Текст книги "Омут (СИ)"

Автор книги: novel2002

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Скинул на пол халат и забрался в пустую ванну. Поежился, ощутив ступнями и голым задом холод не успевшей нагреться керамической эмали. Открутил кран на полную, пуская горячую воду, и схватил мочалку. Намылил ее и, как только вода огладила бедра и согрела тело, начал яростно тереться, втирая в кожу призванный успокоить его аромат ментола и мяты. Пытался стереть с себя древесный запах парфюма Дальского, преследовавший его во снах, выцарапать из всех своих пор призрачное ощущение его завораживающей стойкости.

– Что это за мысли такие бредовые среди ночи, а? – бормотал он, а на растертой мочалкой груди расцветали красные пятна. – Ничего поизвращеннее не мог придумать?.. Почему бы не выдумать что-нибудь нормальное и понятное? Например, публичный трах на глазах у всех клиентов Клуба?.. Можно прямо на песке Арены… А? Как идейка?.. По-моему, вполне!.. И сразу ружье заряженное приготовить и рядом положить. Потому как, если в первом акте ебаться с ослепленным Дальским при всем честном народе в три сотни человек, то к концу второго, когда он узнает, кто и как его трахнул – а зрители, я уверен, молчать не будут и сообщат, – можно сразу с чистой совестью идти стреляться. Если, конечно, он первым до этого ружья не дотянется.

Максим дотер последний, еще не намыленный палец на ноге, чуть не содрав с него от усердия кожу. Отшвырнул мочалку и, рывком откинувшись назад, погрузился под воду с головой. Лег на дно и, задерживая дыхание, открыл глаза. Вода нежно приподнимала полностью расслабленные руки и ноги. Шевелила волосы, щекотала прядями скулы. Щипала широко раскрытые глаза, цеплялась за ресницы. На поверхности в свете искусственного солнца-лампы плавали пенные облака с золотистым отливом, а Максим тихо лежал на дне, бездумно наблюдая за их ленивыми движениями. Из плотно сомкнутых губ по одному, по два вырывались пузырьки воздуха и уносились ввысь. Было хорошо. Тепло и уютно. Как младенцу в утробе матери. Хотелось закрыть глаза, отпустить воздушные пузырьки все до последнего и лежать без движения до тех пор, пока не накатят тяжелое сонное оцепенение и полное необратимое безмыслие.

Максим прикрыл глаза, чуть приоткрыл рот и вдруг услышал, почувствовал всем телом сквозь толстые стенки ванной ровную въедливую вибрацию. Руки, еще секунду назад желавшие лишь покоя, взметнулись, напряженные пальцы ухватились за скользкие эмалированные края и рывком выдернули остальное тело к свету. Максим сделал глубокий вздох и закашлялся. За те доли секунды, что он выдохнул весь воздух и успел вдохнуть пустоту, вода смогла просочиться в горло и перекрыть его.

В спальне разрывался от крика мобильный телефон, который Максим забыл поставить на ночь на виброзвонок. Пел свои рулады, крутился и скакал, как сумасшедший, по тумбочке в опасной близости от ее края. Максим мысленно пожелал ему навернуться и откинуть батарею, потому что он узнал по мелодии, кто звонит, и ему совершенно не хотелось принимать этот ночной вызов.

Кряхтя и покашливая, он нехотя вылез из ванны, расплескав пенную воду по полу. Обвернул бедра полотенцем и побрел в спальню. Глянул мимоходом на всегда бодрые настенные часы, и те с издевкой намекнули ему, что на улице за плотно задернутыми шторами в это время только-только забрезжил рассвет.

Мобильник не заткнулся даже тогда, когда все еще мокрый Максим бессильно опустился на кровать. Вода капала дождем с его волос прямо на простыню, но он не обращал на это внимания, потому что его мозги была до предела забиты громкой мобильной истерикой. Пришлось принять меры, чтобы заглушить этот отчаянный крик.

– Чего надо? – рявкнул Максим охрипшим от кашля голосом.

Но вместо ответа в трубке раздался дерзкий щелчок и сразу пошли быстрые заполошные гудки.

