Текст книги "С привкусом кофе (СИ)"
Автор книги: Немая реальность
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 44 страниц)
Повышенная тревожность сказывается и на том, что я категорически не могу находиться в тишине: повсюду мерещится странный шорох и звуки приближающихся шагов. Я знаю: это всего лишь паранойя, но в рациональное всегда поверить сложнее всего.
Я мучаюсь двое суток, но тридцать первого числа всё равно не находится никакой подходящей идеи для выхода из положения. Ни Эмили, ни кто-либо ещё не знает о нашем разговоре с Бодваром, что не добавляет мне очков. Поделиться с кем-то было бы проще всего: одна голова хорошо, а две – ещё лучше. Но Эмили я точно не могу сказать, пока не придумаю хотя бы жалкое подобие плана, иначе она впадёт в ещё большую панику. Элиот отпадает по всем пунктам, вследствие чего остается лишь Шистад. Напряжённые отношения с ним в какой-то степени достигают возможного апогея: я почти намеренно не задерживаюсь в одной комнате с ним, а Крис откровенно избегает «случайных» столкновений. И всё же он лучший вариант. Возможно, единственный.
Поэтому между чисткой зубов и умыванием лица я решаю, что пришло время поделиться с кем-то этой ужасающей правдой. Как только эта мысль твёрдо укореняется в сознании, становится чуточку легче, но не достаточно, чтобы руки перестали трястись.
Покончив с утренними процедурами, я иду на кухню, чтобы впихнуть в себя хоть что-то: двухдневное голодание отдаёт болью в области живота. Тело не подвластно мне, пока я пытаюсь управиться с плитой, чтобы приготовить незатейливый завтрак из тоста и чая. Из-за дрожащих рук несколько капель кипятка попадают на тыльную сторону ладони, отчего шиплю, проклиная собственное тело.
«Апельсиновый рай» – как и всегда – пахнет потрясающе, но, попав в рот, приобретает привкус прокисшего молока. Я с сожалением отодвигаю дымящуюся кружку.
– У тебя опять нет аппетита?
Голос за спиной заставляет вздрогнуть от неожиданности, и сердце делает лихой кульбит, больно ударившись в грудной клетке.
– Всё в порядке, – сдержанно говорю я, взирая на Элизу исподлобья.
На ней белый пушистый халат и домашние тапочки, светлые волосы собраны в пучок, и она выглядит немного сонной. Сейчас почти восемь утра.
– Ты не ешь уже пару дней, – замечает женщина, проходя к чайнику.
Её ранний подъём не радует: я подумала, что если встану раньше, то смогу не столкнуться с ней на кухне.
Я угрюмо ковыряю хрустящую корочку тоста: сказать в оправдание мне нечего.
– Ты нехорошо себя чувствуешь? – спрашивает Элиза, скользнув по моему лицу серыми глазами. Должно быть, со стороны я выгляжу уставшей: плохой сон и отсутствие еды должны были сказаться на состоянии кожи.
– Я же сказала, – с нажимом произношу я в надежде, что этого будет достаточно для прекращения разговора, – что всё в порядке.
– Тогда ешь, – давит мать, уставившись на меня. Её поджатые губы свидетельствуют о нарастающем недовольстве, но она всё ещё умело подавляет вспышки раздражения.
– Я не голодна, – упрямо отвечаю я. Один край тоста превращается в месиво из крошек, но я почти не чувствую сожаления по этому поводу.
– Ты ничего не ешь! – гнёт свою линию Элиза, и её тон приобретает строгие нотки.
Я вновь молчу – на это заявление мне тоже нечего ответить – и отчасти надеюсь, что откровенное игнорирование отобьет у неё всё желание говорить, но Элиза отличается настойчивостью.
– Ева, – раздражённо и немного устало вздыхает она, – просто пойди мне навстречу и съешь этот чёртов тост.
Она повышает голос, и я передёргиваю плечами, ощутив раздражающий зуд на кончиках пальцев. Где-то на периферии возникает вопрос: каким будет следующим её шаг? Вероятно, таблетки или клиника. Но ни тот, ни другой вариант меня не устраивает, и я пододвигаю ближе тарелку с раскрошенным тостом.
