Текст книги "Dirty Dancer (СИ)"

Автор книги: SаDesa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Глава 5

Да, немного не так я себе это представлял. Да что там немного – совершенно не так. Не так тягуче-медлительно, и вообще… Не думал, что после того, как переступлю порог его дизайнерской квартиры-студии, буду просто сидеть на стуле и попивать чай. Пить и давиться каждым глотком, потому что он расслабленно развалился с бутылкой пива напротив. Обхватывает горлышко губами, чтобы сделать маленький глоток, и я вижу, как хитро щурятся его глаза.

Мурашки по коже…

Гадская ситуация, и пуэр в кружке тоже… гадский. Ненавижу эту дрянь. По вкусу, скорее, ближе к запаренному шерстяному носку, нежели к чаю. Лучше уж жалкая пародия на чёрный в пакетиках, тот хотя бы имеет привычный терпкий привкус.

Сжимаю кружку двумя ладонями.

Пялюсь на сокрытое остывающей жижей дно. Ещё пару глотков, и будет видно, что там за буквы накарябаны… Должно быть, один из многочисленных фанатских подарков. И что тогда там? «Я люблю тебя!», «Женись на мне!», «Трахни меня!»? Тьфу, блин, ну что же… Если последнее, то крайне символично и просто опупительно смешно.

Скорее на автомате, а не потому, что хочу, делаю очередной маленький глоток, так чтобы только смочить губы и немного попало на нёбо.

Нет, я ошибался – это не дрянь, а просто редкостное дерьмо.

Морщусь.

– У тебя чай не сладкий.

Дёргаюсь, впиваясь пальцами в стеклянные бока вместилища моих гастрономических мучений. Я, кажется, уже успел забыть, что он ещё и разговаривает. Раздражающе много разговаривает.

– И что?

– Я такой не люблю.

Просто охренительный аргумент, мать твою! Шикарно! Просто шикарно! ТЫ не любишь, а ничего, что кружка-то у меня?!

Выдыхаю через нос и, опираясь стопой о край стула, подтягиваю колено к груди, обхватываю левой рукой. Так словно безопаснее.

Отвечаю спокойно, взглянув ему в глаза из-под толстых стёкол очков. Вернее, не в глаза даже, а в чёрные, как кажется из-за близорукости, провалы слившихся радужек и зрачков.

– Я – не ты.

Новый глоток, и только после этого соблаговолил снизойти до ответной реплики. И действительно, подожду, что мне; стрелки часов едва миновали четвёрку, и ничего лучше, чем распивать дорогущие дерьмовые чаи на дорогущей кухне в компании такого же дорогущего типа, не придумаешь.

Расплывчатая из-за съехавших на нос окуляров ухмылочка, и:

– Верно. Ты – не я.

Задумчиво, в нос. И мне это не нравится. Да мне всё не нравится! Не нравится, что всё… так! Не нравится, как он дёргает кенгуру за хвост и совершенно не собирается делать «это» прямо сейчас и на входном коврике.

К чему тянуть? Хотел – бери, а не ломай дрянную комедию с посиделками и засохшими ещё в прошлом столетии печенюшками в чёрной расписной вазочке. И эти ухмылочки… Словно издевается, наблюдает за мной, как за купленным на жаркое кроликом, который скачет по клетке и белым ухом не ведёт, не догадываясь, что тесак уже несут.

Ещё глоток стойко отдающей шерстью гадости… Мерзкий привкус отрезвляет; не хочется выставлять себя дёрганой истеричкой, хватит с него шоу у порога.

– Долго будешь тянуть резину?

– Резину не тянут, а раскатывают… – задумчиво поправляет меня, зажмурив один глаз и заглядывая в горлышко опустевшей бутылки, и, только отставив её в сторону, договаривает, – А тебе поскакать не терпится?

– Я думал, это у тебя штаны горят.

Пробует губами воздух на вкус и ерошит и без того растрёпанный ёжик на голове.

– Ну… Не то чтобы горит, но я всё ещё хочу тебя, не переживай.

Издевается, просто издевается надо мной. Над бедным уставшим мной…

Закрыл глаза и представил, как встаю со стула, осторожно отодвигаю чашку с недопитым чаем от края, подхожу к этой вальяжно развалившейся на стуле скотине и с чувством разбиваю бутылку о его череп, такой же пустой, как и вместилище выхлебанной им дряни.

