Текст книги "С привкусом кофе (СИ)"
Автор книги: Немая реальность
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 44 страниц)
Он произносит это, глядя мне в глаза, пытаясь увеличить эффект угрозы, но внутри лишь пустота. Я не ощущаю ничего от идиотского заявления. Это проблема отходит на периферию в ту секунду, как только появляется, потому что центральной – и самой важной на данный момент – является лишь острая нехватка дозы, от которой вот-вот начнется одышка.
– Это твой подарок на Новый год, – говорит отец перед тем, как скрыться на лестнице.
Слова практически не жалят, и я даже готов усмехнуться из-за этого замечания, но прилипшая к спине футболка и выступившие капли пота на лбу напоминают о той самой необходимости, которая требует немедленного вмешательства.
Я закрываюсь в комнате и стягиваю потяжелевшее в несколько раз худи и пропитанную влагой футболку. Руки неконтролируемо трясутся, когда провожу ладонью по голове, убирая с лица нависшие пряди, чёрт бы их побрал. Практически падаю на колени, отчего тело пронзает дрожь, но не останавливаюсь ни на секунду, зная, что промедление – главный враг в данной ситуации. Дышать становится труднее, будто нос заложен, поэтому открываю рот, и вязкая слюна скатывается по подбородку, будто я ёбаный бульдог.
– Под ножкой кровати, – напоминаю себе, хотя не уверен, что произношу это вслух. Ощупываю продолговатую деревянную ножку, пытаясь отыскать заветный пакетик. Холодный целлофан действует обжигающе на кожу кончиков пальцев, но даже это не позволяет отдёрнуть ладонь.
Вытаскиваю его лёгким движением и тут же бросаюсь к столу. Ноги заплетаются из-за пронзительной боли, поэтому добираюсь до плоской поверхности лишь упершись в спинку кровати.
Руки всё делают сами: открывают пакетик и разравнивают содержимое в дорожку заученным движением. Я наклоняюсь и зажимаю одну ноздрю.
И через несколько минут жизнь снова обретает краски.
***
Темнота. Вокруг темно, потому что ночь или выключили свет? Возможно, это побочный эффект героина, и теперь я ослеп. В любом случае темнота динамическая: что-то вибрирует в воздухе, будто жужжит пчела или работает кондиционер на полной мощности. Сквозь подрагивающее молчание через мгновение начинает доносится звук: это равномерный механический писк, напоминающий индикатор на холодильнике, когда забываешь закрыть дверцу. Воспалённое сознание работает вяло, но в эту секунду я осознаю, что вокруг темно, потому что у меня закрыты глаза. Веки тяжёлые, будто налиты свинцом, а ресницы приклеены к скуле. Мозг посылает сигналы к зрительному нерву, и это действие отдаётся стреляющей болью в затылке.
Ладно, не так уж и важно видеть, что происходит, пока я могу прислушаться. Я напрягаю слух, но, кроме раздражающего писка в непосредственной близости от моего лица, ничто не издаёт звука. Может, сознание блокирует разговоры, может, я в изолированном пространстве, где главенствует тишина, исключая механизированные звуки аппарата. В любом случае слух подводит и оказывается бесполезным.
Хорошо, я могу попытаться узнать, что происходит, на ощупь. Я могу коснуться пальцем предметов и понять. Мозг посылает сигналы в правую руку, та, что рабочая. Пальцы будто онемели, замёрзли и превратились в лед. Я пытаюсь двинуть кистью, чтобы сместить ладонь, но и это не срабатывает – рука остаётся неподвижной. Но ещё рано сдаваться: у меня же, чёрт возьми, две руки. Я напрягаю сознание, но пока не опускаюсь до мольбы. Немного контроля над собственным разумом, и всё получится. Кровь резко приливает к пальцам, и на мгновение кажется, будто кружится голова, но глаза по-прежнему закрыты, и я лежу на месте, как и левая рука.
К чёрту это. Верхняя часть тела парализована, и поэтому я не могу сдвинуться хотя бы на сантиметр, но будь я проклят, если отказали ноги. Шевелить сразу обеими опасно: во-первых, энергии на это может не хватить, во-вторых, я сразу окажусь в безвыходном положении. Итак, сначала правая, затем – левая. Всё как и с руками: импульс протекает по всему телу, но его не оказывается достаточно даже для того, чтобы дёрнуть мизинцем.
