Текст книги "Dirty Dancer (СИ)"

Автор книги: SаDesa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Где же… Где?

Мелькает тёмное пятно среди вытянутых рук.

Прорубаюсь к нему, выставив вперёд левое плечо, и, оказавшись ближе, узнаю рисунок.

Нашёл.

Моё.

Цепляю за лямку майки. Подтаскиваю к себе.

Оборачивается, крутится, неловко дрыгается. Вжимается в меня, и даже в разбавленных светом многочисленных излучателей потёмках вижу, что улыбается. Безумно, слишком уж восторженно, пьяно.

– Что-то ты долго, а? – почти кричит мне на ухо, губами прижимаясь к мочке и, рассмеявшись, прикусывает за хрящ.

Оплетает меня руками и примеривается, как бы поудобнее закинуть ногу. Придерживаю за бедро.

И когда только успел так накидаться?

Наверное, единственные стоим посреди бурлящей, движущейся живой массы. По спине то и дело мажут чужие ладони.

Трётся о меня, липнет, теребит футболку и, неловко дёрнув головой, мажет губами по моей скуле. Цепляю за подбородок, фиксирую пальцами и уже тянусь к нему, как:

– А ты уже колючий. Снова.

– Ты можешь не пиздеть пару минут?

– Ну, смотря зачем, если ты хочешь…

Хочу.

Именно этого и хочу.

Кусаю, несильно, скорее, просто сжимаю его нижнюю губу зубами и затягиваю в свой рот. Его – сладкий, смутно отдающий цитрусовыми и алкоголем.

С энтузиазмом включается в игру, и вот мы уже лижемся, как типичная, не отлипающая друг от друга парочка.

Беззастенчиво лапаю его, возвращает прикосновения, уцепившись за мою шею и, едва не свалив обоих, забирается на меня, держится, стискивая бока острыми коленями, и выглядит до безобразия довольным.

– Что это ты такой ласковый?

– Может быть, ты мне нравишься? Ну, самую малость.

Улыбаюсь и покачиваюсь из стороны в сторону, подхватив его под тощую задницу. Удобнее. Ненавязчиво оглаживать карманы тоже.

– А сейчас-то почему пиздишь?

Тупится, разглаживая ворот моей футболки, водит пальцами по кромке, касаясь кожи.

В глотку вцепиться хочет или?..

Или действительно пиздит, замыкаясь на чистом упрямстве, не желая признавать, что всё-таки сдался.

Ставлю на ноги и, не позволив сбежать, подтаскивая поближе, поднимаю лицо за подбородок и большим пальцем поглаживаю его нижнюю губу. Не дышит, каждое движение ловит и наконец-то смотрит мне в глаза. Укладывает руку на мою грудь, и, как по сигналу, сердце начинает стучать быстрее, словно только потому, что это его ладонь.

– Ну так как, Кай? По самые помидоры, а, детка? – подстёбываю его, а у самого, кажется, колени подрагивают. Совсем как когда-то в средней школе. Когда вместо мышц торчали рёбра, а прыщей на роже было больше, чем сейчас татуировок.

– Детка?

Фыркает, опускает голову, отводя в сторону мою руку, но пальцы не убирает, продолжает неловко удерживать за ребро ладони.

– Не по самые.

Недовольно закатываю глаза, хотя сейчас мне и такого признания больше, чем достаточно, для того чтобы как следует выораться и заныкать его подальше от всего блядского мира.

– Это потому что ты слишком зажатый.

Заливисто ржёт мне прямо в лицо, привстаёт на носки и, качнувшись вперёд, прикусывает за кончик носа. Отступает назад и, впечатав мне кулаком в грудь, не даёт опомниться и, схватив за широкую пряжку на ремне, тащит за собой, назад к стойке.

– Эй?! Ты никак дать мне решил? – весело пытаюсь доораться до него, но упорно игнорирует. Тормозит у бара. Просит Керр перестать пихать язык в ухо Джеку и плеснуть ему ещё.

