Текст книги "Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)"

Автор книги: Синий Мцыри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Мари замерла с поднятыми руками.

– Есть, – пробормотала она, – правда, я ее не видела давно. С раннего детства, по-моему, в последний раз, когда мне было пять…

– А потом?

– А потом девочек и мальчиков вместе купать перестают, – Мари хрустнула пальцами и встала. – Так, я уберу это все, если ты больше не хочешь…

Я чуть в голос не заржал.

Отлично.

Невезучему Кацуки не везло просто клинически.

Какова вероятность, что вы пойдете с вашим тренером мыться вместе?

Да дохуя, если вы живете и работаете на горячих источниках.

Юри убегал, отшучивался, запирался, вырывался, стоило его приобнять, выкручивался, как уж. Да в самом деле, сколько ж ему лет-то уже, смешно…

И все смотрел больными глазами. То на меня, то на каток, то на матушкину жареную свинину с бобами и рисом.

Я его во всех отношениях понимал.

Себя – нет.

Залезть в зону комфорта и выковырять его оттуда превратилось для меня в первостепенную задачу.

По идее, это было логично – нельзя ведь быть тренером и ничего о своем подопечном не знать, кроме того, что в пьяном виде Юри засыпает и просыпается Цискаридзе. Этой информации было, с одной стороны, мало для нормального общения, с другой – многовато для него же. Нужно было разрабатывать клиента, и срочно. В частности, откопать то самое нечто, причину, по которой Юри такое вытворял с моей программой. И вызнать, как это включается и выключается.

Я ведь не зря сюда приперся, правда?

Яков вот знал меня, как родного и очень непутевого сына, я насквозь видел Плисецкого, и у меня с ним бы, кстати, все получилось.

Я бы и с Кацуки добился понимания, хоть какого-то, не мытьем, так катаньем, дайте только время, но вот тут-то и была проблема.

У нас не было этого времени.

Совсем.

Я сразу откинул месяц на похудение бедолаги, чтобы вернуть его в прежнюю форму. В первый же день я сгоряча брякнул, что хрена с два пущу его на каток, пока не сбросит пузо. Юри поверил, а мне было как-то неловко теперь дать ему поблажку.

Трепло, вроде как. А тренер-то должен был быть кремень.

Как Яков с этим дерьмом справлялся? Я опасался сейчас звонить ему и просить совета, как бы это выглядело? Дядя Яша, я лоханулся, тут не бриллиант, тут какое-то бревно с глазами, может, он бы и катался отлично, но он меня боится и почти не говорит… Бред.

Яков был бесценным тренером, который, казалось, по умолчанию все обо мне знал. Наверное, он наблюдал. Я не помню, чтобы он когда-то давил на меня. Или что-то напрямую спрашивал. Он вызнавал и чувствовал многие вещи с искусностью опытного разведчика, мне же не то чтобы было недосуг наблюдать…

Я просто не помню, чтобы когда-то чувствовал такое нетерпение. Наверное, только на соревнованиях, наверное, только совсем мелким.

Я понимал, в общем, насколько ограничен, оказывается, в эмоциональном плане, и бесился.

Чем больше я бесился, тем длиннее были беговые дорожки у Юри.

Юри терпеливо молчал, не ныл и не жаловался, это бесило еще больше, а чем больше я бесился… и так по кругу. Выпить, повторить.

Управились, таким образом, за две недели.

Юри начал забавно светиться и улыбаться, из кармана его штанов вечно торчал портновский сантиметр, который я старался не замечать.

Юри был вечно взмыленный, красный и запыхавшийся.

От него всегда тонко тянуло потом, солью и горьковатым гелем для душа.

У него, насколько я успел пощупать и рассмотреть, были мозолистые руки и потрескавшиеся губы. И глаза не черные – темно-карие, с короткими густыми ресницами. Левый чуть светлее, чем правый.

Зачем мне эта информация?

Ну, во-первых, чем богаты, тем и рады. Если я не могу вытрясти, я буду запоминать и анализировать.

Во-вторых, я отлично помню, что собирался его завалить.

Теперь интерес был, конечно, крупнее, не такой детский и мелочный, но старый тоже висел незакрытым гештальтом.

Сидя в крохотном городе безвылазно (мы обошли его весь за неделю), я с растущей каждый день тоской осознавал, как я давно не трахался.