Вероятно, теперь я имею полное право впасть в панику. Моё тело ощущается как мешок бесполезных опилок, который не сдвинуть с места. Мне нужно найти выход из ситуации, но в голове начинает болезненно пульсировать, кровь шумит в ушах, в висках оглушающе стучит пульс. Во рту пересыхает, и я даже не могу пошевелить языком, чтобы помочь выделиться слюне. Внезапно писк усиливается, становится громче и чаще; он давит на барабанные перепонки, полностью заполняя голову, создаёт ощущение, будто черепная коробка лопнет.
Я зажмуриваюсь – по крайней мере думаю, что зажмуриваюсь, – напряженный мозг работает с бешеной активностью, и создаётся ощущение, что можно услышать, как крутятся шестерёнки в голове. Мне необходимо создать хотя бы иллюзию контроля, чтобы не сойти с ума, а для этого нужно вспомнить хоть что-то. Помимо очевидных фактов.
Я расслабляю сознание и отправляюсь в глубины собственного разума, где запрятаны воспоминания о произошедшем. Первоначально меня встречает белый фон, и через секунду появляются яркие вспышки, которые перерастают в неподвижные фотографии, а затем – в короткие видео.
Первое, что получается различить и определить, – это лай собаки. Я отчётливо слышу громкий голос пса, раздающийся где-то в непосредственной близи от меня, но не возле. Через мгновение к лаю добавляется звук скребущих лап, противный скрежет когтей о дерево. Я поднимаю глаза и пытаюсь отыскать источник звука: он прямо за стеной. За дверью. Точно, я в ванной. Опустив взгляд, рассматриваю собственные руки: они опущены в раковину, в области левого предплечья торчит пустой шприц. Я выдёргиваю его, и из раны вытекает тонкая струя крови. К лаю и скрежету добавляется шум воды; она хлещет из крана в раковину, отчего мои ладони мокрые, а кожа на пальцах сморщилась. Отбросив шприц, я набираю воды в ладони и умываюсь, чтобы прийти в себя. Ледяная лужа, в которую опускаю лицо, вызывает мурашки по телу.
Я снова моргаю несколько раз и оглядываюсь: это ванная в доме Элизы. Осознание того, что ситуация произошла в действительности, ударяет прямо по затылку, но это не всё воспоминание. Но это не вся история, и я знаю, что произойдёт дальше. Становится почти физически больно от этого знания, хотя, возможно, у меня просто припадок.
– Крис? – произносит голос с другой стороны, и в нём безошибочно угадывается интонация Евы.
Мне хочется крикнуть, чтобы она убиралась прочь, но вместо этого закрываю глаза и глубоко втягиваю воздух. Руки всё ещё немного дрожат после недавно принятой дозы, и тело болезненно реагирует на движение.
– Крис, ты там? – вновь зовёт Мун; в её тоне слышу опасение и испуг.
На секунду появляется желание распахнуть и дверь и впустить её. Это было бы так просто. Прижаться к её телу и позволить себе почувствовать жизнь, признать собственную слабость и сдаться всем чертям, что разъедают не только сознание, но и тело день ото дня. Но впустить её означает сознаться в том, что я окончательно потерял контроль. Показать собственное бессилие перед химией и неспособность справиться с зависимостью. Если Ева увидит это, то я больше не смогу обманывать себя и тогда мир окажется разрушен, он превратится в труху, а я разлечусь пеплом по ветру.
Поэтому вместо того, чтобы открыть дверь, я рычу:
– Уходи.
В ответ слышится настойчивый стук в дверь, он примешивается к уже существующей какофонии звуков. Возможно, это лишь моё сознание создаёт иллюзию происходящего, но её отчаянный голос заставляет поверить, что нет, такова реальность.
– Крис, открой, пожалуйста, – теперь, когда она убедилась, что это я, её тон приобретает нотки мольбы, отчего что-то сжимается в районе солнечного сплетения.
