Текст книги "Dirty Dancer (СИ)"

Автор книги: SаDesa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Глава 12

Щёлкаю зажигалкой.

Щёлкаю, высекая искры, и всё никак не прикурить.

Не желает огонёк зажрать кончик сигареты, твою мать.

Выдёргиваю зажатую между зубов никотиновую палочку и, вместо того чтобы спрятать назад в пачку, стискиваю в кулаке, запоздало понимая, что раскрошившееся содержимое въестся в ладонь, и хрен куда денешься от вони, которая вместе с задубевшими пальцами проберётся в карманы толстовки. Ну и хуй с ней.

Карман начинает мелко подрагивать из-за вибровызова мобильника – в таких районах лучше особо не светить, – и вместо того, чтобы вышвырнуть бесполезный кусок пластика с кремнем, отправляю его назад, к пачке.

Нужное здание всё никак не желает выскакивать из-за поворота, и я уже битых полчаса блуждаю от одного дешёвого автосервиса к другому, натыкаясь на горы хлама и частные, словно из коробок наспех соплями склеенные домики за не очень-то и высоким забором из рабицы.

Охуенное место для студенческой общаги. Высший класс.

Умница, Кайлер.

Даже не догадываясь, продолжаешь елозить моей задницей по мелкой тёрке. Но всё ничего, ничего… Даже сама мысль о том, что скоро, скоро я доберусь до этого уёбыша, греет. Греет даже лучше спешно натянутых шмоток и чашки кофе, которую опрокинул, не почувствовав вкуса.

Мобильник продолжает зудеть, и, сдавшись, принимаю вызов, даже мельком не глянув на экран. Да и зачем, если номер есть только у одного человека, который и привёз мне эту дровину. Должно быть, просто схватил первый попавшийся на полке. Ещё бы, обстоятельства немного не располагали для выбора функционала. Но всё лучше, чем розовый, ещё кнопочный аппарат экономки, который она наверняка протёрла дезраствором после того, как он побывал в моих пальцах.

– Не мог бы ты перестать меня игнорировать? Твоё местоположение столь сомнительно, что…

О, блядский бог, лучше бы у меня пульпит проклюнулся.

Не выдерживаю его излияний и перебиваю до окончания фразы – ну, так, чтобы уж наверняка не последовал новый поток донельзя вежливого дерьма:

– Ларри, отъебись. Мне не до тебя.

– Да неужели, – тут же приятно удивляется менеджер, и мне очень и очень хочется просто разбить хренов адский телефон, только бы он заткнулся. Но терплю и вместо этого, сожалея о так и не выкуренной сигарете, спрашиваю:

– Ничего не слышно?

– О твоей шлюхе или его снимках?

Снимки… О, эти чёртовы кадры. Отчётливо помню каждую вспышку и чувство собственной ничтожности, беспомощности перед слабым, обиженным мальчишкой.

Мальчишкой, который явно не умеет терпеть физическую боль и славно покричит, когда я начну выламывать ему пальцы по одному.

– О снимках.

Должно быть, морщится сейчас, прижимая трубку плечом, и пытается выдрать сразу несколько шариков из блистера. И лапки поди трясутся так, словно это его собственная задница вот-вот может всплыть на первой полосе любой жёлтой газетёнки.

– Тихо, но это только пока. Возможно, не хотят выпускать без сопроводительного текста. Как тебе, Рэндал? «Солист известной группы мечтает о толстой трубе в…»

– Завались! Заткни пасть или будешь следующим, кому я вышибу зубы своей трубой.

– Или ещё вот: «Рэндал Лэшер – звезда любительского порно».

– Это уже больше нравится. Звучит неплохо.

– Выглядит куда хуже. И я говорил, что это плохая идея. Ты не должен искать его сам.

Снова по кругу… «Ты куда-то собрался?» «Как это мы не будем подавать в суд?!» «Если тебя и посадят, то за тяжёлые наркотики и алкоголизм, а не преднамеренное убийство!»

– Тогда вызывай копов. Я подожду здесь, а после расскажу им, ЧТО МЕНЯ НАГНУЛ ЕДВА СОВЕРШЕННОЛЕТНИЙ СОПЛЯК, ДА?! Отъебись Ларри, просто отъебись от меня, и тогда я не заставлю тебя прятать тело.