Обмениваемся непонимающими взглядами, пожимаю плечами, и Джеки только строит рожицу в ответ. Выглядит просто мерзотно довольным и едва ли слишком синим.

– Решила собрать всю коллекцию, а? – перекрикиваю слишком громкую из-за близости буфера музыку, которую явно рубанули на полную, и буквально физически ощущаю, как белая спрессованная гадость наконец-то всасывается в кровь в полной мере.

Пульс подстраивается под ломаный ритм барабанной дроби в мелодии, и становится хорошо настолько, насколько вообще может быть.

Пару горящих шотов с Джеки, присосаться к почти и без того опустевшей бутылке вынырнувшего из толпы Сайруса. А после, догнавшись до нужной кондиции и недружным хором дооравшись до обреченно кивнувшего, даже не ставшего снимать наушники диджея – не первый месяц работает, гад, уже и без точных инструкций знает, чего от него требуют, – наконец-то перевести танцы в другую плоскость.

Собираюсь взобраться на стойку, как…

Останавливаюсь, уже сжав плечо Джеки для опорного толчка.

– Оу… – проследив направление моего взгляда, выдаёт друг, и, пожалуй, это единственное, что я сам могу выдавить.

Место уже занято.

Занято гибким мальчишкой, который, не расставаясь с тёмной пузатой бутылкой, вьётся вокруг шеста и явно тащится от одобрительных выкриков собравшейся небольшой кучки наблюдающих. Выгибается на другой стороне узкого стола, прямо рядом с парнишкой-барменом, и то и дело хватается за шест, чтобы не свалиться.

Пересекаемся взглядами, вернее, он по моему лицу глазами мажет и, поймав ответный, показывает язык, расплываясь в саркастической ухмылке.

Сегодня без очков, обошёлся контактными линзами, и под градусом и в полумраке не различить.

Один в один.

Зеркальный двойник.

– Вы точно не инкубаторские? – навалившись на спину, почти кричит в ухо Сайрус, а я могу только отрицательно покачать головой.

Пялюсь, как зачарованный, и во рту пересыхает.

Делает глоток, проливает на майку и под свист обливается полностью. Отбрасывает опустевший сосуд бармену, тот перехватывает бутылку почти не глядя, и стаскивает майку через голову. Раскручивает над головой и, удержавшись на месте только каким-то чудом, запускает точнёхонько мне в голову.

– Тебе это просто так не сойдёт! – ору во всю мощь своих лёгких, отмерев, расталкиваю облепившую меня банду, и сам забираюсь на стойку…

***

– Боже, можно я уже просто сдохну… – страдальчески тянет Кай и, натянув капюшон, роняет голову на сложенные руки. Тут же надсадно стонет, должно быть, от резкого движения кто-то ебанул нехилый заряд тротила в его черепе.

Мне тоже хуёво, но явно не настолько, как ему.

Отхлёбываю свой порядком остывший кофе из маленькой чашки и, поморщившись, жестом подзываю официантку. Совсем не сладкий.

– А нехуй было начинать с вискаря и полировать коктейлями. Только на повышение градуса, в курсе, нет?

– Ради всего хорошего, что у нас было, заткнись. Ты слишком громко разговариваешь.

– А что хорошего у нас было? – тут же оживляюсь, проигнорировав не слишком-то вежливую просьбу, и вместе с парой порционных пакетиков сахара заказываю ещё один кофе и кусок пиццы пожирнее для него.

– Ни хера не было, – соглашается приглушённый голос из-под капюшона. – И, знаешь, отчего-то мне смутно кажется, что после того, как ты почти трахнул меня на этой чёртовой стойке, – нахуй я вообще туда полез, не знаешь, нет? – ты всё-таки меня трахнул. Это же был ты?

– Я.

Хмыкаю и снова делаю глоток. Растягиваю на подольше.