Я зажмуриваюсь и прислушиваюсь к ритму собственного сердца. Оно бьётся с такой силой, что ощущается боль в ребрах. Я сжимаю раковину, но она выскальзывает из-за расплескавшейся воды. Мне необходимо сосредоточиться на шуме в голове, но вместо этого на передний план выходит жалобный крик Евы, барабанящей в чертову дверь.
– Крис, открой! – просит она. Её слышно даже сквозь непрекращающийся лай Тоффи.
Кровь шумит в висках, и от какофонии начинает пульсировать вена на лбу, наполняющих комнату звуков становится слишком много, терпеть это нет сил. Дверь открывается, и я, как в замедленной съёмке, осознаю, что сам отпираю её. Передо мной всего в нескольких сантиметрах оказывается Ева: её лицо вспотело и покраснело, рыжие волосы прилипли к влажной коже. Испуганные огромные глаза девушки поднимаются, устанавливая зрительный контакт, но я тут же отвожу взгляд. На ней зимняя куртка и сапоги, снег на которых растаял, и теперь вокруг образовалась небольшая грязная лужа.
– Отойди от двери, – произношу я спокойным голосом, хотя совершенно не чувствую себя таким. При виде Мун всё внутри меня болезненно сжимается, в грудине щемит.
– Крис, – она выдыхает моё имя, её глаза ошарашенно бегают по моему телу, задерживаются на руках; я вижу отблески страха в её яркой радужке. Опустив взгляд на собственные предплечья, я вижу свернувшиеся раны в виде небольших воспалений, синие вены чётко выделяются под натянутой бледной кожей. Всё становится более чем очевидно, поэтому сжимаю челюсти и шиплю:
– Отойди, нахрен, от двери.
– Ты обещал… – шепчет она. Её голос дрожит: видимо, она борется с новым приступом истерики.
Чёрт.
– Я соврал, – отвечаю я вместо того, чтобы обнять её и стереть это выражение панического страха с её лица.
– Ты обещал, что больше не сделаешь этого! – Ева практически неосознанно повышает голос. – Мы можем справиться с этим вместе.
Я усмехаюсь в ответ на ее наивность, но это лишь напускное: внутри всё болит, будто ткани рвутся и кровь вытекает из вены, омывая пульсирующие органы.
– Я люблю тебя, – в отчаянии выпаливает Мун; она словно даёт мне оплеуху. Весь мир останавливается, и в голове пульсирует лишь эта фраза, которая означает всё и ничего одновременно. Это просто не может быть правдой.
– Разве этого недостаточно? – шепчет она, подняв на меня заплаканные глаза.
Я рассматриваю её несколько мучительных мгновений, мозг будто отключается на это время, потому что внутри растёт пустота, бездна, расширяющаяся в геометрической прогрессии. Она не может любить меня. Просто нет.
– Этого никогда не было достаточно, – отвечаю я, глядя ей прямо в глаза. А затем становится темно.
***
Тридцать первое декабря.
Это был простой план. На словах. Всё, что было необходимо, – это лишь собрать волю в кулак и пораскинуть мозгами. Запустить мыслительный процесс и продумать детали, чтобы быть уверенным в происходящем. В моей голове всё выглядело чёткой, продуманной комбинацией, но на деле оказалось, что проще сесть и не усугублять ситуацию.
Первым пунктом в плане по спасению задницы Эмили Флоренси стоял тот факт, что она не должна ничего знать, чтобы не выдать себя. Для этого Ева должна была убедиться, что Флоренси чётко следует инструкциям, которые оставил Бодвар. Наверное, первый пункт был самым простым, по крайней мере для меня.
Второе место во всем плане занимал Элиот: он тоже не должен был ничего знать. По многим причинам. И это оказалось исполнить так же просто, как заварить чай в темноте. Вроде бы ты уверен, что это просто, но непременно разольёшь кипяток на руку. Возможно, именно тогда всё пошло наперекосяк, а может ещё раньше. Сейчас сложно сказать, но второй пункт плана был провален, когда Флоренси заявился ко мне домой. Это испортило легенду, но не стало действительно катастрофой. По крайней мере Еве хватило ума не расспрашивать обо мне.
