Текст книги "Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)"

Автор книги: Синий Мцыри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

В первые несколько секунд мне хотелось похватать девочек за шиворот и утащить в отель – не мешайте людям, у людей все в порядке.

Потом я посмотрел на Юрку, и меня охватил какой-то мстительный азарт, если угодно. Какой я плохой, да, Юра, подсунул тут тебе друга, мудак я этакий?

Вообще, разумеется, Алтын мог и сам подъехать. Прямо на мотоцикле. Прямо под окна принцессы. Но вряд ли, конечно – Юра слишком боялся подобных штампов, слишком смешно шарахался от всего, что могло хоть как-то намекнуть на «пидарасов».

Хотелось сфотографировать их так и потом самому Юрке показать. Мари читала мои мысли. Она щелкнула смартфоном, а потом развернулась к нам и сгребла Юри – бедняга чуть сумки не выронил, что-то быстро заговорила по-японски. Юри терпеливо выслушал, а потом густо покраснел.

Я смотрел, как они ругаются, размахивая руками, смотрел, как Юри сдается, когда к борьбе присоединяется Минако, все происходящее мне было настолько до звезды, что я был готов участвовать, в чем прикажут.

Юри со скорбным лицом вытянул из кармана телефон и отошел, глянув на меня виновато.

Я не возражал. Все, что могло отсрочить наше с ним уединение в отеле, было хорошо и замечательно.

Не знаю, почему.

Ждал столько лет – подожду еще.

Не в этом даже дело.

Я… боялся. Банальным образом боялся.

У меня был отличный план действий, когда я пытался жениться в первый раз, но все, что случилось сегодня, произошло без предупредительного выстрела.

Вот мы зайдем в отель, и я повернусь и скажу – Юри, надо поговорить.

А Юри мне – нет, мы уже все сказали, снимай штаны, Никифоров. Может, он и прав. Может, и не понадобится ничего говорить, может, я просто разденусь и протяну ноги – буквально – и скажу: Юри, дружочек, а смотри, что у меня есть!

Юри вызвонил Пхичита, Пхичит – Криса, Крис первым делом подмигнул мне, не здороваясь, и отправился, обойдя нас, прямо в ресторан.

Там он пошел прямой наводкой к официанту:

– Дорогой мой! Добрый вечер! Вы не могли бы нам помочь?

Юрка и Алтын смотрели, как их стол аккуратно уносят и приносят стол побольше, окружая его еще шестью стульями. Я не вмешивался. Юри пытался спрятать лицо в ладони. Юрка – провалиться через стул под землю.

Алтын отмер и поднялся помогать. Он придвинул стул для Минако, Крис – для Мари, Пхичит уселся сам и весело оглядел всю компанию.

Я любовался. У меня было шесть свидетелей, не считая полного ресторана, которые могли подтвердить – ты не спишь, Никифоров, тебя догнало и прихлопнуло, смирись.

Все заказали воду с лимоном и чай. Мне хотелось заржать в голос. Юри только что жаловался, что проголодался, но теперь сидел молча и пялился в коленки. Пхичит ждал, когда все начнется. Крис с любопытством разглядывал то мое лицо, то лицо Юри. Вид у него был очень бодрый для человека, который всю ночь гусарил. Впрочем, у Криса иначе и не бывало. Юрка смотрел на меня так, как будто я лично был виноват во всем, что сейчас происходило и собиралось произойти. Алтын гранил вежливое и пуленепробиваемое молчание. Мне хотелось пожать ему руку. Тоже молча.

Мари и Минако выглядели, как дети в луна-парке. Я не мог их осуждать.

Я собирался подарить им при случае по букету роз. Может быть, кстати, и розовых. С радужной ленточкой. Просто потому, что в хорошем настроении я чувствовал себя бессмертным.

Мари не замечала никаких странностей ни в чьем поведении, но я пообещал себе, что это ненадолго.

Мари, наверное, сейчас бы и военный оркестр рядом с собой не заметила.

Юрка бесился, испепелил взглядом меня, расстрелял официанта, который принес чай, воду и сок в подарок от ресторана – свежевыжатый из лайма и апельсина.

Я ущипнул себя за бедро, чтобы не засмеяться. Юри, не зная, куда деть себя, уткнулся в свой стакан. Пхичит и Крис шептались, девочки молча пялились во все глаза.

– Юри, – пробормотал я, – надо бы представить дам.