– И где? Только не говори, что это был сортир, я не переживу.

– Не скажу.

– Вот блядство… И так каждый раз, да?

– Почти.

– Идите-ка вы на хуй, ребята, я так сдохну через месяц.

– Предпочтёшь бутылку Бейлиз и Юджина? Устроите девичник?

– Именно.

Молчим, пока не приносят новый заказ. Девочка в переднике симпатичная, улыбается и ненавязчиво проводит пальчиком по именному бейджу. И я послушно перевожу на него взгляд.

– Что-нибудь ещё?

Отсвечиваю ей одной из своих лучших улыбок и отрицательно качаю головой:

– Нет, спасибо, Катрина. Но я дам тебе знать, если передумаю.

Подмигиваю, и она отходит, напоследок бросив короткий взгляд через плечо.

– Я дам тебе знать, если передумаю… – кривляясь, глухо передразнивает меня капюшон, и, не сдержавшись, стаскиваю его с взъерошенной головы. Тут же удостаиваюсь просто убийственного взгляда.

– Детка, ты что, ревнуешь?

– Нет, просто ты меня бесишь.

Выпрямляется, явно поборов желание снова схватиться за череп, и зверски вгрызается в свой кусок пиццы, то и дело прихлёбывая кофе.

Ему явно становится получше, если судить по тому, как меняется поза и уходит озлобленный на весь мир блеск из глаз.

Часто моргает, морщится, должно быть, линза натирает. Шарит по карманам куртки и вместе с увлажняющими каплями достаёт ещё кое-что. Бархатную коробочку.

– Ты это серьёзно всё? – Вертит её в пальцах и кладёт на стол.

– Абсолютно.

– Но обязательно нужно было устроить цирк, да? Ты бы обоссался, если сделал это без зрителей? И без пафоса, знаешь ли, тоже можно было обойтись.

Вот же вредный говнюк.

Ну хорошо, зараза, затычку в зад я подарю тебе просто так. Без лишнего, мать его, пафоса.

– А ты засмущался, как школьница. Скажешь, нет?

Хмурится в ответ на мою улыбку и снова заталкивает коробочку в карман, явно больше не собираясь комментировать.

– И вообще, сегодня вроде бы как вторник? Ты в курсе, что херово влияешь на мою успеваемость?

– Я вообще на тебя херово влияю.

– И даже не поспоришь, – грустно соглашается Кай и, подозвав официантку, ту самую Катрин, заказывает салат и, мстительно поджав губы, доёбывается до каждого ингредиента, заставляя девчонку бежать на кухню и уточнять рецепт.

После этой маленькой мести успокаивается и всё больше приходит в себя. Настолько, что даже не бурчит, когда я касаюсь его коленки своей под столом. Легонько толкаю её, отвечает пинком по голени, наступаю на ногу и успеваю перехватить взметнувшуюся ладонь у самого плеча, не дав себя шлёпнуть.

– Тебе что, шесть? – Обиженно дует губы, и мне хочется поймать их.

– А тебе?

– Да иди ты.

– Может, сходим вместе?

Рывком освобождает кисть и, выдохнув, придирчиво разглядывает содержимое только что опустившейся на стол тарелки. Вертит её так и эдак, всматривается и всё же решает задать мучающий его вопрос:

– Думаешь, плюнула?

Пожимаю плечами, глядя вслед уходящей в центр зала официантке, и думаю, что зад у неё очень даже ничего.

Надурачившись, Кай не придаёт моему оценивающему взгляду никакого значения и решает не рисковать. Отодвигает тарелку в сторону. Залипает на мелкий узор на салфетках и, нервно облизав губы, словно по щелчку пальцев становится серьёзным.

– Вообще-то, есть кое-что, ну… Я хотел бы попросить тебя.

– Ну так давай, проси.

– Ну так заткнись и дослушай меня?

Киваю, с сожалением заглядывая в опустевшую чашку. Ещё что ли заказать?

