Текст книги "Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)"
Автор книги: Синий Мцыри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)
Я был в рамках своих полномочий. Я тренер. Тренер. Я. Да.
Юри быстро облизал губы, и я чуть не заорал.
– Есть, – прошептал он. – «Стар Трек».
Я уронил руку и опустил голову.
Юри. Блядь.
– Про Эрос, – уточнил я, и Юри, мать его ети, опять закивал, чуть покраснев. – Про вожделение, пагубную страсть, желание, грех, влечение, помоги мне, у меня кончились английские синонимы.
– Ах, про это, – Юри не был идиотом. Я прекрасно видел, что он либо издевается, либо технично уходит от темы. – Про это.
– Про это, – подтвердил я. – Я вот «Грязные танцы» люблю.
– Понял, – Юри сделал очень серьезное лицо. – Тогда «В джазе только девушки».
– Пиздец, – пробормотал я по-русски, и Юри моргнул:
– А?
– Нет, ничего, – я отошел, только сейчас заметив, как дрожат пальцы. Юри заметно расслабился, выдохнул.
Я вспомнил, что где-то рядом есть Юко, которая, наверное, немного недоумевает, что происходит.
Мы оглянулись синхронно, но коридор был пуст. Понятливая, умница Юко.
Юри кашлянул.
– Я… спасибо за помощь, Виктор. За все. Я тебя не подведу.
– Я знаю, Юри, – я чувствовал себя смертельно усталым. Юри снова осторожно улыбнулся:
– На обед сегодня рамэн с говядиной. Мама узнавала рецепт говядины по-русски. Она тебя ждет.
– Прекрасно.
– Я… я пойду еще раз музыку послушаю, – Юри сделал два шага назад и потер затылок. – И тоже приду.
– Конечно.
– Увидимся, Виктор.
– Увидимся.
Юри ушел, оглядываясь, и я постоял, убедившись, что он действительно не вернется.
А потом сполз по стене на пол.
Нога болела так, что я ее не чувствовал. Я осторожно стянул носок и поднял штанину – надпись горела и припухла, как будто воспалилась.
И у меня стоял.
========== 5. ==========
One day youʼll meet a stranger,
And all the noise is silenced in the room,
Youʼll feel that youʼre close to some mystery,
In the moonlight and everything shatters,
You feel as if youʼve known her all your life.*
Когда я учился в средней школе, был у меня одноклассник, Серега.
Или Серый.
Или Серьга.
Или все клички, которые могли бы приключиться с мальчиком по имени Сергей, но звали мы его Рыжим, без особой оригинальности.
Рыжим он был до глубины гипотетически отсутствующей души.
Проблема Рыжего была в том, что на его предплечье была метка, появилась раньше, чем у всех, наверное, класса с четвертого – сначала его дразнили, потом завидовали, потом начали молча и вслух уважать и набиваться в друзья. Шутка ли, такой уникальный, такой зрелый, вперед всех определился.
Но радовало всех даже не это.
На тоненькой, как птичья, лапке Рыжего были его собственные имя и фамилия – «Сергей Разумовский».
Многие смеялись – Меченный будет полный тезка, ищи-свищи второго такого. Другие побаивались – надо же, прямо чертовщина. Сам себе сама.
Я завидовал самой черной завистью. Даже если ты никого на найдешь, думал я, глядя на Рыжего, ты не будешь один, у тебя будешь ты сам. Всегда.
Вечное напоминание – положись на себя, и все будет хорошо.
Я бы не отказался от такого счастья, я был бы рад, если бы мне было хорошо самому с собой. Я бы как никто справился с разделенной любовью к самому себе.
Но мне самому с собой в последнее время было тошно, я выходил из комнаты, как можно чаще, чтобы не быть в ней единственным человеком, даже Маккачин не спасал, хотя раньше он всегда справлялся.
Поэтому я был благодарен Юри и Юрио – привязалось ведь, надо же, – из-за них одному оставаться не было никакой возможности. Доходило до смешного. Я откидывал голову на бортик ванны, закрывал глаза, слышал отдаленные вопли Юрки или тихий стук в дверь Юри – и молился, чтобы они все сдохли. На секундочку. Пожалуйста.
Я чувствовал себя многодетной матерью. Именно матерью. Детей у меня было четверо – Кацуки, Плисецкий, ебучая Агапэ и сраный Эрос.
Не знаю даже, с чем было больше проблем.
