Текст книги "Dirty Dancer (СИ)"

Автор книги: SаDesa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

– Я не знаю, но выражение «грустный белый домик» тебе о чём-нибудь говорит? Он упоминал, что заглянет туда после универа, но я не въехал.

Зато я, кажется, въехал. Въехал настолько, что лучше бы вписался в бетонный забор со всего маху мордой.

В висках зашумело, и как-то всё стало слишком тревожным. Надавило на грудную клетку словно раскрывшейся подушкой безопасности и душит, расправляясь всё больше и больше, перекрывая глотку, и только и можешь, что бесполезно разевать рот, пытаясь глотнуть воздуха через плотную ткань. Тщетно.

Забираюсь руками в карманы куртки и, пройдя вперёд, усаживаюсь в компьютерное кресло, с которого почти свалился патлатый рыжий.

В глазах Джеки и Юджина так и застывает невысказанный вопрос.

– Что? Почти семь утра, потерпите меня до открытия «грустного домика» Кайлера, раньше девяти вряд ли пустят. Вали домой, Джек, спасибо, что прошвырнулся.

Отрицательно мотает головой и присаживается на широкий диван, предварительно завернув расстеленную простынь. Надо же, какие мы скромные. Как у меня, так можно и в гадах с ошмётками дерьма завалиться прямо на кровать, да ещё и нос морщить.

– Нет.

– Просто нет?

Пожимает плечами и скидывает куртку. Подумав, добирается даже до обуви.

– Просто нет. Проще подержать тебя за шкирку один раз, чем таскать передачки и искать нового фронтмена. Кто ещё будет так страстно облизывать микрофон?

Невольно усмехаюсь и поглядываю на стилизованные под шину часы на стене. Стрелки, кажется, к циферблату намертво приклеились, даже секундная еле ползёт.

– Что, даже выгонять не станешь? – интересуется Джек у хозяина жилплощади, а рыжий тащится к барной стойке за гигантским диваном, служащим им двоим кроватью.

Щёлкает чайник, гремят какие-то склянки.

– А вы свалите? – кисло интересуется Юджин, а я, кажется, понимаю, почему они с Каем внезапно спелись.

Он всё ещё не схватился за мобильник, чтобы вызвать папочку и потребовать SWAT до кучи.

– Неа.

Джеки как-то подозрительно веселится и подмигивает ему, но тот только строит рожу в ответ и уходит к патлатому.

– С Кайлером всё… сложно?

Касаюсь подбородком груди в знак согласия и по-идиотски начинаю щёлкать фалангами пальцев. Просто для того чтобы оставить в покое подлокотники, не колупать чужое имущество.

– Только не говори, что всё из-за того, что ты не дал ему денег.

– Не скажу.

– Ладно, а этот идиотский домик – это?..

Отвечать адово не хочется. Не хочется даже вспоминать об этом месте, не то что произносить вслух. Но заставляю себя, в каком-то смысле даже наказываю этим, нарочито детально восстанавливая по крупицам в памяти.

Стены, потолки. Безумная женщина и её хлёсткое «ненавижу».

Ну зачем, зачем, Кай?

– Психиатрическая клиника.

– И там?..

Мало ему, больше знать хочет. Не прекращает пялиться, и его приподнятые брови и взгляд причиняют мне физический, очень ощутимый дискомфорт. Как сверло в висок ввинчивает, любознательный гад. Медленно, с чувством и неподдельным интересом.

– Его мать.

Криво усмехается и как-то сразу напрягается весь.

– Забавно выходит. Даже в этом…

Обрываю до того, как закончит. Раннее утро и бессонная ночь делают своё дело, ослабляя контроль над разумом, и Джека начинает нести совсем не в те дали.

– Заткнись. Не надо.

Кивает и начинает шариться в своём телефоне, а я всё никак не могу взглядом отлипнуть от настенных часов.

– Эй? – зовёт голос с неогороженной кухни, и я невольно вскидываюсь, оборачиваясь на звук.

Салютует мне чашкой и блюдом с нарезанными в спешке бутерами.

Киваю и, поднявшись, хлопаю по плечу друга. Пошли, мол, нам не повредит.

Да, понимаю, почему. Почему они дружат.

***

Кое-как шаркая подошвами по дорогущему белому кафелю, так чтобы нарочно оставить побольше следов, выхожу за двери и, как только автоматические створки смыкаются за спиной, как только первые пару ступенек оказываются позади, позволяю себе уцепиться за перила и медленно стечь вниз. Плюхнуться задницей на проклятый начищенный мрамор и неосознанно уцепиться за предплечье Джеки.