Юри подавился и поставил стакан.

– Да. Простите. Это… это моя старшая сестра, Марико, она прилетела сюда меня поддержать.

– Подержать, – рыкнул Юрка, – а то под лед провалишься.

Если я не ошибался, Отабек пнул его под столом. Юрка странно дернулся и замолчал.

– А это – мой преподаватель балета, Минако-сенсей. Она…

– Мы догадались, – ласково сказал Крис и подмигнул Минако. Юри кивнул и набрал в рот воздуха:

– Минако, Мари, это…

– Мы в курсе, – Минако уже расслабилась и тоже получала удовольствие от ситуации, я поймал ее хитрый взгляд и расплылся в улыбке.

Все чудесатее и чудесатее.

– Я понял, что не так! Мы забыли Джей-Джея, – весело пропел Пхичит и приложился к стакану, как будто там был никакой не сок.

Алтын, не меняя выражения лица, вдруг подал голос:

– Мы его не забыли. Мы его не пригласили.

Я заставил себя молчать и не описывать, ни сейчас, ни потом, никогда, какое влюбленное у Юрки в этот момент было лицо.

В жизни больше не сунусь в его дела. Ни за что. Меня вполне искренне пообещали покалечить, в конце концов.

– Хотите пригласить Джей-Джея? – Крис вынул телефон, наткнулся на мой взгляд, убрал. Юри пробормотал, глядя прямо перед собой:

– Как, все-таки, здорово, что мы все здесь.

Да неужели.

Я практически ощущал его неловкость – всей шкурой.

Хотелось откинуться в кресле, сложить руки, заказать мартини и смотреть, чем все это кончится.

Недурно было бы также утащить Юри отсюда. Разговор, который нам предстоял, пока не давил мне нигде, но это пока.

На Юри уставились все присутствующие, и он поспешно пояснил:

– Я год назад и представить себе такого не мог. Когда я в последний раз был в компании фигуристов, я ни с кем не общался.

Крис, Юрка и Пхичит подняли головы таким синхронным, хищным, плавным движением, что я невольно сел ровнее.

– Даже с Виктором заговорить стеснялся.

Мы с Крисом старательно не встречались глазами.

– Стеснялся? – шепотом переспросил Пхичит.

Я глянул на Мари, решаясь, и любовь к себе перевесила:

– Юри, ты что, ничего не помнишь?

Какой ужас вызывают у людей вызывают эти слова, какой искренний страх – я что, кого-то убил, я ведь не сделал ничего такого, да?

Метку кольнуло, и я впервые этому обрадовался. Юри был в панике.

Я снова был мудаком. Удивительно, что делает с людьми нежданное и незаслуженное счастье.

– Пить надо меньше, – буркнул Юрка. – Приговорил все шампанское и утащил меня танцевать. Баттл ему понадобился, представляете? Говорит, я должен взять реванш, Юра.

Юри медленно зеленел. Юрка закатил глаза:

– Я выиграл. Что и требовалось доказать.

Крис фыркнул:

– Деточка, мы все там были, и все признали победу Юри.

– Чего?

– И в командном зачете, и в парном, и в индивидуальном, – Крис подмигнул мне. – И на полу, и на шесте.

– Что? – Юри побледнел, как скатерть. Он глянул на меня.

Я при всем желании не мог сказать ему, что это неправда.

И не собирался.

Картина выстраивалась полностью, с начала и до конца, Юри затащил меня в танец, Юри содрал все овации, если бы Юри тогда не напился, я бы его не заметил. Я бы не промаялся почти два года, изводя себя и окружающих.

Как хорошо, что он тогда напился. Господи, как же хорошо.

– У меня остались фотографии! – контрольный выстрел был за Крисом. Пхичит завозился и вынул свой телефон:

– И у меня!

Трубки пошли по кругу. Юри сидел, спрятав лицо в ладони, мне безумно хотелось его обнять.

Выгнать всех и объяснить ему, что нет ничего плохого в танцах на шесте. Совершенно ничего плохого. Лучшее заключается в том, что этого больше не повторится.

Юри отнял руки от лица и глянул на меня. Я улыбался так ласково, как умел.

Все хорошо, Юри. Все ведь лучше некуда, ты что, не видишь, не чувствуешь?

– У вас кольца, – негромко произнес Крис. Но он выбрал потрясающий момент – микропаузу в общей вакханалии, так, чтобы его услышали даже повара на кухне.

