Текст книги "Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)"
Автор книги: Синий Мцыри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
Юри кивнул, глядя на мой рот, как будто его завораживало движение губ само по себе.
– Иди сюда.
Юри качнулся вперед, прикрывая глаза, и я, уже нащупав нужный рычаг, впутал пальцы в пряди на его затылке, погладил, стянул, запрокидывая теперь его голову. Выгнулся он так красиво, что я застыл на пару секунд, не веря ушам, сдавленный крик остался в моей голове насовсем и навел там раз и навсегда свои порядки. Потом я осторожно поцеловал его в дернувшийся кадык, в соленую от пота ключицу, в сладко пахнущее место под мочкой уха. И все перебирал пальцами его волосы, расчесывал и тянул, слушая, как он хрипит и стонет.
Охуеть.
Мы просто целовались. Твою мать, что ж дальше-то, мы таким макаром не уедем никуда с тобой, мы же ебнемся, закроемся в номере, как кролики-католики, сольем Гран-При, пошлем все в баню, голова будет ехать знатно, спалимся сразу по всем фронтам, во всех интервью, как молодожены…
Юри упал на меня и завозился с моей ширинкой, ахнул, когда я выдохнул на ухо:
– Твою мать, Юри. Ты у меня больной совсем, оказывается.
«Мой», «мне», «у меня». Фигура речи, казалось бы, но собственные слова как током били, набатом в пустом черепе громыхали. Пиздец. Пиздец, как же я вляпался. Я добился, чего хотел, когда не ждал, и мне вдруг стало страшно.
Так уже было со мной, только теперь все было намного хуже. В Шурочку я влипал медленно, обстоятельно, по правилам, с ухаживаниями, флиртом, по нотам.
А тут – поскользнулся, упал, очнулся – гипс.
Тут все было хуже, меня утягивало в черную яму без краев и дна, тащило со страшной силой, я дурел больше от своего поведения – Юри-то боролся до последнего, отлично понимая, что так дела не делаются. Не когда у нас времени – один сезон. Не когда я Никифоров, а он темная лошадка, фигурист с шатающейся репутацией, не когда на нас смотрит вся Япония и весь мир. Не когда у меня метка жить не дает. Ему-то легче, он ничем не связан. Но это оч-чень хуевое утешение.
Юри гладил меня через трусы, уткнувшись лбом в мое плечо, и мне хотелось сползти на пол с сиденья, просочиться через днище тачки и утечь куда-то к центру Земли.
Я даже разозлился немного. То есть, вот так, я за ним на брюхе ползаю, и так, и этак пытаюсь подкатить, а он меня берет безоружным и пузом кверху, когда я ни «нет», ни «да» сказать не могу, когда я уже не жду ничего, вот это называется «будь мне просто тренером», охуеть теперь. Голыми руками взял, подстерег, говно такое.
Я дернул его за волосы к себе, кажется, воткнул ногти в тонкую кожу, поцарапал, вмазался губами в рот – раскрытый, Юри опять закричал.
– Нельзя так со мной, маленький мой. Зря ты так. Надо бы по-хорошему попробовать.
Я говорил в его горячий рот, быстро, задыхаясь, как молился. Юри всхлипывал и стонал, не прекращая, толкался в мое бедро. Кажется, его даже русская речь вышибала в открытый космос. Или мой голос, или злость в моем голосе, или это все его волшебная голова – чем сильнее я тянул за волосы, тем сильнее он гнулся и плавился.
Эрос для меня прежним не станет.
Как и Пекин.
Как и все такси и таксисты на земле. И Синатра.
Юри сдвинул резинку моих трусов и накрыл ладонью головку, и я позорно спустил, жмурясь до белых точек. Блядь. Блядь, сука, Господи.
Сходили поужинать.
Зачем я так нажрался, а?
Не поймешь тебя, Никифоров, – пробормотал внутренний голос, пьяно заплетая языком. Лови дзен и не жалуйся.
Юри кончил в штаны, когда я сгреб его за задницу и вжал в себя, я успел только рот ртом поймать, зажать, прикусить губу, чтобы он не орал во все горло.
Не то чтобы я был против, я вообще теперь не знал, как мне жить, если я каждый день с ним общаюсь и слушаю этот голос. Но надо же хоть какие-то приличия соблюсти, да?
Юри трясся всем телом, повиснув на мне, я запоздало разжал пальцы, убрал с его затылка, глянул – и тут меня ужасом обдало нежданно-негаданно. Под ногтями была кровь, к ладони прилипло несколько темных волос.