Юри перестал зажиматься, однако я радовался недолго. Технически он уступал Юрке, но опыт и терпение, которые он продемонстрировал во впечатляющем количестве, играли ему на руку. Он был готов отрабатывать каждый элемент до посинения. Юрка тоже, но с меньшим спокойствием – каждая его следующая попытка была приправлена растущим остервенением. Юри же держал лицо кирпичом, только краснел и задыхался все больше. Я отправил его на дополнительные пробежки.
Юрку – качать ноги, иногда мне казалось, что жилистые тонкие лодыжки просто однажды переломятся при его-то поганой привычке напрягаться при выходе из прыжка.
Юрка топорщился – хотелось пригладить, я пытался объяснить ему, что его Любовь должна быть нежной, спящей, неспешной и поэтому вечной.
– Любовь. Не секс. Не обсессия. Мама и ребенок, ребенок и его щенок, близкие друзья, нежное братство, понимаешь? При этом ты готов все отдать за них. Может, и жизнь. Может, и свободу. И ничего взамен. Никаких обещаний. Безусловная любовь, безвозмездная.
– Как бы тебе тогда было удобно, а? – Юрка еще дулся. Я оглянулся на терпеливо выписывающего круги Кацуки. За его спиной над ареной медленно и торжественно поднимали транспарант с анонсом соревнований.
– Да, очень, – я повернулся. – Юр, хватит. Пока ты бесишься, ты ничего не можешь.
– Я не могу? – Юрка широким движением махнул на каток, – Я? Да я идеально делаю все, что тебе надо!
– Значит, мне надо не это. Спортивная злость – для прыгунов в высоту, мелкий.
– Охуеть, а можно мне переводчика сюда? – Юрка расширил глаза и фыркнул. – С ублюдского на русский! Где я лажаю, скажи мне прямо уже!
– Нежности в тебе нет. Терпимости. Готовности ждать, сколько будет надо.
– Это мне на жопу, что ли, приземляться? Мягко, нежно, м? – Юрка сатанел и уходил с катка, размахивая руками и матерясь.
– Была бы жопа – посоветовал бы, – я не то чтобы злился. Юрка просто возвращался быстрее, поймав в спину шутку, с остроумным ответом или новым зарядом бодрости и желанием надрать мне задницу хотя бы в профессиональном смысле.
Иногда мне хотелось снять Юрку на видео и показать ему же, чтобы он оценил страшную рассинхронизацию между своими внешностью и движением. Форма и содержание не просто не совпадали – ненавидели друг друга. Мальчик-ромашка, летящий и светящийся ангел катался так, как будто лед или горел, или лично ему что-то сделал, – рвано, зло, отточенно-агрессивно.
Я немного промахнулся, решив, что его мордашка сделает половину работы.
Прыжки Юрка освоил на третий день, но программа лежала неживой – артистизм, точнее, его отсутствие, тормозило весь процесс.
Я показывал ему старые мелодрамы о любви и ожидании. На «Хатико» Юрка матерился, на «Английском пациенте» – уснул, уткнувшись в мое плечо.
Я отправил его медитировать в храм на горе. Юрка вернулся весь в синяках и с сотней селфи.
Я отправлял его в пешие прогулки, один раз – убирать снег вместе с госпожой Хироко; гулять с Маккачином, взял ему билет на паром – созерцать склоны Фудзи. Заставлял шататься по берегу океана.
Юрка фотографировался, обзаводился местным клубом фанаток, покупал новые шмотки и кучу бессмысленных сувениров – и катался резче, быстрее и яростнее.
Не то чтобы назло. Назло работал скорее я.
Юри был не лучше.
Он честно старался, он высекал коньками искры – и убивался на совесть, в среду нам пришлось вызвать ему скорую – коленку разнесло чуть не в мясо. В этот день даже Юрка бросил смеяться над его тяжестью прыжков и призраком лишнего веса.
К счастью, Юри повалялся два дня, а потом все равно пришел на каток, глядя безумными глазами.
– Вот, – я щелкнул пальцами и подкатился к самому борту. – Зафиксируй.
– Что? – Юри мгновенно испугался, да блядь же, заозирался по сторонам, убеждаясь, что я к нему вообще обращаюсь. Сколько ж можно… – Что зафиксировать?
– Вот это вот выражение лица, – я поймал его за щеки ладонями и потряс. – Ты сейчас так на каток смотрел, как будто на нем много людей, и у всех в руках огнеметы.