– Нет.

– Да. Они парные, – я помахал рукой.

Мы были в либеральной Европе. У нас завтра Гран-При. Юри был… он был моим, у меня была его Метка, пошло оно все к черту, гори синим пламенем.

Юрка встретил мой взгляд и изобразил, как его тошнит в тарелку. Я поднял брови и посмотрел на Алтына.

Алтын улыбнулся мне. Мне никто не поверит, разумеется, но он улыбался, он дернул уголком рта. Большего и не нужно.

Пхичит вскочил на ноги и заорал на весь ресторан:

– Мой лучший друг женится!

Юри посмотрел на меня с ужасом.

Я взял его за руку.

Это слышал весь ресторан. Это видел весь ресторан. И если я не ошибаюсь в Крисе и Пхичите, это увидит вся Сеть в ближайшие несколько часов.

Я это не планировал, не надо так смотреть.

Но получилось интересно, правда?

– Поженимся мы, когда он выиграет золотую медаль.

Вообще-то, не когда, а если.

Нет. Когда.

Юри смотрел, как будто я его ударил.

Я чувствовал себя отмщенным. Я больше никуда не торопился, поганое ощущение близкого конца исчезло, осталась пустота, в которой медленно, но верно загорались звезды.

Я дождался.

Хоть и не ждал.

Я помню, как ненавидел его, я помню, как собирался сломать ему жизнь, я даже помню тот стыдный период «трахнуть и забыть», и судьба, Бог, что там это было – они все не могли обойтись со мной ироничнее.

Как сказал Яков – так тебе и надо.

Мне очень надо.

Очень.

При упоминании золотой медали все вспомнили, зачем мы в Барселоне. На золото, как на пионерский горн, прибежал и Джей-Джей с невестой, момент был безнадежно испорчен, но то, что было нужно, было в кармане.

Мы расплатились и разошлись, не прощаясь, в какой-то понимающей, общей тишине.

И пока я шел домой, я все пытался вспомнить, подстегнутый словами Юри, а был ли я сам когда-нибудь так спокоен и счастлив в компании фигуристов?

Не друзья. Не семья. Соперники.

Я видел, как Крис и Пхичит обнимаются на прощание. Как Отабек придерживает для Юрки дверь такси – тут я быстро отвел глаза. Заткнись, Никифоров, заткнись. Как Джей-Джей целует свою драгоценную Изабеллу в дверях ресторана. Как Мари и Минако фотографируются на фоне улицы – вид у них до сих пор был ошалевший.

Никифоров, это отличный кадр из фильма-катастрофы, правда? За три минуты до взрыва, – пропели в голове. Я обнял Юри за плечи.

– Иди ты нахуй.

– Что? – Юри испуганно глянул вверх. По итогам дня он уже побаивался открывать рот лишний раз. Я быстро тронул губами его висок:

– Ничего, Юри. Думал о завтрашней программе.

Кстати. О птичках.

Завтрашняя программа напрямую зависела от настроения и состояния Юри.

Я сам не был уверен, что успокоился.

Если я не был готов к откровениям – а кто к ним вообще готов? – то Юри подавно. Юри нельзя было думать на льду. Он всегда работал на ощущениях и впечатлениях, на голых эмоциях.

Ни одно решение не давалось мне так тяжело – как купить подарок и спрятать его на неделю.

Пару часов назад мне было наплевать на свою Метку.

Ничего бы не изменилось.

Я был уверен в Юри. Для него это не имело значения. Мы говорили об этом, правильно?

– Виктор?

– Да?

– Ты в порядке?

Юри стоял, устало прислонившись к стенке лифта, и смотрел на меня, сонно моргая. Он снял очки и тер глаза одной рукой. От мороза у него покраснели уши и нос.

На руке блестело кольцо.

– Я лучше, чем в порядке.

Я не врал.

Я был лучше, глубже, шире, страшнее, намного страшнее, чем банальное и стабильное «в порядке».

Я целовал его, на ощупь открывая дверь номера, и Юри ни слова не сказал о том, что в коридоре камеры, и могут пройти люди, и Мари-чан и Минако сенсей тоже… Не то чтобы у него была возможность что-то сказать.

Сумки упали на пол, Юри протестующе пискнул, он цеплялся за них весь день, как ребенок за долгожданные подарки.