На вкус он как плесень, сухая корочка скрипит на зубах, словно песок. Я жую быстро – размокший хлеб отвратительно прилипает к нёбу – и проглатываю, стремясь закончить эту пытку. Чтобы смочить горло, делаю несколько глотков «Апельсинового рая». Тёплая жидкость стекает по глотке со вкусом рвоты. Элиза пристально наблюдает за моими действиями, удобно устроившись у раковины. Желудок приветственно урчит, когда пережёванная еда движется по пищеводу: я чертовски голодна.
– Вот и отлично, – кивает женщина, как только на тарелке остаются крошки.
Меня мутит от привкуса еды, но вместе с тем желудок сводит от голода. Эта адская смесь раздражает, но ничего поделать, увы, не могу. Сейчас хотя бы на долю процента жажда утолена, и я могу вернуться к утренним мыслям о неизбежном.
Поднявшись со стула, перемещаюсь в гостиную; достаточно далеко от матери и достаточно близко, чтобы не сидеть в тишине. На краю стола приветственно открыта книга, которую я вчера читала в попытке отвлечься, но ничего не вышло. Я беру её одной рукой и на пошатывающихся ногах сажусь на диван. Книга послужит отличным оправданием для того, чтобы не говорить с матерью.
Первое время разглядываю страницы, пытаясь разобрать буквы, но перед глазами всё плывет, строчки сливаются в сплошное месиво. Мысли хаотично парят в сознании, сталкиваясь друг с другом, отчего в висках начинает пульсировать, и я принимаю наиболее разумное решение: нужно сосредоточиться на предстоящих событиях. И поскольку я собираюсь посвятить Шистада, становится немного легче дышать, хотя потенциальный разговор вызывает ещё один приступ паники.
Сквозь призму мыслей слышу шаги на лестнице. Это Томас спускается на кухню. Пройдя в комнату, он негромко здоровается с Элизой, затем наступает недолгая тишина, а потом возобновляется разговор. Разобрать слов практически невозможно: то ли они говорят слишком тихо, то ли слишком громко шумит в ушах. Стрелка часов перевалила за половину девятого.
Я откладываю книгу и недолго пялюсь в стену передо мной. Комната больше напоминает холл больницы: холодные, стерильные оттенки напоминают о тех разах, когда я приходила лечить зубы или проверять зрение. Как ни странно, такие слова не ассоциируются с ужасающими приемами у психиатров и психотерапевтов: они всегда создают атмосферу уюта, чтобы притупить бдительность пациента, вызвать доверие. Кабинеты таких врачей обычно выполнены в мягких персиковых тонах, через огромные окна падают косые лучи света, и, заходя внутрь, ты думаешь, что с тобой совершенно точно не может случиться ничего плохо. Диван всегда мягкий, а на стеклянной столешнице стоит прозрачный стакан негазированной воды.
А затем начинаются исследования. Ты попадаешь в лабораторию, где всё пищит и мигает, где белые, выкрашенные стулья оказываются жёсткими, а к голове обязательно подсоединяют проводки. Даже на интуитивном уровне ты чувствуешь, как ток проходит через головной мозг, хотя на деле это едва ощутимо.
Вероятно, это величайший обман в мире.
***
Через некоторое время я слышу тяжёлые шаги по лестнице, шум воды в раковине и негромкий звук сталкивающейся посуды. А затем всё затихает: мама с Томасом ушли. Крис ещё спит, а я трачу драгоценное время на нерешительность. Вероятно, мне стоит пойти к Шистаду, как только он проснётся. Или лучше подождать, пока он покурит и примет душ? Время утекает как песок сквозь пальцы, и от этого факта меня вновь начинает мутить. Чувство тошноты подстрекает покончить с этим как можно быстрее и принять меры.
Крис просыпается только к половине одиннадцатого, а я к этому моменту успеваю сгрызть ногти на левой руке и несколько раз искусать губы до крови. Книга давно забыта на краю дивана; в какой-то момент я спихиваю её ногой, и та с глухим стуком падает на мягкий ворс ковра. Услышав шум открывающейся двери, я вздрагиваю, но почти сразу понимаю, что это Шистад выходит в коридор. Тревожность уступает место решительности, и я понимаю, что больше не могу тянуть время, рискую безопасностью Эмили.
Подскочив с дивана, я иду в коридор и застаю Криса в проходе в ванную комнату. На нём простые пижамные штаны и кофта с длинными рукавами, волосы в послесонном беспорядке. Похоже, он не проснулся до конца, потому что не сразу реагирует на мой негромкий зов.