Удержаться бы.

Не пошёл со мной. Остался здесь.

Другой рукой сжимаю лямку потасканного рюкзака Кайлера, который он бросил здесь же, в камере хранения. Оставил и не вернулся за ним. Забыл.

Выдыхаю через нос и снова, в третий или четвёртый раз, круг за кругом прокручиваю скупые формулировки всё того же равнодушно-доброжелательного мозгоправа Менгеле.

Из-за щедрых пожертвований или прихоти чёрта лысого Кая пустили к ней. Отвели в комнату для свиданий и разрешили поговорить. Минуты три, не больше, а после санитары сбежались на крик. Истерический, полный ужаса вопль мальчишки, мать которого не была настроена на беседу. Не хотела видеть его. Не хотела так сильно, что только крепкая мышца помешала ей вырвать собственное глазное яблоко.

«Срыв. Новый курс терапии.»

Вязки на рюкзаке шероховатые, размахрившиеся.

Распускаю их и бездумно ныряю ладонью внутрь.

Гладкая поверхность учебников, тетрадки. Его севший сотовый. Пальцы находят край изоленты.

Чувствую себя выдолбленным. Опустошённым и раздолбанным изнутри.

Где ты, Кай?

Очень явно, чётко, не какими-то там смутными образами представляю, как он бежал. Со всех ног, размазывая по лицу непрошенные злые слёзы. Какой уж тут рюкзак?

– Всё плохо, да?

Киваю Джеки, не желая открывать рот. Сейчас даже это кажется мне сложным. Слишком энергозатратным. Выдам пару предложений и вырублюсь прямо тут.

– У него были деньги?

Пожимаю плечами.

Кредитки у меня. Разве что немного налички.

– Может быть, около двадцати баксов, подземка да кафешка в универе.

Не удержавшись, приваливаюсь головой к его растрёпанной, и кажется, что совсем как в старших классах. Мне надрали задницу, а Джек как мой вечный бро и защитник утешающе потреплет по черепу, не преминув, впрочем, ткнуть в свежий, только наливающийся синяк.

– Он должен был вернуться назад. Или позвонить мне.

– Может, уже вернулся? И дрыхнет без задних ног. Наревелся, как девчонка, в тёмном углу и успокоился?

Усмешка выходит горькой. Кажется, уже сотой за последние двенадцать часов. Уже скулы побаливают скалиться.

Да, всё верно. Я не лучшая жилетка, в которую можно уткнуться носом и поплакать.

– А если нет? Если шарится где-то по округе? Если забился чёрти куда и не может выползти? Если…

– Да не накручивай ты! Мы говорим о Кайлере, а не новорождённом щенке.

– Хуёвая аналогия.

– Нормальная. Давай, едь, я подниму Руперта и Сая. Покатаемся, посмотрим.

Мысль очень верная, да. Правильная. Особенно правильно то, что он не упомянул Эрика, который вряд ли подорвёт свою задницу ради чувака, с которым просто играет в одной группе.

И да, мне очень хочется съебаться отсюда. Как можно быстрее утащить свою задницу с крыльца злоебучего пристанища невменяемых невротичек и, сложив грабли, просто дожидаться его дома.

А ещё лучше, чтобы всё было так, как говорит Джек. Вернуться и в комке из одеял и вывернутой простыни отыскать тёплого расстроенного Кайлера. Вломить хороший подзатыльник и, раздевшись, нырнуть к нему, чтобы согреться. И тогда, возможно, пальцы перестанут дрожать.

Ёбаный стыд, совсем как у диснеевской принцессы, ей богу.

– Давай, Раш. Лови такси и отзвонись, как найдёшь его в своей постели.

Послушно поднимаюсь с жёсткой ступеньки и, затянув рюкзак, вешаю на плечо. Ощущается непривычно, кренит немного вбок.

Оборачиваюсь к уткнувшемуся в мобильник другу.

– Я должен сказать, что люблю тебя?

Отрывается от экрана и раздражённо закатывает покрасневшие глаза:

– Да съеби ты уже. Смотрю карты, что тут вообще есть поблизости. Давай, вали!