– КАКОЕ ТЕЛО, ИДИО…!

Скидываю, когда трубка ожидаемо взрывается в ответ. Сдаёте позиции, мистер Нильсон. Каких-то полгода назад ты продержался бы куда дольше.

«Какое тело»? Тщедушное, тощее тельце, из-за которого я разбил всё, до чего смог дотянуться, и вышвырнул тумбочку из окна высотки.

Выдохнуть и ещё раз осмотреться по сторонам.

Никаких вывесок, опознавательных знаков или милых мальчиков, спешно несущих попки в безопасное место.

Мальчики, девочки… Наверняка неблагополучные, бедные, не способные оплачивать проживание в более приличном корпусе. Но Кайлер же…

Хмурюсь, припоминая, где он работал.

Доставка пиццы, точно! И что, чаевых не хватило на ежемесячный взнос? И Ларри обмолвился, что парень – не сирота, а у его матери есть какая-то квартира. Но почему тогда задрипанный клоповник в глухих ебенях?

Стоп-стоп-стоп!

Тормози, Рен! Класть на чужие «почему». Ты ищешь его вовсе не для того, чтобы подхватить на руки и унести, аки прекрасную принцессу. Кого вообще ебёт, какого члена мальчишка забыл в этой дыре? Кого вообще должно ебать что-то, кроме своей задницы и кучи нависших над ней неприятностей?

Точно не меня.

Поиграли и хватит. Только ещё одна партия в прятки, детка.

Иногда, впрочем, я представлял и это. Представлял, как сдираю казанки о свою собственную рожу, и гладкие скулы почти ребёнка куда пригоднее для этого, нежели твёрдая зеркальная гладь.

Парой пощёчин не отделаешься. Слёзы тоже давно не трогают, но я хочу, чтобы ты плакал, сучёныш. Плакал, когда я найду тебя. Плакал и умолял не ломать идеальный нос, чтобы лепетал, что шутка зашла слишком далеко, что ты не хотел ТАК, что перегнул и…

Вздрагиваю от звонкого лая кинувшейся на сетку псины, к территории которой я подошёл слишком близко.

Неловко кренюсь, удерживая равновесие, и, прокрутившись, упираюсь взглядом в бок серого, словно отсыревшего здания. Четыре этажа, мутные стёкла, парадный вход с неприметной, покрытой слоем дорожной пыли табличкой.

Не подходящее для детишек место. Вообще ни для кого не подходящее.

Подхожу ближе и у самого входа сталкиваюсь с выскочившим в одной рубашке несуразно долговязым пареньком. Такому только под кольцом прыгать, серьёзно. Под два метра будет.

Вытаскивает смятую пачку из переднего кармана серых шорт и, увидев меня, недоверчиво щурится, но после всё же давит слабую лыбу:

– А ты к Кайлеру, да?.. Старший брат?

Усмешка выходит сама собой, рассекает рожу, вытягивая уголки сухих губ. Оттесняю его плечом и, дёрнувшись от обступившей со всех сторон вместе с сумраком застарелой вони, переступаю ободранный порог.

Наваливается тут же, так что трудно дышать, так что рёбра стискивают лёгкие, и приступ паники жирной раздавшейся тушей продирается в желудок.

Слишком знакомо всё. Отпечаталось клеймом в памяти.

Один в один запах подгнившей капусты, грязной шерсти, обвалившейся сырой штукатурки и мокрых тряпок. Запах дешёвой ночлежки и детского приюта. Запах хосписа. Запах бедности и голода.

Прикусываю верхний шарик, да так, что зубы ломит, и забегаю по ступенькам наверх. Прыжками до расшатанной двери с мутным окошком. Наваливаюсь на неё плечом, выношу незапертую с разбега и оказываюсь внутри маленького, камерного, мать его, холла, если два на два с треснувшей плиткой можно так назвать.

Кирпичный коричневый пол. Стены зелёные, цвет лестницы от грязи и не разобрать. И стойка. Не будка или комнатушка даже, именно стойка консьержки, из-за которой она самая и торчит небрежными рыжими кудрями на макушке.

Ближе к ней, к сломанному ещё, наверное, в прошлой эре турникету, и ощущаю себя как на границе. На границе своего мира и его. Не когда такси свернуло на узкие улицы, не когда на подошвы безнадёжно налип мазут – сейчас.

