Текст книги "Dirty Dancer (СИ)"

Автор книги: SаDesa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)

Эпилог

Грызу резинку на самом обыкновенном деревянном карандаше и всё никак не могу начеркать хотя бы пару строк долбанного эссе.

Ну не моё это, сушёную мышку лекторше на воротник!

Мученически закатываю глаза и, выплюнув карандаш, чтобы по неосторожности нёбом на него не насадиться, падаю лицом на сложенные поверх беспорядочно раскиданных, девственно-чистых листов, руки.

Пресвятая Упячка, Ктулху и ЛММ, ну за что, а?!

Разворачиваю голову, укладываясь на тыльную сторону ладони щекой, и вижу, как открывается дверь в нашу подсобную каморку.

Ну да, за то время, что я не работал, мало что изменилось в пиццерии. Терри не особо-то хотел брать меня назад, но и очереди из жаждущих потаскать коробки в форменной кепке тоже не наблюдалось.

И привет, подсобка, кофейный автомат и ночные смены. С той только разницей, что несравнимо легче сейчас – универ и всего одна единственная подработка.

Универ, из которого я должен был вылететь по всем правилам в начале нового семестра, но моя учёба оказалась оплаченной сразу на три года вперёд. Грех задирать нос и отказываться от такого подарка, учитывая, что я прилично так поостыл спустя пару месяцев.

Впрочем, пользоваться прихваченным буком я тоже не стесняюсь, только вот каждый раз, уходя из общаги, чуть ли не в матрас его зашивать приходится, чтобы не спёрли.

Так и не залез ни в одну из личных папок. Боюсь наткнуться на видео и многочисленные фото. Боюсь, потому что и без этого всё ещё стрёмно.

Стрёмно признаться даже себе, насколько скучаю по дебильным шуточкам и раздражению на ключицах от колючей, только-только пробившейся щетины.

– Дрыхнешь? – Пальцами щёлкает у меня перед глазами Сидни.

Выпрямляюсь, осоловело моргая, выныриваю из нахлынувших размышлений.

– А?

Хмыкает и, одёрнув красную майку вниз, так чтобы показалась ложбинка на груди, усаживается на стул напротив.

– Рот закрой, мало ли что с потолка капнет.

– Ага…

Потягиваюсь, с опаской откидываясь на не внушающую доверия хлипкую спинку стула, и наблюдаю за тем, как она упорно борется с пультом от телека. Хлопает по задней крышке, видимо, надеясь выбить из сдохнувших батареек остатки заряда.

Подрываюсь с жалобно скрипнувшего стула и, привстав на носки, включаю пришпиленный под самый потолок телевизор нажатием маленькой красной кнопки. С видом победителя возвращаюсь на место и уже усаживаю свой зад, как понимаю, что попал на блядский MTV.

Да вы издеваетесь.

Победитель по жизни, как же.

И пусть в зомбоящике прыгает какая-то анарексичного вида девочка, заливаясь о вечной любви к шоколаду, всё равно коленки подводит.

Не слушаю музыку. Не смотрю клипы. Ебал я всё это.

И уже со вздохом отодвигаю стул, собираясь переключить на какую-нибудь скучную мудотень типа магазина на диване для раскоровившихся домохозяек, как Сидни, закончив потрошить свою сумку, просит оставить.

Хорошо. Ладно. Как скажешь.

– Ты какой-то кислый стал.

– Да всё эссе, никак не напишется, чтоб его.

– Врёшь? – Прозорливо подёргивает тонкими, почти в нитку выщипанными рыжими бровками, и улыбка касается моих губ.

– Вру, – сдаюсь тут же и, не реагируя на её скорчившуюся рожицу, снова берусь за карандаш. Им мне нравится черкать больше, чем шариковой ручкой – накосячил, затёр ластиком, и никаких проблем.