Сука, ну почему ты именно такой, а?! Почему нельзя сделать всё быстро и без насмешек? Хочешь трахать – трахай, придурок!

Так и тянет брякнуть какую-нибудь гадость, но на мою одну он, не задумываясь, выдаст десять, а сверху ещё и ухмылок накрошит.

Поэтому молча злобно на него пялюсь и тянусь за предложенной вместе с заваренным носком чайной ложечкой. Задумчиво помешиваю ей уже чуть тёплый напиток, стенки кружки едва греют пальцы.

– Там нет сахара.

Не преминул напомнить, гад. Можно подумать, я сам не знаю. Издевается, точно издевается… И, кажется, я уже готов послать его, как этот самовлюблённый индюк, потянувшись, расслабленно улыбается и легонько хлопает себя по коленям:

– Иди сюда, ещё успеешь доцедить эту дрянь.

Ах, ты! Вот к чему все эти смешки, вот же а… Решил как бы между делом выявить ещё одно сходство? Поздравляю, ты только что получил пять баллов и звание почётного придурка по моей личной шкале.

Двигаю кружку, упираясь в гладкий бок кончиками пальцев и медленно распрямляя их. Тяну время.

Поднимаюсь из-за стола и нервно одёргиваю футболку, прежде чем сделать шаг вперёд. Да и надо-то всего три, не больше.

Растягиваю на четыре, едва не цепляя носками пятки, как неуклюжая гейша.

Наблюдает, просто ждёт, большими пальцами зацепившись за свободные шлёвки на джинсах.

Останавливаюсь справа, положив ладонь на спинку его стула, как бы невзначай касаясь торчащих чёрных прядок.

Полумрак… И они не отливают синим, просто тёмные.

Становится не по себе, неуютно в собственном теле, хочется снять очки и спрятаться за мутной близорукостью. Но разве поможет? Нет… Только ещё беспомощнее сделает.

Запрокидывает голову назад, по-акульи улыбнувшись. Касается моего бедра ладонью, гладит, не спеша опускаясь к колену, и тут же назад, наверх, словно рисует по джинсе пальцами. Касается заклёпки на кармане и, проведя линию по строчке, перемещается на мою задницу. Цепляется за карман и тянет на себя.

Послушно переступаю через его колени одной ногой и усаживаюсь сверху.

И отчего-то… мне дико, нечеловечески страшно, словно это первые коленки, на которые я усаживаю свой зад. Да ни хрена подобного, но… Кишки наматываются на невидимую бобину, ладони мокнут. И в глотке так сухо, что, кажется, вдох полной грудью – и слизистая треснет.

Страх, стыд, неверие, осколки некогда цельного «да никогда!»… Куча всего в груди, словно забитое мусором под завязку ведро. Смешивается, разлагается, а сверху пихают ещё что-то, предварительно утрамбовав грязным ботинком. Остатки разрозненных эмоций, некогда цельных мыслей, уверенности в своём «справлюсь».

Больно копаться в себе, словно расколотая уверенность режет, впиваясь в ладони. Если бы только в ладони…

Тянется к моему лицу, не церемонясь, смахивает расхлябанные очки на пол, и я, не сразу поняв, что произошло, дёргаюсь, потому что теперь он касается носа и ерошит волосы, должно быть, чтобы торчали так же, как у него. Зарывается и легонько массирует кончиками пальцев, сжимает в кулаке пряди подлиннее и за них пригибает ближе к себе.

– Я прямо в предвкушении… – произносит, понижая голос, и в хрен знает какой раз мне приходится признать, что завораживает.

Приятные мурашки скатываются по коже и отчего-то холодят поясницу.

И снова всё его внимание обращено на мои губы. Улыбается не хуже чеширского кота, приторно сладко.

– Может всё-таки, – поднимает глаза, – Изменишь своим правилам и поцелуешь меня?

Насмешкой звучит, горький у неё привкус.

Совершенно не нравится. Как и нифига не тонкий намёк.

Кривлюсь.

– Я тебе не шлюха.

– Так докажи, иди-ка пониже…

Ещё на себя тянет, уже двумя ладонями цепляюсь за спинку стула, нагибаюсь. Отпускает мои волосы, большим пальцем нажимает на подбородок и придерживает за нижнюю челюсть.

Неужто думаешь, что сбегу?

