Текст книги "Dirty Dancer (СИ)"

Автор книги: SаDesa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– На хуй натянись.

Мне так даже больше нравится, привычнее как-то, когда он затравленно огрызается и скалит зубки, демонстрируя свою беспомощность. Куда привычнее, чем тот жуткий пиздец, когда смазливое личико кривится так, словно в него вселились как минимум пара недоёбанных старых ведьм.

– Тебя натяну, как резинку, если ещё раз распахнёшь рот. Надевай свои бомжевские тряпки и постарайся меня больше не злить. Хотя бы пока.

– Пока?

Киваю:

– Именно. Пока я трезвый и злой. Через пару часов можешь снова попробовать, но имей в виду: не факт, что с бодуна я смогу вспомнить, куда закопал твой труп.

Глава 11

– Можно я?..

– Я уже три раза сказал – нет.

– Ну, может, всё-таки…

– Отъебись, Джек.

Не сдержавшись, поднимаю голову, взглядом нахожу так интересующий Джеки объект и, поморщившись, тянусь за початой бутылкой. Не столько сам объект даже, а его виляющую пятую точку, обтянутую слишком узкими джинсами.

Впрочем, пару часов назад, когда мальчишка смешно подпрыгивал, натягивая оные, они не казались мне такими уж обтягивающими. Единственное, что тогда занимало мои мысли, так это получится ли беспалевно избавиться от тела, когда он окончательно доведёт меня до ручки. А если нет, то это послужит смягчающим обстоятельством?

Подушечками пальцев по выпуклому стеклу. Тёплое. Глоток – и кривлюсь ещё сильнее. Как будто бы мне когда-то было не похуй, что бухать.

Музыка слишком громкая, диджей слишком укуренный, да и народу много – тоже слишком. Так много, что поди выцепи во всей этой колышущейся живой массе худые лопатки, которые то и дело мелькают под одной из моих уцелевших маек.

Избирательный гадёныш попортил только те шмотки, которые я любил больше остальных. Нюх у него на такие вещи, что ли?

Ёрзаю и, вспомнив про неудобную тряпку, оттягиваю ворот футболки, сжавшийся едва ли не удавкой вокруг горла. И рукава явно стали узковаты, вгрызаются в кожу. Вообще бесит. Всё бесит! Даже любимая, не пострадавшая от рук вандала-самоучки куртка отброшена в сторону и свисает с низкого сидения, грозясь вот-вот обтереть подкладкой пол. Потому что тоже бесит.

Всё выглядит так, словно это меня припёрли сюда, волоча за капюшон валяющейся рядом толстовки, и выдали дежурную бутылку самого дешёвого пива. Мол, сиди на своей тощей попке ровно, киса. Смотри, как отжигает папочка, и тихонько зеленей от злости в сторонке.

Выходит же с точностью до наоборот.

И чёрт меня за пятку дёрнул подтянуть Джеки, который, едва завидев мальчишку, тут же поспешил его радостно облапить и отпустить пару отстойных шуточек вроде «О, детка! Наконец-то мы сможем слить этого козла! Ты как, умеешь ёрзать жопой по стойке? Отлично! Один хуй, больше он ничего не делает!» А сейчас и вовсе это долговязое чмо, заинтересовавшись, так и норовит оттяпать кусок, чтобы тоже попробовать. Да хуй там не летал, объебись, друг мой! Ибо грешно зариться на задницу товарища своего. Ну, или почти своего, не так и важно, если учесть наше сходство и моток сожранных мальчишкой нервов.

Снова прикладываюсь к бутылке и кошусь в сторону взлохмаченной шевелюры барабанщика. А после, прищурившись от взрывающих череп лазерных вспышек, с трудом отыскиваю в толпе мелькнувшую серую майку.

Надо признать, из нас троих именно Кайлер меньше всего похож на хуёво выжатую половую тряпку, и, кажется, он действительно получает удовольствие от происходящего. Я всё ещё чувствую, как раскалывается череп после репы, а Джека неплохо поимели стараниями Ларри, потыкав прямо в мозг и явно добравшись до извилин через ухо. А возможно, всё дело в том, что медленно, но неотвратимо подгребает к тридцатке, и организм изо всех сил поднимает лапки и машет белым флагом с приколотой к нему печенью. И иногда – только иногда – всё же нужно уступить прокуренному, почти задушенному голосу разума, что изредка вяло шевелит лапками: мол, здесь я, не утоп ещё.