– Крис! – более настойчиво говорю я, замерев на некотором расстоянии от него.
– Что? – наконец отвечает он, повернувшись полубоком так, что теперь вижу глубокую тень под его правым глазом и сухие, потрескавшиеся губы.
– Нам нужно поговорить, – набрав в грудь больше воздуха, произношу я, не давая себе шанса передумать. Крис, возможно, нарочно медлит с ответом, потому что мне кажется, что проходит целая вечность, прежде чем он снова открывает рот.
– Что, прямо сейчас? – сделав неопределённый жест рукой в сторону ванны, спрашивает он, но всё же полностью поворачивается ко мне лицом. Он выглядит уставшим и помятым, будто не спал несколько дней. В цвете ламп я вижу, что его глаза красные то ли из-за недосыпа, то ли из-за лопнувшего от давления капилляра. По правде, Шистад выглядит достаточно жутко, и я невольно передёргиваю плечом, разглядывая его вблизи.
– Да, прямо сейчас, – настаиваю я, проглотив комок, застрявший в горле от нездорового вида Криса. – Пожалуйста, – добавляю, вновь прикусив истерзанную нижнюю губу.
– Ладно, – с тяжёлым выдохом соглашается он, – дай мне пять минут.
Я киваю, решив, что промедление в пять минут всё равно не изменит ситуации. Крис исчезает за дверью в ванную, а я проскальзываю в его комнату. Там мы сможем поговорить без лишних глаз.
В спальне Шистада царит ещё больший беспорядок, чем был до этого: я переступаю гору из грязных вещей на пути к не расправленной кровати. В комнате темно, лишь слабый оранжевый свет торшера освещает небольшое пространство комнаты. Мне хочется открыть жалюзи и впустить свет, но лишь сажусь на угол кровати, пытаясь побороть внутреннюю дрожь, сковывающую желудок спазмом.
Прежде чем я успеваю обдумать собственные слова, Крис входит в спальню. Он не выглядит посвежевшим, и, всмотревшись в его лицо, замечаю капли то ли пота, то ли воды. Стиснув челюсти, он проходит к шкафу, и, повернувшись ко мне спиной, стягивает пижамную кофту, заменив её на толстовку.
– В чём дело? – спрашивает он, так и не обернувшись. Откровенное раздражение в его голосе вызывает ещё большую неуверенность.
– Крис, – зову я слабым голосом. Не могу говорить с его спиной.
– Рассказывай, – жёстко произносит он, пока переодевает штаны.
– Это насчёт Бодвара, – выдавливаю я, обхватив себя руками, чтобы хоть как-то остановить неконтролируемо подрагивающие руки.
– Ева, твою мать! – он резко оборачивается, и его глаза, злобно сверкающие, встречаются с моими. – Только не говори, что связалась с ним, потому что сейчас я могу тебя задушить.
Я смотрю на него, виновато закусив губу. Чтобы продолжить говорить, мне требуется время и немного больше воздуха.
– Не я, – сдавленно пищу под тяжёлым, прожигающим взглядом Шистада. – Эмили.
– Что значит Эмили? – переспрашивает Крис. Его голос в этот момент больше напоминает шипение змеи, но я заставляю себя не отводить взгляда. Пути назад всё равно нет.
– Она встречается с ним, – признаюсь я, пристально наблюдая за парнем. Его верхняя губа подрагивает.
– И как давно?
– Пару месяцев, – уклончиво отвечаю я, прикусив щёку с внутренней стороны. На языке появляется неприятный металлический привкус крови, но я сглатываю вязкую слюну в попытке хоть как-то совладать с собственным голосом.
– То есть, когда я сказал, чтобы ты не связывалась с Бодваром, ты не думала, что это касается и Эмили? – спрашивает парень. Его грудная клетка вздымается в яростном дыхании, а слова выходят сквозь сжатые зубы со свистящим звуком.
Я некоторое время молчу, не зная, что именно должна ответить, и одновременно с этим даю время Крису, чтобы обдумать происходящее, но он так зол, что лишь с силой хлопает дверцей шкафа, отчего на секунду кажется, будто та слетит с петель.
– Элиот знает? – спрашивает Шистад, сверкнув глазами. В тени он кажется ещё более жутким, почти болезненно разъярённым, но я стараюсь откопать в себе остатки храбрости, чтобы довести дело до конца.