Дальский успел сбросить вызов прежде, чем Максим ответил на него, оставив того в угрюмой ярости и полном непонимании причин столь раннего звонка.

Разозленный Максим зарычал в трубку и метким броском зашвырнул мобильник за кровать. Посидел немного, сильно сжимая кулаки, потом медленно расслабил пальцы и прикрыл рукой разболевшиеся глаза.

Горло саднило от попавшей туда воды и крика. Хотелось обратно в ванну. Под теплую воду и не дышать. Но у Максима уже не было сил на то, чтобы добраться до эмалированной уютной лохани и снова погрузиться в нее.

– Какого черта этот урод звонит в такую рань? – прошептал он, стараясь не напрягать горло. – Как ты меня достал, Дальский! Да ты кого угодно достанешь. Даже с того света!

Сбросив полотенце, Максим лег на кровать и завернулся с головой в одеяло. Тело все еще было разгоряченным и влажным, поэтому в одеяльном убежище было очень тепло и сыро. Почти так же, как в ванной. Можно было даже не дышать, если очень не хотелось. Расслабиться полностью и не думать. Не придумывать лихорадочно новые ласки для Дальского. Не размышлять тоскливо над тем, какими любовниками они могли бы стать. Не задавать себе с десяток глупых вопросов и не отвергать целую сотню глупых идей.

– Интересно, – прикрыв глаза, пробормотал Максим. – Чего он все-таки звонил?

Свернулся под одеялом в компактный калачик, потер об мокрую подушку влажный нос и вздохнул:

– Ну и ладно! Если что-то важное – перезвонит.

***

Весь день Егор пребывал в боевом, решительном настрое. Стоило ему волевым решением отказаться от следующего сеанса и заняться продумыванием стратегии по изведению Максима – он как будто снял с души камень и теперь мог свободно дышать полной грудью. Неимоверное облегчение делало его шаг легким и уверенным, а мысли – спокойными и четкими. Максиму удалось на время сбить его с пути, повести кривыми сомнительными тропами, но Егор успел вовремя одуматься и вернуться на свою собственную – прямую и понятную – дорогу.

Крайт целый день ходил с удивленно приподнятыми бровями. Молчал и больше не вспоминал про Тони, что несказанно радовало Егора. Ему совершенно не нравилось то, что Змей, стоило ему обрести стабильную личную жизнь, начал слишком много внимания уделять личной жизни начальства. Он не хотел ругаться с собственным помощником из-за расхождения во взглядах на любовные отношения. В Крайте было слишком много повадок Максима с его любовью к чужим тайнам и сводничеству, а в эти дни даже легкое упоминание о хозяине Клуба вводило Егора в тихое, незаметное окружающим бешенство.

Но он умел держать себя в руках и в рабочее время не подавал вида, что его что-то беспокоит. Душевные метания и полное непонимание ситуации для него закончились. Теперь он знал, к чему стремиться, и спокойно обдумывал каждый свой шаг.

Обедая в ресторане, как всегда в одиночестве, он уже намного спокойнее – по сравнению с прошлым разом – съел первое, второе и неспешно, даже с ироничной усмешкой перешел к десерту – незабвенному «Медовому полену». Очевидно, Егора уже начинало отпускать, а значит, стоило и дальше придерживаться выбранной им манеры поведения, чтобы забыть о страстных ласках Мастера, забить на эту странную, какую-то неловкую неделю и вернуться к обычному распорядку жизни.

И, конечно, немаловажную роль в этом самом распорядке играл качественный, но ни к чему не обязывающий, обычный незатейливый секс, который всегда прекрасно помогал Егору расслабиться после работы. С этим, правда, намечались некоторые напряги, потому как раньше – при большом желании трахаться – Егор мог просто наведаться в Клуб и, пообщавшись с Филиппом, заказать себе по каталогу на выбор мальчика или девочку. Теперь же, после того как он раскрыл очередную хитрость Максима, ему однозначно стоило хотя бы на время обойтись иными источниками средств для расслабления. Стоило терпеливо переждать, пока его не перестанут рвать на части злость на Максима и жалость к Тони, и тем временем найти действенный способ, как отравить жизнь первому и возможность спасти ее второму.