– Эй, сколько там на твоих швейцарских?

– Уже вечность, как пора тебе обзавестись собственными часами. А что, мы куда-то торопимся? – даже не пытаясь перекричать орущую музыку, наклоняется к моему уху Джек и отвечает вопросом на вопрос.

Раздражённо закатываю глаза и, перехватив его запястье, разворачиваю циферблатом к себе, чтобы, сощурившись, попытаться разглядеть цифры. Начало третьего. Откидываюсь назад и, закинув ладонь на спинку дивана, жестом подзываю одну из многочисленных, то и дело снующих мимо официанток. Киваю на почти пустую бутылку и показываю два пальца. Заученно улыбается и, быстро черканув в своём блокноте, скрывается среди толпы, двигаясь просто фантастически ловко, учитывая огромные каблучищи.

– Хорошенькая, да? – проследив мой взгляд, ухмыляется друг и приканчивает остатки содержимого своей бутылки одним глотком.

Пожимаю плечами. Хорошенькая, не хорошенькая – какое мне дело, если заноза, прочно засевшая в моей заднице, трепыхается где-то неподалеку и явно уже задумала новую подлость?

– Ты никогда не таскал его с собой.

Дёргаюсь и стараюсь удержать лицо, что заставляет этого великовозрастного придурка едва ли не радостно похлопать в ладоши. Кривлюсь и, словно сдаваясь, недовольно интересуюсь:

– Почему тебя так забавляет, когда у меня всё идёт по пизде, а?

Закатывает глаза и тут же широко улыбается подоспевшей назад девушке с круглым подносом. Расплачивается, не глядя вытянув купюру из кармана, и шепчет, заглядывая в вырез её форменной майки, что сдачи не надо. Девушка растягивает губы, отсвечивая его же улыбку, и спустя каких-то десять секунд Джек, хмыкнув, прячет в карман бумажку с номером её телефона. И не позвонит же. Он никогда не звонит, но тщательно собирает все эти огрызки и складывает их в особую папку, которую бережно хранит ещё с колледжа. Мальчики, девочки – всё одно. Лишь бы коллекция пополнялась.

– Итак, на чём мы остановились?

– На том, что ты как мудак радуешься, когда мне прищемляют яйца.

– О, кто бы мог подумать, что такой милый малыш любит так жёстко.

Корчусь и присасываюсь к новой бутылке, бок которой приятно холодит ладонь. Ещё не успела нагреться, как предыдущая.

– В душе не ебу, как он любит.

– Погоди, в дУше или в душЕ?

– Отъебись, ты меня понял.

– Ты же спал с ним, и что, не знаешь, как ему нравится?

Ещё один подобный вопрос, и кто-то отправится баиньки прямо тут, хорошенько приложившись лобешником об стол и обзаведясь новой шишкой.

– Трахать меня в голову ему нравится. Удовлетворил своё любопытство?

Кивает и тоже тянется за выпивкой, но не пьёт, задумчиво катает бутылку между ладоней.

– Я-то удовлетворил, а вот твой Кай? Может, ты просто не вывозишь, а? Имей в виду, я всегда согласен…

– Да иди ты!

Подрываюсь на ноги и нехило так врезаюсь в низкий столик. Сука! Едва сдерживаюсь, чтобы не снести хлипкую столешницу ударом ноги, во многом благодаря тому, что понимаю, сколько ненужного внимания это привлечёт. Выбираюсь из-за него и, повертев башкой, определяю, в какой стороне над неприметной дверкой горит буква "M".

Отлично, придётся лезть через весь зал, протискиваясь через липнущую друг к другу толпу. И что-то совсем не вставляет мысль о массовых обнимашках. Скорее, чужие прикосновения накаляют, выводят из себя ещё больше. Настроение не то.

– Эй, Рен? Может, сходить с тобой? Подержать?! – перекрикивая хрипящие колонки, вопит Джек, и я, не оборачиваясь, показываю ему средний палец, а после начинаю пробираться к своей цели, стараясь двигаться так, чтобы собрать своей тушкой как можно меньше случайных касаний потных лап.