Третий пункт плана держался полностью на мне и предсказуемости Бодвара. Всё зависело от меня и того факта, что этот ублюдок так и не сменил место жительства. Для того, чтобы выяснить, находится ли квартира Бодвара на том же месте, необходимо было провести несколько часов на морозе. Зная его, я заранее надел более тёплые вещи, прекрасно осознавая, что сидеть в машине под окном человека, за которым ты по сути следишь, не лучшая идея. Проведя несколько часов у подъезда, я всё же убедился в том, что этот маньяк – тот ещё придурок. А отсюда следовало, что можно перейти и к четвёртому пункту.
Возможно, именно на четвёртом пункте вся затея пошла не просто мелкими трещинами, а огромными дырами, потому что внезапно оказалось, что с собой у меня лишь находящаяся на грани смерти пачка сигарет. В ней оставалось всего три сигареты, и абсолютно ничего не было припрятано в машине. Как я мог такое допустить, остаётся загадкой, хотя, вероятно, это лишь оплошность, которую я упустил из вида.
Три несчастные сигареты оказались выкурены по дороге домой, но даже ударная доза никотина не смогла бы снять тремор, охвативший руки и постепенно заползающий на ноги. Приходилось сжимать челюсти и игнорировать обильное потоотделение.
И хотя я мог обмануть Еву, сказав, что всё в порядке, я точно знал, что время обмануть не получится. Оно шло, когда я зашёл в дом, шло, когда Томас пытался показать свой авторитет, шло, пока я лежал в полубессознательном состоянии в комнате, пытаясь как можно скорее прийти в себя, шло, когда я ехал на другой конец города, чтобы схватить Бодвара за яйца.
Уже тогда, сидя в машине, я знал, что опоздаю, я знал это наверняка, но практически ничего не мог сделать. План полетел ко всем чертям, но я не мог бросить всё, окончательно потерять контроль.
Поэтому теперь, когда я смотрю на дрожащую Эмили, отскочившую в угол комнаты, утопающей во мраке, мне хочется сказать, что всё под контролем. Она похожа на Бэмби, маленькая лань с огромными глазами, в которых плещется испуг. Она напоминает мне о том, что нужно взять себя в руки и успокоить бешеное дыхание. Поэтому я стискиваю челюсти и присаживаюсь на карточки.
– Ты знаешь, что тебе это даром не пройдет, – хрипит Бодвар, перекатившись на спину, пока я борюсь с желанием ударить его носком ботинка в челюсть. Его истерзанный вид заставляет меня удовлетворённо хмыкнуть.
– Это ведь не первый раз, когда мы сталкиваемся, – вкрадчиво произношу я, рассматривая помятое лицо мужчины в свете, льющемся из окна. – И ты, очевидно, знал, что когда-нибудь тебе всё же придется заплатить.
Мои слова отвратительно напоминают речь Бэтмена, но злорадство так и рвётся наружу. Эмили тихо всхлипывает в углу, и я вспоминаю об её присутствии – пора заканчивать с этим.
– В этот раз ты замахнулся слишком высоко, – понизив голос, говорю я, – но думаю, ты усвоил и этот урок.
– Ты просто мелкий наркоман, – выплёвывает Бодвар, хотя ответа и вовсе не требуется, – никто не поверит тебе. В твоей крови героина больше, чем лейкоцитов, поэтому лучше подумай, что скажешь на суде.
– Наверное, нам обоим нужно об этом подумать, – пожимаю плечами и встаю.
Тихие всхлипы Эмили не прекращаются, и я несколько минут размышляю о том, как лучше к ней подступиться. На ней нет ни свитера, ни футболки, рукой она прижимает к себе расстегнутый лифчик, поэтому не могу с точностью определить, дрожит она от холода или страха. Она поднимает на меня огромные глаза, ожидая действий, поэтому делаю шаг в сторону и поднимаю руки в успокаивающем жесте.
– Иди сюда, Эмили, – говорю я, стараясь звучать спокойно и убедительно. Её лёгкие кудри разметались по лицу и прилипли к коже от влаги из-за слёз, поэтому не могу сказать, какую реакцию вызывают мои слова. – Иди сюда. Я приехал, чтобы помочь, – убеждаю, делая небольшой шаг навстречу. Флоренси, словно загнанный зверёк, сжимается, но не отводит взгляд.
– Откуда ты знал? – спрашивает она дрожащим голосом.