Я прижимал его к двери, потом к стене у двери. Юри перестал пытаться заговорить, он только тяжело дышал и распутывал свой старый шарф дрожащими пальцами.

Мы поговорим завтра. Он откатает Эрос, я отведу его в кисс-н-тирз, и пока мы ждем результата, я дотронусь до его волос, поглажу по затылку, поцелую в висок – легко, мягко. Не так, как он любит – так, как я люблю. Привыкай, дорогой мой. Терпи.

Я чувствовал его дрожь, и у меня медленно и мучительно сладко сносило крышу. Юри стаскивал мое пальто, задирал свитер, терся щекой о грудь и живот.

Тянул меня за руку к кровати, мы путались в полуспущенных штанах, упали на постель, рискуя покалечиться. Я скользнул с кровати на пол.

Юри закричал, когда я взял его в рот, выгнулся, сгреб простыню в кулак.

Я открыл глаза. На безымянном поблескивало кольцо.

Я кончил, глядя на него, сдавив себя через трусы. Юри дернулся подо мной спустя пару минут – я был в ударе.

Он приподнялся и втащил меня к себе за свитер, который все еще был на мне.

Я даже не помню, как он раздел меня до конца, только как прохладное одеяло скользнуло по голой спине – приятно. Охуительно.

Я открыл глаза – Юри ходил по комнате, гасил свет, задергивал занавески, настраивал будильник – экран светил на его лицо, отражался в глазах.

Кольцо тускло блестело в полумраке.

========== 16. ==========

Комментарий к 16.

*Агутин, Добронравов – Тайна склеенных страниц

Не сценарий удивляет, а один отдельный взгляд.

Эти роли не читают, их играют наугад.

Эта маленькая тайна первозданной красоты

Существует неслучайно, хоть случайность – это ты.

– Виктор Никифоров мертв.

В спину прилетел увесистый пинок. Виктор Никифоров не среагировал только потому, что, возможно, действительно был мертв.

На язык просились пафосные штампы вроде «Да, прежний – точно мертв». Или – «наоборот, он, наконец-то, жив, Юра».

Я промолчал.

Во-первых, потому что хоронить себя не собирался. Этот Никифоров, которого так быстро приговорил Юрка, он был дорог. Я прожил с ним двадцать восемь лет, он ни разу меня не предал. Он смотрел на меня вместе с Юркой и держался, как утопающий, за разные маленькие соломинки.

Вроде таких – это ведь не кольца. Это «талисманы на удачу».

Это ведь не помолвка. Это просто обмен приятными фразами, в конце концов. Юри никогда в жизни не сказал тебе ничего в лоб, без обходных путей, кроме того раза на банкете. Пьяных людей легче воспринимать, они не умеют лукавить, тут все просто. Будь моим тренером.

Я ненавидел иногда свою работу, свою судьбу и катание, потому что даже самое лучшее, что случилось в моей жизни, было связано с катком, и отрывалось от него только с мясом и при колоссальном мысленном усилии.

Ага. Это не секс. Это разработка концепции Эроса.

И это не метка, а родинка. Конечно. И еще не факт, что на его затылке мое имя. Связь же не всегда двухсторонняя.

Я ушел из номера рано утром, чтобы погулять по берегу залива. Прожив в Хасецу с выздоравливающим Маккачином несколько дней, я приучил себя каждое утро бегать с ним по пляжу.

Теперь мне отчаянно недоставало собаки, наглых чаек, рыбака на набережной и темной линии деревьев по правую руку. Это неправда, что море везде одинаковое.

Зато была шумящая вдали автомагистраль, Юрка за спиной и кольцо на пальце.

Талисман на удачу. Юри сам-то верил в эту версию?

Ну, с другой стороны, чем не удача?

Пятикратный я, подающий надежды он.

Это все не удача, – гаденько пробормотало в голове. Это судьба, идиот. За тебя все решили, и в конце концов ты рад, как ни выкручивался.

Ну давай-ка начистоту, Никифоров. Ты сам хоть раз сказал Юри что-то прямо?

«Не уходи из спорта».

Смирись, не будет у вас, как у нормальных людей. Тебе было бы слишком скучно, слишком просто, а ты не любишь просто, Витенька, ты же любишь четверной флип во второй половине. И он такой же.

Юрка за моей спиной ждал. Я медленно повернулся.