– Юри, я тебя расцарапал, прости, я пьяный урод, прости меня…
Вот чего он так кричал, я же ему чуть скальп не снял. Господи, почему я такой?
– Юри?
Не молчи, мудак, всю душу ведь вынул мне.
Юри поднял покрасневшее лицо, у него была губа добела закушена и в глазах – батюшки, помоги мне, – слезы стояли.
Мне кажется, я мигом протрезвел, как тумблер повернули.
– Юри, что мне сделать?
Я думал, он скажет мне – утопись нахуй.
Юри улыбнулся дрожащими губами.
Обнял меня за голову.
Я дрогнул, слабея коленями, когда он нежно, легко-легко тронул меня носом за горло – под подбородком.
– Поехали в отель. Только у меня нет денег, чтобы с таксистом расплатиться, я не знаю, сколько мы уже намотали, я все в ресторане отдал…
Господи.
Я, кажется, влюбился.
Комментарий к 9.
Автор собирался держаться до победного конца, согласно канону, но в новогоднюю ночь обронил мозги. Поэтому – простите меня. Спасибо за то, что вы все со мной. Автор пропал у родителей в благословенных ебенях на все каникулы, выкладывает главу с допотопного телефона и вообще. Я вернусь и все вам всем скажу.
А пока – С Новым Годом, дорогие! Любви вам!
========== 10. ==========
Я ожидал проснуться один. Уверен был, что Юри уйдет осваивать новый каток без меня, будет избегать и отмалчиваться. Делать вид, что ничего не было – я бы подыграл, свое обещание забыть я тоже отлично помню.
Я вообще помнил все до боли хорошо.
До боли в буквальном смысле – голова разваливалась.
Юри упаковал меня на диване, стянул с меня одежду и сложил ее рядом, завернул меня в плед и обложил подушками, как маленького.
И сам в спальне закрылся.
Я посмотрел на запертую дверь. За ней было тихо. Юри наверняка ушел.
Утро нихрена не было мудренее вечера. Я не знал, что я скажу и сделаю, когда Юри вернется. Или когда я найду его в спорткомплексе. Или когда он будет убегать от меня по всем коридорам.
В животе поселилось распоганое чувство экзамена, жуткий такой тошнотный холодок.
Я чуть с дивана не рухнул, когда дверь открылась. Не та, на которую я смотрел.
– Доброе утро, сэр! Уборка в номере…
– Спасибо, не нужно, – раздалось откуда-то сзади, и я подпрыгнул.
Юри сидел в кресле за моим диваном, абсолютно тихо, я не заметил его, пока он не подал голос.
Девушка в форме отеля застыла в дверях. Юри поднялся и обошел диван. Остановился перед ней и наклонил голову. Девушка глянула на меня, приоткрыв рот. Потом очнулась:
– Я зайду вечером.
– Спасибо, – Юри бледно улыбнулся. Он кутался в банный халат с вышивкой отеля. Дверь закрылась. Юри повернулся ко мне. Выдержал паузу. Потом трагически свел брови и кинулся к дивану, сел на край, заглядывая в мое лицо:
– Как ты себя чувствуешь? – говорил он сиплым шепотом, видимо, щадя мою голову.
Что я мог сказать?
– Юри, – аккуратно заговорил я, – ты меня дотащил. Раздел. Не выкинул в ближайшую канаву. Спасибо тебе.
– Ты что, я бы не… – он осекся, а потом улыбнулся: – Виктор Никифоров на дороге не валяется.
Я пялился на него, пытаясь понять, что мне теперь думать и делать.
Лицо у Юри было невозмутимое и совершенно нечитаемое.
– Сколько времени? – хороший, нейтральный вопрос, Никифоров. Самое оно для неловких ситуаций. Юри вынул из кармана халата свой телефон.
– Восемь утра по местному. Я заказал завтрак в номер. Надеюсь, ты такое любишь…
– Я, кажется, всякое люблю, – я сдался и потер руками лицо. Юри следил за мной со странным выражением, и я…
Не знаю я, что это было.
По-моему, у обоих по рожам было ясно, что все и все помнят. Надеюсь, по моей еще и было понятно, что я ни о чем не жалею, а если и начну – под пытками не признаюсь. И при этом я прекрасно понимал, что говорить о чем-то вообще рано. У Юри сегодня первый этап, если его взволновать…
Ну, в смысле, взволновать.