Мне, признаться, и не хотелось. Это пугало.

Я отвлекся от своей мании – чему был рад, – я перестал собирать чужие метки. Я знал – и мне было все равно, что у Мари на шее сзади два красивых крупных иероглифа, у родителей Юри – имена друг друга на тыльной стороне ладоней, что Минако родилась без метки, супруги Нишигори – тоже. Знал, что у тройняшек надписи на английском на ягодицах – тройняшки радостно сообщили мне об этом сами, в первую неделю моего визита. Тройняшки, кстати, были отличными агентами, пока их мать не решила, что они слишком досаждают дорогому русскому гостю, и не ограничила общение. Юко, ну кто тебя просил?.. Я же только начал их различать! У Аксель лицо чуть круглее, у Лутц на правой щеке есть маленький шрам – упала на катке, а у Луп уши чуть более оттопыренные, чем у сестер.

Они рассказывали мне, как Юри катал их маленьких на спине и надорвал спину, как он лежал потом и переживал, что пропускает тренировки, а мама и папа носились вокруг него и пытались развлечь.

Сопли в сахаре.

Я задумывался, почему тогда, при всех собранных мной свидетельствах, Юри вырос таким странным – как будто все время извинялся перед всеми на свете за то, что он просто есть.

Я думал, такая ебанина бывает только в аниме, но вот он был – если бы не общепринятые правила приличия, он бы вообще общался со мной только через дверь, наверное.

Может, русофобия?

У Юри было все – прекрасная семья, его отец, врач по специальности, оказался неплохим собеседником, это именно он однажды решил, что Юри пригодится лингвистическое образование, и катание тоже не повредит – у сопляка было слабое здоровье с детства. Мать Юри нянчилась с ним, как с сокровищем, Мари доставалось меньше любви – и нет бы озлобиться, Мари просто плюнула, смирилась и приняла на себя свободную роль мужика в семье. Мари загораживала братца всю жизнь, поддерживала во всем и подбадривала. Минако вообще души не чаяла, вдолбив в Юри в свое время неплохую подготовку в балетном классе.

Друзья семьи, Такеши и Юко Нишигори, были настоящими.

Всамделишными друзьями, понимаете? Каких никогда не перепало ни мне, ни Юрке, ни Якову.

Они все болели за Юри, я видел запись на телефоне Юко – как они сидят рядком в приемной курорта и орут на телевизор, замотавшись в нарисованные от руки плакаты.

Юко Нишигори наверняка была влюблена в Юри раньше, до того, как сдалась и вышла замуж за бугая Такеши.

Такеши был неплохой парень, довольный жизнью и по-своему талантливый. Я бы решил, что он из тех, кто в детстве бьет хлипких ботаников, но он, оказывается, скорее избил бы кого-нибудь, кто обидел бы Юри.

Напрашивался вопрос – Юри, какого хуя?

Я оглядывался на свою жизнь – ни семьи нормальной, ни друзей, ни супруги. На Плисецкого – золотой мальчик, нахрен не нужный родителям, воспитанный одним дедом, страшно представить, что с ним станет, когда Николай Семенович уйдет. На Якова, который вложил всю жизнь и душу в чужих детей, из-за чего никогда не был хорошим отцом своим. Да и муж из него не очень-то получился.

При этом киснет и теряется, зарывшись в свои горные сугробы, у нас один Кацуки, везучий сукин сын.

Если бы мне кто-нибудь хотя бы раз в неделю готовил такую свиную отбивную, я был бы, наверное, самым счастливым человеком.

В общем, я терялся. Если бы я уже не знал, что так не получится, я бы зажал нытика в углу и вытряс правду – что с тобой не так? У тебя на метке Стивен Хокинг? Тебя изнасиловали в школьном туалете? Ты тайный кокаиновый наркоман? У тебя синдром Аспергера?

Юри вежливо улыбался мне, послушно бегал за моим велосипедом, пропадал в тренажерном зале, нарезал круги по курорту, успевал помогать своим принять толпу постояльцев – залетная русская звезда обеспечивала Ю-Топии аншлаги. При любой попытке задать личный вопрос Юри откланивался, неловко шутил, ронял очки и лез за ними под стол, пряча лицо. Я прятал лицо в ладонь. Да еб твою мать, Юри.