– Нет, конечно, нет, – я отрицательно качаю головой. – Не говори ему.
– Что? – усмехнувшись, выплёвывает Крис. – Думаешь, я буду хранить ваши блядские секретики? Ты даже не знаешь, во что вы ввязались. И если бы ты не сидела сейчас передо мной, то я подумал бы, что у тебя совсем головы нет. Ева, блять! Я ведь предупреждал тебя! – он кричит, и его руки неконтролируемо трясутся, а я всё это время могу лишь думать о том, чтобы ни мать, ни Томас наверху ничего из этого не услышали. – …Чем ты думала, мать твою?
Он продолжает рычать, вызывая во мне новый приступ паники, но я подавляю его, абстрагировавшись на мгновение от праведного гнева Шистада. Через некоторое время Крис замолкает, но это молчание напоминает затишье перед бурей. Взглянув на него, вижу, как мечутся его глаза. Шестерёнки в голове парня крутятся с удвоенной скоростью в попытке докопаться до истины.
– Вопрос в другом, – опасно спокойным голосом наконец говорит Крис. – Почему ты решила рассказать всё сейчас?
Я смотрю на него исподлобья, терзая внутреннюю сторону щеки. Мне нужно время, чтобы сформулировать мысль в нужные слова. Крис глядит выжидающе-настороженно, его карие глаза потемнели, а покрасневшие белки будто пульсируют. В этот момент он похож на дикое животное, способное растерзать меня в клочья, и я откровенно радуюсь, что нас разделяет расстояние в несколько шагов.
– Он собирается запереться с ней в квартире, – выдыхаю я, почувствовав, что большего не могу сказать под испытывающим взором парня, но этих слов для Шистада достаточно. Он мгновенно улавливает суть.
– Когда?
– Сегодня. Сегодня вечером.
========== Глава 29.1 ==========
Оглядываясь назад, я хочу верить, что был целый список способов избежать происходящее, но мы каким-то образом выбрали неверный вариант и теперь варимся в этом пекле, виновными в котором являемся сами. Трудно сказать, в какой конкретный момент всё пошло под откос, но хочется думать, что не в самом начале. Только не тогда. Может, система дала сбой в середине или ближе к концу, но план не мог быть провальным первоначально. Ведь не мог?
Весь ужас ситуации, кажется, только сейчас настигает меня, пока мир с сокрушительной скоростью летит в самую бездну Ада. В это самое мгновение я пытаюсь воскресить в мыслях лицо Криса в те минуты, когда он был счастлив. Я пытаюсь визуализировать блеск его каре-зелёных глаз, вспыхивающих в свете тусклой лампы, стоящей в его комнате, его кривую однобокую улыбку, мягко искривляющую лицо, его мокрые волосы и прохладные руки, его никотиновое дыхание и поцелуи с привкусом кофе. Я пытаюсь вновь создать Кристофера Шистада, но в голове появляется лишь измученная, потухшая версия парня с покрасневшими глазами и синими, вздувшимися от ран венами. От этого образа я вздрагиваю и распахиваю глаза, отчасти надеясь, что всё происходящее было сном, но реальность бьёт с размаху по голове, и мне не остаётся ничего, кроме как принять её.
Элиот касается моей руки, и я вздрагиваю от ощущения прохладных пальцев на моей ладони и поднимаю взгляд на бледное лицо парня. Его короткостриженые волосы слабо вьются, напоминая о тех шоколадных кудрях, ещё несколько дней спадавших на лоб. Серёжка-крестик больше не болтается приветливо в ухе: на её месте теперь уродливая линия криво зашитой мочки; швы сняли день назад, и теперь становится совершенно очевидным, что шрам останется навсегда. Элиот выглядит таким измученным, что у меня невольно сжимается сердце и пропускает болезненный удар.
– Всё нормально, – говорит он грубым, охрипшим голосом, и я бездумно киваю в ответ, совершенно не веря его словам.
Пустота внутри разрастается в геометрической прогрессии, пока я рассматриваю стерильный больничный коридор. Кроме нас с Элиотом, здесь присутствует только дежурная медсестра за стойкой регистрации, в остальном же помещение полнится лекарственными запахами и характерной тишиной помещения для посетителей. Бледно-жёлтый цвет навевает тоскливые мысли, которые и без того заполняют уставшее сознание. Я непроизвольно сжимаю ладонь Элиота в ответ, испытывая прилив благодарности, хотя и знаю, что он здесь не из-за меня. Я стараюсь держаться, не показывать всю степень своего отчаяния, но парень, кажется, видит меня насквозь, и мысль о том, что именно Элиот сейчас рядом, хоть как-то успокаивает больной рассудок.