В одном я точно не сомневался. С Эросом у него все будет отлично.
Юри терпеливо ждал, когда я перестану тупить. Сидел, сложив руки на коленях, положив телефон на диван, и смотрел на него, как на врага.
– Твиттер? – догадался я. Юри кивнул:
– И Инстаграм.
– Знаешь, как говорит мой… – я не сказал «тренер», я запнулся и выровнял полет: – …Яков? Минутку, сформулирую получше.«Все, что не статья, то пиар».
– Не статья, – Юри осторожно покосился на телефон. – И вправду. Но…
– Не смотри туда. И в официальные новости тоже. Я никогда не читаю прогнозы и мнения, только уже после соревнований.
– Это мудрее, – согласился Юри и встал с дивана. – Я в душ, если ты не против, встретишь горничную?
– Юри.
Он застыл в дверях.
– Да?
– Все будет хорошо.
– Конечно, – Юри просиял вдруг чистой и такой искренней улыбкой, что я почти поверил.
Он хлопнул дверью, зашумел водой.
Я лег обратно, придерживая голову, чтобы не разлетелась.
Не вовремя, конечно, мы это все затеяли, но другого времени и не будет, наверное.
Волнение и томление, напряжение между фигуристом и его пассией на всех сказывалось индивидуально. Я сам был из тех, кто, увлекаясь, катался не хуже и не лучше, попросту не вытаскивая все из своей койки на свет Божий. Яков утверждал, что это потому, что я не влюблялся никогда.
Я не знал, как будет кататься Юри после вчерашнего, но помнил, что в Японии у него получилось все вдохновенно. Я не знал, приписать это к своим заслугам, или нет, несмотря на то, что Юри сказал потом в интервью. В интервью мы все говорим всякое.
– Мистер Никифоров, есть ли что-то, что Вы не любите больше всего?
– Конечно. Это господин Дмитрий Губерниев.
Смех.
– А что Вы, в таком случае, больше всего любите?
Я смотрю на Юри.
– Свою работу, буду банален.
Юри улыбается.
– Мистер Кацуки, имела бы Ваша карьера фигуриста шансы, если бы не мистер Никифоров?
– Смотря что считать карьерой. Я сейчас, можно сказать, беру новый старт, это второе дыхание, но нельзя утверждать, что оно не вернулось бы потом. У меня на родине есть возможность тренировать подрастающее поколение, я живу возле катка. Но, конечно, тогда я бы вряд ли мог похвастаться чем-нибудь выдающимся перед своими учениками. А детям нужен, как минимум, Ванпанчмен, чтобы на него равняться.
Смех.
– Чем Вы планируете хвастаться теперь?
– Я еще не брал ни одного золота, – Юри смотрит на меня, – но очень скоро собираюсь обеспечить маме и папе и их курорту отличную рекламу, а себе– славную старость.
– В Вашей славной старости есть мистер Никифоров?
Наклоняюсь к своему микрофону.
– Помилуйте, сколько, по-вашему, мне лет? Я уже давно буду мертв и похоронен.
Смех. Вспышки. Юри смотрит на меня с восторгом, как будто я не по льду, а по воде шпарю, или это такая игра света.
– Мистер Никифоров есть в каждом моем выступлении. Посмотрите на него.
Да, посмотрите на мистера Никифорова. Он запускает руку под одеяло, пока его подопечный моется в душе, потому что мистер Никифоров озабоченный мудак. У которого до сих пор стоит и всегда стоять будет теперь от некоторых мыслей и ассоциаций.
Я вздохнул и вынул руку. Трусов на мне не было. Одни носки. Что означало, что мне либо было коротковато одеяло, либо Юри, раздевая меня, деликатно оставил мою злосчастную метку в секрете от себя. Возможно, ему было неприятно напоминание о том, что я связан, несвободен.
Хуйня. Я чувствовал себя свободным как никогда.
Метка, кстати, помалкивала. Прекрасно.
Я сел и поискал взглядом трусы.
– Юри! Ты помнишь, что в последней трети никаких квадов нет и быть не может?
Юри нарезал аккуратные круги, глядя прямо перед собой, никуда больше, ни в сторону, ни на трибуны, ни на табло, отсчитывающее время, ни на меня. Особенно тщательно он старался не смотреть на других катающихся.
Я видел, как он беззаботно болтает с Пхичитом перед общей тренировкой. Ничего и нигде не болело, судя по всему, все были счастливы.