Вторая рука обхватывает поперёк торса. Сжимает. Выдыхаю и сам тянусь к нему, но…

Останавливает, придерживая за подбородок. Пристально смотрит, и так близко, что, моргая, касается ресницами моих скул. Сантиметры… Дыхание скользит по моей коже.

Почему? Разве ты не этого хотел?

Должно быть, вопрос так и отражается в моих глазах, потому как, быстро облизав губы, поясняет, и вовсе скатившись на шёпот:

– Погоди, хочу насладиться моментом.

Вот оно что… Предвкушение? Оно бывает куда слаще, чем тот миг, когда желаемое оказывается в руках.

Но не долго тянется… Совсем не долго.

Больно сдавливая челюсть, утягивает к себе. Тут же упираюсь ладонью в его грудь, отталкиваюсь от неё и, освободившись от хватки, распрямляюсь.

Почему только тебе можно играть? Разве мне нельзя? Ты ничего не говорил.

– Уже? Так быстро?

Больно стискивает бёдра, отпускает и, привстав, чтобы дотянуться, обхватывает мои ягодицы. Сжимает их, притягивая назад к себе.

– Если слишком затягивать, не будет так концентрированно сладко.

Я уже понял, что ты любишь сладкое. Должно быть, очень любишь, и отчего-то невольно представляю, как ты, испачкавшись в белых сливках, венчающих какой-нибудь торт, облизываешь пальцы. Или я облизываю… Какая к чертям разница, если у нас одно лицо? И насколько это вообще нормально, хотеть «себя»? Ты, должно быть, сильно хочешь. Ибо первое, что я заметил, покинув прихожую, это зеркала. Много зеркал.

Я не раз думал, что был бы не против, весьма и весьма не против с тобой… но не так. Не так унизительно, в качестве товара предлагая секс. Это уже не физиология, это уже торговые отношения. Но всё же, почему нет? Почему бы просто внутреннему голосу не заткнуться на чёртовы сутки и дать мне уже немного расслабиться? Пусть даже так. Почему нет? Почему не с тобой? Лучше всё равно никого нет…

Вот теперь, кажется, смирился. Смирился и готов выкинуть из башки весь лишний информационный мусор. Мне будет безумно стрёмно после. Но это после, верно? Могу я хотя бы раз, один блядский раз за последние несколько лет сделать что-то не только потому, что надо, но и потому что хочется?

Наклоняюсь, приподнимаясь на твоих коленях, легонько раскачиваясь. Раскачиваясь и, закусив губу, стаскивая футболку. И утащи меня сотона, если твои серые глаза сейчас не стали ярче обычного, а зрачки не расширились. Комкаю в руках мягкую истончившуюся от частых стирок ткань и бросаю на пол.

Ещё ближе, подвинувшись вперёд, прижавшись к тебе грудью.

– Оно? – спрашиваю шёпотом, старательно понижая его до твоего тембра. Плохо выходит, но всё же…

Ладонь на моей спине. Горячая. Очерчивая позвонки, гладит.

– Мгновение…

Закрываю глаза.

Давай уже. Хотел, так сделай это сам.

Прикосновение мягких сухих губ к моим, но только прикосновение. Всё ещё тянет, должно быть, пробует. Жарко, колет под нижними рёбрами.

Не размыкая век, решаюсь, сам тянусь вперёд и, вздрогнув, ощущаю, как горячий влажный язык не спеша толкается в мои губы, раздвигает их, проводя по зубам, и толкается дальше…

Резкий оглушающий вопль заставляет меня испуганно отпрянуть назад и, едва не навернувшись, упереться локтями о край стола.

Его мобильник. Его голос на сигнале вызова. Чёртов нарцисс.

Не могу отдышаться, словно только что пробежал кросс, и это так странно и глупо, учитывая, что ничего и не было, даже этого вымученного, выпрошенного поцелуя не было…

Пытается выколупать никак не желающий затыкаться мобильник из кармана джинс и совершенно не обращает внимания на меня, даже не смотрит.

И как же я рад этому. Кретин с красной пылающей мордой.

Наконец отвечает и тут же, поморщившись, убирает трубку от уха, ибо даже я слышу, как распаляется неизвестный мне на том конце незримого провода.

Раш выпрямляется и, размяв затёкшую шею, зажимает трубку плечом. Слушает и, только перед тем как ткнуть на отбой, выдаёт короткое: «Пятнадцать».

Что пятнадцать? Кого пятнадцать? Чего пятнадцать ему понадобилось в начале пятого утра?