– Ты позвонила вовремя, – напоминает Флоренси, чтобы хоть как-то успокоить клокочущие нервы. – С ним всё будет в порядке, – он говорит это тихим, уверенным голосом в попытке вселить надежду, но утешения его слова практически не приносят.
– Даже если и так, – всё же решаюсь высказать свои опасения, – они уже позвонили Томасу. Он всё знает. И мы оба понимаем, чем всё закончится в итоге.
– Может, это и к лучшему, – осторожно произносит Элиот, взглянув на меня краем глаза.
Я отрицательно качаю головой: нет, не к лучшему, но другого варианта, наверное, нет. Эту мысль я предпочитаю держать при себе, потому что, произнесённая вслух, она обретёт форму предательства, что только усугубит мою вину.
– Ты не виновата, – будто прочитав мои мысли, шепчет Флоренси. – Мы предупреждали его, и он сам во всём виноват.
Я вновь бездумно киваю и отворачиваюсь в надежде окончить разговор. Поняв моё намерение, Элиот замолкает и откидывается на спинку пластмассового голубого стула, от сидения на котором уже затекли все мышцы. В какой-то момент я начинаю рассматривать Флоренси краем глаза, пытаясь уловить хоть намек на то, что мы испытываем одинаковые чувства. Он сидит, прикрыв глаза, и я вижу, как беспокойно подрагивают его веки. Сцепив пальцы в замок, Элиот молчаливо обдумывает происходящее; я понимаю это по тонкой складке меж нахмуренных бровей. На секунду я раскрываю рот, чтобы спросить об Эмили, но тут же захлопываю его, отказавшись от этой идеи.
Мы молчим всё оставшееся время, пока не приходит врач и не сообщает, что Крис находится в реанимации, но это временная мера и его состояние стабильно. Я воспринимаю информацию молча, впитывая каждое слово доктора. Его утешительный прогноз ложится бальзамом на душу.
– Вы можете идти: нет смысла сидеть до утра, – замечает мужчина, взглянув на наручные часы. – Мы сообщим, если произойдут изменения.
Я не знаю, который сейчас час, но за окном уже некоторое время воет буря, а опустившаяся мгла не собирается рассеиваться ближайшие несколько часов. Я практически не ощущаю физической усталости, лишь моральное истощение. Хочу возразить, но Элиот сжимает мой локоть и тянет к выходу, распрощавшись с врачом. Он забирает наши вещи и протягивает мне куртку, затем одевается сам, и мы вместе покидаем стены больницы.
Оказавшись на улице, я внезапно осознаю, что мне панически не хватало свежего воздуха. Январский ветер кружит мелкие хлопья снега, в воздухе пахнет ударившим морозом, густая ночная тьма разрезается светом фонарей, расположенных вдоль улицы. Я делаю несколько шагов по хрустящему снегу, глубоко вдыхая и выдыхая, а Флоренси терпеливо дожидается, когда я немного приду в себя. Через пару секунд киваю, давая понять, что всё в норме, хотя мы оба знаем, что это не так. Элиот нажимает кнопку на брелоке от ключа, и машина издает приветственный «дзинь».
В салоне холодно, поэтому Элиот тут же включает печку, и автомобиль наполняет гудящий звук работающего обогревателя. Откинувшись на спинку, я прикрываю глаза в тщетной попытке избавиться от мыслей, но ничего не выходит.
***
Тридцать первое декабря. За неделю до этого.
– Пожалуйста, скажи, что у тебя есть план, – подняв на Криса глаза, практически молю я. Лицо Шистада мгновенно вспыхивает выражением злости и тщательно скрываемого отчаяния, но он умело подавляет обе эмоции и лишь передергивает плечом.
– Мне нужно немного подумать, – цедит парень сквозь сжатые зубы. Он выглядит взбешенным и взъерошенным от того, что неоднократно запускал пятерню в отросшие волосы. Напряжение в воздухе можно потрогать руками, поэтому я решаю заткнуться на время, чтобы не распалять парня ещё сильнее. – Вечером, значит? – спрашивает он, взглянув на меня, и его потемневшие глаза больше не отливают тем прекрасным зелёным оттенком, который мне нравится в нём.