Юри прикрыл глаза. Даже отсюда я видел, как он задерживает дыхание перед прыжком.
Двойной риттбергер. Хорошо. Отлично.
Над катком плыли беспечные и ни к кому не относящиеся современные мелодии. Я застучал пальцами о бортик, прислушиваясь. Может, однажды дать Юри песнюSia? А что, очень даже…
– Неплохо.
Юри взмыл в тройной тулуп, без разгона вывел в двойной. Я поставил в голове пометку «дать по башке» и только тогда пожал плечами:
– Я знаю. Но– спасибо?
– Оставь себе свое спасибо. Мудозвон. Развлекаешься за чужой счет?
– Скорее, в кредит, дружище.
Пришлось обернуться, чтобы Крис сгреб меня в нежные приятельские объятия. На публике он всегда вел себя почти прилично.
– Проценты большие?
– Отстань, неудачная была метафора, – я выпустил его из рук и оглядел, отступив. Крис был в отличной форме, ни одного лишнего грамма на теле, ни одной минуты недосыпа на лице. Волосок к волоску, даже спортивный костюм сидел, как произведение искусства.
– Мне тебя поздравить? – я скучал по его акценту и по голосу тоже, но черта с два я в этом признаюсь. Да и не нужно оно Крису. Я пожал плечами:
– У меня хорошие прогнозы, так что да, можешь и поздравить. Но вообще – тьфу-тьфу-тьфу, рано. Все может пойти не так…
Крис недоуменно сделал шаг назад и смерил меня взглядом с головы до ног еще раз.
– Погоди-ка. Я вообще не про катание говорил. После того, как ты бросил меня одного с этой толпой недоразвитых детишек, я намерен рвать и драть. Кто они все? Никто. Крис их всех засунет в штаны.
– Заткнет за пояс.
– Неважно. Ты понял. Я вообще-то про твою метку говорил.
– А что с ней?
– Не с ней. С ним, друг мой, – Крис многозначительно посмотрел на лед. – Что это за говнюк такой, который стоит того, чтобы я остался один на льду?
– Он передаст тебе от меня привет, – я обернулся. Юри стоял, отдыхая, и отрабатывал движения рук. Он выглядел сонным и спокойным. – Он достойная замена.
– Говоришь, как старпер. Достойная замена – этот твой Плисецкий.
Я повернулся. Крис мечтательно закатил глаза.
– Видел его в Канаде. Мон дьё, трусы бежал менять. Малыша засудили, безбожники, но это полезно, его надо было разозлить, теперь он будет просто потрясающе хорош… Ты ставил ему программу? Он идеален, Вик. Но чуть-чуть больше секса, прямо вот чуть-чуть… хотя, глядя на этого ангела, я понимаю, почему Агапэ.
– Педофил, – я дернулся – Юри упал, оступившись. Кажется, несильно, наверное, ушиб ладонь о лед, но не более… Крис прислонился к бортику спиной, уперся локтями и заглянул в мое лицо.
– Вик?
– Да, дорогой?
– Ты понимаешь, что ты потерян для всего цивилизованного мира? Это все, конечно, чудесно, я очень рад, что ты пробуешь себя в новой роли, но, во-первых, тебя нельзя заменить. Никогда. Никем.
– Ты это знаешь лучше других, да? – я не собирался обижать Криса, слова вылетели сами. Крис поднял брови, а потом медленно и восхитительно паскудно улыбнулся.
– О, да. А он об этом знает?
– А он и не обязан об этом знать, – я тащился, произнося эти слова, во мне проснулся забавный сплав садиста и мазохиста. – Юри не мой соулмэйт, Крис, если ты об этом. Он вообще пустой. Ему плевать.
– Так уж и плевать? Как-то ты предубежден, милый мой, особенно для такого конченного педераста. Ставишь крест на всех немеченных?
– Нет, – я внутренне дрогнул. Крис всегда был – извращенно, искаженно, – но чертовски прав. – Нет, я просто о том, что он не моя судьба.
– С каких пор ты в судьбу веришь?
– Так, ладно, – я злился. – Ты сказал «во-первых». А во-вторых?
– А во-вторых, я еще не видел человека, который был бы так безнадежно, безусловно и очевидно влюблен, – Крис грустно улыбнулся, хлопнул густыми ресницами. – А я много чего видел, Вик.
У меня не было сил защищаться.