– Ева. Ева сказала мне, – честно отвечаю я, надеясь вызвать её доверие.
– Чёртова сука, – шипит Бодвар на полу, но тем не менее не предпринимает попыток подняться.
Эмили кивает, и я вновь протягиваю руку, но не касаюсь её. Её голова, словно голова болванчика, болтается вверх-вниз, но затем она всё же делает шаг навстречу. Я снимаю себя куртку и укутываю её одним движением: собирать её одежду по квартире нет ни времени, ни желания. Флоренси никак не реагирует на этот жест, лишь продолжает придерживать лифчик рукой; возможно, сломана застёжка.
– Эмили, – зовёт Бодвар, – если сделаешь ещё хоть шаг, всё кончено.
Я борюсь с желанием засмеяться.
– Ты, блять, издеваешься, – всё же не выдерживаю я.
Эмили лишь тупит взор и ступает за порог.
– Не смей никогда больше подходить к ней, – говорю я, прежде чем уйти.
– Посмотрим, – парирует Бодвар, но меня это уже мало заботит.
***
– Включить музыку? – спрашиваю я, когда вы выезжаем на главную дорогу. Время вот-вот приблизится к двенадцати. В это мгновение я стараюсь не думать о том, что всё-таки не успел, что Элиот звонил уже сотню раз, что Ева волнуется. Лишь крепче сжимаю руль и устремляю взгляд на дорогу. Вокруг мелькают фонари, освещая путь и бросая косые лучи внутрь салона. Боковым зрением наблюдаю за Эмили: она всё ещё дрожит. Её руки сжимают куртку, губы слегка приоткрыты в лёгком дыхании, но эта неприкрытая паника в глазах заставляет меня говорить, создавать шум, чтобы не оставлять её наедине со своими мыслями.
– Нет, – отвечает она.
Я не подаю никаких знаков в ответ, лишь даю себе внутреннюю установку довезти её до дома как можно быстрее: там Эмили почувствует себя в безопасности.
Телефон вновь издаёт отчаянное жужжание в кармане, но я умело делаю вид, что не замечаю настойчивой вибрации.
– Это Элиот? – спрашивает Флоренси, повернув голову в мою сторону и взглядом указывая на карман.
– Вероятно, – обманчиво спокойно говорю я, хотя на деле всё еще зол на Бодвара, на себя, на Эмили, на Еву, на весь мир.
– Он знает? – её вопрос звучит с таким оттенком страха, что я невольно отвлекаюсь и смотрю в её лицо, на котором остались следы от высохших слёз. Флоренси кажется бледной даже в свете оранжевых фонарей магистрали, и я невольно задумываюсь о том, что Бодвар мог её чем-нибудь накормить.
– Пока нет, – честно отвечаю, и мы оба понимаем, что это ненадолго. – Он что-нибудь давал тебе? Таблетки? Порошок?
Глаза Флоренси испуганно расширяются, хотя казалось, что больше некуда.
– Нет, ничего, – лепечет она, закусив тонкую губу.
Я просто киваю и отворачиваюсь. Нужно отвезти её домой.
***
Назойливый писк вытягивает из бездны небытия. Непонятно, прихожу я в себя или это просто очередная иллюзия повреждённого головного мозга. Равномерный писк в этот раз раздражает не так сильно, как в первый, поэтому я решаю прислушаться, чтобы определить, что может издавать такой звук.
Я плотнее сжимаю веки – по крайней мере, хочу это сделать – и сосредотачиваю всё внимание на механическом тиканье, повторяющимся с одинаковой частотой. Оно не кажется знакомым, но я всё равно напрягаю слух.
– Показатели в норме, – произносит голос откуда-то издалека. Слова слышатся будто через сквозь толщу воды, поэтому я даже не могу определить, женский это голос или мужской. Отбросив размышления, я стараюсь прислушаться – времени подумать у меня, видимо, предостаточно.