– И?
– Голодное лицо, жадное, – я не отпускал, Юри уже даже не вырывался, он знал, что бесполезно. – Смотри на зрителя, как смотришь на каток.
– Зачем?
– Что зачем?
– Зачем мне зритель, – Юри говорил невнятно, руки пришлось убрать. Юрка настороженно подкатился поближе – послушать. – Это на меня должны смотреть, как будто я каток и на мне люди с огнеметами, да?
– Да, – весело сказал Юрка. Я готов был ему врезать.
– В общих чертах. В принципе да. Если ты так определился. Может, объект желания – ты, а может – аудитория, и ты должен донести это до них…
– Короче, ты реши, ты или тебя, – перевел Юрка и хохотнул. У него было приподнятое настроение, не мог же он мелочно радоваться травме Юри? Наверное, нет.
Юри посмотрел на него и вдруг тоже засмеялся:
– Я понял. Зритель должен чувствовать угрозу. Нравственности. Вне зависимости от пола.
– Гениально, он на лету хватает, – Юрка пробормотал по-русски и сделал большие глаза. Я молча показал ему кулак. – Нет, правда! Кацудон, скажи «блядь».
– Блядь, – честно повторил Юри с таким старательным лицом, что я не выдержал и фыркнул.
– Пизда.
– Пизта.
– Сука.
– Сцука.
– Нахуй.
– Накхуй.
– Почти без акцента, – Юрка картинно похлопал. Я хохотал, как школьник, перевесившись через бортик.
Мне было в чем-то стыдно, мы издевались над бедным Юри, но я не мог быть уверен, что он сам не издевается.
– Ебать.
– Йебать.
– Так, хватит, – я больше не мог. У Юри было слишком честное лицо. – Юрио, давай-ка я тебя посмотрю. Юри, разминаться, пока не разогреешься – думать забудь про программу, я на ногу твою погляжу еще.
Юрка мгновенно притих и тут же вспыхнул:
– Сам ты Юрио! Просил же!
Он унесся на центр арены. Юри осторожно переступил через заграждение, скинув блокираторы, и выпрямился. Глянул на меня:
– Что я сейчас говорил?
– Блюда русской кухни.
– Правда?
– Правда. А ты думал, диета на тебя одного пагубно влияет?
– Настолько – да. – Юри глянул на меня мечтательно и порозовел. – Я, наверное, нездоров. У меня с сексуальным возбуждением только еда и связывается. Ничего не могу поделать.
– И не надо ничего с этим поделывать, – я вдруг задумался. – Пусть будет и еда, черт с ним. Если ты даешь нужную картинку – какая разница, на что у тебя стоит? Каждый дрочит как он хочет.
– Что?
– Я говорю – закрепи этот концепт. Еда так еда. Если грех, почему не чревоугодие?
Юри неуверенно кивнул.
Я поспешно отъехал к Юрке, чтобы его ненароком не придушить.
Больше всего меня бесило то, что Юри ведь мог быть абсолютно серьезен. Не шутить, понимаете?
То есть, я стою тут рядом, я смотрю на него в упор, я зажимаю его у стены и хватаю за лицо, за руки, за плечи и за спину, показывая хореографию – и у него встает на жареную свинину.
Ладно. Видимо, расти тут правда надо одному мне.
Так многозначительно меня еще не посылали. Идите, мистер Никифоров, поработайте над техникой.
Ладно.
– Сделай так, чтобы тебя хотелось сожрать. Облизываясь, – крикнул я через всю арену.
Юрка за моей спиной фыркнул.
– Недолеченные тут все, – пробормотал он, надеясь, что я не услышу.
Я услышал. Погонял его два часа и отправил на водопады. Охладиться.
Юри вызвался проводить его, и поскольку Юри не блистал сегодня от слова совсем – снес борта, все прыжки взял одинарными и вообще упал на ровном месте, то Юри был сослан вместе с Юркой. Охлаждаться.
Я смотрел, как он уходят, Юрка размахивал руками, Юри ссутулился и потирал спину и затылок, усталым стариковским движением.
Хера с два. Вы еще не знаете, что такое уставать.
От себя, скажем.
Я закрыл глаза и постоял, слушая ровный гул системы освещения и охлаждения. Для разнообразия рядом не было никого.
Чего я так загнался? Зачем я так…
Как?