Хлопает меня по бедру и кивком головы просит встать.

Окай, что… Поднимаюсь на ноги, чувствую себя безумно глупо без футболки, да и не только поэтому. Просто как-то всё… тупо выходит.

Подрывается следом и, бросив на меня ещё один тоскливый взгляд, направляется к скрытой за непрозрачной круглой перегородкой комнате. Должно быть, спальня или просто отгороженный трехметровый траходром.

Возвращается, хлопнув дверцей шкафа и на ходу натягивая чёрную толстовку поверх майки.

Куда это ты собрался? Меня посвятить не стоит, не?

Должно быть, невысказанный вопрос так и замер в моих глазах. Соблаговолил ответить, только зависнув у одного из хрен знает скольки зеркал:

– Я не хочу делать это быстро. Не с тобой, сладкая конфетка. Но и забить на Ларри не могу, так что я сваливаю, а ты просто подождешь меня здесь.

Эм… Я даже завис. Вот так просто? Оставишь меня тут одного, зная, что мне позарез нужны деньги? Не слишком ли это?..

– Оставишь незнакомца в своей квартире? Ты серьёзно?

Фыркает, и я вижу в отражении, как он закатывает глаза:

– Чего? Сопрёшь мои трусы и продашь на аукционе? Не смеши меня. Да и охрана внизу тебя не выпустит, как следует не обшмонав.

Оборачивается ко мне и, накинув капюшон на голову, весело подмигивает.

– Помнится, покидала моё гнёздышко одна цыпочка, так облапали, что её трусики до сих пор валяются где-то на посту. Ты не барагозь особо, я ненадолго.

Мда…

Пока до меня дошёл смысл всего вышесказанного, он уже скрылся в коридоре. Нагоняю уже в дверях.

– И что мне здесь делать?

Наклоняется заправить вылезший шнурок за язычок чёрных кед.

– Да что хочешь. Только святое не тронь, не люблю.

– Э? – что-то я не совсем его понимаю. Точнее совсем не понимаю. То ли недосып, то ли слишком туп.

– Бар не трожь, – милостиво поясняет хозяин квартиры и, исчезая, захлопывает дверь.

Спустя десяток секунд слышу, как распахиваются створки вызванного лифта.

Куда он? Почему менеджер выдернул его так поздно, или, точнее сказать, рано?

Начинаю ругать себя было за то, что не спросил, но понимаю, что мне, в общем-то, должно быть всё равно. Я тут ненадолго, как не крути, и совершенно не моё дело, где и кто шатается.

Разворачиваюсь и топаю назад в гостиную. Теперь вполне можно осмотреть всё и даже руками потрогать особо интересные штукенции без опаски нарваться на издевательский взгляд хозяина апартаментов.

Всё в тёмных тонах, чёрно-серая геометрия и зеркала… Везде зеркала.

Осторожно захожу за ту самую круглую перегородку. Действительно, траходром. Огроменная круглая кровать, заваленная чёрными подушками. Невзрачный шкаф, придвинутый к стене за изголовьем, и только одна встроенная в стену над кроватью лампа. Даже интересно… Взглядом нахожу мерцающий в темноте оранжевым огоньком выключатель и, протянув руку, нажимаю на него.

Всё заливает приглушенным голубым свечением.

Красиво, да…

Должно быть, немало дизайнерам отвалил. Кстати, а комната, в которой пылятся и тоскуют все подаренные плюшевые животины, тут есть? Наверное, сидят себе за какой-нибудь суперсекретной замаскированной дверью. Ты же брутал, какие игрушки…

Глупо хихикаю, представляя его с плюшевой козочкой в обнимку, и даже эта самая козочка не знает, почему именно с ней. Так, выкидыш больного разума.

Делай что хочешь, верно же?

Хочу в горячий душ. Просто стоять под упругими струями воды и не беспокоиться о том, что к тебе ломится полобщаги.

Ванная находится быстро. Разумеется, с джакузи и душевой кабиной. И тут чёрно-белая плитка отражается в огромном, с мой рост, зеркале.

Долго рассматриваю себя, прежде чем раздеться и включить воду.

«Я – не ты».

Но мог бы, мог бы быть, чёрт побери.

Горячая вода успокаивает, и от обволакивающего тепла клонит в сон.

Вытираюсь его полотенцем и после, немного подумав, выбрасываю его в корзину для грязного белья. Собираю свои вещи, но не натягиваю на себя. Зачем?