– …Кома? Не совсем… Такое бывает… – всё сливается в одно предложение, хотя очевидно, что говорящих несколько. – Через несколько часов… Если сделать переливание…
Затем произносится ещё несколько невнятных фраз, которые в основном состоят из звуков и никак не складываются в слова. Я расслабляю отдел мозга, отвечающий за слух, и пускаюсь в размышления о коме и переливаниях. Неясно, говорили обо мне или нет, но из всего можно сделать вывод, что я нахожусь в больничной палате либо в машине скорой помощи. Соответственно, писк – это аппарат, отображающий кардиограмму и удары сердца. Итак, я нахожусь где-то в больнице или по пути сюда. Что случилось перед этим?
***
Первое января.
Когда я подъезжаю к дому Флоренси, время уже перевалило за полночь. Я стараюсь не думать о том, что хотел бы поцеловать Мун ровно в двенадцать часов, и сосредотачиваюсь на том, чтобы доставить Эмили до комнаты. В окнах не горит свет: родители Эмили празднуют Новый год у сестры её матери, – местонахождение Элиота мне неизвестно. Мы вместе проходим к порогу по скрипящему снегу, затем Эмили достаёт ключ из-под коврика и открывает дверь. Мы входим внутрь, и, пока девушка снимает ботинки, я осматриваю тёмное пространство; хотя нет никаких видимых признаков угрозы, я всё равно принимаю элементарные меры предосторожности. После сам снимаю ботинки и включаю свет.
– Я… – запинается Флоренси, указав на лестницу, – переоденусь.
– Я подожду тебя внизу, – заверяю я, проходя вглубь дома. Поскольку
Элиот не спустился на шум, становится очевидным, что его нет дома, а оставить Флоренси одну я не могу. По многим причинам.
Занимаю место на плюшевом диване горчичного цвета и наконец достаю телефон, чтобы проверить входящие. Несколько пропущенных от Евы и Элиота. Несколько секунд расцениваю, кому же стоит позвонить первым, и решаю, что изначально лучше выяснить, где носит Элиота.
Через несколько коротких гудков Флоренси берёт трубку и орёт прямо в динамик:
– Ты где, мать твою?
– В твоём доме, – спокойно отвечаю я, прислушиваясь к звукам на фоне. Назойливый шум в виде различных голосов и грохочущей музыки даёт очевидный ответ на мой вопрос, поэтому даже не вижу смысла его озвучивать. – Не говори, что пошёл на эту чёртову тусовку.
– Именно это я и сделал, сукин ты сын, – кричит Элиот в попытке перебить громкие басы, от которых в мгновение начинает раскалываться голова.
– Лучше бы тебе вернуться домой, – говорю я.
– Случилось что-то срочное? – спрашивает Флоренси, и его голос теряет нотки веселья; я почти уверен, что его лицо приобретает серьёзное выражение.
– Не совсем, – туманно отвечаю я, прекрасно осознавая, что не могу выложить ему всё по телефону.
– Тогда увидимся утром!
Прежде чем я успеваю возразить, Элиот бросает трубку. Я стискиваю челюсти от злости и делаю рваный вдох через нос, пытаясь удержать внутреннюю агрессию на поводке. Порой беспечность Элиота выводит из себя: по большей части он виноват в том, что первоначально не углядел за Эмили, а затем не заметил всей катастрофы, обрушившейся на наши головы. Немалая доля вины лежит теперь и на моих плечах, ведь связываться с Бодваром – это как чистить лук: очень сложно отмыться от запаха потом.
Стало очевидным, что ком проблем скатился лавиной, когда я вышел из себя, потеряв контроль, и кинулся в драку, хотя и знал, что это потом аукнется. Но теперь, когда прошлого не изменить, я не могу об этом сожалеть, хотя злость всё ещё бурлит в венах вместе с ударной дозой веществ, действия которых должно ещё хватить на несколько часов.
Сжав телефон, я вспоминаю о том, что Мун, вероятно, не находит себе места и стоило бы её оповестить о сохранности Флоренси. Но прежде чем я успеваю нажать на иконку с её именем, в проходе появляется Эмили. Она переоделась в простые серые штаны и кофту с длинными рукавами, полностью скрывающими ладони. Волосы она собрала в хвост, но несколько тонких вьющихся прядей всё же выпали из прически.
– А вот теперь мы поговорим.
