Текст книги "Dirty Dancer (СИ)"

Автор книги: SаDesa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

И разрядом через подушечки пальцев. Прошивает.

Он открытый, дрожащий, разъёбанный, потому что Я это с ним сделал.

И такой влажный, что стоит только нажать посильнее, как по пальцам потечёт. Моя сперма внутри его маленькой, украшенной парой синяков попки.

Очень, очень плохой.

Постанывает, ёрзает, почти сам надевается на мои пальцы, и даже не пробую сдержаться. Три сложенных пальца входят отлично, скользят по горячим припухшим стенкам и остаются там, внутри, находят простату и потирают её.

Просыпается с криком, выбивается, и это так бесит, что просто пережимаю ему горло. Рука, на которой он лежит, дёргается почти сама, и через секунду он уже только загнанно хрипло дышит, вытягивая шею, уходя от пережимающего кадык предплечья, и всё ещё слабыми пальцами хватается за моё запястье в попытке оттолкнуть.

Ага, сейчас.

Дышу сквозь стиснутые зубы и, привстав, с удовольствием сжимаю их на его ухе. Не сильно – ухватиться чтобы, пососать его и выпустить.

И мне только одного сейчас хочется. Только одна блядская гаденькая мыслишка в голове вьётся.

– Ты очень разъёбанный.

О, да… Вслух это звучит так, что пальцы на ногах поджимаются, судорогой сводит.

Только сглатывает, выгибается, чтобы не так давило на глотку, невольно плотнее насаживаясь на мои пальцы.

И меня несёт, как никогда. Если бы захотел, не смог бы заткнуться.

– Давай оставим всё прямо так. Хочу, чтобы ты всегда был раскрытым, готовым, как сейчас…

Пальцы внутри него легонько сжимаются, обводят полукругом простату, снова давят на неё подушечками.

И звуки, которые он издаёт, потрясающие. Нечто среднее между измученным скулежом и стонами.

Должно быть, на грани. Ещё немного – и станет больно…

Облизываю губы, хотя куда больше хочется заняться тонкой, солёной от пота шеей, и продолжаю:

– Я подарю тебе распорку, чтобы стенки не сходились, и ты всегда будешь готов для меня. Как мокрая раздолбанная сучка с текущей щелью. Моя девочка с членом. Тебе нравится, когда вытекает, Кай?

Его имя выходит грубо, слишком срывается голос на басы, слишком хочется перестать дразнить и просто придавить к кровати, коленом раздвинуть ноги и добавить ещё немного. Ещё к тому, что сейчас обволакивает мои пальцы внутри него.

– Давай, подрочи себе.

Почти рычит, снова дёргается, и тогда пережимаю его горло уже всерьёз. Давлю на трахею, и тут же послушно обмякает, оставляет попытки высвободиться. Капитулирует.

– Давай уже!

Подгоняю его движениями пальцев, дополнительно стимулирую, и мальчишка сдаётся, рукой обхватывает свой член – жалею, что не вижу из-за его головы, – и двигает кистью так порывисто и быстро, что я невольно подстраиваюсь под его ритм.

Пыхтит, уже не скрываясь, постанывает и, закатив глаза, вымученно кончает почти сразу же. До минуты не достаёт, уверен.

Буквально выдаивает себя, оттягивая головку и спуская на край кровати и сбившуюся простынь последние капли.

Отлипаю только сейчас, демонстративно обтерев пальцы о его бедро. Позволяю дышать нормально, и он тут же хватает одеяло и натягивает его по самые уши.

Фыркаю, ощущая, как давит на мой собственный член.

Извини, приятель, это было не для нас.

– Проснулся? – интересуюсь как бы между делом, словно только что ничего и не было.

– Господи, когда ты уже сдохнешь?.. – страдальчески доносится из-под слоёв ткани, и я натурально выдыхаю.

Малыш очухался.

– Так тебе лучше?

Шебуршит, вошкается и сдавленно охает, кое-как присаживаясь на край кровати.