– Съездишь со мной к матери?

Как в романах пишут? Сердце пропустило один удар? Моё, кажется, проебланило все десять.

Вскидываюсь, слишком быстро среагировав на вопрос, конвульсивно дёргаюсь даже и тут же ругаю себя за такую реакцию.

Заметил. Не мог не заметить.

Вот же блять!

Застал врасплох, и поэтому выражение паники слишком явно отпечаталось на лице. Отпечаталось и застыло, искривив уголки губ, навязчиво отсвечивая в расширившихся зрачках. Не знаю, почему так, не думал, что настолько скоро.

Закусываю губу. Сильно, насколько могу вытерпеть, и ни звука из глотки, даже хриплого карканья не выдавить. Язык занемел.

– Что за херня, Рен? – спрашивает, поджав губы, даже встаёт, опираясь широко разведёнными ладонями о стол, нависает сверху.

С самым что ни на есть натуральным ужасом, ощущением того, как холодеет в грудине под тёплой курткой, понимаю, что не уйти от прямого вопроса. Не выкрутиться. Не…

– Сядь.

Резко, как щелчок заедающей задвижки, такой ржавой, что встанет в предназначенную ей выемку, и хер выдернешь. Хер уже исправишь.

– Какого…

– Сядь, я сказал! – прикрикиваю и тут же словно наказываю себя за это, с силой стиснув кулак под столом. Ногти уходят в ладонь, давят тупыми кромками. Недостаточно сильно.

Медленно опускается на место и становится совершенно равнодушным, нечитаемым вовсе. Маска вместо подвижного лица, и если бы не моргал, я бы решил, что он умер. Отключился, как ночник, выдернутый из розетки.

– Дай мне телефон, – просит очень ровно, без истерических ноток и вообще либо-каких эмоций в голосе.

Накусываю длинную металлическую штангу на коренные зубы и сжимаю так, что, кажется, вот-вот раскрошатся. Терплю и ещё больше усиливаю давление челюстей.

– Дай. Мне. Чёртову. Трубку.

Смотрю куда угодно, только не на него, а услышав звенящее напряжение в его голосе, и вовсе трусливо отворачиваюсь в сторону, взглядом упираясь в ножки соседнего столика. Считаю царапины на покарябанной обивке стула.

Не выдержав, дёргается ко мне, перегибается через стол и пытается забраться в карман, чтобы самому добраться до телефона. Не выходит – слишком близко к столу сижу. Злится, пихает меня в грудь, и я сам не понимаю, как это происходит. Как случается так, что голосовые связки подводят, но я всё-таки выдавливаю из себя то, что не даёт мне спокойно дышать последние несколько дней. То, что я боюсь произнести больше всего. Боюсь, потому что не знаю, кто посмотрит на меня серыми, широко раскрытыми глазами. Не знаю, выдержит он или снова съедет. Не знаю, выдержу ли я, если придётся СНОВА.

– Она умерла.

Как ошпаренный, отшатывается назад, спиной вжимается в хлипкий диванчик и прямо на моих глазах стремительно становится меловым. Синеют обескровленные губы. Словно реально всё вниз отхлынуло и сейчас просачивается через поры, заливая кафельный пол.

– Что? – сухо выстреливает, едва размыкая рот, и у меня начинает сводить пальцы от желания сгрести его к себе на колени и просто укачать как маленького. Просто коснуться хотя бы.

Не даю себе ни единой попытки.

– Она умерла, – повторяю второй раз. Уже легче даётся, наверное, оттого что его лицо так и осталось потерянно удивлённым, а не перекосилось, не стало… чужим?

Хмурится, пытается сказать что-то и становится похож на маленького ребёнка, которому только что сделали гадость вместо подарка. Словно подпихнули под нос дохлую крысу, а не виляющего хвостом щенка.

– Детка…

Дёргается всем телом, выдыхает и цепляется пальцами за столешницу. Пытается удержаться.

– Когда?