***
Когда Эмили уходит спать, я остаюсь на том же самом диване, чтобы дождаться Элиота. Долгий разговор с девушкой только всколыхнул во мне, казалось бы, поутихшую ярость, и теперь в груди беснуется чувство неконтролируемого гнева, который я бы с радостью выплеснул на Бодвара. Я выключаю свет в гостиной и откидываю голову на мягкую спинку дивана, прикрыв глаза. Хотя я не хочу спать, усталость всё же берет своё, заставляя расслабиться даже в такой неудобной позе. В голове роится тысяча мыслей, и все они быстро утомляют рассудок, вынуждая отключиться от реальности на некоторое время.
Мне снится что-то напоминающее берег моря, где я сижу, утопив ноги в горячем песке, а ветер подгоняет тихие волны к земле. Рядом сидит кто-то, чья рука медленно поглаживает мою ладонь; прикосновение холодных пальцев отдаёт теплом в солнечном сплетении. Подняв глаза, я вижу развевающуюся от морского бриза рыжую копну длинных волос. Они полностью закрывают лицо, повернутое в профиль, поэтому подаюсь вперёд, чтобы рассмотреть свою спутницу. В это же мгновение она поворачивается, но вместо знакомого лица, которое я ожидал увидеть, передо мной предстает девушка. Её светло-голубые глаза рассматривают меня с преувеличенным любопытством, а узкие губы приоткрываются.
– Не то, что ты думал, да? – говорит она тихим голосом, но, несмотря на шум волн, я улавливаю этот звук, пораженно уставившись на неё.
Взгляд незнакомки ужесточается, когда я отрицательно качаю головой, не решаясь произносить слов. Она слегка наклоняется ко мне, и теперь я вижу, что её волосы не рыжие – не тот медовый оттенок – а скорее выгоревшие на солнце каштановые. Я отдёргиваю руку и хмурю брови в попытке избежать нежелательной близости и где-то на задворках сознания пробегает мысль о том, что не в моем характере поступать так. Но я всё равно отклоняюсь от настойчиво приближающейся девушки, начиная раздражаться от её настойчивости. Руки незнакомки упираются в мою грудь, и она толкает меня на песок, прежде чем забраться сверху. Через мгновение её лицо оказывается всего в нескольких сантиметрах от моего, и её глаза, которые прежде были голубыми, наливаются кровью. Её рука впивается в мое предплечье, острыми ногтями врезаясь в кожу, отчего по телу проходит слабый разряд боли. Склонившись надо мной, незнакомка поворачивает голову, приоткрыв рот, и я вижу, как её слюна стекает мне на губы, и отворачиваюсь.
– Тебе не избавиться от меня, – шипит она, прильнув всем телом ко мне. От неё веет холодом. Запах моря выветривается из лёгких, заменяемый тошнотворной смесью концентрата крови, лекарственных препаратов и гниющей плоти. Я с силой дёргаю руку в попытке выбраться из хищных лап психопатки, но её железная хватка вновь припечатывает предплечье в песок. Маленькие песчинки засыпаются в ранки, образовавшиеся из-за следов ногтей.
– Отпусти, – рычу я, теряя контроль и начиная злиться.
На фоне больше не слышится шума ветра, гоняющего волны, бушующее море издаёт протяжный вой, скрип ударившей молнии заставляет вздрогнуть. Небо на фоне темнеет, превращаясь в сплошное тёмно-серое полотно, затянутое облаками.
– Тебе не избавиться от меня, – вновь повторяет девушка, и её внезапно побледневшее лицо наполовину скрывают тускло-чёрные волосы.
Она облизывает мой подбородок, оставляя влажный след. Её слюна впитывается в кожу, словно яд, распространяющийся по венам с бешеной скоростью. Я чувствую, как трясутся ноги, голова кружится, отчего небо превращается в громовую спираль, и от яркой вспышки молнии я на секунду слепну. Из-за тремора рук песчинки проникают глубже в кожу, и во рту возникает мерзкое чувство засухи с привкусом гнили.
Я резко дёргаюсь на диване и закашливаюсь; в горле пересохло настолько, что слюна не помогает смочить сухие стенки. Открыв глаза, рассматриваю тёмное пространство перед собой. Чернота комнаты позволяет увидеть лишь очертания мебели. Нащупав диван тыльной стороной ладони, вспоминаю, что я всё ещё в доме Флоренси, жду Элиота в гостиной. Рука немного дрожит, я вспотел, отчего футболка под кофтой прилипли к телу. Всё это наталкивает на мысль о том, что самое время принять очередную дозу.