Киваю и, обогнув газон, выхожу к обочине и как распоследний идиот надеюсь. Надеюсь, как никогда, наверное, за последние несколько лет. Ибо мерзкое, склизкое, как вырезанные аденоиды, подозрение скребёт и скребёт внутри.

Как говорят? Кошки скребут?

Мне представляются только крысы.

***

Пусто.

Понимаю это, как только переступаю через порог.

Никого нет и не было.

Сглатываю горчащую от двух выкуренных подряд сигарет слюну и звоню Джеки, даже не сняв ботинок.

Отвечает сразу же и только невнятно угукает в динамик. Слышно дерьмово, фоном завывает нечто, смахивающее на фолк, и в этом кошмарном звучании я узнаю одну из любимых песен Рупса.

Приехал так быстро? Или этот хитрый тощий хуй вызвонил их заранее, пока я был внутри белого филиала ада на поверхности, и задвигал всю эту фигню только для того, чтобы я свалил?

Да и как-то даже… Хер с ним.

Третий раз за сутки возвращаюсь в свою обитель. Первый раз настолько вытраханный.

И ладно бы только тело – череп до невозможности ломит, но это ничто по сравнению с тем, что сейчас творится там, где должна сидеть эта чёртова сука, которую принято считать душой.

Это непонятно всё, до треска в костях дико и вместе с тем… Вместе с тем почему-то не могу швырнуть его затасканный рюкзак в угол, а бережно, да так, что самому истерически ржать хочется, отношу в комнату, усаживаю на диван.

Привычно тащусь на кухню, закидываю капсулу в кофеварку и… И снова нет.

Чайник. Байда из банки.

Отрешённо вспоминаю, что не любит сладкое.

Сам обхожусь просто кипятком и парой ложек сыпучей гранулированной дряни.

Возвращаюсь в гостиную к дивану и совсем как раньше усаживаюсь напротив медведя, прямо на пол. Только зажигалка в куртке, и поэтому, удерживая чашку, бездумно пялюсь на игрушку, пытаясь понять, с какого такого хуя мне взбрело, что он понравится Каю.

Что это будет смешно? Что эта серая плюшевая мразь не будет насмехаться надо мной сейчас, ехидно скалясь вышитым, частично оплавившимся из-за чёрных капель пластика ртом.

Мне хочется вышвырнуть его в окно, хочется высунуться следом и посмотреть, как это страшилище распластается по асфальту, раскидав вокруг свои медвежьи внутренности.

Понимаю: лёгкий, под мехом синтепон или вата. Но как же хочется… Хочется настолько, что кажется, будто это желание обжигает ладони, а не наполненная кипятком чашка.

Отставляю её, так и не притронувшись, и решаю, что душ не повредит, но замираю на половине пути, перед приоткрытой дверью ванной.

Хер с ним, позже.

Вышагиваю из угла в угол, врубаю телек, оставляю новости.

Около одиннадцати часов.

Скоро уже.

По-любому.

***

Издевательски сообщив о том, что батарея разряжена и мобильник сдохнет, израсходовав последние десять процентов зарядки, экран блекнет, и чтобы присмотреться, приходится сощуриться.

Восемнадцать тридцать две.

Его нет больше суток.

Самых ебаных суток за последнее время.

Не знаю, куда деть себя. Не знаю, как заставить выключиться и перестать тянуться к телефону из-за любого фантомного шороха, который был принят моим воспалившимся сознанием за оборвавшийся вызов.

Но ни хуя. Самообман.

И снова из угла в угол.

Порядком шатает уже. Недосып бьёт по нервной системе, координация подводит и моторика тоже.

Заставлю себя добраться до холодильника и сожрать уже что-нибудь, ибо если ещё одна капля кофе попадёт ко мне на язык, а после в пустой желудок, я выблюю его вместе с «насыщенной лучами колумбийского солнца» арабикой.

И медведь. Этот гадский ебучий уродец продолжает пялиться. Кажется, его пластиковые глазёнки находят меня в любом углу квартиры. И даже в ванной, отливая, я чувствовал его пристальный взгляд.

И это настолько невыносимо, настолько травит меня, что в очередной раз, развалившись на диване и сомкнув веки, не выдержав, вскакиваю на ноги, и словно затмение находит.

Прихожу в себя посреди комнаты, с массивными, зажатыми в ладони так, что пальцам больно, кухонными ножницами, среди разлетевшихся кусков синтепона и клочков серого меха.

Башка этой твари валяется отдельно. И ухмыляется. Всё ещё ухмыляется!