Какое-то время занимаемся каждый своими делами: она зависает, впялившись в экран смартфона, а я, забросив попытки вымучить из себя хоть что-то, рисую всякую всячину, отдалённо напоминающую не то слоника, не то определённую его часть.

За спиной начинает играть что-то смутно знакомое, узнаю только по гитарному проигрышу и замираю с порядком затупившимся карандашом в руке, так и не дорисовав «слонику» второе ухо.

Смутно знакомое, потому что именно этот кусок я слышал на репетициях, без обработки и ударных. Без текста, только сырой заготовкой, а тут… А тут мне натурально дурно становится.

– Я за кофе.

Подскакиваю слишком резво для того, чтобы не выглядеть подозрительным, но и не достаточно резво для того, чтобы смыться до первых строк.

Холодными стальными челюстями за затылок.

– Всё-таки он хорошенький… – задумчиво тянет Сидни, оценивающе поглядывая за мою спину, а я наверняка знаю только одно. На задницу хлопнусь, если обернусь.

Буквально прятался, избегал, как мог, этого голоса, а сейчас едва ли не вдребезги.

Тоской прошивает, словно скобами строительного степлера меж позвонков.

Скучаю… По рукам, бесячей ухмылке и потоку отборного мата, беспардонной наглости и неуклюжих попытках позаботиться. О попытках…

Трясу башкой, как мокрая псина. Вытрясти бы из головы все забравшиеся звуки, смысл которых хуячит отбойным молотком.

Неужели? Неужели то самое?..

«Напишешь мне песню?»

Закусываю губу, к маленькому телевизору оборачиваюсь и даже через плоский экран ловлю взгляд густо подведённых глаз.

«А ты хочешь?»

И насмешка в глазах так и плещется. Слишком хорошо помню.

Ноет за рёбрами.

Для меня?..

Разве такое вообще может быть?

Я не золушка, а ты не рельефная татуированная крестная фея, да и вообще играешь за другую команду.

– У тебя случаем не столбняк? Тупишь весь вечер.

Отрицательно мотаю головой в ответ и всё-таки сбегаю к автомату.

Торчу рядом с ним максимально долго, едва ли не круги рядом наматываю, чтобы вернуться уже под следующий клип. Даже начинаю считать про себя, но быстро бросаю эту затею.

Вспоминаю о Сидни, и ей беру кофе тоже, возвращаюсь и едва не роняю дымящиеся стаканчики.

Чёртов кадр, про который я уже успел давно забыть, на весь экран фоном.

Пальцы подрагивают, сердце в глотке стучит.

Моя загримированная рожа, твои сверкающие недовольством, прищуренные глазищи и упрямо сжатый, разбитый рот.

Боже, знал бы, во что выльется, никогда бы не согласился, и хуй на проблемы мистера Нильсона.

Второй стакан на стол, хлебаю из своего и едва ли замечаю, как обжигает нёбо. Обречённо пялюсь на мерцающее изображение и высветившиеся буквы.

Уже три дня, оказывается, мы дружелюбно лыбимся фанатам, размашисто черкаем свой автограф и отвечаем на вопросы.

Интересно, очередь с четырёх утра занимать или и шесть сойдёт?

Кажется, в насмешку просто. Должен прийти только для того, чтобы убедиться. Убедиться, что херня это всё, а не мифическое, совершенно не реальное «Я жду тебя, детка».

Потому что так проще, потому что безнадёжное, в последний момент брошенное «Я люблю тебя» пробило мне дыру в груди.

***

Я никогда не страдал особо запущенной формой фанючества, вообще не страдал ничем, даже отдалённо похожим на нелепое поклонение, но именно я, такой весь из себя равнодушный, толкаюсь сейчас в толпе буйно помешанных фриков с плакатами или CD в цепких лапках.

Просторный холл забит до предела, и чтобы пробраться к противоположному концу зала и – о, великий ЛММ, – прикоснуться к кумирам, придётся выстоять нефиговую очередь.