Тщетно. Чужие горячие пальцы то и дело мажут по плечам, касаются спины и голой кожи рук, скребут по плотной джинсе и норовят обвиться вокруг торса. Перехватываю особо ловкие пальчики, цапнувшие мой карман, и, не глядя оттолкнув их, кое-как продираюсь к сортиру. Распахнув дверь, с облегчением замечаю, что филиал фаянсового царства пуст. А я-то уже настроился отливать под чьи-нибудь сладострастные вздохи. Быстро делаю все свои дела и, тщательно помыв руки и ополоснув отчего-то пылающую рожу, пробираюсь назад к столику. И затянуться было бы неплохо, но мы же сегодня приличные, бля. Мы не устраиваем дебошей, не кидаем бычки в фонтан, и даже ставшие почти традицией любой попойки танцы на барной стойке в пролёте.

Возвращаюсь к столику совсем без приключений, но нахожу там только кожанку Джеки и брошенное пиво. И куда ж ты подевался, долговязый хуй? Оставил на пять минут, и шило в вихлявой заднице сделало своё дело, отослав его на поиски приключений?

Верчу башкой, как идиот, пытаясь высмотреть знакомую макушку, что сделать охеренно непросто из-за долбанутого лазера, и начинаю потихоньку закипать.

Один обтирается о всевозможные жопы, наскоро вкинувшись всего одной бутылкой почти безалкогольного пива, а второй, не вылакав даже половину своей дозы, и вовсе свалил в какие-то неизвестные ебеня. А мне что? Торчать за столиком и одиноко квасить, при случае изливая душу в декольте девчонки посимпатичнее?

Как-то уж совсем тухло. И ощущение неприятное, склизкое, растекается где-то под позвоночником, забивая нервные окончания. Словно предвкушение неудачи, предчувствие того, что всё станет ещё дерьмовее. Клубняк не затихает ни на секунду, одна слащавая песенка в хреновой техно обработке за другой, сплошным, давящим на череп потоком звука. И это самое чувство, дежавю. Совсем недавно ощущал то же самое, за шкирку вытаскивая гадёныша из красной комнаты. И на этот раз точно выбью поганцу зубы, если только попробует…

Как статикой ёбнуло.

Оборачиваюсь к столику и взглядом натыкаюсь на куртку Джека.

Нет.

Не-а…

Не верю, но тут же мысленно чертыхнувшись, хватаю свою бутылку и, опрокинув остатки в глотку, сливаюсь с беснующейся толпой. Пробираюсь к её центру, но среди сотен и сотен поднятых рук и размалёванных лиц едва ли возможно рассмотреть хоть что-то.

«Найду и убью, убью и найду. Убью, убью, убью», – так и вертится в голове, а сам почти физически чувствую, как крепко эта чёртова реплика держит меня за яйца. Поэтому так вымораживает. Поэтому продолжаю упорно крутить башней, надеясь как можно скорее выцепить гадёныша и пристегнуть к батарее у себя дома. Цепи в пару метров вполне хватит.

Мелькает длинная худая клешня, и лазерная вспышка на секунду выхватывает циферблат знакомых часов.

Как я и думал. Умница, Кай, это будет сильнее испорченных шмоток.

Близко друг к другу. Близко, но не вплотную. Близко, но не прижимаясь, не касаясь.

Скулы сводит. Раздражением, злобой, ревностью.

Недвусмысленные ухмылки, слишком хищно для гадёныша, слишком подло для Джека.

Не собирается же он в самом деле так нагадить мне в ботинки и зайти дальше примитивных подначек?

Становится светлее, мелодия медленнее, набирает разгон, и ловкие пальцы мальчишки пробегаются по футболке Джека, едва прикасаются к ткани подушечками, очерчивает плечо, и я, уверенный, что с меня и этого хватит, оттесняю плечом оказавшуюся слишком близко девчонку и шагаю к ним. Выверенным и уже ставшим привычным движением перехватываю тощее предплечье и дёргаю к себе. Оборачивается, отсвечивает всеми тридцатью двумя – или сколько там у него, – и, ловко вывернувшись, поворачивается ко мне лицом.

Улыбается, шагая ближе. Улыбается, и не думая корчить привычные гримасы. Улыбается, устраивая ладошку на моей груди. Улыбается, замирая и прикрывая глаза. Улыбается… целуя меня.

Меня? Целуя? Кайлер?