– Совсем поплыл со своей свиньей, – вид у Юрки был смешной, я его другим, если подумать, и не помнил, другой Юрка меня всегда пугал, выбивал из колеи – Юрка в ужасе, Юрка в печали, Юрка в радости. Нет, вот этот был мой – злой, колючками наружу, чтобы кто-нибудь, не дай Бог, не добрался до мягкого брюха.

– Ты не забыл, с кем говоришь?

– А с кем? – Юрка бычил, смотрел из-под бровей. – Думаешь, на тебя по-прежнему дрочит вся Россия? Ты слился, слейся уж до конца.

Мне не нужен был кто-то, кто скажет мне то, что я и так знал, без сопливых солнце светит, Юра.

Я бы сгреб его за шиворот, дернул за затылок – но не стал, руку как будто повело. Дернул за подбородок, лицом к лицу, к себе, и Юрке пришлось встать на цыпочки.

– Кольца купили, – просипел он через сжатые щеки. Смешным он мне больше не касался, но лыбу я тянул. Так было надо. – А без них никак не катается, да? Золото к золоту, что ли, жопошники? Я вас без колец нагну.

Я молчал. Юрка засопел, выдрался.

Я отвернулся к заливу. По пляжу гуляла женщина с собакой.

Юрка ведь не мог до сих пор злиться на то, что я предпочел ему другого ученика?

Я уже не раз слышал, что после визита в Японию Юрка стал кататься лучше. Не злее, двигаясь по инерции, просто лучше. Если бы я остался – он был бы на всем готовом, лучший тренер, потом из рук в руки, сразу к Никифорову под крыло, и нигде не дует. Он не может не понимать, что так бы скатился, завяз бы. Талант, конечно, не пропал бы, пропал бы сам Юрка. Ему до того, чтобы озвездеть, и так было мало надо.

Себя в шестнадцать я и вспоминать не хочу.

Погано было, что Юрка думает, что я выбрал себе любовника. По глазам было видно – ну извини, что я маленький, что не педик, что не умею так задом вертеть.

Искупать бы его в заливе. Охладить маленько.

Юрка зашагал прочь по тротуару. Потом тормознул.

– В Хасецу почти такой же пляж.

– Вот и я о том же, – я не мог не улыбаться. Юрка вдруг успокоился, на пару секунд мне даже показалось, что он понимает, думает о том же, о чем и я – если бы не Юри, не чертовы тройняшки, не этот его прогон «Будь ближе»… нет, если бы Юрка не был таким говнюком и не зажал бы Юри в туалете, ничего бы сейчас не было.

Ладно, Плисецкому я по гроб жизни обязан, но рассказывать в ретроспективе, почему, – много чести. И так вон какое говно временами.

Деда на него нет. И Лилии, наверное, он всегда так отрывался в отсутствии старших. То, что меня он старшим не считал, даже не было обидно. Я признавал, что временами у меня детство в жопе играет. Да и сам его так пригрел – не хотелось быть для него старпером, я до ужаса боялся возраста, настолько, что малодушно позволил сопляку вести себя со мной на равных.

– Отабек хороший парень, правда?

Я не должен был этого говорить. Ну, а Юрка не должен был борзеть, называть Юри свиньей, а меня – пинать.

Юрка застыл – так кинематографически, волосы летят, глаза – убивают, красота ты моя.

– Что ты сказал?

– Я сказал – я рад, что вы нашли друг друга. Вы отлично проводили время, да?

– Пока вы не приперлись. Да, – Юрка развернулся и снова подошел, сунулся прямо в лицо перекошенной рожей, – мы отлично сидели.

– Я вправду рад.

– А мне наплевать.

– Не хочешь сказать спасибо?

– Не хочу, – Юрка вдруг хохотнул, – ты тут ни при чем, утрись. Он сам, первым…

– Начал?

– Начал, – согласился Юрка. Я все еще не разрешал себе улыбаться, хватало с нас одного буйного сумасшедшего на одну набережную. – Подъехал на мотоцикле. Спас от толпы фанаток. Оказывается, он пять лет меня помнил и ждал, пока я…

– Вырастешь? – спросил я мягко. Тут-то Плисецкий и рванул. Я стоял слишком близко, я был слишком расслаблен, чтобы среагировать.

Он ударил без замаха, потому что расстояние было миллиметровое. Кто ж тебя, дурень, драться-то учил?