Ладно. Ты, видимо, с жиру бесишься, дорогой мой.

Может, я интуитивно выбрал в этом случае самую лучшую линию поведения. Говорят же – хочешь сделать человеку хорошо, сделай ему хуже некуда, а потом верни, как было. Я решил, что самое время показать Юри, как ему может плохо житься, чтобы он оценил, что у него еще все очень и очень неплохо.

Да у него даже первый и единственный тренер был известный своим мягким подходом и либеральной техникой! Такая нянечка от фигурного катания. Тошно.

Я делал все, что запрещал ему. Ел то, что ему было нельзя. Пил, как скотина. Катался, как Бог. И следил, чтобы Юри все это видел.

Я не помню, чтобы я так уставал, чтобы у меня не хватало времени на себя.

Я просыпался и засыпал, продумывая стратегию, как еще-то подъехать.

Юри, пойдем гулять.

Юри, пойдем поболтаем.

Юри, не хочешь вместе выгулять Маккачина?

Юри, покажи мне город.

Юри, сказку на ночь?

Юри, колись, почему ты не можешь так гениально кататься, когда на тебя кто-нибудь смотрит?

В конце концов, я пришел к банальному выводу – страх сцены, боязнь выступлений на публике. Но тогда – как его вообще занесло в большой спорт, он что, не знал, что там ты постоянно на виду и будто голый?

Никогда так не заебывался.

Даже в самый разгар тренировок.

Может, потому еще, что раньше я контролировал то, что ем и пью?

Обожрать Ю-Топию было совсем уж верхом наглости, поэтому иногда я оббивал пороги баров и ресторанчиков. Японцы делали со своей кухней при ограниченном наборе ингредиентов что-то совершенно неприличное.

Сдуру я решил искать ключ в этом. Юри Кацуки тоже при небогатой заводской комплектации умудрился отколоть что-то потрясающее. Он был тяжеловат, низковат для парного катания, высоковат для одиночного (но мне тоже так говорили), ему недоставало скорости – и он добирал удивительной гибкостью, специфически мягкими движениями и чувством ритма. В общем, было, с чем работать.

Изюму в нем, впрочем, не было. Это точно.

– Ты растолстел, – заявил Яков, щурясь в скайпе. Я зевнул. Да если бы.

Я катался каждый день, как сумасшедший, ловя на себе обалдевшие взгляды четы Нишигори, забредших случайно зрителей и Юри.

Юри со дня на день должен был ступить на лед – ему оставался какой-то килограмм. Не знаю, почему я так уперся. И тем более, не знал, почему так уперся он. Вырисовывался любопытный результат – Юри Кацуки у нас был тихий баран. Мог молча и терпеливо прорыть лед лбом. Сказали – никакого катка, пока не подтянешься – так оно и будет.

Я уже жалел, что не слежу за языком.

Я катал «Ищу тебя» на всякий случай, тщательно наблюдая за реакцией.

Реакция была нужная, требуемая, публика залипала, припадая к бортикам. Юри морщил лоб и смотрел, не отрывая взгляда, так, что начинало печь между лопаток.

Потолстеть я, в общем, ну никак не мог.

– Я, скорее, спиваюсь, дядя Яша, – я вытянулся на кровати. Яков вздохнул.

– Еще не прошло?

– Что не прошло?

– Дурь твоя.

– Да лучше эта дурь, чем на стенку кидаться. Нога, кстати, не болит вообще.

– Да? – Яков сделал странное лицо. – Неужели кто-то в Японии нашелся?

Я пил чай в этот момент. Вытер забрызганную клавиатуру, засмеялся, отставил чашку в сторону.

Да нет. Точно нет. Откуда бы? Я бы точно знал. Надпись-то совершенно не японская. Хуй знает, какая. Но не японская.

– Просто хорошо отдохнуть надо было, – Яков разглядывал мое лицо, как на допросе, щурился. Мало тебе, что ли? – Давно так не ел и не спал. Тут благодать, ни одной русской рожи, мне тут скоро храм отгрохают, то что надо.

– Я тебе через неделю позвоню, – сухо сказал Яков. – А лучше ты сам, моча от башки отойдет – и свяжись со мной. А я подумаю, не послать ли тебя еще ленинским курсом, мудак.