Ближе к концу рабочего дня, когда все важные деловые вопросы были решены и заняться, по большому счету, было нечем, Егор неожиданно вспомнил, что раньше в это время он обычно звонил Максиму и договаривался с ним о встрече, чтобы сразу после работы поехать в Клуб и провести приятный вечер в его стенах. Там он мог полноценно отдохнуть: вкусно поужинать в ресторане, поболеть за гладиаторов на Арене и сделать несколько ставок в казино, поглядеть на представления Зеленого и Алого залов или же за непринужденной беседой уютно посидеть с бокалом в руках в кабинете Максима. Погрузившись в воспоминания об этом привычном для него времяпрепровождении, Егор понял, что немного скучает по этим вечерам. Скучает по интересным обсуждениям и азартным спорами, по насмешливости и лукавству, которыми были пронизаны беседы, по тому особому, пусть и не полному, но доверию, которое было до недавнего времени между ним и Максимом.

– Этот идиот совсем сбрендил, что ли, раз решил провернуть со мной такой мерзкий трюк? – сквозь зубы с досадой процедил Егор, складывая бумаги в сейф. – Ну, чего ему не хватало, что он начал так себя вести? Что я сделал такого, чего не делал раньше, и он вдруг так из-за этого взбеленился?

Причина столь резких перемен была пока неясна, и Егору было обидно за такое отношение. Он чувствовал себя преданным, и это не пойми откуда взявшееся чувство раздражало его, ведь никаких клятв верности Максим ему не давал и не собирался давать, даже наоборот, всегда демонстративно показывал, что ищет лишь выгоду в их «дружбе» и за услуги Клуба драл с Егора денег не меньше, чем с остальных своих клиентов.

Да Егор принципиально отказался делиться с ним разработками по ветрогенераторам, но ведь он всегда отказывался раскрывать Максиму особо удачные идеи. А пару раз – было дело – по собственной инициативе подсказывал тому, как выпутаться из той или иной неприятной ситуации. И вот какова оказалась награда за его бескорыстие.

Стоило признать, что долгие годы Мальцев был для Егора очень удобным конкурентом. Он не был настолько жаден, чтобы грести под себя все подряд, как делали это некоторые допавшиеся до бизнесовой кормушки деятели. У него присутствовало своеобразное понятие благородства и чести, что в современном предпринимательском мире вообще было редкостью. Из-за всего этого буквально с первой же их встречи Егор считал Максима достойным соперником и часто прощал ему то, что никогда не простил бы другим. Но теперь, похоже, та стабильность в деловых и личных отношениях, которой они смогли достичь, оказалась под угрозой, и это обстоятельство вызывало у него сильнейшую досаду.

Своей подковерной игрой Максим разрушал их общий упорядоченный мир, и Егор начал отчетливо понимать, что дело не только в Мастере, которого однозначно надо было вытащить из Клуба. Прежде всего ему стоило выяснить саму причину этой скрытой войны и попытаться хоть как-то исправить положение. Вернуть прежний – такой удобный – порядок вещей.

Продолжая раздумывать над всем этим, хмурый Егор собрался, попрощался с Крайтом и поехал в оперный театр. По пути созвонился с герром Зойнером и договорился встретиться непосредственно в выделенной им ложе. Заехал в цветочный магазин и купил большой букет роз, а на входе в фойе театра передал его одному из сотрудников, чтобы тот в свою очередь одарил этим букетом Виолетту прямо на сцене во время оваций. Ви обожала, когда ей оказывали такое явное внимание, и очень любила демонстрировать его всем окружающим.

В гардеробе Егор сбросил пальто на руки пожилой гардеробщице, прошел сквозь толпу зрителей, которые – прежде чем войти в зрительный зал – с интересом осматривали богатый интерьер театра, поднялся по лестнице на уровень бельэтажа и открыл знакомую до малейшей потертости на латунной ручке дверь. Переступил порог и остановился.