Кто бы мог подумать? Уж точно не я.

Шесть месяцев, которые меня никто не караулил, не названивал, вообще никак себя не проявлял. И теперь, стоя перед полотнищем два на два, я не могу точно сказать, что чувствую. Полотнищем с картинкой, на уменьшенной копии которой я выцарапал свой номер телефона. Ну ладно, временно свой, но разве это играет роль?

Почти, потому что не только баннеры – новая песня в «Limited Gold Edition», которое выпустила группа, неприятно в груди царапает.

Вернувшись в общагу, на повторе крутил, пока у самого в голове не заело, и на двадцатом прослушивании всё-таки решился.

И жалею. Жалею, что, как и тысячи таких же ебалаев, пришёл на Кон, чтобы выстоять порядка четырёх часов в очереди и получить автограф. Жалею, потому что голос, рвущий не особо-то хорошие колонки, и сейчас всё ещё заставляет меня мелко дрожать.

За каким хреном мне твой автограф, если десятки, сотни меток одна за другой постепенно сходили с кожи? Сходили, и тут же расцветали новые.

Масса вперёд слишком медленно движется. Душно до невозможности, и только спустя пару часов, привстав на носки, я вижу патлатую, ещё более растрёпанную, чем я запомнил, голову Джека.

Ещё час на ногах, и, подняв глаза, чтобы оглядеть толпу, видит меня тоже. Сначала равнодушно взглядом поверх голов скользит, будто прикидывая, сколько ещё придётся париться, но почти сразу же возвращается ко мне и, вскинув бровь, ухмыляется. Самодовольно настолько, что у меня челюсти сводит от осознания того, насколько сильно я по ним соскучился. И плевать, что не мои друзья даже, не моя банда.

Жестом подзывает внушительного вида мужика в форме с гордой надписью «Охрана» на груди и что-то быстро шепчет ему на ухо. Тот отвечает только двумя кивками и возвращается на своё место.

Джек подмигивает мне, пихает в плечо рядом сидящего Сая, талдычит и ему что-то. И вот уже две пары глаз оценивающе поглядывают и хитро щурятся, но, слава всему, чему может быть, цепочка дальше не идёт.

Рен посередине, разумеется. В неизменной облегающей майке и свободно накинутой, расстёгнутой толстовке поверх.

Невольно провожу ладонью по своим только-только отросшим от минималистического ежа волосам, лишённым красящего пигмента, и даже кажется, очередь оживает и продвигается.

Невыносимо душно, рубашка к спине липнет, голова немного кружится.

Прохожу мимо Джеки, который, дурачась, показывает мне язык. Мимо Сайруса, покусывающего губы, явно сдерживающего улыбку – как дети ей богу, – и… Останавливаюсь.

Не поднимая лица, протягиваешь руку за очередным CD, и я вижу толстые, багровые, очень заметные полоски хаотично расположенных шрамов на кисти. Резаные, рваные, на фалангах и ломаной линией перетекающие на ладонь.

Догадываюсь.

Сглатываю.

– У меня нет диска, но если хочешь, распишись на груди.

Вслух звучит куда дебильнее, чем я представлял, но это и не важно. Готов поспорить на что угодно – ты даже не услышал слов.

Исподлобья, глаза в глаза. Физически ощутимо давит, стирая дежурную ухмылку со своего лица.

Секунду всего.

Неловко улыбаюсь, прикусывая щёку, и ощущаю прикосновение пальцев к плечу, вернее, не прикосновение даже. Хватку. Тот самый дядя в чёрном, с которым разговаривал Джек, похлопывает меня по руке и кивком головы указывает куда-то назад.

Вот как, значит…

Ладно.

Не сопротивляясь, иду за ним. Не оборачиваясь даже, ощущаю, что ломит затылок. Смотришь. Продолжаешь смотреть.

Ведёт вовсе не на выход, а куда-то вбок, продираясь через толпу и поглядывая, чтобы меня потоком людей не срезало ненароком.