Совсем уже утро, когда наступит твоё «скоро»? Как хочешь, Раш, но я буду спать. Спать на твоей огромной кровати, а не на кожаном диване напротив висящей на стене плазмы. Спать… По крайней мере, пока ты не вернёшься.

***

Сны рыхлые, топкие, затхлые.

Затхлые, как почти лишённые кислорода туманы над бескрайним болотом.

Делаешь шаг – и тут же вязнешь, ощущая, как на кожу налипает ил. Затягивает, не выбраться…

Затягивает на дно, чувствую, как стопы всё больше и больше обволакивает илом, и он продавливается, не выдержав моего веса.

Медленно, неотвратимо…

Медленно, но уже ушёл по колено.

Оглядываюсь по сторонам, и кажется, что даже на зрачки липнет.

Пахнет тленом, свежим грунтом, деревянными досками… Еловыми, почему-то. Больничной стерильностью.

Бац! И уже по пояс.

Запахи глушат, дезориентируют. Хватаю их ртом и задыхаюсь, сосновые щепки забивают лёгкие, царапают, рвут их на части.

Металлический привкус на языке.

Опоры под ногами нет.

Бульканье… И по плечи, медленно уходя вниз.

Кажется, часы проходят, прежде чем густая плотная жижа касается подбородка.

Не сопротивляюсь, даже когда касается губ.

У тины привкус плоти, привкус сокрытых в ней тел.

Забивается в глотку, заползает в ноздри, давит на глаза.

Жмурюсь, смыкая челюсти, но тщетно. Она внутри, душит. Она везде.

И я, словно очнувшись от летаргического сна, понимаю, что всё – поздно барахтаться, поздно работать лапками, но…

– Не могу дышать!

Едва ли не с воплем распахиваю глаза, готовый грести наверх и жрать лягушек, лишь бы выбраться, но…

Я посреди кровати, на которой уснул. Под толстым одеялом, в окружении раскиданных подушек.

Всё окрашено в призрачный голубой. Я ведь не включал лампу…

Запоздало ощущаю, как стало жарко. Ощущаю, как горячая настолько, что кажется, это не пятерня, а утюг, ладонь пристроилась на моём животе. И не повернуться – спина упирается в твёрдую преграду, такую же горячую.

Замираю.

Потому что в бедро тоже недвусмысленно упирается… что-то.

Не двигаюсь, всё ещё вслушиваясь в свой фантомный вопль, который тут же поглотили не лишённые звукоизоляции стены. Но я-то слышу. Слышу, как он расползается по круглой перегородке. Слышу и, прикрыв веки, просто дышу. И воздух кажется почти сладким. Сладким настолько, словно я действительно только что захлёбывался, ощущая, как сжимаются лёгкие, и сердце всё медленнее качает кровь. Каждый удар – боем напольных часов в висках. Пока не прозвучит последний.

Удушающе жарко. Спихиваю с себя одеяло, а после и вовсе ногами сталкиваю его на пол.

– А обо мне ты подумал? Что если я мёрзну?

Ну да… Куда же без сарказма в голосе. Совершенно не сонном, бодром голосе. Должно быть, просто ждал, пока я проснусь. А я даже и не услышал, как ты вернулся и забрался ко мне. Не услышал, потому что тонул.

– Потерпишь, – отвечаю и сам удивляюсь, каким низким стал голос, словно на связках действительно осел ил, а горло забило тиной. Непривычно низким и одновременно знакомым, потому что сейчас он как никогда похож на твой. Но только похож, не дотягивает, не притягательно бархатный, а словно сорванный и ржавый, как старый напильник.

А я думал, есть хоть что-то во мне, что не является гротескной пародией, отражением тебя. Кривое зеркало.

Воздух приятно холодит разгоряченную кожу, и в голове немного проясняется. Мысли становятся чётче.

Пальцы на моих рёбрах, неприятно щекотно, поднимаются к плечу, легонько сжимают его, двигаются к ключицам, очерчивают их, снова на рёбра, назад на живот, оттуда к бедру… Словно осматривает меня кончиками пальцев.

– В одежде ты казался не таким тощим.

Ещё плохо соображаю, и первое, что может сгенерировать мой мозг, это волна раздражения.

– Не нравится – не ешь, – огрызаюсь на автомате, и желание сжаться в комок просто не отпускает меня.