– Это за что? – я не то чтобы обиделся, я знал, что Яков, если что, не пошлет. Никогда.

– А за все хорошее, – Яков вдруг незнакомо хохотнул. – Я тут Плисецкого со льда отскребаю после тебя.

– Ай, блядушки.

А что тут скажешь?

Я выбрал не самый хороший момент, чтобы уехать, но не самый же плохой! У Юры своя песня, у него метка на пузе, через пару месяцев он встретится со своей судьбинушкой лицом к лицу, нырнет с головой, я уже видел, как это происходит. И еще раз не хочу. Тем более, с таким хорошим парнем, как Юра. Он и так у нас дурной, если ему еще влюбиться – святых выноси. У него, кроме того, на носу отборочные, тренер прекрасный, он не станет по мне убиваться, я ему ведь почти ничего не обещал…

Яков наблюдал за моей физиономией.

– Как, Витя, хорошо, что у тебя детей нет, – сказал он, наконец, и оборвал связь.

Я посидел, молча глядя на монитор.

В соседней комнате горел свет – Юри не спал. Он всегда вел себя тихо по вечерам, деликатно к моей возможной климатической и временной перестройке, и вообще старался быть невидимым.

Ничто не бесило больше.

Прислушавшись, я разобрал через картонную стенку странные звуки – тяжелое дыхание и ритмичное постукивание, и вдруг обрадовался – дрочит, значит, человек, значит, не все потеряно…

Хотелось покраснеть, гордо улыбаясь, как будто сам научил, и деликатно затолкать в уши наушники.

Я так и сделал бы, в общем-то, но сначала я все-таки подкрался к двери и заглянул в щель.

Юри прыгал через скакалку. На одной ноге, на другой, вперекрест и обычно, то быстрее, то медленнее, глядя прямо перед собой. Очки лежали на подушке дивана. Волосы подпрыгивали на макушке и прилипали к потному лбу, грудь ровно вздымалась и опадала, щеки и губы покраснели.

Иногда он закрывал глаза.

Мне пришла в голову еще одна мысль, которая могла здорово помочь в работе.

Когда Юри выйдет на каток, ему нужно будет ставить программу, собрать полную картину того, что он может, и чего он не может. Примерный его портрет мог пригодиться.

Что я имел?

Застенчивого и скрытного, закомплексованного персонажа, который при определенном давлении со стороны становится еще и тряпкой.

Который умеет быть сексуальным, по-настоящему красивым и вдохновенным, когда на него никто не смотрит. Или когда он себя не контролирует.

Или когда он так думает.

Юри остановился, бросил скакалку на диван и стянул через голову футболку, вытер ей лицо и шею, запрокидывая голову и блаженно прикрывая глаза.

Я быстро отошел от двери и осторожно лег на кровать, стараясь не скрипнуть ничем.

Юри тихо вышел в коридор, кажется, взяв что-то из шкафа. Наверняка, ушел купаться.

И что мне делать-то с этим всем?

Это не Юри хуевый материал. Это ведь я хуевый. Настолько, что присутствие рядом в реальном времени круглые сутки легендарного Виктора Никифорова этого Юри совсем не мотивирует.

Ладно. Сам дурак виноват. Запретил парню кататься, не посмотрев толком на подопечного вживую. Интересный я человек.

Завтра исправлюсь.

Завтра приехал Плисецкий.

Почему всякий раз, когда у меня хоть что-то собирается идти по плану, вносят Плисецкого? Почему при всем при этом у него на животе не мое имя? Даже как-то странно.

Я катался, у меня есть привычка приезжать на арену крайне рано, у Юри, в противовес, обнаружилась привычка опаздывать, в общем, идеально. Двадцать минут на себя любимого, на выученные наизусть фортепианные переборы записи, на отработку прыжков.

Кто-то смотрел, но я не стал поворачиваться – скорость была хорошей, меня несло, надо было дотянуть, пока на волне…

Плисецкий, верный себе, заорал на всю Ивановскую, и сначала я не заметил ничего необычного, а потом до меня дошло, что я давно не в Питере, не в своем родном Ледовом.

Они стояли рядом с Юри, привалившись к бортику, и на лице Юри было явно написано: «Помогите». У Юрки: «Беги».