Прикасается к губам и, без труда выдёргивая из ослабевшей хватки вторую руку, ладонью прижимается к моей шее сзади, надавливает, понукая наклониться, и всё равно привстаёт на носки, не открывая глаз, продолжая просто стоять, должно быть, как и я, ощущая, как вокруг одним живым механизмом движется толпа, обтекает вокруг, касается и ни на секунду не останавливается. В отличие от того, что сейчас творится в моей грудной клетке.

Не понимаю, не могу понять, равно как и пошевелиться, дёрнуть хоть какой-нибудь мышцей.

Всё ещё ощущение мягких горячих губ, накрывших мои, всё ещё пальцы легонько сжимают шею там, где проходит сонная артерия. И кулаки не разжать, не сглотнуть и не выдавить даже жалкое «ха».

Только открываю для этого рот, как язык наталкивается на его, а там уже как-то не до членораздельных звуков.

Не верю. Не понимаю.

Но какая нахуй разница? Какая к хренам разница, если здесь и сейчас эта маленькая гадость льнёт, цепляется за футболку и самозабвенно пробует, вылизывая мой рот.

Хотел? Вот тебе – возьми.

Наконец-то именно так, наконец-то не втыкая мне иголки под ногти, а довольно урча и выгибаясь. Близко-близко, и словно специально так, чтобы мои ладони забрались в его задние карманы.

Гибкий, ладный, горячий и послушный. И его губы солёные, едва отдают выпитым спиртным и мятной жвачкой. И в башке фейерверк, вся вселенная сжимается до одного единственного «охуеть».

Всё не отлипает, заставляет поверить в то, что мне действительно не приглючилось по пьяни или по приходу после принятия сомнительной смеси порошков.

Неверием по нервам, стойко не желающим отпускать подозрением.

Хватаю за плечи и отрываю от себя, хорошенько встряхнув. Взъерошенный, сжавшийся на мгновение в комок и тут же расслабившийся в моих руках. Перехватывает за локти, подаётся вперёд в попытке вернуться назад, прижаться снова, но не пускаю. А губы горят, натурально пылают вместе со скулами и целым адом под черепной коробкой.

– В чём подвох?

Передёргивает плечами, но глаз не отводит, только щурится и всё же делает полшага вперёд, чтобы мерцающие вспышки не мешали пялиться прямо в моё лицо.

Не может быть всё так просто после швов и тонны годных разве что на половые тряпки шмоток.

– Ты не этого хотел? – слишком натурально удивляется мальчишка и делает ещё одну попытку вжаться, но сохраняю дистанцию. С трудом и более чем явной неохотой.

Хмыкает, разглядывая моё лицо и отпуская руки. Тянется ладонями к плечам и гладит их, пальцами цепляя ворот футболки и очерчивая ключицы. После – шею и линию челюсти, большим пальцем нажимает на губы и, не поднимая ресниц, смотрит только на них.

Уверенность стремительно просачивается сквозь метафорические культяпки и песчинками оседает где-то на дне моего подсознания. Уверенность, что он вот-вот снова припомнит все мои грешки и, не размениваясь на мелочи, погладит хорошей такой кочергой между лопаток.

И музыка, чёртова музыка затыкается на мгновение, и под недовольный гул толпы диджей скомкано говорит что-то про специальную заявку от неожиданного гостя. Свист толпы, и, сдавшись, закрываю глаза. По первым аккордам, по первым трём нотам узнал бы. Только Джеки мог… Неужто лучший друг метнулся на другую сторону?

Неважно, всё неважно. Звук голоса, совершенно не созвучного с раздирающим барабанные перепонки клубняком, ярким контрастом прошибает до рёбер на редкость чистым звучанием и отсутствием обработки. Моего голоса.

Ладони ведут вниз, по груди, животу, обвиваются вокруг поясницы и… Срывает. Предохранители и закравшееся подозрение сносит горячей волной. Дёргаю его на себя, обхватываю за пояс и другой рукой цепляюсь за плечи. Горячо и невозможно близко. Теперь мой. Во всех смыслах.

Жрать, сбиваясь с поцелуев на торопливые укусы, и лапать везде, до чего дотянутся взмокшие жадные ручонки, вжиматься и испытывать почти эйфорию от недостатка кислорода и воплей пьяной толпы вокруг.

И так мало, так мало этого… Мало слепо шарить под тонкой мокрой майкой, чувствуя, как царапают ногти где-то над поясницей. Кусается, тут же подставляя под мои зубы свой горячий язык и охотно толкается им в мой рот, и я всем телом чувствую, как содрогается и поскуливает, и, не сдержавшись, пропихиваю ладонь за плотно застёгнутый ремень. Только по фаланги проходят, но и этого достаточно, чтобы ощутить, как плотно тонкая ткань обхватывает затвердевшую головку.