Не я, и слава Богу. Даже больно не было, просто желание удавить, или хотя бы башкой о заграждение пристукнуть, ударило в голову. И тут же отпустило. Левая щека загорелась.

– Останется след – я тебя убью, – я был очень спокоен. Чем больше Юрка бесился, тем спокойнее мне делалось.

– За рожу боишься, педрила, – Юрка рычал, и мне казалось, что от бессилия.

– Давай, золотце, я тебе нос разобью и посмотрю, как ты с Агапэ выкатишься, м? И увидим тогда, кто педрила, кому Лилия Сергеевна будет пластырем мордочку чинить.

Не казалось. Действительно, от бессилия. Юрка прикусил губу так, что вот-вот – и кровь брызнет.

Я постоял, а потом сделал кое-что, чего, возможно не надо было делать.

Я обнял его, вдавил в себя, не обращая внимания на сопротивление.

– Ты, Юр, не теми величинами гомосексуализм измеряешь, по-моему, нет? Дело ведь не в отношении к тому, как я выгляжу. Ты нашел, где маскулинность искать, мальчик. Давай еще костюмы сравним, у кого больше перьев?

– Чтоб ты сдох, – Юрка не плакал, он был не такой, чтобы плакать в человека, которого больше всех ненавидит.

Хорошо сказано.

– Успею, – пообещал я. – Давай-ка, я угадаю. Он тебе понравился.

– Завали, – Юрка, наконец, додумался ударить меня кулаком в живот, и я его выпустил. Он отвалился, чуть не упал – так хотел вырваться, – повис на перилах. Я тоже для приличия согнулся, удар был не сильный, но талантливый. – Это все ты, мудак.

Вот тут я заржал. Нет, Юра. Это все ты. Думаешь, я никогда не хотел, чтобы ты случайно и скоропостижно сдох, ребенок? Думаешь, ты в моей жизни так, проездом, и ничего не помял, не потоптал, не повернул?

– Что такое?

– Он мой друг, – Юрка отвернулся к морю и глубоко вдохнул.

– Я знаю.

– Заткнись. Мне не нужна ни твоя помощь, ни твои советы, ни ты сам.

– Я знаю.

– И лучше бы ты вообще не лез.

– Да я и не…

– Нахуя ты мне про эту ебучую метку сказал? – голос вдруг сорвался.

Я не стал подходить и заглядывать в лицо. Сочувственно трогать за плечо, хлопать по спине.

Я, и правда, никакого права не имел лезть, имея на руках свою такую же невразумительную ситуацию. Но все же – у Юрки, должно быть, припекло на совесть, если он вот так сорвался.

– Ты с ним об этом не говорил?

– Не твое дело.

– Нет, значит. Проверяешь. Твой ли человек. Без вот этих вот буковок – сам, да? Систему сломать решил.

– Отъебись.

– А потом ты садишься на его мотоцикл, – я подошел совсем близко и заговорил шепотом, тоже глядя на море, – сзади него, да? И, поскольку вы оба парни, а ты у нас еще и брутальный, самодостаточный и мужественный, и ни разу не гомик, это ведь так важно, ты сначала держишься за что угодно, только не за Отабека.

– Сдохни, а?

Всенепременно, мой маленький.

– Но потом он набирает скорость, и удобнее всего, сидя на мотоцикле, держаться за водителя. И всем телом прижиматься. Прямо животом к спине. Через тонкую такую футболочку в леопарда, м?

– Заткнись, пожалуйста, – Юрка поднял на меня глаза. Я сдался.

– Прости. Конечно.

Стыдно мне не стало. Жаль его? Нет, я его уважал, а жалость – это та еще отрава.

Просто меня в этом и правда было уже достаточно.

– Иногда метка – это только метка. Ты не обязан ее слушаться. Дождался, посмотрел – не понравилось, пошел дальше. Понравилось – остался. Не дождался – ну и отлично, свободный человек.

Юрка сопел. Слушал.

– Тебе что, до Отабека кто-то запрещал с людьми нормально общаться, что ли? И после него – в монастырь?

– Какой ты умный, – Юрка снова завесил лицо, ковырнул коротким ногтем бетонные перила. – Охуеть можно. Никогда не ждал, никого не искал, да?

Нет, конечно.

– Да. Представь себе. Не искал, не ждал, не верил. Не жалею, не зову, не плачу…

– Пошел ты нахуй, – Юрка тряхнул головой. Я фыкрнул:

– В ближайшее время, не извольте волноваться.