Стряхнуть наваждение, стряхнуть с кончиков волос, немедленно стряхнуть. Я не принадлежу этому, я только… Вспоминаю номер комнаты и этаж. Только загляну мимоходом, как Кайлер в мой.

***

По скрипучим ступенькам, до невозможности ветхим, как если бы на заказ для клипа изготовленным декорациями – не больше. По обшарпанным половицам, с каждым чёртовым шагом с ужасом ощущая, как испаряется весь запал. Ощущая, как что-то ворочается внутри. Что-то, что всеми швабрами надеется, что мальчишка здесь не живёт.

Огибаю стайку девчонок без верхней одежды, столпившихся около приоткрытой двери. Тут же шепотки вслед. Хихиканье. Начинает казаться, будто на спину навешан ярлык, а рядом – ценник, чтоб уж наверняка. Слишком уж шмотки выделяются, даже без опознавательных знаков и надписей. Поправляю капюшон, туже затягивая шнурки, чтобы не светануть татуировкой невзначай.

Ряд дверей. Бордовых, обшарпанных, с расхлябанными облупившимися ручками, и номера есть только на трети. Впрочем, с этим явно везёт, и нужная мне оказывается именно с цифрами.

Повести головой в сторону, разминая шею, сдёрнуть теперь раздражающий капюшон, подтянуть рукава толстовки к локтям, словно намеренно оттягивая, обвести взглядом блеклые цифры и, примерившись, дёрнуть на себя ручку.

Не заперто. И воняет старыми тряпками куда сильнее, чем в холле. Словно метровой пыли слой.

Вижу сразу же. Вижу на полу – лопатками подпирает радиатор.

Шагаю вперёд, уже было сжимая кулак и… останавливаюсь.

Не так.

Всё слишком не так, как я себе это представлял.

Он не станет убегать от меня. Не станет давить на жалость и умолять не портить рожу. Не станет, потому что и вовсе не видит меня.

Не видит, сгорбившись и обнимая колени. Не отводит взгляда от старой, перемотанной скотчем трубки. Настолько древней, что даже экран, настойчиво отсвечивающий входящий вызов, чёрно-белый. Смотрит с таким ужасом, что я тут же понимаю: вот он источник всех его проблем. То самое, ради чего он готов разорваться напополам. То самое, чего он боится куда больше меня, Ларри и всех других проблем вместе взятых.

И гадское чувство внутри, которое гнало меня в этот отстойник, как-то теряется, угасая, отходит на второй план. Растерянность даже, мерзотное осознание, волна схлынула, и чёрта с два теперь хватит запала на то, чтобы…

Звонок обрывается и зубодробительная вибрация тоже.

Это-не-касается-тебя-Рен.

Ладно, детка, хватит строить из себя жертву, иди-ка сюда…

Шаг к нему, чтобы рывком вздёрнуть на ноги и вжать в ближайшую стену, хорошенько приложив упрямой головёнкой, а после того, как очухается, навешать хороших плюх, но упрямая адская машина начинает трезвонить снова. Да так, что выпавший в прострацию Кайлер дёргается всем телом и с чувством впечатывается затылком в батарею. Поскуливает от боли и словно не может заставить себя заткнуться, кусает губы, пальцами стискивает предплечья и взгляда не сводит с мерцающего ряда цифр. Словно вот-вот разрыдается, ударившись в самую настоящую истерику.

Так и замираю рядом, вытянув руку, не касаясь, с недоумением наблюдая.

Не замечает. Не видит в упор. Только чёртов мобильник.

Пытаюсь привести мысли в порядок, сосредоточиться, выбросить его к чертям из башки и стрясти хреновы снимки наконец. Собираюсь уже выпотрошить его старый, под завязку забитый хламьём рюкзак, как… Новый всхлип.

Да чтоб тебя черти драли!

Подбираю это адское устройство быстрее, чем успеваю подумать об этом. Подбираю и, мельком глянув на ряд абсолютно не информативных цифр, принимаю вызов.

Кай вздрагивает, с силой закусив нижнюю губу, поднимает голову и замирает. Так пялится мне в лицо, словно пытается нашарить и выдернуть душу.