Выдыхаю, кое-как убедив своё Я вернуть орудие пыток на место, подбираю почти круглую ушастую голову и, прихватив с собой почти севший мобильник, выхожу из квартиры. Не потрудившись закрыть дверь, тащусь к мусоропроводу в конце коридора.

Там тебе и место, сука! Таращься себе сколько влезет!

Проваливается почти бесшумно, только раз или два столкнувшись с трубой расплавленным носом или пуговицами глаз.

Но сразу же попускает, несравнимо легче становится, словно он действительно пялился на меня всё это время. Словно я и сам уже потихоньку схожу с ума.

Смартфон оживает в кармане в каких-то полутора метрах от квартиры.

Если бы мог, вырвал бы прямо с карманом! Кое-как выцарапываю, цепляясь за подкладку, роняю даже, принимаю вызов неверными пальцами и слышу то, что наконец-то позволит мне распрощаться с образом помешанного на мании преследования имбецила.

И голос Джека, такого же заёбанного, не спавшего, как и я, эти сутки Джека кажется мне сейчас куда лучше собственного. Даже несмотря на хрипоту и явный спазм, отчего-то сжавший его горло.

На всё плевать.

– Нашёл.

Глава 17

Воротничок давит, выдираю верхние пуговицы из петлиц и где-то на периферии слышу, как, отскочив, звонко щёлкает по паркету одна из них. Расстёгиваю манжеты и закатываю рукава до локтей.

Вообще бы рубашку содрать с себя, стянуть через голову, но не хочется тратить на это остатки сил. Внутренний резерв истощён, почти как после трёхдневной пьянки или недельного феста где-нибудь в глуши.

Немного ещё, совсем немного.

В нетерпении расхаживаю туда-сюда, распинывая остатки внутренностей блядского медведя. Представляю, как он спросит, что это, а я отвечу что-то вроде: «Это типа тебе, детка, смети веником».

Веником, которого у меня, кажется, даже нет. И если задуматься, я сам очень приблизительно представляю, что тут вообще есть.

Стук в дверь глухой и гулкий, словно ногой долбят.

Вздрагиваю, бросаюсь в прихожую и, уже нажав на ручку, вспоминаю, что не закрывал её. Толкаю вперёд, чтобы спросить, какого, собственно, хуя, и застываю, так и не произнеся ни единого слова.

Почему-то я ожидал не этого. Ожидал, что он войдёт на своих двоих, не будет бесформенным кулем болтаться в чужих руках.

Джек выглядит даже бледнее, чем обычно, кусает губы и избегает моего взгляда. Переступает через порог, и только тогда я заставляю себя опустить глаза.

Медленно, по сантиметру оглядываю, начав с подбородка и переместившись на перепачканные чем-то бурым пальцы, сжимающие ворот его светлой футболки, перепачкавшие её, словно с ногтями ломанными. Но нет, рана на запястье, не рассмотреть, что там даже, слишком плотная чёрная корка. Аккурат там, где ещё совсем недавно была свежая татуировка.

Сглатываю, отступая на шаг назад.

Сгорбившийся, замотанный в куртку Джека, взъерошенный, со слипшимися невесть от какой гадости волосами на затылке. Отчаянно цепляется, вжимается в него и не смотрит.

Не смотрит.

Они оба отчего-то не смотрят. Куда угодно, только не на лицо, не в глаза.

Сверлит дыру взглядом в зеркальной панели. Сверлит и одновременно с этим, кажется, ничего не видит перед собой.

Жуткое зрелище.

Потерянный, кажется, даже худее, чем обычно, и эта исчерканная рана на руке.

Скоблил?

– Кай? – осторожно зову, скорее, пробую позвать, а он только сильнее ёжится и, отвернувшись, утыкается лицом в чужое плечо. – Кайлер?

Джеки сглатывает, и я непонимающе вскидываюсь, смотрю выше, теперь на него.

И выдавить из глотки ничего не выходит. Только застрявшее в ней ещё прошлым вечером «Какого хуя?», не больше.

Но вместо этого выцарапываю другое, не менее важное:

– Где ты его нашёл?

Передёргивает. То ли обоих, то ли только Джека – тут не выходит разобрать.

– Тебе не по хуй?

Предчувствие становится чем-то большим. Чем-то мутным и грязным. Очень грязным. Как уляпанные штанины Кайлера.