Юри потер руками лицо, встряхнул плечами и стал набирать разгон для прыжка. Давай, блядь, ага. Только выйди оттуда, я тебе эти коньки в задницу засуну… сказал же – сбавь обороты!
Я вспомнил, что Крис ждет ответа.
– Это плохо?
– Нет, – Крис говорил с грустью. – Не плохо. Любовь – это прекрасно, но не для всех одинаково полезно.
– О чем ты?
– Стоит ли твоя любовь твоей карьеры? Любовей много бывает, а ты-то у нас один такой.
– Я что, инвалидом стану от нее? Может, спину сломаю, трахаясь? Или сердце прихватит?
– Может, – серьезно отозвался Крис. Он подошел ближе и поправил воротник моего свитера. – Но, Вик, дорогой, посмотри на себя. Ты уже не на льду. Ты уже стоишь тут. А он – там.
Мы посмотрели на Юри. Юри, почувствовав наши взгляды, развернулся и помахал рукой. Я помахал в ответ. Крис улыбнулся.
– Он славный, правда. Отличный, горячий. Так танцевал в Сочи, век не забуду.
– Лучше забудь, дрочила.
– Боже, – Крис засмеялся, – ты такой прекрасный в ревности.
– Это не ревность. Это порядочность.
– Защищаешь честь дамы?
– Ну так. Своя-то проебалась давно, – я не мог злиться на Криса, он был слишком родной душой, даже такой ублюдский, он был мой человек.
Крис разгладил несуществующую складку на моем свитере.
– Как далеко вы уже зашли?
– Это так бросается в глаза?
– По тебе особо не скажешь, если тебя не знать, лицо, воспетое Леди Гагой. Но я-то тебя знаю, Вик.
– Мы, – мне стало смешно, – Крис, мы даже ни в чем друг другу не признались. Мы в официально деловых отношениях. Я лезу на стенку в гордом одиночестве.
– Ты жалок, – Крис всплеснул руками. – Я-то голову ломаю, что не так. У тебя же вид человека, у которого начинает зарастать анус!
Я заржал в голос, заставив пробегающую мимо девочку, работницу катка, подпрыгнуть.
– Крис.
– Я серьезен! Это катастрофа, дорогой, тебе надо срочно что-то с собой сделать!
– Ну так пойдем, потрахаемся в подсобке по старой дружбе? – я повернулся и игриво дернул бровями. – Гуманитарная помощь?
Я воочию увидел, как мы идем по коридорам, держа дистанцию в пару метров, забегаем в туалет с промежутком в пять минут, хихикаем, как школота, задирая друг на друге одежду, как Крис опускается на колени, а я откидываю голову на стенку, приготовившись видеть Бога, звезды и галактики на внутренней стороне век и материться, как пьяный грузчик. Как у меня не встает, и Крис честно бьется минуту, пять, пятнадцать, затем поднимается, вытирает рот и ставит диагноз – да у вас любовь, батенька. Я спрашиваю – сколько мне осталось, док?Крис скорбно качает головой. Я дрочу ему, потому что я джентльмен, и плачу при этом, как девочка. В голос.
– Приятель, – Крис поправил мою челку. – Есть такие моменты в нашей трудной жизни, когда ни одна анальная пробка не спасет. А я, кстати, слишком хорош, чтобы быть оной.
Это точно. Крис был хорош, таких, как он, только небо и посылает, чтобы такие, как я, хоть немного на плаву держались.
– Знаешь, я сказал ему, твоему Кацуки, кое-что не очень хорошее, – Крис улыбался, глядя, как Юри рисует ровную и красивую дорожку.
В животе дернулось что-то холодное и скользкое.
– Не надо было так делать. Я только-только его выманил из норы…
– О, ну что ты. Он держался с королевским достоинством, не волнуйся так за него, ты зря его нежишь, Виктор, – Крис дернул бровями. – Не знаю, что он за фрукт, на самом деле. Любопытный малый. Может быть, для тебя он эксклюзивно такой трепетный и пуганный, но он ничего не боится, твой Юри. Совсем ничего.
– Что ты ему сказал?
– Я сказал ему, что страшный грех – отбирать у всего человечества Виктора Никифорова. Преступление против мира.
– Я сам ушел.
– Это ты так думаешь.
– Что он ответил?
– Он? О, Вик, он явно умнее тебя. Он промолчал. Жду-не дождусь посмотреть, каков он на льду.