Голос по ту сторону линии связи не дожидается даже короткого «да», не уточняет личность принявшего вызов. Он говорит. Очень сухо и размеренно, кажется, даже паузы выдерживая одинаковые. Говорит и говорит. Словно читает с монитора, словно статичен и принадлежит устройству. Это его так боится Кай. Он говорит, а я слушаю, с каждым началом новой фразы всё глубже и глубже вгоняя ногти в ладонь. Слушаю и, лишь только когда говорящий прерывается, всё так же размеренно, донельзя вежливо интересуется, придёт ли мистер разрешить возникшую ситуацию, соглашаюсь, а после, отчего-то не в силах пошевелиться, слушаю короткие гудки, пока на линии не станет тихо.

Рефлекторно, просто на автомате пихаю телефон в карман и с силой стискиваю виски пальцами.

– Чёрт… Вот же… Блядство, Кайлер!

Сказать, что в башне кипит, как с перепоя, – ничего не сказать. Бурлит и выхода не находит. Надо же было так, а!..

Всё-таки ставлю мальчишку на ноги и, намотав полы его расстёгнутой застиранной кофты, встряхиваю. Вжимает голову в плечи, перехватывает мои пальцы и… Его ледяные.

Отпечатывается где-то на рёбрах. Сдавливает. И перекинуть не на кого – только сам, только попытки жалкие.

– Ты должен был открыть свой блядский рот и сказать мне. Сразу.

Ресницы мокрые.

Ёбаный Сатана.

Начинает дрожать, как если бы его подключили к сети в двести двадцать.

Должен был сказать мне. Должен был.

Не размыкает губ. Пялится. Пялится, и я клятвенно обещаю себе, что просто так не оставлю это. Не оставлю его блядскую выходку с наручниками, что отберу у него и свой мобильник, вытрясу, куда заныкал снимки, вломлю как следует, но… Потом. После того, как разгребу куда более серьёзное дерьмо. После того, как мышиный хор в голове престанет трезвонить оду Мудака Года в мою честь.

Отпускаю его, чтобы перехватить за предплечье, и, не заморачиваясь, свободной рукой цепляю рюкзак, отпечаток дна которого так и остался посреди маленькой комнаты. Должно быть, тут не жил никто пару недель или около того… Верно же. Не здесь. У меня.

Не вышло бы затянуть вязки одной рукой, и поэтому просто пытаюсь зацепить на магнитный замок. Сломан. И этого не заметил тоже. Не заметил, почти каждый день запинаясь об этот мешок у себя в коридоре. Не заметил и перешитых ручек и выломанный карабин.

Невольно пальцы сильнее стискиваются, впиваются в безвольно повисшую руку. Ни звука не издаёт, смотрит в пол. А меня почти душит здесь, душит клубами пыли и чёртовым крошевом штукатурки, запахами и налипающим на зубы привкусом чего-то мерзкого, как строительная замазка.

Вот чёрт! Снова звонит. Но на этот раз мой.

Никак не могу перестать пялиться на Кая, на синюшные губы и опущенный подбородок.

Звонит и звонит. Звонит, когда выхожу в коридор, так и не разжав пальцы. Звонит, когда послушно переставляет ноги, спускаясь по лестнице. Звонит, когда понимаю, что на нас явственно так смотрят, разглядывают с неподдельным интересом. Звонит, изводя раздражающим зудом у стойки очнувшейся мадам, которая, выпрямившись, требует у Кая сдать ключ.

Ты приходил захватить остатки тряпок, да? И это всё? Прикидываю вес рюкзака, повернув кисть. Только это?

Оживает, роется в карманах и выгребает всё, что находит в левом. Несколько монеток, проездной, леденец от кашля, пара скомканных чеков, обёртка от шоколадного батончика и погнутый алюминиевый ключ, который комендантша и забирает, покосившись на остальной хлам. Сначала на хлам, потом на него, потом, лупая увеличенными стёклами очков глазами, на меня. На него, назад к моему лицу, на него…

Не выдержав, закатываю глаза и тяну его дальше, на улицу, на этот раз слабо дёргается, пытаясь сгрести содержимое карманов назад, но только смахивает монетки на пол. Теперь, кажется, уже отовсюду взгляды. Упираются в грудь, таранят плечи и лучом лазера пляшут на макушке. Эта рыжая пародия на женщину, горстка сопляков на лестнице.