Такой ребёнок ещё, натянул плотное одеяло на макушку, придерживает его руками на манер балахона и упорно не поворачивается ко мне.

И меня не раздражает это, напротив – отчего-то веселит.

– Не вижу – значит, нет?

Всхрапывает, как недовольная пони, и бурчит себе под нос, но так, что я всё же слышу:

– Именно.

Ладно…

Разбудил, уже хорошо.

Решаю вернуться и пошарить в холодильнике и, опять же, запустить кофеварку. Что там для него? Может, лучше поставить чайник? И так, на секунду – а у меня вообще есть чайник?..

«Одеяло» тем временем, пошатываясь, поднимается с кровати, белым коконом бредёт в сторону ванны мелкими шажками и что-то тихонько бубнит себе под нос.

Решаю не переспрашивать, просто жду, когда дверь хлопнет и зашумит вода.

Запоздало припоминаю, что его вещи так комом в углу на кафеле и остались сваленными, и думаю, что было бы неплохо одеть его во что-то.

Поэтому всё-таки вытряхиваю его рюкзак, развязываю и, перевернув, трясу над диваном. Не хотел, но…

Почти не глядя, что там ещё, вытягиваю из общего кома тряпок боксеры и тасканную-перетасканную, почти просвечивающую застиранную футболку. Не заглядывая, закидываю ему в ванную комнату, краем глаза лишь зацепив смазанную фигуру в душевой кабине.

Вылезет – увидит.

И да, кофеварка… Или поискать чайник? Или плюнуть и набрать доставку?

Последнее кажется самым приемлемым вариантом, учитывая, что проснувшийся желудок требует жрать просто зверски и грозится начать переваривать сам себя.

Проблема решается быстро, всего парой звонков, и я, не зная, куда себя деть, испытывая нифига не приятное чувство дежавю, решаю разобраться с ещё одной проблемой, пока как дебил завис в режиме ожидания. Не то жратвы, не то Кайлера.

Вспоминаю, что вместе с мифическим чайником у меня когда-то водился и ноутбук.

Отправляюсь на его поиски, но долго лазить не приходится – замечаю стальной хромированный бок на одной из верхних полок длинного стеллажа, приспособленного под всякую дребедень вроде забавных безделушек, коллекция которых пополняется после каждого выступления, но до квартиры, как правило, добираются самые стойкие и мелкие, которые я не теряю в такси и не ломаю, скидав на дно спортивной сумки.

Мышка и зарядка тут же, лежат сверху.

Даже Wi-Fi прекрасно работает, хотя я вообще не помню, когда платил за него последний раз. Коммуналкой давно заведует моя верная Камилла, без которой я бы уже зарос дерьмом и бесконечными счетами за неоплаченное электричество и чего там ещё.

Кай выбирается из ванной, как раз когда я, найдя нужный сайт, заканчиваю формировать корзину.

Идея, разумеется, дебильная, граничит с клиническим идиотизмом, но остановиться я уже не в силах.

Вспоминаю нужный адрес и в примечаниях к доставке указываю обязательную демонстрацию каждого предмета.

И всё это ребячество нравится мне так сильно, что даже отрываю задницу от высокого стула, на котором примостился, водрузив бук на стойку напротив. Отрываю и несу её к толстовке, чтобы найти карту и оплатить заказ.

Вернувшись, застаю Кайлера прямо напротив мерцающего экрана, и выражение его лица сейчас являет собой нечто среднее между ужасом и крайней степенью удивления.

Отодвигаю его плечом, возвращаясь на своё место.

– Это не для тебя. Но если хочешь…

Реагирует тут же и нервно одёргивает край футболки.

И это кажется мне даже милым, по-домашнему трогательным. Взъерошенный, в трусах и домашней майке, он выглядит совсем открытым. А ещё близоруко щурится, и всё сладко сжимается между рёбер.

Такой беззащитный даже…

– Иди в жопу.

Хмыкаю.

Ну конечно, тихий милый мальчик, ага. Закатай губу, Рен.