Неужто детке не терпится?

Мелькает мысль утащить его в сортир и там, заперевшись в кабинке, наконец-то получить всё, что мне причитается, но малыш Кай слишком подозрителен, чтобы вот так рисковать, да и поганец всё-таки заслуживает большего, чем кончать под жизнеутверждающее журчание чьей-то струи. Мы оба заслуживаем, и ради этого можно потерпеть, несмотря на его скулёж и сорванное, сквозь зубы, дыхание.

Кое-как отлипнув, но продолжая обнимать за плечи, тащу к нашему столику, за которым обнаруживается Джек с новой порцией спиртного, на этот раз в широком низком стакане. Должно быть, оставшись почти в одиночестве и заказав одну из наших песен, он заскучал и решил накидаться по-быстрому и отъехать баиньки на первом же остановившемся такси. И похуй. Пусть. Пусть хоть астероид падает и вылупляются новые динозавры, сейчас мне слишком насрать.

Падаю на низкий диванчик, а Кайлер, словно так и надо, с готовностью приземляется на мои колени и, поёрзав, обхватывает плечи, сцепив кисти в замок. Теперь я смотрю на него снизу вверх, и линия челюсти и шея кажутся мне слишком бледными. Хватаю за волосы, путая пальцы в отросших прядках и запрокинув эту тупую, столько истязавшую меня коварными замыслами головёнку назад, отслеживаю языком широкую, бьющуюся под кожей артерию и, добравшись до верха, с чувством прикусываю маленькую мочку. Выгибается ёрзая на мне так, чтобы упругая задница тёрлась о и без того больно сдавившую всё ширинку.

– Вам срочно нужен номер, ребята, – констатирует друг, постукивая опустевшим стаканом по столешнице.

Не собираюсь отвлекаться от своего занятия даже на секунду, но Кайлер, ловко вывернувшись, горбится так, что теперь наши лица на одном уровне. Ещё движение – и ловко складывается, пристраивая голову на моё плечо. И дышит, жадно дышит мне в шею, едва касаясь её губами.

– Боюсь, он передумает до того, как зайдёт в этот самый номер, и тогда я умру от кровопотери.

Усмехается, весело глядя на меня поверх стеклянной кромки:

– Боишься, разорвёт?

Именно этого и боюсь, потому что так круто изменивший модель поведения малыш решил, что его очередь играться, и уже жадно изучает мою шею, судя по движениям язычка, отслеживая рисунок татуировки.

Хватаю его за волосы снова и, отдёрнув, нахожу взглядом его глаза. Снова лыбится в ответ, донельзя очаровательно растягивая уголки опухлых алеющих губ.

«Хочу тебя прямо на этом столе», – так и вертится на языке, грозится сорваться фразой, после которой эта оттаявшая обиженная ледышка может снова натянуть колючий панцирь.

Видит моё замешательство и, хмыкнув, отводит глаза в сторону. Кажется, или его скулы действительно становятся куда ярче:

– Поехали к тебе.

***

Кое-как запихнуть ключ в скважину, с пятой попытки повернув в нужную сторону, ввалиться в квартиру и тут же, сбросив куртку, дёрнуть на себя спешно вылезающее из кед со смятыми задниками тело. Одним резким движением расстегнуть молнию на толстовке и тут же стащить её.

Ладонями по голым плечам, стискивая острые локти, и тут же по торсу, сжимая рёбра. На ощупь шарить, не глядя, приступами дышать, не отрываясь от влажных губ саднящими своими. Шаг, оттесняя к зеркальным панелям, шаг, подталкивая к гладкой поверхности, шаг, вжимая в неё лопатками.

Выбираюсь из собственной обуви, мельком подумав, что придурковатая привычка не завязывать, а просто заталкивать шнурки за язычок никогда не была так кстати.

Под бёдра подхватить и, с трудом удерживая, впечатать в стену около дивана и, запалив краем глаза этот крайне интересующий меня сейчас предмет интерьера, потянуть мальчишку к нему, чтобы наконец-то уже вытряхнуть его из этих блядских джинсов.