Я не хочу к тебе поворачиваться, не хочу тебя видеть, не хочу, чтобы ты трогал меня сейчас, когда подсознание ещё не вытравило навязанные кошмаром образы.

Как давно мне снилось нечто подобное в последний раз? Только чёрное, только белые хлопья, падающие из ниоткуда и исчезающие в никуда. Тогда почему сейчас?

Вздрагиваю от укуса в плечо. Почти не больно, но что это было? «Хочу и буду»? Идиот.

Переворачиваюсь на спину, сбрасывая с себя шарящие по телу культяпки, и пока он, ухмыляясь, открывает рот для очередной остроты, хватаю его за горло, фиксируя так, чтобы он не мог опустить подбородок. Разглядываю, опираясь на локоть, и меня пронзает такая злоба, что хочется отпилить ему башку только за то, что он изначально имел чуть больше, чем я. Чем я хуже? Почему я должен мяться, ощущая себя последней дрянью, а не он? Почему я?

Щурюсь, чтобы навести резкость, и вглядываюсь в его лицо, в очередной раз чертовски близко. Глаза горят как у кошки, или это всё моя близорукость и свет чёртовой лампы?

– И что ты пытаешься сделать? – расслабленно, словно я не чувствую, как бьётся жилка под моими взмокшими пальцами, спрашивает, и я в этот момент просто плавлюсь от презрения к… нам обоим.

Я настолько ничтожен, что противный спазм перекрывает глотку, и словно та тина из сна мешает дышать. А ты за то, что похож на меня. Да, именно так. Первый раз я думаю, что это ты – копия. Взрослая самодостаточная копия, которая может позволить себе полмира на блюде.

Неправильно. Так не должно быть.

Нас не должно быть двое. Только один.

Или же… слиться. Сплавиться, соединиться.

Не соображаю уже, слишком замысловатые кульбиты исполняют наводнившие мою бедную голову мысли. Не соображаю, а потому цепляюсь за последнюю осознанную мысль, тянусь вперёд, выше, ближе… Слиться…

Ничего не вижу, потому как страшно открыть глаза, но слишком остро всё чувствую, потому как страшно пропустить даже мгновение. Страшно не ощутить, как зубы сжимают чужую губу, а язык отчаянно, словно это последний поцелуй в моей жизни, толкается в горячий рот. Толкается и тут же встречает не менее яростный ответ, и запястье, пальцы которого сжимают его глотку, сковывает болью. Насильно отодрал от своей шеи и, стискивая так, что хочется взвыть, прижимаешь его к подушке за моей головой. Разумеется, ты же сильнее меня. Любое сравнение не в мою пользу.

Задыхаюсь, не отпускаешь, не позволяешь вдохнуть, навалившись сверху, зафиксировав под своим телом и, словно наказывая подпорченную моими ногтями кожу на твоей шее, буквально трахаешь своим языком. Не сглотнуть, попросту не закрыть рот, потому что ты тут же кусаешь так, что больно до всхлипов и одури, и я, послушно отступая, размыкаю губы, чтобы ты мог провести своим языком по моему и, не получив отклика, тут же укусить снова.

Выгибаюсь. И так было жарко, теперь совсем невозможно. Плавлюсь, ощущая твою ладонь на своём члене, ощущая, как пальцы сжимают плоть, ощущая, как на глазах выступают слёзы.

Чуть отстраняешься, немного ослабляя хватку, и я, распахнув глаза, жадно глотаю воздух, почти давлюсь им и чувствую себя так, словно только что действительно выбрался из болота.

Твоё лицо прямо над моим, и, проморгавшись, я могу увидеть фиолетовые в свете проклятой лампы от выступивших капель крови губы. На моих тоже, должно быть. Но я не чувствую её вкуса. Чувствую только прикосновение, когда ты, склонившись, целуешь меня, а не ешь, как в прошлый раз. И плевать, что это я начал. Ты, ты виноват.

В этот раз, играючи, едва ли касаешься языком моих зубов и не позволяешь мне коснуться его своим, тут же смыкаешь зубы, и по новой, пока я, не сдавшись, позволяю тебе делать всё без единого движения в ответ.

Приятно… Приятно, когда касаются дёсен и обводят нёбо. Приятно, когда широкими мазками гладят язык и острым кончиком дразняще забираются под него, а после толкаются так глубоко, что достают почти до глотки.