Обещаю себе быть хорошим мальчиком только до первого вяка. Себе и Ларри, чтобы уж наверняка. Ларри, который снова и снова – упорный говнюк – пытается заставить меня взять трубку.

Качаю головой и вывожу свой заторможенный прицеп на улицу, и уже там, вытянув мобильник и скинув Ларри, вызываю такси. Наверняка думает, я в панике и даже близко не ебу, что делать с телом. И я действительно не ебу.

***

Тук, тук, тук.

Ногтями беспокойно барабаню, опираясь на белую, отполированную до блеска стойку. Прямо перед толстым, наверняка бронированным стеклом с маленьким окошком на уровне груди.

Тук, тук, тук.

«К вам спустятся, ожидайте».

Тук, тук, тук…

Обернуться через плечо и быстро взглянуть на Кая, который не сменил даже положения рук. Замер, неестественно выпрямившись, прижавшись к пластиковому стулу у противоположной стены, и ни единого движения, хоть бы голову поднял. Взглядом упорно вниз, на колени. Рюкзак валяется рядом и на отдраенной, кипенно-белой плитке кажется просто куском грязи, небрежно сваленной кучей хламья, которой и является.

Вдыхаю через нос, и в глотку просачивается едва уловимый запах какого-то дезинфицирующего средства. Почти не уловимый химический запах. Не хлорка, от запаха которой хочется вывернуть свои же кишки в рядовых клиниках.

Просторный холл, пять этажей, автоматические двери и электронная пропускная система, вышколенный персонал и наверняка меню приличнее той дряни, которой я запихиваюсь, особо не разбираясь.

Теперь я догоняю, зачем нужны такие бабки. Но разве нельзя было найти что-то более подходящее? Что-то, что можно оплатить, не впахивая три смены, попутно приторговывая задницей.

Снова оборачиваюсь к нему и слышу щелчок, с которым разъезжаются створки лифта. Всего один пассажир, хотя этот хромированный монстр наверняка мог бы вместить каталку и полдюжины накачанных санитаров. Всего один сухой старикашка, заприметив которого мальчишка бледнеет ещё больше. Вскидывает голову и из-за разделяющего нас расстояния его глаза кажутся полностью чёрными. Огромными. Обдолбанными. И мысль о том, что он не надел линзы, кажется совершенно абсурдной сейчас. Какого вообще ебут эти линзы?

– Эй! – привлекаю к себе внимание, вскинув руку, и дедок, одёрнув и без того колом стоящий над отворотами халата ворот рубашки, направляется ко мне. Кайлер, кажется, даже расслабляется немного, уже не сидит так, словно задницей напоролся на осиновый кол. Ещё бы лицо попроще и…

– Молодой человек?

Отвлекаюсь от торчащей макушки и, выдохнув, готовлюсь взять в руки метафорическую лопату.

Давай, Рен. Ларри, может, и подтирает тебе задницу, но с этим ты должен разобраться сам. Сейчас.

– Разве у миссис Бругер есть родственники, помимо сына?

– Что? – Врубаюсь не сразу, но, увидев удивлённо приподнятые седые брови, догоняю. Точно. – А, это, нет, мы не родственники.

– Тогда я не имею никакого права…

Дёргаюсь и, пригнувшись, хватаю его за локоть, одним слитным движением притягиваю поближе. Ощущение сухой морщинистой кожи под пальцами. Даже, казалось бы, плотная ткань форменного халата и рукав рубашки не блокируют это ощущение.

Вижу краем глаза, как сестричка за бронированным стеклом подрывается, вскакивает на ноги и, должно быть, ожидает условного сигнала или кивка головы моего собеседника.

Негромко, так чтобы только он услышал, быстро проговариваю, старательно следя за тем, чтобы не коснуться губами его уха с тёмным пигментным пятном.

– Слушай сюда, Менгеле. Прекрати скармливать мне это дерьмо и просто скажи, чего ты хочешь. Чек? Какое-то оборудование? Может, телепорт?

Доктор медицинских наук – именно так написано на его бейдже на груди – улыбается всполошившейся медсестре, кивком головы показывая, что всё нормально, и я отпускаю его, с удовольствием проводя ладонью по бедру, обтянутому грубой джинсой, избавляясь от ощущения предыдущего прикосновения.

– Хотите взять на себя финансовые обязательства мистера Бругера перед клиникой, я правильно понимаю?

