Текст книги "Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)"

Автор книги: Синий Мцыри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

Яков улыбается из-за заграждения. Показывает большой палец. Когда Лилия не ошивается рядом с ними на катке, он как-то бодрее, что ли.

Ебаная любовь, люди из-за нее крышей текут, и при этом все делают вид, что знают что-то для избранных, элитное и запретное.

А тебе, Юра, Агапэ, как хочешь, так и понимай. Закрой глаза, думай о дедушке.

Коленка подламывается, в брюхе комок – становится стыдно. Дедушка – лучшее, главное, что есть у Плисецкого, самое дорогое, самое важное. Что было, на то и ориентировался, и дед-то точно не виноват, что кругом такие все ебанутые извращенцы.

Включая самого Плисецкого.

Он почти рад, когда Яков дает отмашку и говорит что-то Гоше на ухо, наверняка, оставляет приглядеть за группой малых.

Бросает полотенце и смотрит с гордостью.

В такси сует шоколадку и улыбается под нос на охуевшее лицо Плисецкого. Шоколад под запретом.

– Лиле не говори.

– Нашел еблана.

Даже за матюги не прилетает. Как… как долбанное киношное воскресенье с родителями.

У Плисецкого такого никогда не было, но он откуда-то знает, как это работает.

– У тебя что, рот в шоколаде? – Лилия стоит у станка спиной к комнате и разглядывает свое отражение. Плисецкий не смотрит на Якова изо всех сил.

Яков кидает в угол свою олимпийку и садится на скамейку у двери. Он не подает голоса всю тренировку, только наблюдает, насупив брови, как Плисецкий носится вдоль станка, потом мечется по залу, матерясь сквозь зубы, сдувая прилипшие к лицу волосы и потея, как лошадь. Лилия орет, хлопает и щелкает пальцами – это бесит.

– Ноги! Ноги, ноги, ноги, не бревна! У тебя что, болит таз? Скажи сразу!

Плисецкий ссаживает ладонь о паркет и шипит.

– Стой. Сел, пауза пять минут, перешнуровал. Шевелись!

Плисецкий сидит лбом в колени пять минут. Он работал в чешках, пока Лилия не притащила дебильные пуанты на той неделе. Ленты трут и давят.

Музыка, которую Лилия выбирает для тренировок, вся одинаковая, на один манер – быстрое и надуманно-трагичное фортепиано. Так даже хорошо – ничего заунывного, никакой скрипки, ритмично, громко, с визгом и подлетом. Была бы как рок-музыка, если бы не классика. Она бесит – то, что нужно, студию Плисецкий всегда отрабатывает на чистом психе, Лилия орет, музыка долбит, подкидывает.

Просто супер, когда нельзя ходить в боксерскую секцию. Хуярь балет.

– Не то. Стой.

Плисецкий висит на станке и смотрит, как пот капает с кончика носа.

– Не то, – Лилия щелкает пальцами. – Нет. Ты не танцуешь. Ты пытаешься сломать себе все кости внутри. Зачем?

– Я делаю, как вы хотите.

– Нет. Не делаешь. Ты не понимаешь, мальчик. У тебя нет воображения, нет образа, ты буквален!

– Как я тогда вывозил до этого года, интересно?

Лилия дергает за футболку – вставай, – вытаскивает на середину студии, так легко, как куклу, как будто сто лет поддержками занимается. Бьет между лопаток.

– А почему, ты думаешь, десятилетки танцуют самбу, танго и фокстрот, и им ставят хорошие оценки? Не за страсть и любовь же. За технику. Все умиляются, детишки ведь, а жопой крутят, как взрослые! Так ведь и тебе не десять, ты же во взрослую лигу собрался, не так ли?

– Где ж я вам вот так высру страсть и любовь?

Музыка разбивается, потом включается снова, озвереть можно, до чего жуткая. Как будто кто-то просто лупит по пианино. Где Лилия ее только взяла…

– А я не прошу страсть и любовь. Тебе нужна произвольная, а ты не двигаешься!

– Я вспотел, как свинья.

– Но не двинулся. Никто не катает программу обиженного мальчика, или я ошибаюсь?

Плисецкий смотрит на Лилию – спокойное лицо, протокольное, как она это делает?

– Я не знаю! Вы же разбираетесь!

– Ты просил помощи. Во вторую встать.

Плисецкий встает снова, прыгает, прыгает, прыгает.

– Тебе нравится музыка?

– Нет.

– Тебе нравится твоя короткая программа?

– Нет.

– Тебе нравишься ты сам?

– Да.