Снова перекрывает мне воздух… Отпускает. Задыхаюсь, пульс сбился. Сердце, кажется, бьётся так, что толкается не только в мою, но и в его грудную клетку.

«Я не хотел тебя целовать», – пульсирующей жилкой бьётся в воспалённом мозгу. Не хотел…

Дёргает за запястье, которое так и не выпустил из своих пальцев, заставляя меня привстать, а после и вовсе заламывает руку, переворачивая меня на живот. Только теперь отпускает, но лишь затем, чтобы, подхватив под бёдра, поставить на четвереньки.

Спина тут же взмокла.

– Только не сразу… – сдавленно прошу, делая паузы между слогами, чтобы облизать губы.

Вместо ответа – чувствительный шлепок, и внутри всё сладко обрывается. Порядком подзабытое ощущение, когда боль только добавляет остроты, а никак не становится унизительной мукой.

Опирается ладонью на спину, ведёт ниже, давит на поясницу, послушно прогибаюсь. Отодвигается. Слышу, как шелестят простыни, и чувствую его взгляд . Нет, не так – чувствую, как он взглядом отхватывает от меня куски, поедает.

Новое прикосновение, и новая волна проходится по нервным окончаниям. Ещё шлепок, чувствительнее первого, от таких обычно сразу краснеет кожа. Наклоняется и дует, и без того мокрая спина покрывается ещё и мурашками, которые собираются на лопатках и скатываются на шею. Холодят её, заставляют ёжиться.

Контраст. Только что было невыносимо жарко, теперь – дрожь не унять.

Жмурюсь и, ёжась от накрывшей с головой пелены смущения и стыда, падаю на грудь, приподнимая таз повыше, ощущая, как пальцы раздвигают мои ягодицы.

Выдох, усмешка. Прикосновение языка… там. Кажется очень мокрым, твёрдым. Кажется, что плавлюсь, лицо пылает. Прижимаюсь щекой к холодной простыне, весь обращаясь в один оголённый нерв.

Лижет кружок тугих мышц, водит кончиком языка, делая всё более и более мокро. Лижет и спускается ниже к мошонке, легонько прикусывает чувствительную кожу, и я дёргаюсь весь, едва не разжав челюсти для испуганного вопля.

Дышу часто-часто, хрипло, с трудом втягивая воздух в лёгкие. Он кажется мне жидким сейчас, жидким и тяжёлым.

Мокрая дорожка назад к анусу и, прижавшись к нему губами, медленно проталкивает язык вперёд. А я только комкаю простыни, силясь вспомнить, когда у меня в последний раз было что-то кроме одинокой дрочки. И не могу. Не выходит. Слишком хорошо сейчас, слишком давно моя ни хрена не целомудренная натура жаждала подобного.

Член болезненно пульсирует, и мне до безумия хочется сжать его пальцами и делать это ещё, ещё и ещё, размазывая выступившую смазку по головке и крайней плоти, хочется царапать себя, впиваясь ногтями, а после едва ощутимо гладить пальцами. Так много всего хочется… Особенно, чтобы всё это сделали чужие пальцы, а лучше губы. Да, горячее кольцо чужих губ, щедро сдабривая ласками языка…

Отстраняется, и чувствую, как приставляет пальцы. Легонько отклоняюсь назад, чтобы они нажали чуть сильнее, и, ощущая знакомую тупую тянущую боль, хочу, чтобы он вставил сразу оба, чтобы больше не церемонился, хочу почувствовать внутри себя твёрдый член.

– Да ты стонешь как недотраханная сучка. И кто кому должен платить за секс? – выдыхает прямо на ухо, навалившись всем весом на мою спину и больно хватая за волосы, заставляет приподняться на руках, удерживая двойной вес, запрокинуть назад голову.

И меня не цепляет это, я попросту не разбираю смысла слов. Одна интонация…

Я не слышу себя, даже биения сердца не слышу, чувствую только, как меня медленно тянут его пальцы, проникают совсем немного и, сгибаясь, давят на упругие стенки, массируют их.

Вперёд, вставляя по вторую фалангу и прислушиваясь к моему дыханию, загоняет полностью. Тупая боль опоясывает, стягивает поясницу, а внизу противно тянет, жжёт, покалывает.

Начинает двигать пальцами и почти сразу находит бугорок простаты. Принимается ласкать его, методично наглаживая подушечками пальцев, нажимать на него, всё больше и больше увеличивая амплитуду движений, пока и вовсе не выдёргивает пальцы и тут же загоняет их назад. Раз за разом.