Только сейчас замечаю, что он босой. В одной футболке, и в пустых шлёвках нет ремня. Широкого, кожаного, с замудрёным рисунком на массивной бляхе.

Помню только потому, что он утащил его, выдернув прямо из моих джинс. Неделю назад? Меньше? Больше…

– Поставь, – прошу Джеки и как никогда остро ощущаю никотиновое голодание, от которого сосуды в голове сжимаются, а во рту становится слишком сухо.

Сигареты всему виной.

Давно не курил.

Давно.

Около двадцати минут.

Словно нехотя Джеки нагибается и осторожно ставит на ноги свою ношу, и чтобы отступить, ему приходится ещё и разжимать его пальцы. Застывшие, крючковатые, непослушные. По одному.

Стоит вполоборота, кутается в куртку и продолжает прятаться.

Не выдержав, подхожу и грубо, слишком грубо для установившейся траурной тишины, хватаю его за подбородок. Стискиваю его двумя пальцами, насильно наверх дёргаю, поднимаю его лицо.

Трусливо жмурится – всё, только бы не пересекаться взглядами, не смотреть. Сильнее ворот стискивает, тянет выше, по подбородок.

Запоздало понимаю, что очков тоже нет.

Есть опухшая, словно от хорошей затрещины, верхняя губа и изодранная в кровь нижняя.

Есть синяк, повторяющий форму чьей-то ладони, на скуле и глубокая сечка на носу.

Есть целая прорва ярости, стремительно, ярус за ярусом поднимающаяся внутри моей груди. Ещё немного, и в башню даст.

Немного.

Крохи.

Берусь за лацкан кожанки, стискивает веки ещё плотнее. Вижу, как выделяются скулы, как сжимает челюсти, и, уже представляя то, что увижу, сдёргиваю с него импровизированную накидку.

Падает на пол, и вместе с лязгом многочисленных заклёпок разбивается то хрупкое, самому мне непонятное, на котором держится всё ёбаное дерьмо, которое «Детка», «Беспокоюсь», «Где ты».

Мне хочется ёбнуть его наотмашь.

Хочется сжатым кулаком двинуть в зубы и одним ударом уложить на пол.

Хочется пробить череп и перегрызть глотку. Собственными зубами выгрызть каждый блядский засос с тонкой шеи. Выгрызть, вырезать, и насрать, что всё будет залито кровью, а он сдохнет от болевого шока.

Убрать это.

Стереть ластиком и перекрыть новыми синяками. Чёрными следами уже моих пальцев.

Чувствую себя мазохистом, внимательно рассматривая каждое фиолетовое пятно, угадывая в тёмных полумесяцах на ключице, выглядывающей из-за растянутого, съехавшего набок ворота футболки, очертания укусов.

Обляпанный весь.

Знаю, чем. Сдохну, если произнесу вслух.

Дышу носом, но один чёрт начинаю задыхаться и, чтобы хоть как-то наполнить лёгкие, вдыхаю глубже, раздувая ноздри.

Взять себя в руки.

На секунду.

Потому что собравшись, видимо, он открывает глаза и, прищурившись, как маленький слепошарый кошак, всё же смотрит.

Смотрит с такой жалостью, словно это меня таскало невесть где, невесть на ком. Беззвучно шепчет, одними губами, умоляюще, почти извиняясь. Шепчет раз за разом, одно и то же: «Не я. Не помню.»

Так какого хуя ты бросил ёбаные таблетки?!

Какого хуя, Кайлер?!

Хочется заорать ему прямо в лицо, хочется орать, пока не сорву глотку, не охрипну, не захлебнусь собственным криком, блять!

КАКОГО ХУЯ?!

Вспышка ослепляет, застилает глаза алым, и, продолжая удерживать, вместо подбородка вцепившись в футболку, собрав ткань пальцами на груди, всё-таки бью его.

Ладонью, почти без замаха, но с мерзким унизительным шлепком, который эхом раздаётся в моей голове.

Сквозняк гуляет, гулко отражаясь от стенок этого бесполезного пустого жбана.

Отворачивается.

– Эй, не надо.

Ладонь Джека на моём плече, вторая придерживает готового вот-вот провалиться в спасительный обморок Кая.

И я могу поклясться чем угодно, сейчас он разрывается между нами. Разрывается между другом и едкой, как вспенившаяся в нос газировка, жалостью к Каю.

Перевожу на него мутный, размазанный взгляд, словно вместе с пощёчиной я забрал часть его близорукости.