Мне не хотелось сделать из них что-то, чем они не были.
Мне хотелось достать, вытащить то, что в них было лучшим.
Или худшим.
Как будто это помогло бы мне выбрать.
Я уже выбрал, я уже променял Питер на Японию, и хрен его знает, что мной двигало в этот момент. Но признавать, что я ошибся, мне страшно не хотелось.
В общем, я только и занимался тем, что прикрывал какими-то драными тряпками правду, как огромную, толстую, голую бабу, ни сдвинуть, ни объехать – Никифоров, ты просто хотел и приперся. Моча в голову дала.
Позавидовал, обиделся, приревновал к своей же славе, решил самоутвердиться за чужой счет. Юри не сделал ничего плохого или необычного. Как это у них тут называется? Трибьют? Он не собирался меня уязвить, бросить вызов или что-то еще из этой оперы.
Я накрутил.
В общем, я бы очень был рад, если бы на моей ноге, как у Рыжего, было именно мое имя, ничье больше.
Имя, кстати, чесалось и горело постоянно, мило так намекая, что зря я здесь, что искать надо было в Питере, наверняка.
Подытожим – я напился в тот день, как никогда не напивался.
Мои подопечные куда-то смылись на весь вечер, и я малодушно надеялся, задремывая на барной стойке у Минако, что они не утонули там вдвоем в водопаде.
Потом бар упал мне на голову, и долгий день, наконец-то, кончился.
Юри и Юрка катались вместе.
Делали аккуратные круги, входя в параллельную петлю, Юрка прыгал выше, у Юри чище получался выход из прыжка и разворот.
Я постоял, глядя на них из темноты коридора.
Юрка что-то гаркнул, поймал Юри за лезвие конька – Яков бы руки оторвал за такое, – дернул к себе, чуть не уронив обоих на лед. Махнул руками, Юри не шарахнулся, как обычно – он закивал, а потом и вовсе потащил Юрку за локоть в центр арены, тоже что-то жарко объясняя.
До меня не сразу дошло, что они отрабатывают четверной сальхов. Юркина коронка, фирменный прием, драгоценный козырь, который он ни за какие деньги не согласился бы отдать – вот так запросто?
Пошел и показал, как надо?
Да пацан-то взрослее меня.
Безусловная, чистая, искренняя любовь к фигурному катанию. Он просто смотреть не мог, когда что-то делается через задницу.
Я медленно выдохнул.
«Агапэ» была готова.
Юри внимательно смотрел, как Юрка разгоняется и взлетает в прыжок – я со своего места видел, как расширяются глаза, как Юри нервно облизывает губы и напрягается всем телом – жадный. У меня единственный эпитет и был. Юри бы загреб себе, забрал все, что дают, лишь бы вырасти, лишь бы подняться еще на ступеньку выше. Поэтому и не послал меня, как бы мое присутствие его ни смущало. Поэтому и терпел Юрку рядом – набирался опыта. Он был готов забрать все, и это ли была не страсть?
«Эрос», наверное, доже уже дозревал.
Или меня просто с похмелья несло.
Юрка снова ругался, сунувшись самым лицом к лицу, Юри терпеливо разглядывал его сверху вниз и улыбался – почти ласково.
Хватит.
Я спугнул их, буквально – отскочили и разъехались друг от друга по разным сторонам катка, делая вид, что только меня и ждут.
Допустим, я поверил.
Если бы я не поверил, я бы пошел топиться в источниках.
На полном серьезе.
И в последний день я вдруг испугался.
По-настоящему.
Юрка, кажется, нахлебался воды на водопадах, я не знаю, что с ним там стряслось, но он был идеален.
Он катался, закрыв глаза, он больше никуда не спешил, он будто успокоился, но не притих – ушел на глубину, и в глубине варилось страшное – сильное, тайное и вечное.
Он поднимал руки, бережно, как будто держал в них птенца.
И летал, стремительно, но плавно, словно не хотел кого-то спугнуть, разбудить.
Я смотрел и обмирал, понимая, что это полная и безоговорочная победа.
Я пытался представить себе предстоящий последний разговор с Юри, и у меня не получалось. Никак.
Я должен был быть готов к такому исходу – но я, блядь, не был.
Юри стоял рядом и тоже смотрел на Юрку.
Приоткрыв рот.
А потом он повернулся ко мне.
– Это прекрасно, – прошептал он. – Ты так хотел?
Нет.