Эту ложу они с Максимом занимали уже который год. В ней было четыре стула для зрителей, два из которых обычно убирали во время их посещения, оставляя лишь те стулья, что стояли в первом ряду у самого края балкона. Тяжелые бархатные занавеси всегда были раздернуты так, чтобы зрители, сидящие в ложе, видели зал и сцену, но сами оставались скрытыми от любопытных глаз театральной публики.

Егор в некотором замешательстве смотрел на два пустых оббитых бордовым бархатом стула.

Когда-то давно, по ощущениям Егора – в прошлой жизни, Максим чуть ли не со скандалом забил себе место в дальнем от сцены углу ложи. Ему нравилось сидеть боком к залу, игнорируя при этом остальных зрителей, и он всегда стремился занять именно это место. Говорил, что так ему лучше видно и удобно полностью отдаваться музыке и игре актеров.

Равнодушному к своему местоположению во время спектакля Егору приходилось садиться на оставшееся свободное место и на протяжении всего спектакля изредка чувствовать виском и скулой долгие внимательные взгляды. Часто они напрягали и отвлекали его от действия, разворачивающегося на сцене, но несмотря на это, он еще ни разу не посещал оперный театр без Максима. Тот был большим любителем классики, и в основном именно он выступал инициатором таких культпоходов. За годы их совместных погружений в сказочный мир оперы Егор привык к назойливому вниманию конкурента, перестал спорить насчет того, кому какое место достанется, и со временем стал получать неподдельное удовольствие от того, что ему было с кем обсудить тот или иной интересный момент в спектакле.

Этим вечером он впервые пришел в театр без Максима и, следовательно, мог располагаться так, как ему заблагорассудится. У него не было необходимости напрягаться и спорить из-за ерунды, выискивать в голове колкие словечки и составлять их в искрометные ироничные фразы. Не было необходимости держать на лице бесстрастную маску глубокого пофигизма, а в душе при этом искренне потешаться над хмурой рожей обидчивого Максима. Без всего этого сопутствующего их походы развлекалова предстоящее культурное событие почему-то сразу виделось каким-то слишком обыденным и даже скучным. И из-за этого Егор тоже начинал злиться на Максима, потому что получалось, что этот мерзавец походя умудрился испоганить даже такую привычную вещь, как просмотр спектакля и тем самым опять же выбил Егора из его хорошо накатанной жизненной колеи.

Чтобы задавить нарождающееся раздражение на корню, Егор с некоторым злорадством и странным опасливым предвкушением – таким, будто он собирался нарушить вековое табу – приблизился к стульям. Поддержал морально злорадство, насмешливо фыркнул на боязливое предвкушение и, поколебавшись, уселся на место Максима. Расслаблено откинулся на спинку, закинул ногу на ногу и положил локоть на обтянутое потертым бархатом перильце балкона. В общем, принял именно ту вальяжную позу, какую всегда принимал перед спектаклем Максим.

Сцена была перед ним, как на ладони. Впрочем, с его обычного места она просматривалась не хуже. Егор решил для разнообразия остаться на этом стуле, а на свой посадить герра Зойнера. Он покрутил головой, с любопытством поглядывая на собирающихся в оркестровой яме музыкантов, понаблюдал за рассаживающимися в партере зрителями и снова повернулся лицом к сцене. Бросил взгляд на пустой стул, который был как раз по курсу, нахмурился и сердито побарабанил пальцами по перильцу. Этот стул сильно бросался в глаза своей пустотой и тоже начинал подспудно раздражать.

– В чем тут удобство? – проворчал Егор. – Если я там сижу, я же, наверно, треть сцены ему загораживаю.

Скрипнула дверь. В ложу вошел герр Зойнер, обряженный в смокинг и сияющий счастливыми глазами. Егор сразу же забыл о своих глупых мыслях и неконструктивном раздражении. Любезно улыбнулся гостю, поздоровался и пригласил его присесть рядом. Австрияк уселся, распространяя вокруг себя густой, немного сладковатый, на вкус Егора, запах парфюма. Они наскоро обговорили некоторые светские темы, такие, как погода и котировки акций на фондовых биржах. Когда слепящий свет многоярусной хрустальной люстры начал медленно угасать, они уже успели наговориться и готовы были восторженно внимать оперному пению и музыке.