Располагается за столом, и я, убедившись, что оплата прошла, закрываю крышку и иду за ним следом, сажусь напротив.

Складывает руки на груди. Отгораживается и не смотрит на меня.

Может оттого, что стрёмно. Может потому, что без линз и не увидит.

– Ну? – поторапливаю его и, приподняв брови, намекаю на то, что было бы неплохо открыть рот и начать воспроизводить какие-нибудь звуки. Например, рассказать мне, наконец.

– Что ну?

Тянет время, выбивает себе дополнительные секунды. Знает: не отвертеться сейчас. Но всё одно.

– Излагай. Всё, с самого начала.

Кривится, как от зубной боли.

– А тебе ли не пофиг?

Уверенно мотаю головой из стороны в сторону:

– Теперь нет.

– Теперь? Что это значит?

А тебе? Тебе самому-то как? Не пофиг, почему мне не пофиг?

Запутанная какая-то схема. Придурочная. Как мы оба.

Но не это сейчас важно, с этим мы и потом разберёмся.

– Прекрати мять яйца и рассказывай.

Вздыхает, подтягивает колени к груди и жмурится от боли. Обхватывает их, сцепляя пальцы в замок.

Понятливо усмехаюсь краешком рта.

– Что, задница болит? Хочешь, подую?

– Да иди ты… – огрызается вяло, без энтузиазма и желания продолжать спор. Тем более что его желудку сейчас ещё хуже, чем моему – я не жрал всего около суток, а Кайлер, должно быть, больше.

Жалобно косится на холодильник.

– Я уже заказал пиццу. Давай, детка, расскажи мне всё. С самого начала.

Выдыхает медленно-медленно и пристраивает подбородок на коленях, хотя и не может сделать этого, не поморщившись. И, словно передумав, решив сменить позу, протягивает мне руку запястьем вверх, и я вижу цифры. Истёршиеся, явно набитые толстой иглой и синей тушью.

Так вот что это значит. Дата.

– Моя мама не всегда была такой. Но и, знаешь, не пылала ко мне светлыми чувствами. Я словно просто, ну… Существовал для неё. Был и был. Меня тогда как-то не заморачивало всё это. Меньше внимания – меньше контроля и нравоучений. Но Кира, моя старшая сестра, была другой. Другой для неё, я имею в виду. Понимаешь?

Киваю, не решаясь прервать его, раскрыв рот. Ниточка тонкая, едва вьётся, боюсь оборвать её своими комментариями и только слушаю, только смотрю, как начинают подрагивать его губы.

Он не собирается плакать, голос звучит ровно, почти равнодушно, но… Незримое, в воздухе зависшее НО присутствует.

– Наверное, я тоже был тем ещё дерьмом… Первый курс университета, я уже взрослый, все дела, и сестрёнке частенько приходилось притаскивать меня домой, предварительно прошвырнувшись по парочке не особо-то цивильных мест. И я не о тех клубах, в которые ты носишь свою задницу. И близко нет. Мать купила ей новенькую Хонду на двадцать один… Через месяц её лицо отскребали от остатков лобового стекла, через которое она вылетела, столкнувшись с Ауди бухого говнюка вроде тебя. Понимаешь?

Не дышу. Каждое слово, вздох, паузу между слогами ловлю, слушаю.

Снова опускаю голову вниз.

Не спугнуть.

И наконец он произносит то, о чём я и так догадался. Не сложно было сделать выводы.

– Она меня забрать поехала. Я сам позвонил.

Сглатываю.

Слишком громко, должно быть, потому что Кай дёргается, едва не падает со своего насеста и страдальчески сжимает побелевшие губы.

Хочется утащить его хотя бы на диван и действительно подуть, погладить, убрать то, что сам и сотворил.

Не раскаиваюсь.

Ни о единой минуте не жалею.

– Ну и… Ты догадался, наверное, что было дальше?

Разглядываю бороздки на столе.

– Твоя мать двинулась?

Размашисто кивает, на мгновение прижимаясь к коленям лбом.