– Да. Именно то, что я хотел.
– Это просто здорово, – Юри снова повернулся. – В России лучшая школа, как ни крути, куда ни приедешь.
Он говорил спокойно, как будто уже сдался.
Мне привычно захотелось потрясти его за шиворот.
Вместо этого я крикнул замершему в центре льда Юрке:
– Юрио! Давай на боковую! С тобой сегодня закончим!
Юрка, казалось, устал так, что даже не заметил, что я никак не прокомментировал его работу. Просто кивнул и покатил к дальнему выходу.
Скажу ему за ужином. Он почти победитель. Пусть все слышат, ему будет приятно.
Я постоял, провожая его спину взглядом.
В мою пялился Юри – с двух шагов, молча дожидаясь.
– Теперь ты, – сказал я, не оборачиваясь. – Как там котлеты?
– Я не уверен.
– В том, что они будут хороши?
– В том, что это должны быть котлеты.
– Ну, милый мой. На переправе коней не меняют. Я говорил тебе – нужен именно человек, но не настаивал. Каждому ведь свое. И потом, – я повернулся, – котлеты твоей мамы действительно секс в чистом виде.
– Это шутка?
– Нет.
У Юри глаза блестели в темноте. Каток собирался закрываться, и освещение трибун сходило на нет, оставляя только ярко-белую плюху арены рядом с нами.
– Не шутка. Я же их ел.
– Тогда… – Юри помялся. – Я все из них выжму.
– Выжми, – я взял его за руку и потянул к проходу. – Давай-ка сюда. Как нога?
– Как обычно, спасибо, – Юри дернул плечом, притормозил и скинул резинки. – Я не уверен, что сегодня еще что-то могу, на самом деле…
– А в чем ты уверен? Вообще, в принципе?
Юри остановился, и мне тоже пришлось. Я же его за руку держал. Наверное, до сих пор интуитивно опасался, что Юри даст деру.
Юри пожевал нижнюю губу.
– В программе. Она, может быть, не для меня, но тут только во мне проблема. Если бы любому нормальному фигуристу ее дали…
– Стоп. Без этого вот всего. Не нащупал концепт, и все. Сейчас найдем.
Музыки не было – и не требовалось.
Я дернул Юри за руку, злясь – он не торопился шевелиться.
– Эрос, Юри. Эрос. К черту эти твои котлеты.
Я хочу, чтобы ты выиграл. Я не знаю, почему я этого хочу.
– Как тебе вообще приходит в голову подобное дерьмо?
Потому что Юрка может все с любым тренером, а ты не все, но многое, и именно со мной.
Я развернул его, раскручивая, отпустил, и Юри откатился, затормозил, расправил плечи. Замер в стойке, следя за мной. Я оттолкнулся и поехал боком, глядя только в глаза.
– Не котлеты. Не еда. Да, где-то рядом, да, иногда партнера хочется укусить. Облизать. Отсосать.
Юри краснел. Значит, понимал. Ну надо же.
– Но не соусом полить и по тарелке размазать. Нет. Разложить.
Я приблизился. Юри ждал.
– Трахнуть, Юри, – у него расширились глаза, почернели. – Выебать. Отдаться.
Я толкнул его в плечо. Больно, наверное. Юри откинул голову, податливо откатился назад, прогнул спину.
– Уронить на лед. Прямо тут. Прямо вот так.
– В зале будут дети.
– Что?
– В зале. Будут дети. Будут смотреть на меня. И мои родители, – Юри стянул очки с носа и сжал в кулаке, тряхнул волосами. На меня пахнуло мятным шампунем.
– Не жалей и их, – я стоял совсем близко. Юри не смотрел на меня – куда-то в мою шею, замер, будто боялся спугнуть момент еще больше, чем я сам. – Они ведь знали, на что идут, да?
– Но дети…
– В жопу детей. Я буду смотреть. Я буду оценивать.
Юри поднял голову. Моргнул.
– Верно.
– Ты понимаешь?
– Ты будешь смотреть.
– Я буду очень-очень смотреть.
И Юри сказал:
– Спасибо. Это очень хорошо.
Он медленно выдохнул. Я осторожно взял из его пальцев очки и аккуратно надел обратно ему на нос. Заправил волосы за уши. Скользнул пальцами по шее к затылку и легонько сжал волосы в кулак.
Юри дернулся всем телом и издал странный звук.