– Кровать… – задыхаясь, шепчет мне на ухо, неловко цепляясь за шею, и жмётся, жмётся, путаясь под ногами.

– Какая к хуям кровать, малыш? – проговариваю хрипло, ощущая движение проворных пальцев в районе ремня. Слышу, как расстёгивает пряжку, вытягивая полоску кожи из шлёвки, как следом принимается теребить пуговицу.

– Пожалуйста, Рен! На кровати…

Чертыхаюсь про себя и в три прыжка оказываюсь у этой самой, заваленной испорченными шмотками поверхности и, не разгребая, скидываю всё на пол вместе с покрывалом. Подходит медленнее, колеблется, как если бы и не было ничего. Выдыхаю и развожу руки в стороны, словно в попытке ладонями обхватить весь траходром. Одним слитным движением проводит пальцами по волосам и, оказавшись рядом почти вплотную, цепляется за низ моей футболки и стягивает её. Дыханием проходится по груди и неожиданно сильно толкает на кровать.

Перед глазами мельтешат навязчивые звёздочки, а на бёдра уже опускается приятная тяжесть и, помедлив, плюхается сверху уже всем телом, подбородком больно надавив на ключицу. Перетекает выше, обхватывает поперёк голого торса, ласкается, и мы просто катаемся по чёртовой кровати.

Принимаюсь вслепую шарить под подушкой и понимаю, что, собственно, ничего там не шуршит. Вот же блядство, а! Ну почему вездесущий закон подлости срабатывает именно сейчас?!

– У меня нет резинки, – выдыхаю как раз тогда, когда мальчишка расстёгивает молнию на моих джинсах и, подцепив их, готовится потянуть вниз. Останавливается, легонько прикусывает тонкую кожу за мочкой уха и выдыхает так, что меня невольно прошибает колючими мурашками:

– Да пофиг, давай так.

Вот тут и думать уже как-то не очень выходит, всё сливается в единый поток горячих дразнящих прикосновений. Ведёт по бокам, царапая рёбра, касается плеч, перехватывает мои руки на уровне локтей и, используя их как опору, резко дёргает, перекатываясь сначала набок, а потом и вовсе оказываясь подо мной. Улыбается, уползая повыше и вклинивая колено между моих ног.

– Привстань, – просит, уцепившись за плечо и вжавшись в меня.

Выполняю просьбу автоматически, ориентируясь лишь на его голос и почти болезненные ощущения в штанах. Тянет мои руки вверх, почти всем весом укладывая на свою хилую тушку. Огладив предплечья, сплетает пальцы, с силой сжимая мои, и, выпустив их, снова возвращается к запястьям, ни на секунду не отрываясь от моей шеи, которая наверняка будет разукрашена куда праздничнее обычного. Багряные засосы поверх узора татуировок.

Расслабляюсь, пока позволяя ему вести, и дёргаюсь всем телом от негромкого щелчка. Тут же второй.

Скатывается вниз и ловко в сторону, пока я заторможено соображаю, что произошло и почему запястья так холодит. Холодит двумя полосками металла. Уже знакомыми мне.

Стискиваю челюсти. А в груди колотится, всё не отпускает оплавившая нижние рёбра волна – тело ещё не понимает, почему чёртова заминка никак не заканчивается.

Подаюсь вперёд и, приподнявшись, пальцами ощупываю тонкую цепочку, пропущенную через кованую спинку кровати.

– Повторяешься, – выдаю сквозь зубы только для того, чтобы башню не разорвало от желания оторвать кусок причудливого чугунного орнамента, и, как следует замахнувшись, проломить ему башку.

Закусываю губу, чтобы не ставить себя в ещё более идиотское положение, если это вообще возможно. Протяжно вздыхает, и я, не сдержавшись, поворачиваю голову в его сторону. Валяется тут же рядом на кровати, и, готов поклясться, его глаза блестят как у чокнутого шизоида.

Проговариваю, медленно чеканя каждый слог, тщательно укрывая притаившееся было в интонациях бешенство:

– Отстегни меня.

Тут же кивает, да с таким энтузиазмом, что ещё чуть-чуть, и позвонки хрустнут:

– Угу, а потом сними трусишки и разведи булки?

Упираюсь коленом в покрывало и, сжав кулаки, дёргаю изо всех сил. Разумеется, бесполезно, только запястья словно водкой облили и подожгли – ободрал к хуям.