В воцарившемся полумраке торжественно раскрылся тяжелый, неповоротливый занавес, и вслед за его брюзгливым шуршанием зазвучали первые аккорды увертюры. Пока ее тихие вкрадчивые нотки заполняли зрительный зал, Егор бросил недовольный взгляд на аккуратно уложенную шевелюру Зойнера. Как он и предполагал, тот немного закрывал ему сцену. Странно. Максим – большая капризуля – никогда не говорил об этом и ни разу за все года не попросил Егора сдвинуться в сторону.

Еще один непонятный момент. Егор был уже сыт по горло всеми этими непонятностями. Нервное раздражение, которое на время разговора откатилось подальше, снова подползло и начало настойчиво дергать его за полу пиджака. Егор выпрямил спину, твердо отмахнулся от этих наглых домогательств и весь обратился в слух, желая хоть на время забыть о треклятом Максиме и насладиться прекрасной музыкой, сопровождаемой хорошо поставленными голосами.

Виолетта, как обычно, не разочаровала зрителей. В пышном старинном платье цвета венозной крови, с украшенными искусственными бриллиантами волосами она ослепляла их своей изысканной красотой. Насыщенный бархатный голос примы возносился к самому куполу, звенел, отражаясь от стен, резонировал в телах слушателей, пробуждая в них затаенные пылкие чувства.

Отмечая про себя, с какой самоотдачей она играет роль страстной испанской красотки, Егор понял, что скучал по Виолетте. Скучал по ее пышному упругому бюсту, тонкой талии и крутым бедрам. По ее кукольному, нарисованному умелым визажистом лицу и длинным шелковистым волосам. По всему ее слабому мягкому телу, которое так легко, почти без борьбы, сдавалось его напору. Безусловно, Виолетта была полной противоположностью сильному сухощавому Мастеру, и то, что Егора влекло к ней, не могло не радовать. Значит, он все еще был вполне адекватен, и влюбленность в Мастера, о которой талдычил Крайт, не успела поглотить его.

Минуты складывались к минутам ровными аккуратными брусочками, звуки цеплялись один за другой, проникали в сердце и уже оттуда вместе с кровью быстро разлетались по телу. Дарили легкость и поднимали настроение, прогоняли раздражение и приманивали уверенность. Все складывалось более чем удачно, и у Егора не было серьезного повода для беспокойства.

Когда оркестр доиграл последнюю страницу партитуры, а певцы допели последний заученный куплет, он вместе со всеми в едином порыве подхватился на ноги и минут пять без устали хлопал, отбивая ладони наравне с остальными восхищенными зрителями.

– Как вам спектакль? – спросил расслабленный и довольный собой Егор после того, как отбитые ладони почти полностью онемели, а занавес окончательно закрылся.

– Это было великолепно! – воскликнул возбужденный музыкой Зойнер, глядя на него обожающим взглядом. – Невероятно! Ничуть не хуже того исполнения, что я имел удовольствие услышать в Вене.

– Рад, что вам понравилось! – улыбнулся Егор и демонстративно глянул на часы. – А сейчас, боюсь, я буду вынужден вас оставить. Есть кое-какие дела личного характера, которые я должен решить в ближайшее время.

– Да, конечно! – высокопарно кивнул Зойнер. – Очень жаль, что мы не сможем по горячим следам обсудить спектакль, но я понимаю ваше желание поскорее вернуться к вашим любимым и больше не смею вас задерживать. Большое спасибо за этот прекрасный вечер.

– Не за что, – покачал головой Егор, спокойно пропустив мимо ушей слова про «любимых». – Так как вы пробудете в городе еще несколько дней, мы определенно успеем обсудить спектакль чуть позже. А к следующему вашему приезду я, думаю, смогу договориться с фрау Витковской, и вы получите возможность лично встретиться с ней и поблагодарить за ее талантливое выступление.

– Это было бы замечательно! Просто замечательно! – восхитился австриец. – Удачи вам, герр Дальский.