– Нет. Не нравишься. Всем вокруг – не тебе. Надо слать это, отказаться. Гнать. Ты не звезда, ты не самый лучший среди юниоров, ты в новом мире, там тебя никто не знает и не ждет.

Виктор. Виктор должен был ждать и не стал ждать.

– Плие!

Ноги болят.

– На тебя будут смотреть, там все старше тебя на много лет, в спорте один год за десять, сопляк. С чем ты туда придешь?

Плисецкий прыгает.

– С талантом?

В зеркале он двоится и троится. Голова не кружится – у фигуристов не кружится голова.

– Все с ним приходят, без него не берут. Там у всех талант до колена!

Волосы залепляют глаза и хлещут по щекам.

– Тебе и стекла в пуанты, и гвоздями к сцене, и коленом под зад дадут, и еще не один раз, потому что из ста талантливых одну приму выберут!

– Вы сейчас должны про меня говорить же, нет?

Яков смешно дергается у стены. Лилия подходит к нему – беззвучно, аж жутко, – больно выправляет стойку, дернув за плечи и ударив в поясницу.

– Я про себя давно отговорилась, мальчик. Я про тебя. В первую. Молча.

Плисецкий жует щеку изнутри и жмурится. Интересно, что будет, если сейчас уйти?

– Ты не Плисецкий. Тебя бросили. Ты хуже всех остальных, и ты понимаешь. Пошел с нуля – твои медали только газеты помнят. Новый театр, новые зрители.

– Это не так работает.

– Мне лучше знать. Еще раз.

Плисецкий прыгает, поворачивается в воздухе. На балет он никогда в жизни не пойдет. Ни за что. Сначала опера отвалилась, теперь это.

– Тур шэнэ.

Вот теперь голова кружится. Вращения – не новость. Но Лилия как по щекам отхлестала.

– Зрителям драма нужна. Не можешь дать искреннее счастье – дай искренне горе. Не можешь любовь – дай ненависть. Подмену не заметят, оно ведь рядом.

Плисецкий садится прямо на пол. Лилия стоит, постукивая носком. Потом садится тоже, подогнув под себя ноги. Гладит по волосам.

– Ты брошенная женщина. Ты обманутая невеста. Ты любовник, который ждал и не дождался. Ты выложил все, что было, а на этом потоптались, оплевали.

Плисецкий сидит, опустив голову, а потом мелко трясется. Скидывает руку и обнимает коленки.

Музыка носится по кругу, как в сломанном магнитофоне.

Плисецкий трет глазом о коленки, мажет кулаком, потом просто дергает носом – а потом ревет. В голос, в носу жжет и губы трясутся.

Не обязательно просрать все на свете, оказывается, чтобы чувствовать себя полным днищем. У Кацуки в сортире и то больше поводов было.

Это все Лилия и ее ебучая музыка, и эта дурацкая надпись, и Яков еще – подходит и кладет ручищу на макушку. Пиздец. Вот теперь совсем, спасибо.

– Мне, вообще-то, не надо было доламывать его. Мне надо было лечить.

Не надо меня лечить, – Плисецкому хочется отбрыкаться и уйти. Лилия трясет его за плечо:

– Посмотри, он не сломан, ты никогда не понимал ни черта в детях. А еще тренер.

– Что, – Плисецкий икает, – что это за сраная музыка?

– Тебе нравится? – Лилия дергает его за подбородок, разглядывая зареванную рожу. Плисецкий жмурится:

– Нет. Это жуть.

– Прекрасно. Произвольная есть. Начните завтра.

– Нет произвольной, – Яков бесится, слышно по голосу, – Довела пацана до припадка только.

– Посмотри на него, – Лилия вдруг дергает уголком рта, вертит лицо Плисецкого вправо и влево. – Дай ему пару часов, техника тоже будет.

– А, – Плисецкий никак не может перестать трястись, – а Агапэ?

– А тут мне тебе помочь нечем, – Лилия протягивает руку Якову – поднимай, мол, что ты встал, и Плисецкий смотрит, как ее пальцы-палочки исчезают в лапище. – Тут сам, Юра. Полгода на любовь. Ты меня понял. Я повторять не люблю.

Плисецкий снова икает. Глаза печет.

– В душ, мальчик. Ты пахнешь, как твоя кошка.

– Мотя – кот.

– Тем более.

Комментарий к 2.2. Плисецкая

Piano Concerto in B Minor: Allegro Appassionato – моя любимая программа. Вообще из всех. Почему бы не посвятить ей блядскую главу, торопиться некуда, нэ?

Окай, я хочу додать себе Лилии. Терпение.