Юрка шарахнулся и вдруг так покраснел, что я умилился.

– Я даже не знаю, как тебя послать-то, чтобы ты не обрадовался. Пиздец.

– Да. И это очень удобно. Еще удобнее – самому ходить, куда хочешь. А не куда посылают, Юра.

– Гениально.

– Пользуйся.

– Это у нас твоя работа. Пользоваться, – Юрка, наконец, попал в цель, и радостно замолчал.

Я собирался вообще перестать с ним однажды разговаривать. Всякий раз это плохо кончалось.

– И что, так теперь всегда будет, да? – Юрка вдруг зазвучал совсем ребенком. Я устыдился своей ненависти почти тут же, и следом своей мягкотелости. Юрку было дешевле избегать, в самом деле, манипулятор и сволочь.

– Как?

– Метка эта долбанная. Такая… реакция.

– Нет.

– Правда?

– Если вы не ударитесь в парное катание, естественно. Или еще в какой контактный спорт.

– Блядь.

Юрка развернулся рывком. Вдохнул-выдохнул. Дернул головой. Потом накинул упавший капюшон, сунул руки в карманы и очень быстро ушел.

Я смотрел, как он шагает, почти переходя на бег. Вспомнил слова Якова – как хорошо, Витя, что у тебя своих детей нет.

То, что у Якова не было своих детей, угробило его брак. Яков таскал домой чужих – меня, Поповича, Милку, теперь вот Юрку. Нянчился, решал личные проблемы, расшибался.

А Лилия своих детей хотела.

Не то чтобы у них не получались дети, я уверен, там было все в порядке. А вот в голове – не все.

Посмотрите на меня, я такой адекватный, разумный, здоровый человек. Потрясающе.

Я потер лицо руками, потом зашагал обратно в сторону отеля.

В во второй трети надо убирать этот ебаный тройной сальхов. Юри же убьется к чертовой матери и убьет программу. На двух последних тренировках не получилось ничерта. Четверной флип – добавить.

Нам нужно золото.

Ему нужно золото.

Он у меня доверчивый. Почему-то из всей иносказательной ереси, которую мы друг другу выдали, именно в последнюю верилось и мне, и ему.

Круто, а? Поженимся, когда выиграем золото.

Я думал, меня выведут во двор и будут долго бить.

Это был самый странный способ среагировать на вчерашний финт Юри – подыграть.

Это чувство, когда тебя выгоняют на лед, на общий открытый разогрев, и вдруг играет музыка и осветитель выцепляет прожектором именно тебя, и именно твоего соседа, и зал орет и хлопает, и все вскакивают, и лучшее, что ты можешь сделать – лучшее для себя, для карьеры, для медиа, для спонсоров – это схватить соседа за руку и сделать если не поддержку, то хотя бы выброс.

В следующие два дня интернет – ваш. Вы супер, вы умницы, вы просто любимцы публики.

Юри в этом всем дерьме – осветитель. Не партнер.

Я не подкачал.

Я слишком к нему строг, да? Он просто не умеет говорить прямо. Ни про задницу, ни про любовь.

Прямо как я.

Все очень просто, не умеешь говорить – покажи. Неважно, любыми средствами, у меня их завались – от Эроса до этих долбанных медалей и колец. Театрально, иносказательно, литературно – но мы же поняли друг друга?

Встань на колени и отсоси – куда уж яснее-то.

Хороши же мы будем, если не научимся нормально разговаривать.

Я пошел быстрее, утро было холодным, а у берега – еще и сырым.

До будильника Юри было двадцать минут.

Тройной сальхов лишний. Однозназно.

А четверной флип, мой четверной флип, который он умудрился вкрутить в произвольную, но в короткой не посмел – как песня.

Он просил меня. Сам. Вчера на тренировке. Ночью. В Хасецу. Показывал мне записанные баллы остальных участников. Как с ума сошел.

Расстановка баллов у нас не самая грустная. Если половина наших друзей сегодня помрет в своих постелях – еще лучше.

Мысли были неспортивные, но это был мой первый тренерский финал, а золото я хотел так, как никогда себе его не хотел.

У нас был Джей-Джей с его заоблачными цифрами и Юрка с его отсутствием тормозов.

У меня был Юри, который хотел четверной флип. И не мог.