О, да, теперь я слышу… Слышу именно умоляющие стоны, слышу негромкие крики, во время которых голос кажется особенно сладким, красивым. Как со стороны… едва осознавая, что он мой, что всё это выдают мои голосовые связки.

Тянется вперёд, свободной рукой забираясь под подушку, нашаривая и вытягивая оттуда серебристый прямоугольник. Рывком садится на колени, отстраняется, пристраиваясь позади моих раздвинутых ног, и возится с упаковкой.

Справляется за полминуты. Снова касается сзади, но уже не пальцы… Дразняще прижимается головкой ко входу и легонько нажимает на него, потягивает, но не вставляет.

– Перевернись.

С трудом делаю это, неуклюже плюхаясь на спину, и тут же понимаю. Понимаю, что теперь мне не спрятаться. Его лицо… Впервые благодарен жизни за подаренную близорукость.

Почему так? Не любишь на четвереньках или же… Моё лицо, верно? Ты хочешь видеть, хочешь вставлять мне, представляя второго себя на моём месте. Хочешь увидеть всё, хочешь распробовать всё.

Забрасываешь мои ноги себе на бёдра. Тут же приподнимаясь, сжимаю их. Давай… Давай, сейчас, сколько можно тянуть.

Обхватываешь свой член, придерживая меня за колено и… Совершенно развязно, пьяно ухмыльнувшись, передумав, сжимаешь мою плоть пальцами. Запрокинув голову, закусываю губу, и…

Взгляд упирается в зеркальный потолок. Две размытые фигуры, не разглядеть наверняка, и сейчас они кажутся мне совершенно идентичными. Та, что распростёрта на простынях, и та, что нависает сверху. Только татуировки, и ничего больше, никаких отличий.

В паху колет, сжатый твоими пальцами член болезненно ноет, требует, чтобы прекратили эту муку, наконец. Чтобы сжали и… Начинаешь двигать пальцами. Выгибаюсь. Быстрее и быстрее, просто грубая дрочка без изысков. Но так хорошо, так безумно приятно, почти болезненно.

Хватает меньше чем на минуту – слишком уж давно у меня не было ничего подобного. Лавина нарастает слишком быстро, и едва я успел прочувствовать, насладиться подступающей разрядкой, как меня накрыло. Заставило выгнуться и, конвульсивно дёрнувшись, накрыть твою ладонь своей рукой и сильно сжать поверх члена.

И снова всё затирает белый шум.

Я чувствую, как распахивается мой рот и как сводит пересохшее горло, но ничего не слышу. Не слышу крика, не слышу, но давлюсь им.

Прийти в себя немного, выбраться из-под пласта.

Член всё ещё пульсирует. Мало.

Рывком опираюсь на локти и вижу, как ты не торопясь собираешь белые капли со своей груди. Собираешь подушечками пальцев и тут же, прикусив их, проходишься языком, пробуешь меня на вкус.

Судорогой выкручивает, внутри всё горит. У тебя, должно быть, тоже.

Ладонью проводишь по своему животу, стирая все белые капли, и растираешь их по своему члену. Хорошая смазка, верно…

Выдыхаю, думать уже немного проще. Проще, но только пока ты, подавшись вперёд и помогая себе рукой, не протолкнёшь в меня головку.

Морщусь и стараюсь расслабиться, наблюдая за тем, как ты, вскинув голову, смотришь только в зеркало наверху. И я тоже. Тоже делаю это, ощущая, как буквально распирает изнутри.

О да, пожалуйста, медленно, полностью…

Замирает и всё так же, не отрываясь, жадно вглядывается в отражающую поверхность. Снова сжимает мой член пальцами, и я не могу не дёрнуться. Слишком чувствительный сейчас, слишком много ощущений.

Тянущая боль внизу ничуть всего этого не портит.

Движение бёдрами. Осторожно назад. Дышу часто-часто, носом.

Толчок вперёд. Закусываю губу.

Ни единого взгляда в мою сторону, только на чёртово зазеркалье.

Закусывает губу и опускает голову. Рассредоточено смотрит на меня, никак не может сфокусировать взгляд и, наконец, помотав головой и стряхнув с себя наваждение, снова пальцами впивается в мои бёдра. Нависает, пристально вглядывается в лицо и…