Дверь, судя по всему, ведущая в служебные помещения, неприметная, почти сливается с отделкой стены.

За ней только длинный тёмный коридор и ряды каморок наподобие нашей, для курьеров у Терри.

Провожает до последней и, наконец, оставив, уходит.

Осматриваюсь. Даже замка нет, но на продавленном диване в беспорядке валяются знакомые куртки.

Улыбаюсь и безо всяких угрызений совести роюсь по карманам, даже не разбирая, где чья. Начатая пачка и зажигалка находятся в верхней же. Обыкновенная, самая дешёвая пластиковая зажигалка из супермаркета.

Выходит, угадал с карманом?

Вытягиваю сигарету, прикуриваю и собираюсь уже вернуть на место, где было, как затылком ощущаю чей-то взгляд.

Точь-в-точь как ранее в холле.

Не утерпел, значит.

– А ты тихо. – Не оборачиваясь, всё-таки запихиваю пачку в карман и быстро затягиваюсь.

– А ты куришь, – первое, что говорит, равнодушно вроде бы, просто констатирует, но…

А я-то надеялся, что забыл. Забыл, каково оно, когда всем сердцем, казалось бы, ненавидишь самовлюблённого придурка, а от звука его голоса мурашки на загривке собираются. Вот так запросто, словно всего пара дней прошла.

Пожимаю плечами.

– Ещё у тебя таскать начал.

Неопределённо хмыкает, и я заставляю себя повернуться.

Каморка ничтожно маленькая, метра два от двери до задней стенки, а сейчас и вовсе…

Но не подходит. Соблюдает дистанцию, держит руки при себе.

Разглядываю его, пытаясь разобрать, что изменилось, но по всему выходит только, что стал чуть шире в плечах, да толстовка плотнее облепляет бицепс. Кто-то заперся в качалке?

Нужные слова упорно не идут, на языке горький никотиновый привкус.

Начинаю жалеть, что поддался, что послушался глупого писклявого голоса, который так уверенно нашёптывал, что всё ещё, что действительно, что правда, что…

Затягиваюсь пару раз и протягиваю ему сигарету:

– Хочешь?

Отказывается, медленно покачав головой из стороны в сторону. Неловко хмыкаю в ответ и отвожу взгляд.

Вытаскивает руку из кармана болтающегося на плечах свободного балахона и, словно проверяя на колкость, проводит пальцами по шее и подбородку.

И снова, даже при свете единственной тусклой лампочки без плафона вижу эти рубленые выпуклые полоски.

А не пошло бы оно всё, а? Хуже не будет. Лучше тоже.

Шагаю вперёд первым и, прежде чем уберёт, перехватываю его руку. Стискиваю запястье и подношу поближе к лицу. Его остаётся нечитаемым, только равнодушно следит за мной из-под прикрытых век.

Много, рваные, плотные, на фалангах и ладони. На фалангах…

– Сожми, – прошу, и он, не меняясь в лице, легко подчиняется. Только вот средний и указательный почти не гнутся – сухожилия повреждены.

Пульс бьётся быстро-быстро, ощущаю своими пальцами, ощущаю, насколько его ладони липкие, подушечкой большого ощупывая шрам.

Зажимаю сигарету губами и тянусь за второй рукой, так же и её оглядываю. Ничего почти, одна единственная полоска, которой раньше точно не было. Провожу по нему, прощупывая не полностью рассосавшиеся следы швов.

Его ладони до пугающего привычно горячие, контрастом с моими ледяными. От заживших ран чуть шершавые, и я невольно представляю, каково это, почувствовать их на своей коже. Почувствовать теперь.

Сглатываю, уголок его гладких даже на вид, тонких губ устремляется вверх. Мои же сухие, кажется, прямо сейчас растрескаются. И не посмотреть в глаза, не оторваться взглядом от линии рта.