– И вам, герр Зойнер. Всего хорошего.

Воодушевленный сложившимися между ними прекрасными отношениями Егор распрощался с деловым партнером и пошел привычным маршрутом в гримерку примы. Виолетта встретила его, возлежа на своей любимой винтажной кушетке. Улыбалась рассеянной ангельской улыбкой, приходила в себя после оглушительного триумфа на сцене.

Пела она действительно хорошо, и Егор, как и многие другие зрители, в финале спектакля искренне кричал ей «браво».

– Иди сюда, Егор!

Тонкая жеманная ручка томно протянулась к нему, и Егор без колебаний пошел на ее зов. Сел рядом с Виолеттой на край кушетки.

– Ты была необычайно хороша, – улыбнулся он. – Надеюсь, букет роз, которые тебе передали, смог хотя бы частично отразить мой полнейший восторг от твоего исполнения.

– Да, – промурлыкала Виолетта. – Букет был очень красивый. Спасибо, Егор.

– Тогда, смею надеяться, следующий мой скромный презент тоже будет достоин твоего внимания.

Егор извлек из внутреннего кармана пиджака длинный узкий футляр и подал его диве. Та, вспыхнув на миг любопытными глазками, тут же приглушила их свет до легкой заинтересованности и с благодарным кивком приняла подарок. Открыла, будто нехотя, и вгляделась в ряд маленьких, блестящих, прозрачных, как слеза, камешков. Ее подкрашенный помадой рот удивлено округлился, а подведенные черным карандашом глаза ошеломленно расширились.

– Его-ор! – выдохнула она. – Ты меня балуешь. Я не могу…

Егор мягко накрыл ее руку ладонью, отнимая у примы ведущую роль в этой знакомой ему пьесе.

– Возьми его, Ви! – припустив в голос искренности, попросил он. – Это подарок от чистого сердца.

Виолетта позволила ему немного поуговаривать себя, но вскоре сдалась, и Егор смог застегнуть скромный бриллиантовый браслет на ее тонком запястье. Размышлял при этом о том, что за несколько месяцев ее отсутствия успел уже отвыкнуть от подобных игр. Однако это было стандартное поведение всех его женщин (да и некоторых мужчин), ведь все в жизни менялось, но бриллианты оставались незыблемой ценностью в изменчивом мире. Поэтому, чтобы достичь желаемого результата, Егору надо было всего лишь отыгрывать свою роль до конца согласно давно отработанных схем. Заплатить и получить то, за что заплатил – скучно и предсказуемо, но в свете последних событий эта предсказуемость радовала его, как никогда.

А вот Мастер, выбивающийся своим поведением из этих схем, беспокоил. Ухаживаний и подарков не требовал. Цветов – тем более. Не требовал ничего, кроме прилежного ученического послушания и ответного сильного желания. Не пытался охмурить Егора красивой внешностью, пылкими взглядами и сладкими речами. И вообще на протяжении всех сеансов был с ним скорее груб, чем нежен. Но вот эта – каждый раз внезапная, как выстрел – отчаянная щемящая нежность, что прорывалась из него сквозь плотный заслон профессионализма, перекрывала всю нарочитую грубость. Да и назвать грубостью то, что делал Мастер, было нельзя. Грубоватая нежность – вот что это было и вот каким видел, нет, ощущал его Егор.

В поведении Тони не наблюдалось ни грамма заискивания, наоборот, создавалось впечатление, что тот хотел отвратить Егора от себя, прогнать его как можно скорее. И именно это странное поведение пробуждало в том первобытное желание загнать такую строптивую, но лакомую добычу и насладиться ею до полного насыщения. Но вместе с тем хотелось не просто насытиться самому. Хотелось хоть грубо, хоть нежно – без разницы, но добиться от Мастера отклика, подарить ему неописуемый крышесносный оргазм и доказать тем самым, что Егор – хороший, чуткий любовник, несмотря на злоехидные, обидные заявления Максима.

Егор нахмурился, недовольно отслеживая ход своих мыслей, и эта смена настроения не укрылась от чуткой Виолетты.