– Точно. Двинулась. Осатанела. Поехала крышей. И мне было так страшно тогда, что я не мог осознать всю глубину той жопы, в которой оказался. Разумеется, она потеряла работу. Когда жрать стало почти нечего, я нашёл подработку. Первую. И как мне казалось, это был просто адский труд.

Нервно усмехается и прикусывает ладонь, чтобы не рассмеяться. На меня не смотрит. Кажется, вообще никуда конкретно глаза не обращены, словно внутри себя копается, воспринимая реальность не более чем антураж.

– Потом ещё одну. А ей было всё хуже. А я никак не понимал. Догнал, только когда мамочка – бедная, с головой рассорившаяся мамочка – набросилась на меня с чугунной кочергой. И я сбежал тогда. Знаешь, наверное, никогда не забуду, как это – босиком по колкому снегу, когда ступни сводит, а судорога… Ой, да не важно это, я… Я…

Тяжело даётся, словно он и сейчас бежит. Убегает, сверкая голыми пятками. Убегает, едва не примерзая к раскатанной дорожке.

Тяжело, словно лёгкие от быстрого бега сводит, словно первый раз за долгое время рассказывает, копается во всём этом, словно поглощает его.

Но мне нужно, безумно важно знать всё это. Сразу всё, не крупицами. Сразу и сейчас.

– Просто продолжай, малыш.

– Кто-то из соседей вызвал полицию. Ну, а дальше завертелось. Её признали невменяемой, дом ушёл с молотка за долги, и я пришёл в себя в однокомнатной квартирке на самой окраине с парой тысяч зелёных, которых не хватало даже на один курс терапии, и с полным хаосом в башке.

– Когда всё случилось?

– Около года назад.

Э… Что?

– Как это? Как это вообще возможно? Ты должен был въёбывать даже без перерыва на поссать, чтобы собирать такие бабки. Не чаевыми же в пиццерии падало?

Пожимает плечами в ответ.

– Я сейчас и сам не понимаю уже, КАК. Подработки, квартира в заём, дипломы, курсовые на заказ. Тотальная экономия, тонны неоплаченных счетов. Я должен был делать это. Исправить всё, искупить вину, понимаешь?

Это чёртово слово, кажется, уже засело у меня в глотке. Стоит поперёк и упирается в коренные зубы. Каждый раз, заканчивая фразу, он добавляет это дебильное «Понимаешь?», и я могу только кивать, ибо – нет, ни хера я не понимаю. Не понимаю, как он не загнулся от переутомления или внезапно открывшейся язвы.

И кулаки давно стиснуты, дрожат от напряжения, то и дело тихонько постукивая снизу по столешнице.

Не хочу, чтобы он видел.

Не хочу, чтобы понял, почему меня сейчас просто наизнанку вывернет, и моя идиотская, непроходимо тупая башка окажется там, где ей самое место. В глубокой жопе, из которой её давно следовало высунуть.

Как там сказал Ларри? Думай не хуем?

Выдыхаю, и слова вырываются раньше, чем я успеваю подумать о смысле. О том, что они значат, мать их.

– Ты должен был сказать мне.

– Когда? – тут же ощетинивается Кайлер. – До того, как ты меня трахнул, или сразу после, когда решил кинуть?

Не надо…

Мне отчаянно просить сейчас хочется, только не надо…

– Кай…

– Что Кай? Так как я должен был сказать? «Хэй, чувак, у тебя есть деньги? Моя мать в дурке, мне нечем заплатить за неё, бабло нужно срочно, иначе её переведут в хоспис, где она сгниёт, привязанная к кровати, как особо буйная, всё ещё хочешь меня?» А ты бы поверил? Или решил бы, что я просто хочу хорошо срубить на трахе? Ты же так и решил, поэтому просто объебал меня?

Стараюсь не психовать, и как-то не особо выходит, но пока, к счастью, могу держать челюсти сжатыми, и весь пиздецкий ад – смесь из сожалений, отрицания и мата, – не прорывается наружу, а только планомерно уничтожает мой череп изнутри.