Сглатываю, и по глотке словно скомканный кусок наждачки протирается. Кажется, даже ощущаю металлический привкус, или изодранная губа всё? Не разобрать. Не хочу разбирать.

И смотреть на него тоже не могу.

– Четыре дня назад.

Кивает и беззвучно повторяет, одними губами.

Раз, второй, третий….

Моргнув, поднимает голову и ввинчивается мне в глаза таким взглядом, что сразу же не по себе становится.

Еще больше, чем было до этого.

Еще больше, хотя был уверен, что уже не возможно.

Не отрываясь, вижу его расширившиеся зрачки и ставшую узкой кромкой радужку. Буквально зарывает взглядом, смотрит так, будто уже готов хлопнуть крышкой и запросто опустить на два метра.

– Мобильник тоже ты сломал?

– Я не…

Кивает. Получил моё признание.

– Захлопнись.

Голос севший, едва узнаваемый.

Проводит ладонью по волосам и снова смотрит страшно, как никогда раньше, страшно и вместе с тем невыносимо знакомо. Как если бы поймал меня с тёлкой или ещё чего похуже.

Но разве это не то самое «похуже»? Что, блять, может быть ещё хуже?

Пожалуй, только ничем не прикрытое, колко-противное разочарование, которое не скрыть контактными линзами.

Да он и не пытается. Больше ничего не спрашивает, только сводит все факты воедино.

Понимает.

Изредка продолжает опускать голову, касаясь подбородком груди, словно в подтверждение своих мыслей. Едва уловимо морщится, но быстро берёт себя в руки, продолжая держать лицо.

Больше не смотрит.

– Кайлер… – пробую снова, и уже как-то плевать, как бы жалко ни звучал мой голос.

– Так вот где ты был вчера утром, – как если бы к самому себе обращался, растерянно проговаривает и вдруг рывком поднимается из-за стола.

Не могу придумать ничего лучше, чем вскочить тоже и вцепиться в рукав его куртки.

– Послушай, я не хотел, не хотел, чтобы так вышло. Я собирался тебе сказать, я, блять, сразу собирался, но… – беспомощно замолкаю и, разжав пальцы, только развожу руками. – Я не знал, как. Не хотел, чтобы тебе снова было больно.

– Да, – согласно кивает на мои слова. – Сейчас мне не больно.

– Кай, просто выслушай меня, ладно? Я боялся, что…

Склоняет голову чуть набок и расплывается в совершенно жуткой, просто карикатурной ухмылке.

– Ты боялся, что твоё ёбаное самолюбие не выдержит, если я снова слечу с катушек. Обо мне ты думал? Хуя с два, Раш.

Обращение неприятно режет слух. Он слишком давно так ко мне не обращался, а сейчас просто по-змеиному шипит, вкладывая в короткое слово всю свою злобу.

И мне нечего ей противопоставить. Нечего сказать в ответ. Совсем нечего.

Не услышит сейчас, не услышит, даже если заорать в голос, даже если приставить к его виску мегафон.

Хочет ли вообще меня слышать?

– Это не так.

Бессмысленное, пустое оправдание. А больше и выдавить нечего. Не поверит, не захочет верить.

Тяжело сглатывает и разворачивается на пятках, становится ко мне спиной.

Первый шаг в сторону двери.

Второй.

Третий.

Четвертый.

Жду. Обернётся? Психанёт? С кулаками набросится?

Не решаюсь даже протянуть руку. Не решаюсь и следом кинуться.

Пусть идёт. Предохранители теперь крепко завинчены. Отчего-то мне кажется, что его больше не сорвёт.

Горбится, накидывает капюшон. Выходит.

Звоном отзывается дверной колокольчик, и я, кажется, навсегда запомню этот звук. Звук, под которым только что вышла из строя какая-то шестерёнка в груди.

Не болит, на части разламывает, треском проходится по каждой кости.