– Что случилось, милый? – с волнением спросила она, наморщив гладкий лоб.

Егор вынырнул из недовольства, встрепенулся, сосредоточился на ее озадаченном лице и улыбнулся.

– Все в порядке, – ответил он и успокаивающе погладил ее ладонь.

Чтобы обосновать это утверждение, он аккуратно коснулся губами губ Виолетты, позволяя ей решить – принять этот поцелуй или же отказаться от него и всего того, что должно было за ним последовать.

Виолетта была страстной и умной женщиной. Приходил ли Егор с подарком или без – неважно – она в любом случае ему не отказывала. И в этот раз она, конечно же, ответила на этот краткий и ненастойчивый поцелуй – накрыла плечи Егора ладонями, раскрыла мягкие с привкусом карамели губы и, как только они слились в новом поцелуе, сразу задействовала талантливый язычок, непрозрачно намекая, что он может больше не сдерживаться и отпустить свои желания.

Раз Егору дали зеленый свет, тот решил не тормозить на поворотах и сразу начал раздевать Виолетту. Привычными движениями на ощупь расстегнул пуговки платья, огладил покатые плечи и с намеком на большее пощекотал чувствительную кожу груди, ныряя самыми кончиками пальцев в широкий кружевной вырез. Виолетта в это время сладко постанывала ему в губы, распаляясь все сильнее, обдавала лицо сладким карамельным дыханием. Егор сжимал ее в крепких объятьях, гладил узкую спину и тонкую шею, все время что-то искал и никак не мог это «что-то» найти. Почти бессознательно пытался обнаружить под рыхловатой, слабой плотью резко проступающие от напряжения нетерпеливые стальные мускулы. Вдыхал носом, желая почувствовать свежий аромат ментола и мяты, и окунуться с головой в пьянящий животный мускус. А вместо них, таких возбуждающих и желанных, находил лишь тошнотворную приторность карамели и легкую кислинку приглушенного дезодорантом женского пота.

Привычное желание подмять под себя и взять завоеванное тоже все не накатывало. Пряталось где-то – скорее всего, за абсолютной трезвостью пасмурных мыслей. Какой бы прекрасной и страстной ни была в этот вечер Виолетта, у Егора, несмотря на все ухищрения, на нее почему-то просто не вставало.

Он еще немного помучил себя для проформы, чтобы окончательно убедиться, что дела обстоят действительно настолько паршиво, насколько ему кажется. Потом, смирившись с объективной реальностью, медленно разорвал поцелуй и осторожно отстранился, выпутываясь из рук Виолетты. Сел ровно и стал не спеша, как будто так и надо, застегивать рубашку, которую прима уже успела не только расстегнуть, но и ловко стащить с плеч. Виолетта уставилась на него недоуменным, помутневшим от похоти взглядом. Была явно ошарашена этим неожиданным сюжетным поворотом в, казалось бы, зазубренном наизусть сценарии.

– Егор, что с тобой? – спросила она, изогнув тонкие брови.

В ее голосе появились первые отзвуки открытого недовольства. В этом не было ничего удивительного. Получалось, что Егор сильно распалил ее, а сам намеревался подло сбежать, так и не удовлетворив до конца разгулявшуюся женскую страстность.

– Прости, Ви! – сокрушенно попросил Егор, а в душе холодел от осознания своего провала. – Я был так захвачен твоим выступлением на сцене, что совсем забыл об одной очень важной для бизнеса встрече, которая была назначена как раз на этот вечер.

Он грустно улыбнулся, демонстрируя сильнейшую досаду. Настоящую – пусть она и возникла совсем по другой причине.

– Представляешь? Я был так очарован тобой, что эта встреча полностью вылетела у меня из головы, а я не могу не появиться на ней.

Заправив рубашку в брюки, Егор поправил ремень, поднял взгляд и увидел нескрываемое разочарование, проступившее на лице Виолетты. Чтобы утешить, взял ее руку, на которой красовался браслет, и коснулся запястья губами.

– Ты сможешь меня простить, Ви? – просительно произнес он. – Я обязательно постараюсь чуть позже загладить свою вину.