– Где ты взял деньги?

– Дал другому чуваку с баблом.

Не выдерживаю и вскакиваю на ноги, не сразу заметив, что опрокинул стул.

Поднимает голову и теперь смотрит на меня снизу вверх, щекой прижавшись к колену.

– Да не дёргайся так, я продал квартиру. То есть совсем и насовсем. Мне нет двадцати одного, так что ушла почти за бесценок. Недостающую сумму добил эскортом.

– Значит, всё-таки ты…

– Нет. А тебя это задело, да? Как это я могу трахаться с кем-то после великого тебя? Так, что ли?

Да, блять! Именно так!

– Нет! Но разве эскорт – это не легализированный шлюхобизнес?

Деланно усмехается и, кажется, даже начинает получать какое-то извращённое удовольствие от диалога. Должно быть, рад возможности хоть как-то переменить тему и спрыгнуть со своих болевых точек.

– Много ты знаешь о шлюхах. Не всем обязательно пихать член, чтобы получить удовольствие.

Разумеется, нет, есть множество других способов, и ни один из известных мне не предполагает невинный выпас овечек на лугах Альп.

– Я сейчас подойду и убью тебя.

– Расслабься, придурок. Я просто дразню тебя. Маленькая компенсация адской боли в заднице.

Да не такая уж она и адская, раз ты треплешься и корчишь рожи.

И бесишь, действительно бесишь.

– И всё же? Эскорт без оказания секс-услуг? Пиздишь?

– Не совсем. Я связывался только с махровыми извращенцами, которые таскали меня на закрытые вечеринки вроде той, где мы встретились. Таскали исключительно на показ, как бобика, рыгающего в сумку. Как ты тогда сказал? Гламурная сучка и её чихуа? Как-то так.

Не верю. Слишком ладно всё выходит.

Переспрашиваю:

– То есть ты не?.. – И приподнимаю брови, красноречиво намекая, на что именно «не».

– Нет. Сосал только твой член, расслабься.

Не верю – как говорил гримёр, когда увидел мою рожу, усыпанную прыщами после тонны калорийного дерьма под пиво.

Не верю!

– Да что ты мне лечишь?! Ты отсасываешь как профессиональная проститутка со стажем! Или скажешь, научился пропускать в глотку экспромтом?

Страдальчески вздыхает и, изобразив скептицизм, отвечает мне едва ли не по слогам, как клиническому дебилу:

– Я с четырнадцати лет трахаюсь. И если последние два у меня не было на это времени, это не значит, что я не помню, как это делается. – И, видимо, наслаждаясь выражением моей вытянувшейся рожи, решает и вовсе добить меня: – И да, если бы всё случилось при других обстоятельствах, я бы тебе дал. Возможно, даже сразу, там, в толчке. Что ты так смотришь? Я люблю трахаться, но у меня…

– Не было на это времени, – перебиваю и заканчиваю за него, желая уже поскорее сменить тему.

И как так вышло вообще? Почему это мне не похуй, сколько хуёв побывало в…

О, блядский бог, подсознание, заткнись!

– Ну а что там с твоей шизой? Менгеле спрашивал, принимаешь ли ты колёса.

Тут же горбится, старается стать поменьше и отводит взгляд.

– Не шизой, это диссоциативное расстройство личности.

Спасибо за пояснения, да. Только понятней не становится.

– И что это за дерьмо?

– Иногда под воздействием сильного, действительно сильного стрессняка я становлюсь… Ну, как бы так объяснить, чтобы ты понял? Становлюсь кем-то другим. Кем-то, кто лечит все свои переживания хорошим трахом и не может отделаться от навязчивой идеи пустить кому-нибудь кровь. Форма фетишизма. Но это совсем редко, а в остальном…

Стой, стой, стой!

Не так быстро, я всё ещё перевариваю!

– То есть… Погоди, вчера не ты меня фактически принудил и трахнул?