Вот теперь точно – маленькая перепуганная фанатка, один в один. Коленки дрожат и трусики почти мокрые.

– Рен? – спрашиваю шёпотом, наконец подняв голову и чувствуя себя так, словно уже послали куда подальше и отвалили хороший пинок в довесок. Спрашиваю, и страшно становится.

Вздыхает, закатывая глаза, и, рывком высвободив правую руку, выхватывает сигарету прямо у меня изо рта. Жадно затягивается и, оттолкнув меня в центр каморки, шагает следом.

Отброшенный огонёк прямо на дешёвом, проеденном молью и временем ковролине тлеет.

– Твои руки?.. – упорно напоминаю, прежде чем расстояние между нами сократится ещё на шаг.

Скажи мне. Скажи сейчас.

Усмехается почти мне в лицо, в двух десятках сантиметрах, не более. Усмехается, полшага, и…

– Зеркал больше нет.

***

Он едва ли оправился от инфаркта и не хреново вдарившего нервного потрясения, обернувшегося для него выплатой алиментов и новым назначением психиатра. Едва оправился и тут же вернулся к работе, ожидая чего угодно, начиная от переломов и заканчивая поджогом квартиры, но явно не переполненного холодной ненавистью показного равнодушия.

Рэндалу словно стало наплевать на сам факт существования агента, однако при первом же упоминании невесть куда девшегося мальчишки, он окрысился настолько, что Ларри предпочёл больше не поднимать эту тему.

К лучшему, господа. Всё, что ни делается – всё к лучшему, без сомнения.

Только вот сейчас Нильсон так не думает. Напротив, он считает, что это форменное свинство – свалить перед самым закрытием Кона, и, вздохнув, отправляется на поиски своего подопечного. Остальные члены группы, разумеется, ничего не видели и не знают. И только бедняжка Эрик явно выгребет за то, что всё ещё не научился пиздеть с большими честными глазами.

Вариантов особо не много, и Ларри решает начать с подсобного помещения, которое им выделили в качестве раздевалки, благо особо привередливыми эти козлы не были.

Он бредет по коридору, цепляя самое что ни на есть нейтральное выражение лица, и на всякий случай, прежде чем взяться за дверную ручку, кидает пару быстрорастворимых шариков под язык.

Чёрт его знает, он уже ко всему готов.

Ко всему, но не к этому.

Мнётся, застыв на пороге, и ни одного ехидного замечания не выдавить.

Он ожидал увидеть косячок, бутылку или даже полуголую девку или парня. Ожидал, и теперь форменно теряется, жалея, что в нагрудном кармане отсутствует платок, которым можно было бы промокнуть лоб.

Спиной стоит, загораживая от Ларри ещё кого-то. Можно разглядеть только носки кед и ладони: одну на плече певца и вторую, поглаживающую спину и бок. Исходящая струйкой ядовитого дыма, неторопливо тлеет отброшенная на пол сигарета.

Во рту становится кисло, ставшая почти панацеей гомеопатия не помогает.

Потому что узнаёт. Узнаёт только по чёрному, на коже оттеснённому замысловатому узору, от запястья до скрытого под рукавом закатанной рубашки локтя. Узнаёт и не хочет в это верить.

А пальцы, сжавшие край капюшона, одним слитным движением перетекают на шею и, помедлив, зарываются в тёмные волосы на затылке. Давят на него, понукая наклониться, и Раш не считает нужным сопротивляться.

Ларри выходит, но перед этим явственно слышит то, чего слышать явно не должен. Слышит целых два раза и за каждый готов отдать по фаланге, только бы назад отмотать.

Отмотать, и чтобы не было. Ни слов, ни той самой съёмки.

Слышит и думает о том, что скоро начнётся новый, выражаясь языком Лэшера, ёбаный пиздец.

Сглатывает, останавливается за дверью и, с силой сжав виски, решает, что на хуй гомеопатию. Он переходит на антидепрессанты.