Почему-то я постоял, разглядывая их двоих, прежде чем приблизиться.

В жизни не видел более непохожих друг на друга людей.

У Юри была ссадина на лбу, и я покосился на Плисецкого: «Опять?»

Юрка раздраженно дернул подбородком: «И не в последний раз, если будет надо».

С ним определенно придется поговорить.

Назревала проблема.

Я должен, вот прямо обязан был тренировать Юрку. Поставить ему хотя бы короткую программу. Яков справился бы лучше меня, я стоял и давил желание посадить мелкого провокатора на первый же самолет до Питера.

Юра, из меня тренер, как из говна пуля, дорогой мой.

Юри смотрел молча, то на меня, то на него, кусал губу и морщил лоб, что-то явно соображая.

Если бы я не знал его, я бы заподозрил, что это решительность.

Не знаю, что там у них тогда стряслось, но Плисецкий сделал за несколько минут то, чего я за две недели не смог. Он раскачал Юри. Юри… волновался.

Ну, волновался-то он, положим, всегда.

Но что-то определенно поменялось.

Интересно. Нас, выходит, подстегивает заведомо неравная конкуренция.

Учтем.

Учтем обязательно.

Юрка остался, тут же начав наводить свои порядки. Я был уверен, что его, еще более громкого, беспардонного и нахального, чем я, выпнут отсюда в два счета.

Но его бережно упаковали в зеленую юкату, отмыли в горячей ванне, накормили от пуза и предложили располагаться в комнате, смежной с моей. Также отвесили до ужаса привязчивую кличку «Юрио», сделав его пребывание тут несколько легче для нас всех, и вообще с почестями пригласили оставаться, на любой срок.

Сроки горели, между прочим, я выслушал двадцатиминутную проповедь Якова и поклялся, что через неделю верну ему Юрку – с собой в комплекте, если будет надо.

Это была первая, наверное, здравая мысль за долгое время, продиктованная именно холодным расчетом.

Юрка опять, сам того не подозревая, мне помог.

Лучшего контраста просто не существовало – яркий, импульсивный, возмутительно талантливый, ему все давалось легко до зеленой зависти всех вокруг, Юрка подходил идеально, чтобы показать Кацуки, в каком он болоте.

Если Мари не врала, и он действительно меня боготворил, если он жил катанием – то он сделает все, чтобы Юрка отвалил, а я остался.

Просыпайся, спящая красавица.

Я знал, что так дела не делаются. Я догадывался, что именно неудача на самом первом этапе карьеры загнала Юри в такую яму.

Я, по сути, загонял его только дальше.

Но кто не рискует, тот не пьет. Вообще. А я в те дни просто охуительно много пил.

И рисковал, кажется, всем.

Я был бы в выигрыше в любом случае, у меня и так, и так был бы ученик с наибольшим потенциалом, но при этом чувство, что правильный выбор был только один, а неправильных – дохуя, взялось откуда-то, причем незванно и посреди ночи.

Я просто сел в постели, как будто меня кто-то толкнул.

В голове играла музыка – моя, «Будь ближе», меня тошнило от нее еще на стадии подготовки прошлого Гран-При, но теперь – в особенности.

Подбирая ее, я также переслушал до черта разных версий и обработок, мелодия была очень выигрышная, ее можно было крутить и так, и эдак, не повторяясь. Более того, некоторые ее аранжировки были просто полной противоположностью друг другу.

Глаза слезились, меня ослепило откуда-то из угла – экран ноутбука горел, я забыл его выключить. Ногу противно тянуло, это началось еще утром, когда ввалился Юрка, и теперь разболелось уже ощутимо.

Может, их обоих поставить катать мою программу? И сравнить ощущения?

При одном и том же исходном наборе они выдадут разное, и я решу…

«Не пизди хотя бы себе», – произнес кто-то в голове отвратительным голосом.

Я знал, что Юри выиграет в этом случае с вероятностью в девяносто процентов. Он мог.

Юрка… при всем, что в нем было, чего-то в нем не было. Может, он банально был еще маленький. Я сам был слишком взрослый, слишком… да, блядь, старый, слишком усталый для своей же программы. А Юри – в самый раз. Где он это взял, где выстрадал, – а черт разберет.

Я отложил идею на потом.