Только сморгнув наваждение, понимаю, что на меня все редкие посетители пялятся. Понимаю и отчего-то назад на своё место падаю, вместо того чтобы следом уйти.

***

Он не возвращается вечером, а я не подрываюсь с дивана, чтобы броситься искать.

Жду.

Жду, когда даст о себе знать, жду, когда позвонит и оттаскает меня на хуях, жду, когда вернётся, чтобы дать мне в зубы.

И отчего-то даже на донышке бутылки забыться не хочется.

Заслужил.

Не ищу его, только вернувшись и обнаружив одну лишь пустоту, а не свои вещи, вышвырнутые из спальни.

Скидываю короткое смс Юджину. Всего одно слово. Один слог.

«Да?»

Смска тут же возвращается звуковым сигналом и тем же коротким словом, только без вопросительного знака.

Хорошо. Значит, присмотрит. Хорошо, что он не слоняется, не пойми где, один. Хорошо, что гнойник наконец-то лопнул, за каких-то несколько дней разросшийся до пугающих размеров.

Я постоянно вспоминаю её, никак не могу отделаться от образа женщины, которую даже не знал.

Страшная рана, безумие во взгляде, яростное, не мне брошенное «НЕНАВИЖУ!»

Навощённое лицо, почти идеальное из-за толстого слоя грима, забранные наверх волосы и тёмное платье.

Мелькает вопрос законности проведённого мероприятия, но тут же отметаю его в сторону. Пусть заявит, если захочет.

Только захочет ли?

Чего вообще он захочет?

Всё гоняю по кругу в голове, от виска к виску хаотичными импульсами, и ничего не делаю. Ухожу. Возвращаюсь. Разглядываю потолок. Жду.

Пусто вокруг становится до зубного скрежета. Не хватает. Привык не один.

Как и не привык разгребать дерьмо своими руками, не Ларри. Не привык и не думал, что сам буду носиться со снятыми мерками, чтобы заказать гроб точно под рост. Что сам буду копаться в истории болезни и выяснять, где похоронена сестра Кая. Как она похоронена. Чтобы рядом, если вдруг он когда-нибудь захочет…

Потираю переносицу пальцами.

Не приходит, но жду.

Жду, и только на третьи сутки, когда я возвращаюсь из студии, натыкаюсь на грязные, сброшенные посреди коридора кеды. И свет, кажется, везде горит.

Уголки губ ползут вверх, но сглатываю улыбку, убираю её с лица и нарочито медленно, стараясь производить как можно больше шума, раздеваюсь, с грохотом зафутболив ботинки в угол.

Прохожу вперёд, к ставшему мне уже родным дивану, ибо совершенно не тянуло спать на кровати в гордом одиночестве, и собираюсь позвать его, как сам появляется в дверях ванной. Держит в руках свою зубную щетку, обогнув меня, как мешающую табуретку, скидывает её в расстёгнутую спортивную сумку, брошенную около диванной спинки.

Кажется мне совсем чужим. Не моей маленькой деткой. Не сукой, которая воткнула мне лезвие в ногу и забиралась сверху, чтобы как следует объездить.

Этого Кайлера я не знаю.

Равнодушный, с холодными пустыми глазами, которые, если не присматриваться, кажутся мёртвыми. Матовыми.

Сглатываю.

– Привет.

Игнорирует. Пропадет в спальне, слышу, как роется в шкафу.

Так, значит, да.

Прохожусь языком по пересохшим губам и прикусываю язык, чтобы не ляпнуть чего лишнего.

– Что ты делаешь?

На этот раз меня удостаивают ответом. Удостаивают холодной, брошенной прямо в рожу рубленой репликой. Равнодушной, как и его осунувшееся лицо с проступившими скулами.

– А на что похоже?

Уходит на кухню, не показывается несколько минут, и я иду следом.

Стоит, склонившись над включенным ноутбуком, и клацает мышкой.

– Поговори со мной.