Колени отказываются держать. Пошатывает.

Обеими ладонями цепляюсь за его плечи, веду по ключицам и шее, обхватываю лицо.

Я хочу назвать его деткой и не могу. Хочу большим пальцем погладить поджатые губы, и не выходит.

Звучит настолько жалко, что хочется отвесить ему вторую, разбить костяшки об острые скулы и смыть, смыть с него это всё. Смыть чужие следы.

Дрожит.

И от мысли, что ему плохо, плохо куда сильнее, чем мне сейчас, становится немного полегче.

– Рен, он на ногах не стоит.

Джеки переминается, покачиваясь с пятки на носок, движением головы пытается смахнуть тонкую прядку, лезущую в нос, с таким видом, будто это самое важное действо во всей Вселенной, не меньше. Ему стрёмно, как никогда стрёмно сейчас.

Не понимает.

Но не прибил Кая на месте, всё-таки привёз ко мне. Не бросил.

– Я вижу.

Ярость уходит.

Сдуваюсь, как проколотый воздушный шар.

Апатия тут как тут.

Почти безразличие, только если бы адская машина, подобная валу, перестала неторопливо мотать на крючья мои кишки. Больно, но словно через отпускающую анестезию.

– Пошли.

Решаюсь и, стиснув пальцы на далеко не впечатляющем бицепсе Кая, тащу его за собой.

Тащу в ванную и искренне надеюсь, что смогу совладать с собой, даже если накроет снова, не утоплю в мыльной пене.

– Ты уверен? – прилетает в спину от Джеки, и я быстро киваю, чтобы не передумать.

Содрогаюсь от одной только мысли, что мне придётся раздеть его. Увидеть голым.

И всё же перед тем, как скрыться за дверью, торможу немного и проталкиваю вперёд послушного, словно кукла, Кая.

– Если услышишь что-нибудь…

Договаривать не приходится. Понимает меня с полуслова и, согласно промычав что-то, со вздохом устраивается на диване. Откидывается на спинку и массирует виски.

Кажется мне слишком спокойным, слишком расслабленным, может? Или всё переутомление виновато, и у него тоже аккумулятор на нуле? Не может выжать из себя немного энергии для эмоций?

Плевать сейчас.

Кажется, на всё плевать. Но только пока я не шагаю вперёд, прикрывая за собой дверь.

***

Ладно… В сторону всё.

В сторону эмоции.

В сторону ощущения на кончиках онемевших пальцев.

Решительно шагаю к нему, становлюсь вплотную и, не мешкая, рывком стягиваю футболку через голову. Помогает мне, послушно поднимая руки.

Перед глазами мелькает повреждённая кисть, плотная корка и запёкшиеся кровоподтёки.

Тут же цепляюсь за джинсы и взглядом невольно, совершенно не желая того, блять, прохожусь по его торсу.

Выдыхаю.

Снова носом.

Снова так, чтобы сделать следующий вдох с полупинка страдающих лёгких не механически.

Царапины. Невнятные желтоватые синяки. Следы зубов.

– Я ничего не помню… – оживая под моими пальцами, которыми я неосознанно изучаю весь этот ужас, давит из себя. Каждое слово, слог, букву давит. Надрывом.

Голос тоже. Сорван.

– Кричал?

Не могу. Не могу. Не могу я!

Не могу заткнуться и удержать всё это внутри, не могу сжать зубы и просто проглотить это, заставить забиться назад, раствориться в желудке.

Не могу.

– Пожалуйста…

Просит.

Просит сейчас так, как не просил никогда и ничего. Не у меня. Не меня.

И эти чёртовы интонации – чёрное отчаянье, проскальзывающая безнадёга и отвращение, – только подстёгивают, словно свистящим щелчком плети.

Не хочу давиться этим один, хочу и ему тоже напихать в глотку. Напихать, пусть дальше уже и некуда. Хочу, чтобы он чувствовал тоже, чувствовал, что меня на части рвёт, и как-то плевать сейчас, вывезет он или нет. Вывезет ли помимо навалившегося на него дерьма ещё и это.

– Пожалуйста? Так ты просил? О чём, Кай? Ещё? Сильнее? Может, глубже?

Отводит взгляд. Цепко схватив, фиксирую его лицо.

– Смотри на меня.

Пытается отшатнуться, но не выходит – дёргаю на себя, прижимаю, и насквозь прошивает не то отвращением, не то желанием его трахнуть.