Наутро идея вернулась с кирпичом и приложила меня по голове.

Можно не делать одну и ту же программу.

Наоборот – дать диаметрально разные. Противоположные. Такие, какие никто бы не додумался поставить рядом. Которые дополняли бы друг друга. Идеально.

Такие, какие никто бы не додумался дать именно Юри и Юрке.

Я додумался. Осталось завернуть покрасивее.

Покрасивее то ли получилось, то ли не получилось совсем.

Юрка орал, как невменяемый, в общем, был верен себе, и чем громче он орал, тем больше я убеждался, что правильно сделал.

Пронаблюдав все утро, как Юрка хищно жрет шпинат с рисом, и как Юри аккуратно переставляет тарелки и заботливо подкладывает ему и мне чистые полотенца, я чувствовал себя злым гением.

Давно такого не чувствовал.

Юрка мог все, поэтому лучше всего было дать ему максимальную нагрузку. Программа на его музыку была блестящей технически, она брала именно сложностью и порядком элементов, выставляя его юную гениальность напоказ. Артистичность в этом случае становилась просто непосильной, казалось бы, для Плисецкого задачей – мало было просто заставить социопата изобразить трепетную монашку. Надо было, чтобы получилось убедительно, внятно, пронзительно.

Такие номера брало большинство, их ставили на конец списка, это было как финальная песня, медленная и идущая мурашками по коже – на такие песни выгоняют оперных див и детский хор, чтобы под самый занавес от зрителя ничего не оставалось.

Являясь заведомо выигрышным ходом в любом виде спорта и шоу, на практике это была каторга.

Такую свинью мне подложил Яков на моем первом взрослом чемпионате в Сочи – «Крылья Ветра». Половецкие Пляски Бородина в исполнении Сары Брайтман. Венок на голове. Развевающиеся волосы. Плавная, легкая, размеренно-самобытная вековая скорбь и вечная истерика русской души. Чтобы и сонно-спокойно, и навылет разом. Он, в общем, был тот еще козел, Яков мой. А я, в общем, был прекрасен.

И здесь – Агапэ, неизбывная, безграничная и безусловная любовь, скрытная, но отчаянная. Отличный дебют во взрослой группе для Юрки. Идеальный, если вывезет.

Ну и я просто хотел видеть его лицо. Хотел – и увидел.

И увидел я, что это было заебись. Юрка будто раздумывал, убиться ли ему самому о лед, или меня прибить.

Над Юри я додумывал, уже вбегая в зал. Программу для него вообще не пришлось придумывать. Я просто выехал на лед и посмотрел издалека на его лицо – бледное, взволнованное, на побелевшие костяшки, он сжал край бортика и подался вперед, чтобы видеть лучше, – и вспомнил, как он скользил вверх и вверх по шесту. Как пьяно смотрел в темный зал и расстегивал рубашку. Как облизывал покрасневшие губы.

«Эрос», помню, обработку с гитарой и кастаньетами, записал знакомый Якова, а точнее, Лилии, в Лос-Анжелесе. Мы послушали ее три раза и положили на полку, дозревать. Может быть, однажды…

Она была быстрее – шанс продемонстрировать гибкость и визуально сделать программу динамичнее. Она была ритмичнее – более простые прыжки можно положить в комбинацию и обыграть движения рук.

За руками мальчишки следили с особым ужасом, я призывно оглаживал грудь и бедра, щелкал пальцами, протягивал ладони к зрителю – иди сюда, бери всего, не стесняйся. Юрка и Юри покраснели абсолютно одинаково.

О, какая я сволочь.

Как многое может человек, если ему вовремя не дать желаемое.

Юри смотрел на мое лицо с недоверчивым потрясением, будто спрашивал: я что-то тебе сделал? Это личное?

Очень. Очень-очень личное.

Музыка сошла на нет, я постоял, восстанавливая дыхание, отбросил со лба волосы, все еще полный ощущения, что меня снимают, оценивают, раскладывают на части.

Юри молчал, глядя на меня во все глаза, так Маккачин еще иногда смотрел – что хочешь, Никифоров, только не в ванну.

Юрка не молчал, он что-то бормотал под нос, хмурился, не знал, куда деть руки. Наконец, видимо, заключив с собой сделку, выдал – по-английски, чтобы Юри тоже понял:

– Ты поедешь со мной в Питер и будешь делать, что обещал. На этих условиях я согласен.