– Вот так вот, – тихо-тихо, пусть по губам читает, так надо. Прямо сейчас. – Только как будто это мы все у тебя в кулаке. Я. Понимаешь?
– Я не идиот, – Юри прикрыл глаза. – Отпусти. Пожалуйста.
Как в прорубь сунул.
Я разжал пальцы.
– Я не говорил, что ты идиот, Юри.
– Я сам иногда говорю, что я идиот. Но не настолько же, – Юри поправил очки и повернулся спиной, поправил волосы на затылке. – Ужин.
– Юри?
– У меня никогда не было тренера лучше тебя, я не мог так много успеть за такой короткий срок, – Юри странно дернул плечом. – Но я не помню, чтобы Челестино так, как ты, делал.
– Русская школа катания лучшая в мире, так ведь?
– Вот поэтому?
– И поэтому тоже.
– И Юрио такой поэтому?
Ого.
Ого, товарищи.
Я замер.
– А Юрио маленький еще. Для него это тоже дивный новый мир. Будет. Однажды. А что?
– Ничего.
Юри обернулся и улыбнулся мне.
– Спасибо, Виктор.
– О, всегда пожалуйста.
Я знал, какие костюмы они оба выберут, даже не глядя.
Юри и Юрка рылись в моих тряпках с одинаковым восторгом, как школьницы на распродаже.
Я мог с закрытыми глазами сказать, что Юрка возьмет белый с серебром и расшитый шелковыми лоскутами, как перьями – с маленькими крыльями на плечах.
Я бы сам его втюхал, выбери Юрка что-то другое.
Юри вцепился в черный сочинский с произвольной программы. Костюм был сшит из тонкой лайкры, как шутил Яков, «на вырост» – с расчетом на изменение веса и роста, ткань позволяла растянуть его и посадить по любой фигуре. Облегающий аспект был важен и в мое время, правда, совсем по другому поводу – я должен был выглядеть максимально тощим и трагичным.
Юри на пробу потянул ткань рукава, посмотрел на просвет.
Костюм облепит его, как вторая кожа. С одной-единственной задачей.
Юри поднял на меня глаза, и я быстро вышел из комнаты.
Юри, мое японское сокровище и головная боль.
Возможно, я даже надеялся, что выиграет Плисецкий, и я поеду в Питер. Со спокойной душой.
Нет, правда.
Спать я лег рано.
Юрка уехал домой один.
У меня не было чувства гордости, по крайней мере, оно не захлестывало с головой.
Где-то в глубине меня радостно прыгал тупой школьник, искренне довольный тем, что я был прав, а Яков нет.
Восторгом это тоже было не назвать – слишком мешала усталость и болезненный откат – я посмотрел на свои руки, на ладонях отпечатались ногти, так я кулаки держал.
Я расписался на бесчисленных футболках и кепках.
Я махал рукой, пока последний из зрителей с камерой не двинул на выход.
Я стоял посреди катка, вокруг стелилось поле цветов и игрушек – как на настоящих соревнованиях.
Кто-то сказал мне, что Юрка уехал – я не успел поговорить с ним лично, но был бесконечно благодарен за то, что не успел.
Этот пацан все-таки был чудо. Он понимал, что это будет неловко для меня, и мою виноватую рожу видеть не хотел.
Яков будет ждать его. Напишу, чтобы встретил.
Потом.
Кто-то фотографировался со мной, обнимал за плечи, тряс и поздравлял по-английски, по-русски, по-японски.
Я смотрел на пятно света в центре катка – осветитель уже ушел, а прожектор еще работал, выжигая лед там, где полчаса назад стоял Юри – запыхавшийся и потный, с колотящимся сердцем.
Как труп мелом обвели.
Я отвел глаза на темные трибуны.
На пустых рядах светилось единственно белое лицо. Я поднял руку и крикнул:
– Молодец, Юри!
– Спа-сьипо.
Юри привстал, чтобы помахать мне.
Сел обратно, обнимая букет цветов. Ждать меня.
Я не торопился ехать к нему, предпочитая задержаться с желающими потрогать Никифорова.
Мне надо было сначала выяснить один важный вопрос.
Это я такой хороший тренер, что Юри пробрало? Русская школа катания, все дела…
Понабрался где-то Эроса за ночь.
Или это Юри… такой?
Откуда он знал, как надо? Я объяснял, конечно, как умел – и в этом мое большое отличие от Якова. Я фигурист. Я не тренер. Я могу сделать, как от меня хотят, и не могу объяснить, как хочу я.