Виолетта все еще дула губки, но, судя по блуждающему мечтательному взгляду, уже мысленно подсчитывала, во сколько обойдется ее прощение забывчивому любовнику. Егор многозначительно погладил большим пальцем браслет, намекая, что ради такого подарка она просто обязана хотя бы частично уменьшить его вину.

– Хорошо! Будем считать, что я тебя прощаю.

Уже через минуту Виолетта перестала дуться и милостиво улыбнулась.

– Но в следующий раз, ты так просто мое прощение не получишь. Так и знай!

– Поверь, я буду искупать свою вину всем, чем смогу, – улыбнулся Егор. – Обещаю тебе, дорогая. А сейчас мне уже давно пора бежать. Отпускаешь?

Виолетта фыркнула. Буркнула: «Мужчины!» и снисходительно махнула ему рукой.

– Иди! – разрешила она. – А то еще потеряешь какого-нибудь важного для бизнеса партнера.

Прощаясь, Егор чмокнул ее в губы и, не задерживаясь ни на минуту, покинул душную маленькую комнату. Напрочь забыв про Виолетту, пошел быстрым шагом к выходу из театра, а его мысли летели еще быстрее – бежали впереди, сбивая в кровь ноги, на всех парах неслись к Клубу.

Неумолимый циферблат часов показывал, что Егор уже безнадежно опоздал на сеанс, но ему до ломоты в пальцах вдруг захотелось прикоснуться к Мастеру, прижаться к нему всем телом и ощутить сверхчуткими нервными окончаниями его тепло и материальность. Захотелось доказать самому себе, что тот – не просто плод больного воображения, а вполне реальный живой человек, вызывающий нежданные и смутные, не поддающиеся контролю чувства.

После такой унизительной наглядной демонстрации Егор уже не мог отрицать очевидное. Он стал зависим. Мастер не шел у него из головы, причем с первого сеанса. Каждый раз возвращался туда зыбкой тенью по малейшему поводу. Был ощущением, запахом и вкусом, а если бы мог говорить, то был бы и звуком – тяжелым дыханием, надсадными стонами и хриплым криком. Этих звуков не хватало для полноты картины, как и запечатленного на сетчатке глаз изображения, но Егор радовался, что их нет и никогда не будет, потому что если бы он услышал их хоть раз, если бы увидел Мастера в деле, то скорей всего тут же пропал бы, причем безвозвратно.

Он уже забыл это чувство беспомощного глупого счастья, которое возникает, когда знаешь, что очень скоро встретишься с желанным, любимым тебе человеком, а теперь, спускаясь по лестнице в гардероб, отчетливо вспомнил его. Вспомнил, как сладко – точно так же, как в эти минуты – ныло сердце в далекой неопытной юности. Вспомнил и проклял себя за то, что позволил этому снова случиться. Ловушка захлопнулась, хотя он какое-то время самонадеянно полагал, что смог избежать ее. Максим пусть частично, но преуспел в исполнении своих коварных планов. Изловчился и бросил тяжелый, изъязвленный болезнью-ржавчиной якорь в море его спокойствия. Разбил кристально чистый лед, замутил воду, закрутил такой чудовищный водоворот, которого опытный в житейских делах Егор не мог предвидеть.

Получалось, что вся его многолетняя опытность пропала впустую. Не помогла Егору уберечься, и он снова наступил на те же самые, знакомые до последней царапины грабли. Но он не был бы собой, если бы сразу сдался. У него еще была возможность обрубить железную цепь и освободить якорь. Схоронить его на дне своей души и охранять этот клад, как кровожадное морское чудище. Но перед тем как начать действовать жестко, ему надо было как-то объясниться с Мастером, выяснить, понимает ли тот, что делает с людьми и конкретно с ним – Егором. Определить, чем хитрый паук Максим привязал Тони, и разорвать эти нити. И только тогда решать, как изничтожить сотканную им крепкую паутину. А для этого надо было встретиться с Мастером, и как можно быстрее. Да! Именно для этого! И совсем не потому, что пальцы жаждали прикосновения.