Снова обвожу взглядом фигурку «мистера Бругера», едва удержавшись от того, чтобы выразить целую кучу своего сарказма, и соглашаюсь:

– Именно, Менгеле, считай, теперь я – его официальный представитель.

Представитель, папочка, козёл, которого он оставил торчать с голым задом…

– Вы в этом уверены, мистер?..

Твою мать, я как-то не подумал, что придётся называть своё настоящее имя. Надеюсь, нашего славного менеджера не хватит инфаркт, когда он узнает, на что я тут подписываюсь. Или, напротив, надеюсь, что хватит – ещё не разобрался. В любом случае перспектива таскать ему апельсины и наблюдать за тем, как кривится его рожа, кажется весьма привлекательной.

– Мистер Лэшер, который будет благодарен, если это останется нашим маленьким секретом. Мы же можем позволить себе пару невинных секретов? Врачебная тайна, а?

Понимающе улыбается, приподнимая уголки губ, и кивает на двери лифта.

– Что именно Вас интересует, мистер Лэшер?

– Всё. Всё, что касается Кайлера и миссис Бругер.

***

Коридоры широкие, пустые и такие же белые, как и холл внизу. Высоченные потолки, решётки на окнах и единственное цветное пятно в этом царстве белоснежного ужаса – это вывеска над двустворчатыми бронированными дверями без ручек и выступающих острых углов, разумеется.

«Отделение клинической психиатрии».

Буквы синие, классический шрифт, но по мозгам бьёт почище ударной дозы высокоградусного. В который раз чувствую себя обдолбанным без причины, как на грани отходняка, когда спина мокрая, а пальцы настолько твёрдые, что, кажется, суставы задеревенели. Сожмёшь в кулак – и трещинами разойдётся по ладони.

Тихо, страшно… Лишь эхо множит гул шагов, а запах медикаментов куда сильнее, и кажется мне, словно им маскируют лишь, прикрывают витающую в воздухе концентрированную вонь. Крови, разложения, физической боли и терзаний.

Мне так часто предрекали всё это. Мол, да, давай, ковбой, ещё пара годков, и твоя квартирка станет много меньше и светлее, что я и сам как-то привык думать об этом, как о чём-то забавном, совершенно нормальном.

«Ха-ха! Парни, Рен ёбнулся и пытается отжать пропитанный текилой лифчик у стриптизёрши! Ха-ха, да по нему дурка плачет!»

И сейчас, среди всей этой коматозной тишины и света безопасных, запрятанных под панели люминесцентных ламп, мне становится так дико не по себе, что я мысленно обещаю не шутить так больше никогда. Не притягивать ещё и это дерьмо на свою и без того пробитую голову.

И Кай… Сколько уже он живёт с этим? КАК он живёт с этим?

Менгеле вышагивает чуть впереди, то и дело касаясь пояса брюк, на котором висит рация и, должно быть, шокер. Выглядит спокойным, но незримо, инстинктивно чувствую, что и ему не по себе тоже.

– И долго вы вправляете мозги психам, док? – говорю только ради того, чтобы сказать что-нибудь. Слишком белый на психику давит, слишком ненадежными кажутся замки, скрытые в выкрашенные краской жестяные листы облицовки дверей.

– Последние сорок пять лет.

О, дьявол, а я ещё жаловался на Джеки и его синие выебоны.

Профессор – или кто он там? – не особо торопится, и коридор кажется бесконечным, но осознание того, куда он ведёт меня, вызывает желание идти ещё медленнее.

Вообще никогда не входить сюда, только уладить всё, отстегнуть нужную сумму и, не вникая, свалить по-быстрому.

Но я должен. Должен разобраться, раз уж влез в это. Должен докопаться до самого дна, чтобы понять, наконец, выкручивающего мне мозг и яйца мальчишку.

Больше не «похуй», Раш.

– Миссис Бругер… – задумчиво начинает Менгеле, подираясь через мои размышления. – Довольно печальный случай. Последние два года выдались… не очень удачными для неё. Трагическая гибель дочери, отчаянное неприятие невиновности Кайлера, затяжные депрессии и пристрастие к средствам, эм, ухода от действительности. Она попала к нам, будучи совершенно не способной трезво оценивать реальность. Тяжелейшие гормональные сбои спровоцировали развитие опухоли в её голове, твёрдой мозговой оболочки, если быть точным. Головные боли, галлюцинации, шизофрения и неоднократные попытки суицида.