Яков бы мне голову открутил. Сказал бы – да бы ебанулись. Оба. Может, еще один четверной засунете куда-нибудь? Давайте, сразу его на лед с разворотом выбросим, через борт еще?

– Верите ли вы в удачу, мистер Кацуки?

Юри смеется, и не все понимают этот смех, он не сразу нагибается к микрофону, и держит еще паузу, не очень длинную, но достаточную, чтобы русский пресс-агент быстро глянул на часы, а девочка из французской сборной показательно зевнула.

– Когда мне было восемь лет, я сломал ногу, играя с друзьями на школьном стадионе. Это была середина сентября, и меня записали в бейсбольную команду. Мне пришлось пролежать дома два месяца и потом еще пару месяцев ходить с костылем. За это время я от скуки пересмотрел все видео с катанием русской сборной, и так насмотрелся, что после костылей мне сразу купили коньки. Как вы думаете, я верю в удачу?

Засмеялся даже Яков, хмуро восседающий в конце длинного стола. Я нагибаюсь к микрофону:

– Ты что, действительно сломал в детстве ногу?

– Ты что, действительно думаешь, что на ваши выступления можно смотреть два месяца? – это Крис, он подмигивает мне и репортерам под громкий хохот и аплодисменты.

Юри улыбается мне и чуть кивает.

Можно умом ебнуться, дожидаясь выхода на лед, даже если вы первый в очереди, а до конца общего прогона – три минуты.

Две. Уже две.

Мари и Минако орали с трибун, как ненормальные, Юри обнял их перед выходом обеих разом, из-за коньков он был высоким, поэтому говорил свое прощально-священное что-то в их макушки. Я смотрел издалека.

У Юри набралась нехилая толпа на трибуне, половина этих людей была не испанцами. Кто-то даже по-русски орал.

Я хотел показать Юри, сколько их приехало и пришло, но не успел, а потом и понял, что не требуется.

Юри был спокойнее меня. Не этим своим решительным похуизмом смертника – что-то новенькое. Юри не спешил и не боялся, и я вдруг вспомнил, как его трясло вчера у церкви.

Не знаю, что он думал, что ему снилось, как он успокоился, но… моя нога вела себя тихо с самого утра.

Я хотел погладить его по волосам, дотронуться до затылка, но не стал пока – взял за руку.

Поцеловал прямо в поблескивающее поверх костюма кольцо. Я уже видел, как его снимают несколько операторов крупным планом, и Юри не прячет руку.

Вот и хорошо.

Вот и замечательно.

Юри поднял к губам кулак, замерев посреди льда, и закрыл глаза.

Страшно было то, что у себя в безопасности я сделал то же самое.

Еще страшнее – что я мог все испортить.

Если мне не померещилось, если у нас была эта проклятая связь, то то, как я грызу тут локти, будет у него в коленках дрожью отстукивать.

Хоть на задницу сядь и медитируй.

Или прыгай тут за заграждением сам, чтобы он на коннекте вывез.

Прекрати.

Он все сделает.

Ты сам сдал пост, теперь стой и смотри.

Смотри во все глаза, не моргая.

Юри поплыл по нотам, он вывел чистую дорожку, кораблик, еще дорожку, мою гордость, его козырную карту, его огромную любовь. Только Юри мог выбрать самый простой элемент и подать его так, чтобы хотелось перематывать, в скорости, в шагах он был просто больной, страшный, и все работало на это – от костюма до телосложения. Его полет был не в прыжке, в том, как он идет по льду.

Я понимал это, я очень хотел, чтобы все понимали, хотелось бегать и трясти людей – ты это видишь? Ты на это смотришь?

Тройной аксель чуть меня на лед не выкинул, так я подскочил, четверной сальхов – хлесткий, легкий, мы рисковали, ставя их так, друг за другом, но рисковать оба любили и не боялись, в первой трети Юри был свежий и как раз бешеный.

Вращение было безупречное, попало в музыку лучше, чем в Москве, я почувствовал, как по залу катится дрожь – так он обнимал себя, так гнулся.

Потом еще дорожка, отдых, внимание на руки – я даже не залипал, так боялся, смотрел, как идут ноги, как он набирает скорость и готовится.

Прыгает тройной тулуп. Я заорал – чуть не матом. Оператор, из тех, что поближе, глянул с пониманием.

Скорость была хорошая, все было хорошее, четверной – нет.