Юри понял, как я хочу.
Я не говорил ему этого.
Я не советовал ему добавить мягкости в движения, текучей плавности, трепетной, ленивой грации.
Я велел ему быть агрессивнее, откровеннее.
Он сделал не так.Не так. Неправильно.
Идеально.
Юри улыбался, глядя на меня.
Где ты был этой ночью? Что ты делал? Спал, и тебе приснилось, как надо?
Он запорол тройной тулуп, такую легкотню, но прыжки вообще не его. Выкрутиться можно.
Его – актерское мастерство.
Нота в ноту, как будто он много лет танцует в балете именно эту партию – как какая-то больная, опасная, ультимативно ебанутая Одиль. Страшная до веры в бесовщину. Юри знает ее так давно, что врос в нее, слился.
Юри тек по льду, льнул к ползущему за ним лучу прожектора, гладил пальцами темноту за прожектором, смотрел в зал плывущим взглядом.
Костюм на нем сидел лучше, чем на мне. Плечи и бедра у него были круглее, спина более прогнута, шея была длиннее, а запястья – тоньше.
Или так казалось.
Он любовался собой, он не трахнул нас всех мысленно, как я его просил.
Но я поймал себя на мысли, что сам готов просить.
Выехать на лед и рухнуть на колени.
Зал притих, ну еще бы.
Я отмечал краем сознания помарки – недокрутил, перетянул, перепрыгнул, не вошел в аккорд, пропустил долю секунды, опасно, тяжело качнулся, а здесь вообще наступил кое-как, намарал, потерял гладкость дорожки, да и ногой зря рискнул…
Но я просто пялился.
Как?
Что я опять пропустил?
Опять программа такая, какая была у меня в мыслях, которыми я с ним не делился.
Опять.
Я вспоминал разговор накануне: «Ты так хотел?»
И глаза – черные, жадные.
Да, Юри.
Спасибо, что показал мне, чего я хотел. Я бы сам не разобрался лет за сто.
Мы остались одни – Юко помахала мне из западной арки и увела свою зевающую тройню, подталкивая в спины и за что-то уже им выговаривая.
Юри все еще сидел на трибуне, в четвертом ряду от бортика, глядел сверху вниз.
Я стоял под лучом и смотрел на него.
У меня было четкое ощущение, что вовремя Юрка спрыгнул с горящего поезда, как в каком-то кино.
А я остался.
Знаете это ощущение захлопнувшейся ловушки, повернувшегося в замке ключа?
Вот оно самое.
Комментарий к 5.
*Sting and the Brodsky Quartet – Until…
Я мечтаю о такой программе для кого-нибудь в этом ебучем фэндоме.
Вот финальное катание Виктора и Юри, скажем. Да, пожалуйста, да.
========== 6. ==========
Комментарий к 6.
Adam Lambert – Underneath
Юри опаздывал.
Ну, это-то новостью не было. Как раз наоборот.
В свой первый день в качестве официального тренера я вообще ждал его на арене полтора часа, успев раз пять прогнать свою собственную программу, стрельнуть сигарету у уборщицы и выкурить ее, таясь, как школьник за гаражами, позвонить и довести до воплей Якова – Юрка добрался хорошо, спасибо, Витя, какое же ты хуйло.
Принять душ и переодеться.
Юри влетел в зал еще со следами от подушки на заспанной роже.
Споткнулся на полдороги, упал и до меня доехал уже согнутым в три погибели. Сделаем вид, что извинения приняты.
О, извиняться он умел. Поднял скорбные глаза, даже губы тряслись.
Вспомню – сдохнуть хочется.
Я посмотрел на часы.
Двадцать минут.
Кататься я сегодня не стал.
И вчера тоже.
Своя песня не шла, не хотела ложиться, не звучала даже – я, наверное, устал от обилия информации и образов в голове. Эрос и Агапэ со мной что-то сделали. Заебали, скорее всего.
Двадцать пять.
Ранняя пташка из Юри не вышла. В остальном дисциплина у него была железная, а упорство и выносливость – просто пугающие.
Однажды я смотрел, как он носится по балетному классу под бодрые вопли Минако. И уснул, представляете?
Говорил же, ничего святого.
Проспал три часа, оказалось, а когда поднял голову – Юри все еще насиловал станок. Минако дремала, уронив голову на мое плечо.