– А что, здесь есть возможность? – севшим, не своим голосом спрашиваю я, вываливаясь откуда-то из прострации, куда меня ввергла размеренная речь доктора.

– О, люди с психическими расстройствами на редкость догадливы. Мистер Рейган из тридцать девятой палаты откусил себе язык, и санитары нашли его тело только во время утреннего обхода. Так что, мистер Лэшер… С Вами всё хорошо?

Всё хорошо, блять, было в первый раз, когда Кай доверчиво подставлялся и умоляюще поскуливал. Именно тогда, задушить меня подвязкой, всё было хорошо в последний раз.

Отрицательно мотаю головой.

Да всё в порядке, док. За исключением того, что мои косяки за сегодняшний день превратились в самую настоящую катастрофу. Так раз – и вместо резиновой уточки Годзилла в джакузи.

– Последние пару месяцев выдались самыми тяжёлыми, и, честно говоря, я не понимаю, как такой юный мальчик может оплачивать лечение.

Я понимаю. Слишком хорошо понимаю, и стрёмно так, будто бы кишки вывернули наизнанку и дохлой кониной набили.

Ты просто должен был сказать мне. Должен был, и всё тут. Должен, пусть я и стараюсь не думать о том, что вряд ли поступил бы иначе. Такое, наверное, не лечится, детка.

– А если не сможет? Вернёте её домой?

– Нет, конечно, нет, но всё, что мы можем предложить в таком случае, это хоспис. И, честно говоря, это было бы куда более целесообразным, мистер Лэшер. Кайлер слишком упорно не желает понимать, что всё это – лишь бессмысленная отсрочка перед неизбежным. Но чувство вины не позволяет ему осознать это. Его сестра, Кира, если не ошибаюсь, погибла в автокатастрофе, и миссис Бругер никак не может перестать винить Кайлера. Вы знали?

Да куда там. Я не имел понятия, как звучит фамилия парня, которого натягиваю на свой член. Натягиваю сына женщины, перед палатой которой мы остановились.

Белоснежная, с маленьким окошком с тонкими хромированными прутьями решётки, которое закрывается наглухо, если опустить заслонку. На стены, отверстие замка, аккуратно подстриженные седые виски доктора – куда угодно, только не вглубь палаты.

Сюрреалистичный, знакомый всем героям второсортных фильмов ужасов страх сжимает трахею, и кажется, что это скрюченные высохшие пальцы старой ведьмы по ту сторону. И это не «ебать, как не по себе», это уже малодушное «подбирай задницу и беги без оглядки, придурок». Бросить всё к чертям, оставить внизу Кайлера и никогда, никогда больше не вспоминать об этом.

Ноги сами, делаю шаг к окошку.

Внутри так же светло, как и в коридоре. Без окон. Раковина, унитаз, лампа под потолком, кровать с прикрученными к полу ножками. Белые простыни, рубашка на женщине тоже белая. Почти закрывает щиколотки. И она сама тоже… Белая. С собранными в аккуратный пучок седыми волосами на затылке. Сидит на самом краю кровати, у изголовья. Сидит, сложив ладони на прикрытых коленях. Хрупкая и какая-то маленькая. Ненастоящая. Ненастоящая, как и огромная гноящаяся рытвина у неё на виске, мокнущая, с зеленоватой, содранной по краям раны, коркой. Содранной, должно быть, вместе с повисшей на скуле испачканной повязкой, приставшей к коже на пластырь.

И на фоне кипенного белого, на фоне абсолютно ровных стен это пятно, этот изуродованный лоскут плоти выделяется так, что у меня сводит желудок. И не только его – всего судорогой скручивает.

Сглатываю и пальцами касаюсь решётки. Отчего-то, не умышленно, как-то само собой вышло…

Замечает меня, поворачивает голову.

Долгие секунды смотрит сквозь, не меняя выражения лица, не выказывая вообще никаких эмоций.

– НЕНАВИЖУ!

Вопль настолько резкий, что, отскочив, я едва не путаюсь в собственных ногах.

Доктор тут же щёлкает заслонкой, и последнее, что я вижу, как она вскакивает и бросается на треклятую дверь. Всем телом, плашмя, раз за разом порождая одну волну низкого гула за другой.