Юри смотрел на меня вопросительно. Я махнул ему рукой, показывая, чтобы сворачивался. До окончания открытой тренировки оставалось минут пятнадцать, я хотел, чтобы Юри остыл и принял душ. И чтобы Крис хоть чуть-чуть покатался, не хватало еще, чтобы Юри надрал ему задницу нечестно.
Нет. Победа должна была быть сокрушительной, безусловной, не вызывающей сомнений.
Его победа.
И моя тоже.
Юри подъехал, тяжело дыша, взмыленный, у него волосы ко лбу прилипли. Кивнул Крису и быстро затараторил:
– Я хочу тройной флип в конец.
– А еще чего не хочешь? Нет, Юри. Не сегодня. Мы еще отточим это в дальнейшем, но…
– Я хочу тройной флип в конец.
Крис вдруг прыснул и закрыл рот рукой. Мы посмотрели на него, Юри – недоуменно, я – с жаждой крови в глазах.
– Я покину вас, господа, – Крис даже не думал сдерживать смех. – Юри, встретимся на льду. Надеюсь, я понравлюсь тебе так же, как ты мне сейчас. Вик… я все сказал.
Крис церемонно склонил голову и ушел на лед, оставив на полу блокираторы для коньков. Юри проводил его взглядом и перелез через ограждение, устало присел, упираясь поясницей в пластиковый борт. Глянул на меня.
– Почему нет?
– Я сказал, почему, Юри. Не думай, что я в восторге, когда ты перекраиваешь программу, как тебе хочется, прямо на льду. Я же не просто так правила придумываю.
Юри открыл рот. Закрыл. Кивнул.
– Ладно. Прости. Я просто волнуюсь.
– А ты не волнуйся, – посоветовал я, гляньте-ка, король утешений. – Все будет великолепно. Ты в лучшей форме.
Мы помолчали, разглядывая висящее в воздухе «И Эрос у тебя, оказалось, ого-го».
– Крис говорил, что он твой давний друг.
– Да, – я махнул рукой на каток, – знакомься, моя молодость. Он неплохой, на него можно положиться.
– Да, – зачем-то согласился Юри. – Он скучает по твоему катанию.
– А я совсем не скучаю по своему катанию, – я сам не знал, почему злюсь. – Идем, тебе надо освежиться.
Юри изобразил губами поцелуй.
Гитарный перебор прокатился дрожью по коже, звякнул, разбиваясь о лед, Юри махнул головой, увлекая за собой в танец, обнял себя руками, выгнул шею.
Я стоял, как дурак. Поцелуй. Пиздец. Я слышал, как по залу прошлась волна. Не так, нет. Как люди, прыская, давятся, как под асфальтоукладчиком, по цепочке.
Он поцеловал воздух, искристо щуря глаза. Я был уверен, что он не видит без очков на таком расстоянии, но он видел. Он посмотрел прямо на меня.
Юри гнул спину, тянул ноги, как кот.
Скользнул пальцами по шее, и я вдруг подумал, что это просто гениально – не залить руки сплошняком в перчатки, как мы собирались, разрабатывая в свое время костюм, а оставить так, чтобы голые кончики пальцев ласкали кожу – на горле, под тонкой лайкрой рукавов и брючин, дразня.
Юри вырезал на льду аккуратные круги и линии, сделав движения скупыми, камерными, интимными, убрав размах в пользу скорости. Яков называл это «поприжаться».
Яков ведь смотрел. Он был где-то здесь, готовил Поповича. Здороваться и болтать отказался, оно и понятно, ничего, еще оттает, это же мой дядя Яша.
Мне очень хотелось, чтобы он смотрел и видел, что у меня получилось.
Не то чтобы мне нужно было одобрение, просто есть это чувство, когда ты заранее чуешь победу, этот непередаваемый аромат пиздюлей в воздухе. В такой момент тебе хочется, чтобы на твой триумф работало все, любая мелочь. А внимание Якова и его мнение мелочью не были, как бы мне ни хотелось выглядеть независимым.
Юри выбил носком конька прозрачную крошку, и умница-осветитель озарил ее и всю фигуру Юри белым лучом – Юри подставил лицо, и софит лизнул его, ласкаясь, с ног до головы, огладил черную гибкую фигуру.
Юри послушался, выстроив именно ту комбинацию, которую я хотел. Каскад, флип, двойной флип, еще каскад, двойной сальхов, дорожка, тройной тулуп.
Я поймал себя на том, что стискиваю кулаки до хруста и, кажется, скриплю зубами. Всякий раз, когда Юри прыгал, подо мной пропадал надежный и крепкий пол.