Юри сменил футболку. И только.
Полчаса.
Юри спал крепко, я видел, как он приходит и падает на кровать, вообще не раздеваясь, отключается мгновенно, хотя однажды успел пожаловаться, что в Америке отвык спать на полу и теперь скучает по футону.
Я предлагал ему поменяться, зачем-то же он мне это сказал, про койку. Это лицо надо было видеть.
– Что? Нет, нет, спасибо, я просто…
– Тогда давай ко мне, у меня постель огромная! Вдвоем поместимся.
– Что? Нет, спасибо, мне и так хорошо!
Да я, в общем-то, не рассчитывал, что ты согласишься.
Я не уверен, что бы я делал, если бы он согласился.
Я пропустил момент, когда откровенно злые издевательства – намеренные, продуманные, потому что я не мог ему простить еще свою «Будь ближе», – превратились в игру «Сколько выдержит Юри Кацуки».
Я таких людей еще нигде не видел.
Я ждал вопроса, что, собственно, происходит и зачем, очень рано, но то ли Юри был совсем деревянный по пояс, то ли особый склад ума позволял ему обосновать абсолютно любую хуйню.
Любую.
Если тренер все время трогает тебя за лицо, значит, так надо.
Если твой тренер садится за обедом так, чтобы задевать коленом твое бедро – это для лучшего единения и взаимопонимания.
Если твой тренер пытается залезть тебе в душу и там граблями пошарить – это поможет ему потом написать для тебя произвольную программу.
К программе это вообще не имело отношения, но вот некоторый произвол, определенно, присутствовал.
Я загорелся, меня несло со страшной силой, я больше не был изобретательным или сдержанным. Я загребал, лапал, ерошил, дотрагивался. Спрашивал в лоб все, что вздумается.
Возможно, для терапевтического эффекта в том числе.
Юри прекратил шарахаться.
Он начал реагировать на шутки.
Он перестал пялиться так, как будто я вот-вот пропаду.
Он не пытался отодвинуться, вырваться или удрать.
Мне казалось, я пробил оборону.
Ничего подобного. Юри, выбрав новую беспроигрышную тактику, все время делал вид, что это нормально, хотя единственный нормальный элемент всей этой картины проклял нас и уехал в Питер две недели назад.
Мне кажется, если бы я однажды пришел на каток голым, Юри бы и это как-нибудь себе объяснил.
Иногда я тайно радовался, что Юри не воспринимает все всерьез.
Вот это нервы, думал я. Мне бы так. Однажды Юри будет блестящим тренером.
Я ждал момента, когда шутка зайдет слишком далеко.
Не то чтобы я очень любил, когда мне бьют лицо, или когда меня посылают. Но мне бы определенно стало легче, это бы сняло пенку, успокоило бы – все нормально, мы думаем об одном и том же. Мы друг друга поняли.
Сорок минут.
У меня был замечательный английский. У него тоже. Это как-нибудь помогало?
Ни разу.
Однажды я сорвался и разорался по-русски, размахивая руками и нарезая круги по льду.
Юри стоял в центре и просто ждал, когда это мракобесие пройдет.
– Да ебать тебя в рот, с-сука, как я устал, как мне это остопиздело, Господи, ну что ты молчишь, что ты стоишь, а? Опять котлеты на уме, да? Какого лысого ты все извиняешься, ты хоть понимаешь, за что, долбоеб ты японский?
Юри дождался антракта и беззащитно улыбнулся, откинув волосы со лба:
– Русские блюда?
– Да, – я боролся с желанием обнять его и сломать ребра. – Свадебный стол. Давай еще раз тройной. И посерьезнее.
Мы даже об этом не говорили после. И слава Богу.
После победы над Юркой что-то явно сменилось. Юри… берег меня. Допускал мысль, что я куда-нибудь денусь, но теперь он знал, на что я повелся, и что с этим делать.
И он делал. Держал единственным доступным ему, очевидным для него способом. Он катался.
На катке мы вообще не разговаривали, пока не уходили в зрительскую ложу.
Он катался, я держался в паре метров, чтобы в нужный момент подъехать и поправить руку, ногу, показать, как надо, и как не надо.
Юри замирал, потом расслаблялся, позволял провести руками по предплечьям, тронуть бедро, толкнуть коленом под колено, потянуть за щиколотку.
Не дергался, наоборот. Пластилин.