Усмехается и лениво гладит меня по лопатке. Дёргаюсь, уходя от прикосновения.

– Ласты убрал.

Посмеивается в ответ и, плавно перекатившись на бок, привстает на кровати, опираясь на вытянутую руку, а после и вовсе исчезает из зоны видимости.

Живота касаются тонкие пальчики и, спустившись ниже, хватаются за расстёгнутые края штанов. И чем ниже он их тянет, тем больше я начинаю понимать.

– Эй, только попробуй! Я тебе кадык вырву!

– Ага-ага… Сначала кисть себе отгрызи. Думаю, как раз управлюсь, пока будешь давиться пальцами.

Шлепок приходится на обнажившееся бедро, и я чувствую, как лицо заливает краска. Унижением топит, забиваясь в ноздри и медленно скатываясь по глотке вниз. Словно нахлебался этого мерзкого ощущения, и приходится глотать, чтобы не задохнуться.

– Ну как, нравится? Расскажи мне, каково оно?

Начинаю догонять, проводить параллели. Догадываться, почему именно так.

– Я тебя не принуждал.

Попытка слабая, но больше сказать нечего. Не принуждал, верно…

Заканчивает за меня:

– Ты просто не оставил мне выбора. Так каково оно, Рен?!

Заваливается сверху, растекается по спине, прижимаясь пахом к моей заднице, и ладонями, словно заведённый, монотонно, не меняя темпа, оглаживает меня от груди и до резинки оставшихся на месте боксеров. До этого самого момента, когда цепляется за неё и легко стягивает их вниз, оставляя болтаться где-то на уровне коленей, продолжает ёрзать грубой джинсой по моей голой заднице.

Твою мать, твою бабушку, твоего лешего лысым коленом!

– У тебя даже не стоит.

– У меня на тебя вообще не стоит, – желчно отвечает и больно впивается ногтями, проводя по рёбрам.

Снова пробую дёрнуть браслеты, но тщетно, только сильнее сдираю кожу. Разумеется, замечает мои попытки и пресекает следующую звонким шлепком.

Ещё пара градусов, и у меня оплавятся уши – слишком мерзотно.

– Ещё раз так сделаешь, и, клянусь, переломаю пальцы.

– Да? – приятно удивляется Кай, и звук, с которым его ладонь рассекает воздух, становится самым унизительным в моей жизни.

После снова приваливается, держится за плечи и тянется к уху. Прикусывает его, больно стискивая зубами мочку.

– Сними. Эти. Ёбаные. Наручники. Сейчас же.

Чётко, между словами по вздоху. Не сорваться, только бы не сорваться на вопли, ибо уверен, это именно то, чего добивается мелкая дрянь.

– Мой ответ… Нет? Как тебе рифма, используешь в своих песнях? Думаешь, фанатам понравится?

Игнорирую его, уставившись на тёмно-синюю простынь.

– Молчишь? Ладно, – вроде бы равнодушно, словно сам с собой разговаривает.

Переваливается на матрац и принимается копошиться в моих карманах. И находит. Находит блядский мобильник!

К сожалению, догадываюсь слишком быстро, и чтобы подавить полный отчаянья стон, приходится закусить губу до крови.

Нет, ты не посмеешь, не так… Чёрт бы побрал мою уебанскую привычку не блокировать телефон!

Первая вспышка, как щелчок тонкой плети. Надолго оседает у меня в мозгу, звучит там, сливаясь в единый сухой треск со второй, третьей, четвертой, десятой.

Когда заканчивает, слышу, как встаёт с кровати и запинается об одну из многочисленных валяющихся тряпок.

– Как думаешь, у меня их купят?

Закрыть глаза и сосчитать до десяти. Закрыть и сосчитать…

– Ты понимаешь, что я вобью этот сраный мобильник в твою пасть?

– Ага, закину по одной на каждый фансайт.

– Не посмеешь. Слишком низко.

Утвердительно мычит, словно на автомате, быстро присаживается около прикроватной тумбочки, роется в ней и, отыскав нужный предмет, оставляет маленький чёрный ключ около подушки. Разумеется, не дотянуться. И напоследок, прежде чем уйти, заваливается рядом ещё раз и, протянув руку, треплет меня по щёчке. Улыбается с такой нежностью, что желание надеть его глазницами на пальцы мешает дышать.

– Камилла заглянет только утром, так что устраивайся поудобнее, детка.