И, разумеется, даже бровью не ведёт. Полный игнор.

Хорошо. Ладно.

Подхожу ближе и просто закрываю бук, пальцами прижимаю экран к клавиатуре, и он, было дёрнувшись, передумывает. Пожимает плечами и, вытащив блок питания из розетки, отпихивает мою кисть, забирает ноут. Уносит в комнату, всё в ту же сумку.

Белая вытянутая коробка с телефоном валяется посреди кухни. Отчего-то около плиты, не долетела бы, если бы просто спихнул.

И как-то заторможено всё, заморожено внутри. Не чувствую ни тревоги, ни куда более привычной мне злости. Вообще ничего не чувствую, даже понимая, что плохо всё. Плохо, и он планомерно собирает вещи.

Вернувшись и присев на спинку дивана, вижу, как упихивает к остальным вещам мою толстовку и пытается застегнуть молнию. Штопанный-перештопанный, изодранный рюкзак лежит рядом.

Вижу и не верю, что он уйдёт. Что вот так просто сможет от меня уйти, вежливо кивнув на прощание.

Снова пробую.

– Не тупи, Кай.

Согласно кивает, как шарнирная игрушка, и не отвлекается от своего занятия даже для того, чтобы просто посмотреть на меня:

– Угу.

Поднимается на ноги, оглядывается по сторонам и, заприметив свои конспекты, брошенные прямо на полу перед телевизором, сгребает тетради в стопку.

– Куда ты пойдёшь?

– Ты же обещал снять мне квартиру.

Издёвки в голосе столько, что щёки вспыхивают, как от хорошей затрещины. Как если бы приложил мордой об пол, как если бы…

Одна фраза. Только одна, а у меня внутри всё по швам трещит. Среди натянувшихся белых ниток отчётливо проступает рвущаяся из-под контроля паника.

Уйдёт?

Продолжаю не верить, продолжаю просто ждать, отстранённо наблюдая за тем, как пытается запихнуть свою макулатуру в боковой карман. Наконец справляется и волоком тащит сумку в коридор, к своим брошенным кедам. Забирается в них и, присев на корточки, принимается за шнуровку.

Его пальцы не дрожат. Не дрожат в отличие от моих, насмерть впившихся в грубые прорези карманов на джинсах.

– Скажи, что мне сделать.

Затягивает на узел и болтающиеся концы шнурков заталкивает за язычок. Поднимает голову, прежде чем взяться за второй.

– Что тебе сделать? – переспрашивает, и больше всего сейчас я боюсь именно этого ровного голоса. Ни единой эмоции. Так не угадаешь, где именно наёбка.

Отвечаю осторожно, как провалившийся под лёд по-пластунски движется к берегу, гадая, выдержит или нет.

Выдержит или нет…

– Да. Что ты хочешь?

Меняется в лице, и тут же понимаю, что нет. Не выдержит.

– А ты так и не понял, да? Не всё покупается, Лэшер.

Но оживает как-то вместе с этим выпадом, оттаивает и продолжает говорить даже с какой-то жалостью. Жалостью, которую не пытается скрыть, замаскировать под что-то, приукрасить, спрятав за упаковку с бантиком.

Нет.

Жри так, без подарочной фольги.

– Ты должен был сказать мне. Должен был вообще не трогать эту херову трубку. Но ты испугался, да? До уссачки испугался того, что я съеду с катушек, и твоя чистенькая, отмытая детка снова скатится в ёбаное дерьмо? Испугался, что не уследишь за мной?

– Я…

– Пасть заткни и слушай. Ты думал не обо мне. Ты думал, блять, о том, что удобно твоей заднице. Тебе ёбаных двадцать шесть лет, а ты думал, что я не узнаю?! – срывается на крик, и я всей своей жалкой душонкой надеюсь на то, что наорёт на меня, ёбнет пару раз для острастки, но останется.

Отпихнёт и вернётся в комнату. Запрётся в ванной, по дороге послав меня на хуй.