Еще бы ты был не согласен, мелкий засранец. Я посмотрел на Юри.

Лицо у Юри было интересное. Губы в линию, глаза как плошки, кулаки сжаты до хруста.

– А ты, Юри? Условия?

Юри опустил голову и что-то пробормотал себе под нос. Юрка стоял ближе, поэтому повернул к нему голову с совершенно непередаваемой физиономией. Потом глянул на меня – вызывай, мол, скорую.

– Что?

– Я сказал – хочу есть с тобой кацудон. Выигрывать и есть кацудон.

Я помолчал. Юрка тоже, для разнообразия. У Юри была выразительная пауза, чтобы он осознал, что ляпнул, пара секунд для объяснения смягчающих обстоятельств, можно было вообще воспользоваться нашим замешательством и сбежать. Мы бы понимающе забыли – с кем не случается?

Юри стоял и смотрел в упор исподлобья, имел бледный вид, но задний ход давать явно не собирался.

Ладно. Это, видимо, такая метафора, он хотел меня в тренеры, консенсус достигнут.

Ну и да, после победы он может дать себе вольную и есть, что хочет, здоровая мотивация любого спортсмена.

На том и разошлись. Я уточнил инструкции, разъяснил, кому и с чего начать, раздал обоим распечатку элементов программы, записи музыки, помеченные «Эрос» и «Агапэ» – Юрка сделал страшное лицо, убирая свою флешку в карман.

Он и побежал за мной по коридору, когда я объявил обеденный перерыв, а Юри, обалдев от всего, остался на катке, болтать с Юко и расшнуровывать свои коньки. На меня он смотреть избегал.

Юрка догнал меня и дернул за рукав, я замер и медленно повернул голову, посмотрел на его руку, мол, это еще что за хуйня, милый ребенок.

Юрку было не напугать, я и забыл, каким он бывает безбашенным.

– Зачем? – громким злым шепотом, видимо, хоть какие-то правила приличия были на месте. – Ладно я, ладно, ты, ты вообще на всю голову больной, мне Яков давно говорил, но тебе этого… Кацудона не жалко? Он же там чуть дуба не дал, он, бедный, ходит и думает, что он все время спит. Ты в уме? Где он и где мы?

Я отцепил его руку и отодвинул Юрку к стене. Чтобы не забывал весовые категории.

– А тебе, выходит, его жалко?

– Он что… – Юрка как-то уязвленно дернулся, – твой? Меченный?

– Тебе какая печаль?

– Значит, твой, – Юрка странно покраснел и сморщил нос. – Охуеть. Сочувствую.

– Себе посочувствуй, – мне стало противно и захотелось напиться. Это становилось не смешно. – Не мой он. Я не видел его метку. И не собираюсь.

Вообще-то, я собирался, в рамках акции «Хороший тренер знает все». Просто не было благовидного предлога раздеть Юри и облапать. То есть, был, но сам Юри его благовидным вряд ли бы признал. Я планировал работать в этом направлении.

– Радость-то какая, – Юрка делался все гаже и гаже, желание придушить его – сильнее и сильнее, – а чего ты тогда вообще сюда подорвался?

– А просто талант и потенциал фигуриста не могут считаться достаточным поводом?

Я знал, что так говорить нельзя. Потому и сказал.

Юрка отступил на шаг, запрокинул голову.

– Так. А Плисецкого, значит, в дровах нашли. Унесите Плисецкого, он говно, он посредственность.

– Тихо.

– Чего «тихо»-то? Нахуя обещать, если не собираешься делать?

Его крик, наверное, слышали на другом краю Кюсю, благо, по-русски.

Юри, белый от ужаса, тревожно застыл в конце коридора, не решаясь подойти. Из-за его спины осторожно выглядывала Юко. Сцена выходила некрасивая во всех отношениях. Хотелось прибить Юрку к стене и зажать ему рот ладонью, пока он не наговорил лишнего. Или пока я не наговорил.

Я аккуратно взял его за плечи.

– Не ори. Успокойся, или разговор окончен.

– А зачем вообще разговаривать? Завтра же забудешь. Или передумаешь, – Юрка был прав.

И он был ни в чем не виноват.