Вынимаю из кармана телефон. Яркий свет экрана резко бьёт по непривыкшим глазам, у меня уходит несколько секунд на то, чтобы привыкнуть к светящемуся дисплею. Разглядев цифры, осознаю, что прошло не так уж и много времени: всего четыре часа утра. Элиота ещё нет, а значит он не вернётся до рассвета.
Я поднимаюсь с дивана и почти на ощупь двигаюсь на второй этаж, в ванную, где смогу запереться и принять «лекарство». В темноте пару раз натыкаюсь на незамеченные предметы мебели, поэтому кое-как добираюсь до лестницы. Плохо контролируемое тело дрожит, становится слишком жарко в кофте и промокшей футболке, поэтому перешагиваю несколько ступеней, чтобы быстрее добраться до ванной.
Белый свет энергосберегающей лампочки заставляет дёрнуться в темноту коридора, но через мгновение всё же захожу внутрь и прикрываю дверь. Первым делом снимаю удушающую кофту, оставаясь лишь в пропитанной потом футболке, и включаю воду в раковине. Подставив руки под тонкую струю, умываю лицо и, набрав в ладони воды, пью мелкими глотками в попытке справиться с засухой во рту. Взглянув в зеркало, вижу, что кожа на лице осунулась и посерела, воспалённые белки глаз приобрели красноватый оттенок. На шее выступили вены. Смотрится достаточно жутко в белёсом свете лампы.
Вынув из кармана джинсов пакетик, сыплю порошок на уголок раковины и разравниваю пальцем. Выходит плохо, но мне не привыкать. Зажав одну ноздрю пальцем, глубоко вдыхаю, ощущая, как порошок сперва оседает на внутренних стенках носа, а затем движется по носоглотке и вместе со слюной скользит по горлу. Сформировав вторую дорожку, повторяю те же действия, дожидаясь, пока вещество действительно окажется внутри, и сажусь на угол ванны, вцепившись руками в керамические бортики. Холод остужает ладони, но не помогает усилившемуся после дозы головокружению пройти. Мир вертится и крутится, глаза будто пульсируют, но это привычные ощущения, которыми меня теперь сложно удивить. Пульс стучит в области запястий, и я слышу звук собственного дыхания и шорох джинсов, когда нога начинает дёргаться. Теперь это кратковременное чувство удовлетворения, растекающееся по венам, омывающее внутренние органы и ласкающее кожу, длится для меня всего пару секунд, и на смену ему приходит долгожданное облегчение. Кайф проходит быстро, но я чувствую себя человеком.
Выключив свет, выхожу из ванной. В коридоре темно, но это не мешает мне найти лестницу и ухватиться за перила. Ноги всё ещё слабо дрожат, а я недостаточно доверяю себе. Свет в комнате Эмили не горит, поэтому делаю вывод, что она спит.
Внезапно внизу раздаётся шум. Лязганье ключей и бессмысленное тыканье ими в замок. Я замираю в начале лестницы, напрягшись всем телом, и не спешу спускаться, предпочитаю наблюдать с высоты. Через некоторое мгновение слышится щёлканье открывающегося замка и на пороге появляются две тёмные фигуры. Свет, проникающий в прихожую, не даёт мне с точностью разглядеть вошедших, но как только один из них поворачивается в профиль, я узнаю их. Груз сваливается с плеч, словно тяжелый рюкзак, и я выдыхаю, даже не заметив, что задержал дыхание. Обе фигуры слабо пошатываются на пороге, что даёт очевидный ответ на вопрос об их состоянии.
– Тише, – шепчет Ева, хотя её шепот перекрывает звук шуршания снимаемой одежды.
– Сама тише, – отвечает ей Элиот, и хотя его голос не звучит достаточно пьяным, он на секунду приваливается к стене в попытке устоять на ногах.
В это время Ева наконец справляется со своей курткой и оставляет её прямо на полу, неловко перешагнув сброшенную одежду. Элиот отлипает от стены и ещё раз пытается расправиться со своим пуховиком, но в итоге сдаётся.