Прямо так.

Грязного, выебанного, со следами чужой спермы на одежде и коже. Трахнуть, а после задушить к хуям. Или сначала задушить, а уже потом трахнуть. Не важно сейчас.

Продолжаю, а голос почти звенит, представляется мне натянутым, как рыболовная леска. Острый. Рассекающий.

Не переставая удерживать, большим пальцем нажимаю на его губы, насильно размыкая их. Поглаживаю, растравливая мелкие ранки.

Неприятно? Мне тоже.

– Сколько их было?

Отпихивает мою руку, выворачивается, отступает назад.

Шатается и явно морщится. Морщится от боли в заднице, маленький ублюдок.

Боже, дай мне сил не избить его.

Сглатывает, языком пробует растравленные кромки рта, снова морщится и, видимо, решившись, соскребая остатки внутренних сил, поднимает голову.

Молчит. Только смотрит.

Психую и, оттолкнув его, хватаю душевой шланг. Врубив воду на всю мощность, не потрудившись выставить температуру, окатываю его прямо так. Стоящего на кафеле и в не расстёгнутых джинсах.

Поливаю, а всего трясёт. Трясёт как в припадке, как пытающегося слезть с иглы матёрого нарка. Трясёт, потому что я представляю, что делали эти губы.

Представляю его на четвереньках, зажатого меж чужих тел, чьих лиц он никогда не видел и не узнает.

Терпит, шатается, прикрывает глаза ладонями, и до безумия хочется завернуть его в плед и укачивать, пока не уснёт. И одновременно с этим сжимать в объятиях, ощущая, как слабеет, больше не пытается выбраться.

Раздирает напополам.

Завалиться прямо здесь на пол и, выоравшись, забиться за бачок и сдохнуть.

Перекрываю воду, когда сам уже весь мокрый, а горячая вода стоит на полу небольшим озером, и клубы пара ложатся на кафель и застилают зеркала.

Зеркала… Блядские пересмешники.

Дышать тяжело. То ли конденсат набивается, то ли потому что чёртов комок снова в глотке. Горошина размером с хороший баобаб.

Как ужаленный, вылетаю из ванны, шлёпая по паркету мокрыми носками. Стряхнув свою брошенную, кажется, хрен знает, когда, а не вчера вечером, футболку, сдёргиваю покрывало с кровати.

Возвращаюсь назад, краем глаза улавливая взгляд Джеки.

Хер с тобой! Пялься, но, ради всего святого, молчи.

Стараюсь делать всё максимально быстро, не заморачиваясь с деталями, не акцентируя взгляд.

Накидываю плед так и не решившемуся пошевелиться Каю на плечи и, присев, замочив штанины ещё больше, расстёгиваю его джинсы, стягиваю рывком, и пальцы, чёртовы предательские пальцы сводит, когда понимаю, что блядского белья на нём тоже нет.

Оставил памятным сувениром? Скорее, не смог найти…

Поднимаюсь, заворачиваю его, как в кокон, поправляя края импровизированного полотенца, чтобы не упало, и буксирую за собой, уводя в спальню.

Не особо рассчитывая силу, швыряю его вперёд. Падает лицом вниз, путается в покрывале, кое-как перекатывается на спину и высвобождает руки.

И даже в потёмках, даже без подсветки вижу все тёмные пятна на его бледной коже. Вижу, кажется, даже чётче, чем при ярком освещении среди кафельных плиток и зеркальных панелей.

Наваливаюсь сверху, съезжаю пониже, усаживаясь на его бёдра, и перехватываю пытающиеся оттолкнуть меня руки. Сжимаю прямо поверх свежей раны, растравливаю её, нарочно впиваясь ногтями в ещё вчера утром идеальный рисунок. Прощупываю подушкой большого пальца и со злости с силой кусаю себя за губу.

Снова чёртовы цифры. Снова вернулся к ним. Выдрал изнутри.

Дышит быстро-быстро, пытается скрыть, насколько делаю больно, насколько сильно пульсирует воспалённая израненная кожа. От воды только размокло всё, и теперь на моей ладони тоже.

Сначала игла машинки, теперь это.

Это…

Удобнее перехватываю его кисти и прижимаю их к вмиг отсыревшей простыне.

Не сопротивляется.

Не станет рыпаться, даже если я захочу натянуть его сейчас. Не станет, даже если свистну Джеку и предложу ему тоже отхватить кусочек. Не станет, даже если я начну жрать его по кускам, не спеша, откусывая по фаланге с каждого пальца.