Твою мать, самому кататься никогда не было так жутко.
До чего я докатился.
Дорожка, лутц, прогиб, рука, гладящая воздух, как тонкую женскую талию, как гибкую мужскую спину.
Я сделал что-то страшное в своей силе. Тысяча интерпретаций, трактовок, домыслов, тысяча переводов одного взгляда, одного движения.
Я не знал, что он сможет… так. Национальные – хуйня. Отборочные в Хасецу – детский манежик, игрушечки.
Как быть автором хорошей книги – во второй половине ты опускаешь вожжи и смотришь, куда тебя сюжет утащит, ты больше не контролируешь происходящее и можешь только любоваться тем, что натворил.
Юри подал бедрами вперед, изогнулся, взял скорость и чисто вошел в двойной аксель.
Скользнул пальцами по шее, по волосам, прикрывая лицо рукой – то ли стыдливо, то ли насмешливо.
Кто-то за моей спиной свистнул.
Он был идеален.
Не так.
Раньше помарки были. Теперь я не знал, что ему скажу, когда он выйдет со льда. Я был не нужен? Я сделал свою работу слишком хорошо, или я в кои-то веки сделал ее, как надо?
Я чуть не сел на пол, когда ногу прошило болью – безо всякого предупреждения. Последняя треть программы Юри была у моего борта, он почти все время был лицом ко мне, он будет видеть меня, я должен смотреть… Я задохнулся, часто заморгал. Да что за хуйня. Как не вовремя.
Юри вытянул руки к темному потолку, крутанулся, взъерошивая волосы, наклонил голову, обнимая себя за шею, притопнул ногой, болезненно сводя брови – часть программы, показывающая надломленность, запретность такой любви, выгорание не в полное безразличие даже – в мельчайший пепел.
Я видел в круге софита белые контуры лица и покатых плеч, летящие в воздухе капельки пота, мелкие, горячие, ледяную крошку и легкую дрожь замерших рук.
Юри застыл посреди льда, смакуя ту самую паузу, секунду между концом музыки и реакцией зрителей.
Потом повернулся и поцеловал кончики пальцев, махнул трибунам вслепую. Заулыбался, снесенный волной аплодисментов.
Я ждал, стараясь не обращать внимания на дергающую боль в ноге.
Юри ехал ко мне медленно, устало. Он улыбался.
Я подал ему руку, помогая выбраться в ложу, подхватил, когда он качнулся, под локоть, и, не выдержав, обнял за спину.
– Мне нечего сказать, – пробормотал я на горящее ухо, и Юри сжал мои плечи в ответ.
Я плохо помню, как катались другие, и еще хуже – как мы дали два интервью для российской и иностранной прессы. Кажется, я говорил что-то смешное и ожидаемое, кажется, Юри обаял публику до крайней степени.
Кажется, меня даже Попович поздравил. По-моему, у него была хорошая программа даже. В лучших традициях русской школы. Классика, пиздодрама, много ударных.
Кажется, меня обнял Крис.
И Пхичит со мной сфотографировался.
Я с трудом помню, как мы добрались до отеля, и единственное, что было наверняка – это задушенная хорошими манерами паника – почему я так устал?
Ноги не держали. Зато метка успокоилась. Или от усталости я не обращал на нее внимания.
Чувство, что меня отходили битой, в последний раз посещало меня года три назад, когда, восстанавливаясь после травмы ноги, я пытался догнать сборную и утраивал темпы тренировок.
Но теперь – я же просиживал задницу на трибуне. Я только и делал, что смотрел на Юри, жрал его глазами, пытался мысленно быть с ним – это оказалось легче, чем я представлял, короткая программа и вечер накануне располагали.
Я успел просмотреть новости.
«Цыганочка с выходом. Кацуки Юри открывает свой второй сезон первым местом в короткой программе».
«Остановите его, кто-нибудь! Юри Кацуки плавит лед».
«Призвание одно – дороги к нему разные. Виктор Никифоров о своем дебюте в роли тренера и о японских курортах».
Почему я так устал?
Мне казалось, мне врезали по затылку, так я рухнул на диван. Юри прошел к тумбочке и вынул из ведра с наполовину растаявшим льдом бутылку шампанского. Отклеил от нее записку, развернул.
– Они смотрят трансляцию, – Юри поднял на меня мутные глаза. – Поздравляют с первым местом.