И запоздало как-то доходит, что зажимаю ладонью рот, зубами прихватив мясистый треугольник.

А крик так и стоит в ушах. Стоит, не желая оставить в покое мои барабанные перепонки.

– И он всё ещё?..

– Навещает мать? Больше нет. Она пыталась выколоть себе глаз пластиковой ложкой после последнего визита. Что же, думаю, у Вас больше нет вопросов? Мы можем перейти к финансовой стороне вопроса?

Киваю с таким облегчением, словно последней фразой он снял сосновый ящик с моего горба. Да, быстрее, пожалуйста, и я наконец-то смогу убраться из этого адского места, прихватив с собой Кая. И желание врезать ему как-то ненавязчиво сменилось на просто физическую потребность поиграть в шоковый плед.

Назад, к проходной между отделениями, мы возвращаемся куда быстрее, и, уже приложив карточку к датчику, Менгеле оборачивается и спрашивает:

– А Кайлер? Он продолжает принимать таблетки?

Будто мне он докладывается о каждом обсосанном леденце от кашля, ага.

Или? Или…

Разом припоминаю все перемены в поведении мальчишки. То, как меняются его ужимки и мимика, как он, краснея, кусает губы, а секунду спустя ухмыляется от уха до уха.

Понимание закрадывается, тихонько переступая на мягких кошачьих лапах, и одним движением кроит все мои домыслы на лоскуты.

Твою-то мать…

***

Слишком длинный день. Слишком даже для человека, привыкшего после двух бессонных ночей и банки энергетика скакать степным козлом по сцене. Настолько слишком, что даже физически кажется, что таскай я мешки с цементом, устал бы меньше.

Теперь уже я выгребаю карманы в поисках ключей от квартиры. Чересчур много хлама. Должно быть, это заразно. Заразно, как носки некогда белых кед и выцветшая, мягкая от многочисленных стирок затасканная кофта. Как нотки отчаяния во взгляде, как установившееся молчание.

Ни слова, только смотрит вниз, сжимая пальцами лямку рюкзака. Горбится, словно отвесили пинка. Пошёл за мной следом, позволил поднять себя с треклятого кресла в клинике, на котором я нашёл его в том же положении, что и оставил.

И это даже не ощущение, чувство в груди, когда потянул на себя полу расстёгнутой толстовки, и фоном фантомный крик. Крик, который всё никак не желает покидать мою голову, так и бьётся внутри, отражаясь от стенок черепа.

Пошёл следом, ни разу не взглянув в глаза.

И верно – некуда возвращаться, некуда идти. Ты не думал, что это случится снова так скоро, правда?

Пальцы находят гладкий, перемотанный скотчем бок его доисторического телефона, который так и лежал всё это время в моём кармане. Отдёргиваю, как ужаленный. Пробую в другом кармане поискать. Там – холодная металлическая крышка мобильника, который типа мой. Который я вырубил ещё рядом с клиникой и так и не включил снова. Хуй на Ларри и его преждевременный инфаркт.

Ключ находится в кармане джинс.

Кошусь на Кайлера, прежде чем открыть, выхватываю взглядом брючину его джинс и всё те же кеды.

Ладно, сейчас будет проще, детка. Сейчас мы просто поговорим. Наверное, впервые за всё это время.

Оборачиваюсь уже через плечо, распахнув дверь настежь и придерживая её за ручку. Толстовка, джинсы, кеды и штопанный-перештопанный рюкзак. Таким он и приехал ко мне в первый раз.

Лёгкие сжимает. Вспоминаю, что не курил дольше, чем вечность, и, кажется, сдохну, если не сделаю это прямо сейчас.

– Давай, – киваю на проход, и он шагает вперёд, но вместо того, чтобы двинуться дальше, застывает так близко ко мне, что даже кажется, что делает это нарочно.

Захожу, прикрывая за собой дверь, и вижу то, что заставило его остановиться.

Мистера Нильсона собственной жопой. Чертовски злого мистера Нильсона, который принял угрожающую позу и сложил руки на груди.

Ну за что, за что сейчас? У меня был и без того крайне стрёмный день, чтобы выслушивать чужое «мне не терпится выебать тебе мозги». Но, кажется, Ларри настроен слишком решительно, чтобы свалить только потому, что я пошлю его на хуй.