Рывком вскакиваю на ноги и, не оглядываясь, буквально бегом выхожу к Джеки.

Передёргивает от омерзения, только разобраться бы, к кому.

– Не могу…

Выдыхает, кое-как поднимаясь с пригретого места, и, приподняв бровь, осматривает мои мокрые штаны и измятую рубашку. Переводит взгляд на лицо, красноречиво намекая на продолжение.

– Спасибо.

– За что?

– За то, что позвал к себе. Поехали.

– Ты уверен?

– Уверен. Не сдохнет.

Запихивая ноги в ботинки, я думаю вовсе не о пневмонии или другом дерьме, которое обязательно словлю. Мысленно делаю себе пометку запретить домработнице соваться в квартиру пару дней и, дождавшись Джека, куртку надеваю уже в просторном коридоре за входной дверью.

Ключ поворачивается в замке, приводя в действие запирающий механизм.

Никуда не денется, если сам себя не сожрёт.

***

Всё плаваю где-то, изредка отталкиваясь от чёрных берегов. Дрейфую в глубинах собственного подсознания, упиваясь этим потрясным Ничто.

Как если бы обдолбился и провалился в коматоз.

Предпочитаю просто пить. Пить вторые или третьи сутки, даже не знаю точно, потерялся ещё после того, как смог оторвать опухшее ебло от диванной подушки.

Сколько проспал? Час, шесть, сутки?

А, хер его…

И дальше тоже хер, потому что заливаюсь в рекордные полчаса и продолжаю, пока не срубит снова.

И кругом весь цикл, с той лишь разницей, что, проснувшись, я умираю от головной боли с дикого бодунища, а потом ничего, отпускает.

Скулы становятся колючими, расстёгнутая рубашка болтается измусоленной тряпкой, и я, кажется, воняю, как перегревшийся на солнцепёке боров. Не уверен, оттого что вообще почти запахов не чувствую, вкуса особо тоже. Только медленно наступающую на организм интоксикацию до стадии опьянения.

И так круто ощущать чёрной дырой сосущее ничего внутри, а не весь тот ёбаный пиздец, который Кайлер умудрился поселить у меня в грудной клетке.

Хер с тобой, детка.

Мне насрать.

Абсолютно точно как и на то, что бутылка, горлышко которой сжимают вялые пальцы, почти пуста, а я не нахожу в себе сил, чтоб оторвать задницу от мягкого – очень мягкого, лично проверял рожей, – ковра в гостиной у Джека.

– Может, пожрёшь? – Останавливается рядом и, сложив руки на груди, легонько толкает меня в бедро босой ногой.

Здесь, увы, солидарность не сработала, и я вынужден один планомерно уничтожать запасы его бухла. Почти сплошь высокоградусная дрянь, и как-то не заметно для себя отвыкнув, пьянею непростительно быстро.

Отрицательно мотаю черепом и протягиваю ему бутылку, демонстративно помотав ей из стороны в сторону.

Пребываю сейчас в том пограничном состоянии, когда организм вроде бы начинает очухиваться, сознание проясняется, а череп вот-вот взорвётся от боли.

Не хочу.

– Ещё.

– Уже хватит.

Прищурившись, смотрю на него снизу вверх и на мгновение воображаю себя бомжом, выползшим на свет божий из своего подвала только затем, чтобы выклянчить немного мелочи и снова убиться в хлам.

– Решил поиграть в мамочку? Слушай, а ты часом не пидор?

Хмыкает и присаживается рядом со мной, лопатками подпирая пустующий стеллаж.

– Сколько лет этой шутке, Рен?

Мотаю башкой и действительно пытаюсь вспомнить, сколько же.

Пять или все десять? Пошло же вроде со старшей школы, нет?

– Вечность минимум. А я вот, оказывается, пидор.

Якобы сочувствующе хлопает меня по плечу, а я грустно заглядываю в узкое горлышко бутылки. Ожидаемо не нахожу там ни спиртного, ни Нарнии.

– Скорее, слишком самовлюблённая задница. И ты же не отказывался от сисек?

Растерянно мотаю башкой, и, судя по ощущениям, кто-то невидимый хлещет меня по щекам. Иначе почему всё поплыло и теперь мудрёно закручивается, сливаясь в правый угол?

– Тогда шанс всё ещё есть.