты нет. Страх и надежда ведут вперед лучше всяких маяков и компасов.

На этаже никого нет, но для облегченного выдоха слишком рано. Коридор кажется удивительно длинным. Длиннее только расстояние от родительского дома до этого места. Ни единого предмета мебели или растения. Голые стены, увитые паутиной трещин. Бесчисленные двери заперты, да и желания нет проверять, что там. Слишком велика вероятность столкнуться с друзьями Родольфуса. Если кто-то решит пройтись здесь именно сейчас, укрыться Доркас негде, и это заставляет её бежать быстрее. Игнорировать бьющееся у самого горла сердце, ноющие легкие, неудобные ботинки.

Доркас спустилась по пожарной лестнице на два этажа. В этой части здания ей прежде бывать не доводилось, потому каждый шаг мог обернуться тупиком. Обратить попытку побега в несчастливый финал. Вывести в цепкие руки надзирателей. Перевесившись через перила, Доркас разглядела дверь, заваленную хламом. Пыльные доски, безногие стулья, тюки с тряпьем преграждали желанный выход.

С лестничной клетки в диаметрально противоположные стороны вели коридоры. Один ничуть не отличался от того, что девушка миновала минутами ранее. Другой представлял собой крытый переход в другой корпус. Блеклые стены вспарывала лунным светом непрерывная линия окон. Сломанная мебель сужала и без того тесный проход. Продырявленные ржавыми пружинами диваны, покосившиеся тумбы, скрипучие столики на колесах удручающим нагромождением возвышались над сколотыми полами.

Впереди задергалась заедающая дверная ручка. Доркас юркнула за пыльную кушетку, сжалась в комочек, затаила дыхание. Две пары ног наполнили гулким стуком холодный переход.

– Переночуешь у меня? – девичий голос прозвучал заискивающе, игриво, волнующе.

– Посмотрим, – уклончивый ленивый ответ. Ни толики интереса.

Сквозь узкую щель меж сидением и спинкой Доркас разглядела его. Высокий, тощий. Словно складная линейка – толкнешь в спину, и ноги прижмутся к грудной клетке, образуя плоскую черту. Густые черные волосы сливаются с темным джемпером. Бровь рассекает свежий шрам. Уже стянулся, зарубцевался, но ещё не сравнялся с кожей. За его профилем соблазнительницу совсем не видно.

– Я тебе надоела? – легко представить, как надуваются от обиды пухлые губы. Голос вибрирует – не то от подступающих слёз, не то от злости.

Хлопок двери оборвал чужой диалог, и можно бежать дальше. Ещё одна лестница дразнит спуском к желанному лесу. На ступенях свежая грязь с чьих-то ботинок размазана неразборчивыми отпечатками. Почти теряя бдительность, Доркас помчалась вниз, скользнула ладонью по перилам, перепрыгивая пролет. Застыла у двери – светлой, засаленной, не сдерживающей завывания ветра. Нерешительно повернула ручку и вдохнула полной грудью свежий холодный воздух. Хвоя, влага и мох.

Грубое холщовое платье Доркас совсем не защищало от ноябрьских заморозков. Голые ноги покрылись мурашками. Тело охватила дрожь, но девушка ступила на протоптанную землю. Путающим следы зайцем метнулась в куцые кусты. Бросилась вперед, не разбирая дороги. Лишь бы уйти, как можно дальше. Не позволить себя догнать. Уже после интуиция и инстинкты выведут к дому. Пусть продрогшую и простывшую, но свободную.

Ночной лес переполняли шорохи и звуки. Хруст ветки под чьей-то ногой или лапой. Надрывный крик совы. Хищные птицы больше не почтальоны. Разве что предвестники мрачных событий. Шелест голых веток, жаждущих оцарапать побольнее голые руки беглянки. Отхлестать сведенные судорогой лодыжки. Волчий вой. Протяжный, надрывный, яростный.

Доркас миновала лысый холм, перепрыгнула через ледяной ручей, омывающий поросшие мхом темные валуны. Скатилась в овраг, ощущая на коже мерзлое прикосновение пожухшей листвы. Обхватила себя руками в бессмысленной попытке согреться. Кинула беспомощный взгляд на звезды. Ни одной путеводной – все, как одна, далекие и безразличные. Вой зазвучал совсем близко. Доркас спешно осмотрелась, выбирая дерево, на которое смогла бы забраться, спасаясь от зверя. Шагнула к ветвистому дубу и замерла.

Сердце пропустило удар.

Гигантский волк выпрыгнул ей навстречу. Короткая шерсть стоит на загривке дыбом. Прижал к длинным лапам лохматый хвост, увенчанный кисточками. Вытянутая пасть обнажилась в жадном оскале. С массивных клыков тянутся нити густой слюны. Щелевидные зрачки впились в её лицо. Расширились на мгновение, или девушке это только показалось. Жалобный и вместе с тем лютый вой нарушил тревожный такт лесной мелодии. Челюсти разомкнулись, и волк бросился к Доркас.

Грубый толчок в бок, и она рухнула на землю. Не успела сгруппироваться, разодрала в кровь колени о сухие щупальца коряги. Перекатилась на живот, царапая предплечья. Зажмурилась от оглушительного выстрела и обернулась, уставившись на своего спасителя во все глаза. Родольфус в ветхой мантии сжимает в руке пистолет. Зверь, рыча и завывая от боли, отступает в лесную чащу. Из лапы сочится кровь, пропитывает насквозь густой темный мех.

Опомнившись, Доркас, пошатываясь, поднялась на ноги и побежала в противоположную от волка сторону. Два вдоха. Два выдоха. Не оглядываясь. Тяжелые шаги совсем близко. Ни окрика, ни приказа, ни команды. Родольфус – охотник, а она – маленький наивный зверек, никак не принимающий простую истину: всё предопределено. Её жизнь закончилась в тот самый миг, когда неряшливо одетый мужчина схватил её у кромки леса.

Сильные руки сжали кольцом грудную клетку. Горячее дыхание обожгло затылок. Исступленная досада выбила почву из-под натруженных ног, и колени подкосились. Доркас сползла на землю, устремив перед собой пустой взгляд. Безвольно легли на замерзшие бедра руки. Длинные пальцы мужчины заботливо вытащили из стиснутого кулака скальпель и отбросили. Согретая чужим теплом мантия обволокла тяжелыми складками плечи, спину и грудь.

Родольфус подхватил её на руки. Прижал к себе встревожено и заботливо. Ему бы нести так через порог любимую невесту после венчания. Но помолвка затянулась, алтари отверженным обществом не положены, а родовое гнездо теперь сделалось богадельней по чьей-то воле. Вгляделся укоризненно в отрешенное лицо своей храброй девочки. Перехватил поудобнее.

– Это был… – Доркас замолчала, осмысливая слово, вертящееся на языке. Магия мертва. Значит, это не возможно. Просто странный волк. Генетическая мутация. Скрещенный вид. Мало ли что ещё. Посмотрела с сомнением на Родольфуса. Сейчас она как никогда готова обсуждать и делиться ощущениями. Встревоженные взгляды встретились. Пленница и непрощенный закончили предложение в унисон: – оборотень?