– Еще бы,– буркнул я куда-то в диван. – Ты герой, Юри.
Час назад нам звонили из Хасецу, кто-то выл и рыдал в трубку, на заднем плане лаял Маккачин и, кажется, что-то взрывалось. Я смог понять, что за Юри и меня молились, и что Минако напилась от восторга в слюни. Юри улыбался, слушая все это. Я смотрел на Юри.
Юри стек по боковине дивана на ковер и уронил голову на сиденье. Я поднял руку и погладил его по голове машинально, неосознанно.
– Я… горжусь тобой. И собой. Собой даже больше.
– Я рад, Виктор, – Юри повернул голову и закрыл глаза. – Я боялся тебя подвести.
– Тебе нечего бояться. Я же не Яков. И даже не Минако.
– Да, она страшная женщина, – Юри усмехнулся, не открывая глаз.
– Юри?
– М?
– Тебе надо лечь спать, и желательно у себя, иначе я понесу тебя в кровать, раздену и уложу сам. Это не угроза, мне нетрудно, просто чтобы ты знал. Тем более, за мной должок.
Юри резко сел и потер лицо руками.
– Спасибо, Виктор. Конечно.
Он обнял свои колени.
– Я взял первое место. Завтра я либо подтверждаю его, либо…
– Не думай о завтра.
– Легко сказать, – Юри глянул на меня так, что я тоже проснулся.
Он ушел, тяжело поднявшись, я слышал, как он вжикает замком олимпийки, бросает ее куда-то, как потрескивает статикой костюм, как Юри ударяется о тумбочку ногой и шипит. Как он ищет в чемодане футболку и шорты.
Он не запер свою дверь. Я полежал, слушая, как он вздыхает и ворочается. Потом посмотрел на часы.
Встал и разделся так быстро, как будто от этого зависела моя жизнь. Мы только-только поползли вверх, что за ебаный стыд опять, Юри?
Хрена с два ты все испортишь.
Я толкнул дверь в его спальню.
Оказалось, Юри стащил с кровати матрас и бросил его на пол на манер футона.
Пытаясь уснуть, он завесил шторами окна и натянул на лицо маску для сна.
Вот и хорошо, так даже интереснее.
Я улегся прямо поверх покрывала, пресекая любые попытки брыкаться и столкнуть меня. Юри и не попытался, он только потрясенно вздохнул и замер, как труп.
Потом неохотно задышал.
Потом хрипло позвал:
– Виктор?
– Да?
– У тебя пришла в негодность кровать?
– Я решил проследить за тем, чтобы ты спал. Не лазил по интернету, читая отзывы о сегодняшнем выступлении и прогнозы на завтра. Не считал овец. Не раздумывал о предстоящей программе. Чтобы ты расслабился и вырубился. Как я сейчас сделаю.
Я, и правда, не придумал лучше способа оттянуть его внимание от завтрашней мясорубки. Все конкуренты были недовольны результатами, значит, наверняка озвереют завтра, значит, выложатся на все сто двадцать, значит, есть риск.
Значит, завтра подумаем об этом. Не сегодня.
Я отлично знаю, что чувствуешь, когда на тебя смотрят все.
Юри еще и задвинули в конец списка на завтра, пошли по возрастанию рейтинга. Оно и правильно, и Юри так будет эффектнее, но… Я знал его, он предпочел бы первым отстреляться.
Да, способ отвлечь был не ахти, но другой, напрашивающийся, нравился мне еще меньше, потому что содержал алкоголь и некоторые возвратно-поступательные движения. То есть, нравиться-то он мне нравился, но в данном случае в приоритете были все-таки желания Юри. Который, верный себе, лежал и желал провалиться через пол и пять этажей под землю.
– Виктор.
– Спи, Юри.
– Но…
– Это в твоих интересах. Я еще могу петь колыбельные.
– Не надо.
– Вот и я думаю, что не надо.
Юри повозился еще, а потом сипло прошептал:
– Виктор, ты замерзнешь в одних трусах.
– Думаешь, надо надеть вторые?
– Нет, я… что?
– Я, впрочем, понял твой намек. Пусти-ка…
Юри неохотно перекатился, разрешая мне залезть под одеяло рядом с ним. Было тесно, Юри чуть не сполз с матраса, и я придержал его за талию, притянув ближе. Юри сделал недовольное лицо, но потом, подумав, переплел свои лодыжки с моими ногами, которые как раз успели заледенеть.