Останется.

– Я не знал, как. Я не смог, понятно тебе? Не смог после всего, что… – Запинаюсь и тут же проклинаю себя за это, потому что мальчишка рассматривает это по-своему. Щурится и уже делает выводы.

– После всего, что со мной было? Или всего, что было с тобой после того, как я трахнулся с кем-то?

Молчу.

Не услышит. Не поверит. Не захочет мне верить.

Тошнота к горлу подкатывает, на языке отчего-то горький, желчный привкус.

И оглушающий хруст стоит. Лёд трескается. Ещё немного, и вниз. Под ледяную воду.

– Ты думал, выйдет откупиться навороченным смартфоном?

Больно, хлёсткой фантомной пощёчиной. Уже по другой щеке.

– Нет, не думал. Не собирался откупаться от тебя. Я вообще не…

Скидывает лямку с плеча, полупустой рюкзак бесформенной кучей валится под его ноги.

Переступает и, не отводя взгляда от моего лица, не отводя покрасневших глаз, шагает вперёд.

Я почти дышу в этот момент. Почти верю, что вот оно…

Оказывается рядом в полпрыжка и, привстав на носки, сгребает в кулак ворот моей рубашки. Комкает её в кулаке и тащит меня на себя, наклоняет и так впивается в рот, что у меня голова кружится.

Целует, яростно атакует своим языком, словно пытаясь трахнуть в рот, и вдруг с силой стискивает зубы на нижней губе. Настолько сильно, что судорогой всё лицо сводит, а выступившие на глазах слёзы не удерживаются на ресницах и срываются вниз.

Терплю, почти не дышу от боли и даже коснуться его не смею, так и стою, вцепившись в карманы.

И в голове только треск, треск, треск!

Перестаёт мучить, отшатывается так же стремительно и, отступив к своим вещам, закинув рюкзак на спину, тыльной стороной ладони вытирает влажные, оставляющие полупрозрачный алый след губы.

– Я люблю тебя. – Последнее, что остаётся, последнее, что у меня есть. Последнее, что он может вот так запросто вырвать прямо у меня из-под рёбер.

Меняется в лице, болезненно морщится, сбрасывает эту свою едва ли не на суперклей посаженную маску, и его глаза становятся подозрительно блестящими. Отсвечивает, как кошка.

Сглатывает и, отрицательно покачав головой, легонько кивает вправо.

Прикрываю веки, ощущая, как печёт словно накалившуюся роговицу, но послушно поворачиваю голову и взглядом натыкаюсь на собственное лицо.

Отражение в зеркале.

Негромко, совсем как опустившаяся на гроб крышка, закрываясь, щёлкает входная дверь.

Оглушающе тихо внутри становится. Тихо настолько, словно сверху уже пара тонн земли.

И зеркальный двойник словно скалится, приподнимает подбородок, с вызовом пялится.

Не помня себя, замахиваюсь. Всю оставшуюся в больной голове дурь в этот удар вкладываю, и как только костяшки сталкиваются с холодной поверхностью, с воем скатываюсь вниз.

Падаю на колени и жмурюсь, чтобы пережить приступ чудовищной, обожравшей кисть боли. Баюкаю её, прижав к груди, и вижу, как, багровея, наливается опухоль, пальцами почти не могу пошевелить. Не то рычание, не то вопль затухает внутри, обдирая глотку.

А отражение… Отражение забавляется, показывая уже вовсе не моё лицо. Отражению наплевать, ни царапины.

Судорожно вдыхаю, обжигает единым глотком воздуха. Кое-как отдышавшись, упрямо сжимаю зубы.

Левой рукой цепляясь за стены, правая – бесполезной плетью вдоль тела.

Перед глазами мутно. Скулы печёт.

Оборачиваюсь через плечо. Оборачиваюсь и снова взглядом по ряду зеркал.

На кухню тащусь. Где-то там был тяжёлый разводной ключ.