И Юри тоже не был. Ни в чем.

Я потряс Юрку – легонько, и так от моих рук, наверное, синяки будут, – и пробормотал:

– Я все помню. И я честно поеду с тобой, если ты выиграешь. Если справишься. Считай, программа у тебя есть. В любом случае.

– Охуеть подарочки, – у Юрки тряслась губа. Я был, мягко говоря, в панике. Юри подошел ближе, крадучись, справедливо опасаясь, что в него тоже что-нибудь прилетит. – В жопу себе засунь ее!

– Тихо. Юра, люди растут. Расти всегда больно. Привыкай. Вас двое – я один. Мне же не шестнадцать. Ты с мировыми звездами за золото дерешься, для тебя и за тренера драться не проблема, нет?

Вообще-то, да. Проблема.

Яков нянчился с ним, носился, на руках носил, отвоевав совсем мелким у другого тренера, это за Юрку всегда дрались.

Он вырвался – пришлось отпустить. И вдруг улыбнулся:

– Да тебе просто самолюбие погладить. На себя подрочить. Как баба, за которую мужики схлестнулись.

Это было настолько близко к правде, что я не мог не заржать. В голос. На весь коридор.

– А кто сказал, что я не могу иметь личный интерес? Проигрывать, Юрио, никто не хочет. Да? – я повернулся к Юри. Тот вздрогнул и повторил за мной по-русски:

– Да.

Юрка постоял, качнувшись с носков на пятки, шмыгнул носом и усмехнулся:

– Выкрутился. Хорошо. Какой ты молодец. И не наебал никого – программа-то у меня будет в любом случае…

– Учись, – посоветовал я, хотел потянуться и волосы растрепать – и решил руку поберечь. Пригодится еще.

– Еще услышу это сраное «Юрио» – убью, – он повернулся к Юри и буркнул: – И тебя. Понял?

Юри сделал большие глаза и снова пролепетал по-русски:

– Понял.

– Молодец, блядь.

Юрка бросил на меня еще один злой взгляд и ушел по коридору, забросив коньки на плечо.

Мы постояли, глядя вслед. Я повернулся:

– Претензии по программе? Вопросы? Предложения?

Юри замотал головой:

– Все отлично! Я справлюсь! Она прекрасна!

– Ну хоть кто-то, – я улыбнулся ему так широко, как только умел, и Юри вдруг улыбнулся в ответ. Я подошел ближе – надо же, не смылся.

Пару минут назад я позволил себе так же нарушить дистанцию на катке – технический момент, – но Юри в панике удрал.

Теперь он замер, дожидаясь. И оглянулся на стену за спиной. Я торжествовал. Новости как будто встряхнули его, взбодрили уж точно.

Пусть привыкает. Я устал за него биться, все, я отдыхаю, пусть сам попробует.

– Найди образ, – посоветовал я, сделав голос строже, зато все законно – инструкция тренера, не более того. – Ты понимаешь, что элементы танго и фламенко в программе не просто так?

Юри кивнул. Кто бы сомневался.

– Это делает задачу проще. Танго и фламенко – парные танцы, кто это сказал… «Вертикальное выражение горизонтальной страсти».

Юри следил за мной расширившимися глазами. Ну еще бы, танго год назад так просто не забудешь. А забыл – так вспоминай.

– Представь себе, что ты не один катаешься. Что кто-то дотрагивается, поддерживает тебя. Или ты ведешь, представь самую сексуальную партнершу, какую можешь. Способ избитый, но для твоей темы – то, что надо.

Юри снова кивнул.

Ну хоть не утек, и то хлеб.

Он ударился спиной об стену. Я поставил руку над его плечом.

Тоже избитый жест, но лед ведь тронулся, давим в этом направлении.

Я уже сказал, я рисковал. Самое слабое место было как раз в том, что Эрос катал именно Юри. Начисто лишенный элементарной агрессии и вызывающей сексапильности. Если он сможет их где-то взять – он сможет все.

Юри покосился на мою руку и снова поднял глаза.

– Есть у тебя такой человек?

Юри задумался на секунду и снова кивнул.

Я начинал от этого уставать.

– Еще можно перечитать любимую книгу или пересмотреть любимый фильм в этой тематике. Есть у тебя любимый фильм?