– Я. Это всегда я. Но тот я слегка озабоченней этого.

Нимфоманка в моей койке, охуеть можно.

– И вот как это – ты? Ты и не ты?..

– Говорю же, всегда я, но со сдвигом в мозгах. Начинаю думать иначе, бывает, ловлю себя на том, что разговариваю сам с собой.

– И как тебя перезагрузить?

Хмыкает и осторожно опускает ноги на пол.

– У тебя вчера вроде неплохо получилось?

И тут повязано на сексе. Надо же.

Да ты просто сосредоточие моих тайных заёбов, Кайлер.

Видит, что я не спешу задавать новые вопросы, и, как-то невесело улыбнувшись, продолжает сам:

– Такое не часто бывает, только когда совсем в мозгах коротит. И тогда мне срочно нужен член. Лучше два.

Вызывающе лыбится мне, и так и не разжавшиеся кулаки совсем не двусмысленно чешутся. Так и зудят, уговаривая почесать о его скулу.

– Не смотри на меня так, словно уже думаешь, где прятать тело. Я же сказал, люблю трахаться, но…

– Ещё раз скажешь о времени, я не сдержусь и влеплю тебе. Так, стоп. А раньше как справлялся? У тебя же, блять, не было времени?!

Пожимает плечами.

– Дрочкой или пальцами.

Осторожно разжимаю кулаки и потираю переносицу.

– У нас вроде как серьёзный разговор, нет?

Кивает, и у него тут же начинает урчать живот. Накрывает его ладонями и, вздохнув, поднимается со стула. Медленно и ухватившись за спинку. Бредёт к холодильнику и всё-таки дёргает дверцу.

Да пусто там, сам смотрел.

Снова вздыхает и оборачивается ко мне.

– Так ты принимаешь таблетки?

– Неа.

– И какого хера?

– Денег не было.

Затыкаюсь, спотыкаясь о последний аргумент. Действительно, блять, весомый аргумент.

Оглядываю его и взглядом цепляюсь за багровое пятно, расплывшееся под оголившейся из-за растянутого ворота футболки ключицей, и понимаю, что снова думаю членом.

А он так и стоит, щурится, потирает прикрытые веки двумя пальцами, и меня, как током, воспоминанием прошибает.

Неопределённо махнув рукой, иду в спальню и принимаюсь шарить в ящиках тумбочки. Быстро нахожу нужное мне в полупустых отделениях.

Возвращаюсь назад и, остановившись напротив, протягиваю ему очки. Те самые, уродские, клееные-переклееные. Его.

Словно не дешёвый пластик, а мои рёбра сейчас на соплях держатся. Сожми – и трещинами пойдут.

И он уже было тянется за ними, как я, передумав, отдёргиваю руку, почти прижимаю их к груди.

– Давай попробуем начать заново. Ты остаёшься здесь, мы делаем вид, что ничего не было, все твои проблемы автоматически переходят в разряд моих, и ты забываешь, какое я дерьмо?

Не смотрит в глаза. Губу закусывает, до крови, мать её, закусывает! До выступающих красных капель, охуеть можно!

И всё-таки решившись, кивает и тянется за оправой, большим и указательным пальцами сжимает дужку. И прежде чем отдать их, быстро добавляю:

– И никаких больше ножей и наручников, понял?

Невесело фыркает и кивает, водружая эту уродскую конструкцию на свой нос.

Смешной сразу, но куда более настоящим кажется. Живым.

И всё это просто вынуждает меня, в спину подталкивает, пихает сделать шаг вперёд, как устройство в коридоре начинает отвратительно верещать, сообщая, что голодная смерть откладывается на неопределённый срок.

И с сожалением отпрянув, направившись в коридор, кричу ему, не оборачиваясь:

– Никаких подлянок больше! Слышишь, Кайлер?! – Чтобы после его утвердительного ответа, на следующий же день, в спешке собираясь и привычно опаздывая на очередную встречу, засунуть ногу в ботинок и обнаружить там полтюбика зубной пасты.