Я киваю, давая молчаливый ответ, и Шистад отзеркаливает мой жест, соглашаясь с какими-то своими мыслями. Он уже успел переодеться и теперь стоит в чёрной толстовке и джинсах, растрёпанные волосы падают на лицо. Даже теперь – с глубокими тенями и покрасневшими белками, потрескавшимися губами и впавшими щеками – он кажется мне почти до боли красивым, и этот внезапный факт ударяет куда-то в область солнечного сплетения, где и так постоянно пульсирует это воспалённое чувство.
Я пытаюсь сосредоточиться на мыслях об Эмили и Бодваре, но они ускользают с такой скоростью, что сознание не успевает зацепиться ни за одну идею. Поэтому в этом плане я полностью полагаюсь на Криса, что может быть наивно с моей стороны, но другого выхода нет.
– Эмили знает? – вновь спрашивает Шистад, хотя я уже отвечала на этот вопрос.
– Нет, – даю отрицательный ответ, смяв в руке краешек одеяла.
Расшалившиеся нервы требуют занять руки хоть чем-то, чтобы предотвратить паническую атаку, которая трепыхается в груди уже несколько дней. За этот период моё психическое состояние ухудшилось настолько, что совсем вышло из-под контроля, но об этом я подумаю позже. Гораздо позже.
Крис отбрасывает какую-то вещь в шкаф и захлопывает дверцу. Всё это время он стоит ко мне спиной, и я вижу его ссутулившиеся плечи и голые ступни; он не надел носки. Не знаю, сколько проходит времени, но, внезапно обернувшись, Шистад сообщает:
– Я знаю, что делать. Где твой телефон?
***
– Всё хорошо? – уточняет Элиот, как только мы трогаемся с парковки. Буря прекратилась, но из-за навалившего снега ехать намного сложнее, поэтому машина едва катится.
– Да, я просто… – запинаюсь, слабо нахмурившись, и качаю головой, решив не заканчивать мысль. – Нужно позвонить Томасу.
Элиот кивает и вновь обращает взор вперед, сосредотачивая внимание на дороге.
Я достаю телефон из кармана куртки и нажимаю на кнопку включения; на экране загорается логотип, а затем появляется ячейка для ввода пароля. Пальцы едва заметно дрожат, но я успешно списываю это на холод, когда промахиваюсь два раза мимо нужной цифры. Открыв телефонную книгу, некоторое время медлю, раздумывая, кому лучше позвонить: Элизе или Томасу? В конце концов щелкаю на вкладку с именем матери и прикладываю телефон к уху, ожидая ответа.
– Ева! – голос на другом конце провода кажется настолько взволнованным, что это почти неестественно.
– Да, – немного хрипло отвечаю я, но затем повторяю более уверенно, – да.
– Ева, где ты?
– Еду домой. Всё нормально, доктор сказал, что он в реанимации, но состояние стабильное, – мой голос срывается, как бы я не пыталась его контролировать, и несколько слезинок скатываются по щекам вне зависимости от моей воли. – Мам…
– Ева, пожалуйста, не волнуйся, – дрожащим голосом просит Элиза, и у меня сжимается сердце. – Наш рейс отложили из-за снежной бури. Мы прилетим, как сможем. Пожалуйста, не волнуйся и не оставайся одна.
– Мам… – вновь повторяю я, совсем не сдерживая слез: они катятся вниз по щекам и подбородку.
Не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как я последний раз звала Элизу мамой, но сейчас мне просто необходимо сказать это:
– Мам, прости меня, ладно?
– Ева, всё хорошо, – убеждает она, но я слышу, как дрожит её голос. – Всё хорошо.
Затем я слышу, как диспетчер объявляет в микрофон о том, что ещё один из рейсов откладывается из-за снежной бури.
– Мне пора, но я позвоню утром, – говорит Элиза, а затем кладёт трубку.
Внезапно головная боль усиливается в разы и давление на виски становится почти невыносимым. Музыка в салоне не играет, и теперь тишину нарушает лишь чересчур громко завывающий ветер и моё неожиданно участившееся дыхание. Элиот бросает несколько косых взглядов в мою сторону, прежде чем решается узнать о моём самочувствии.
– Порядок, – выдавливаю я. – Просто немного кружится голова.
– Ехать ещё около сорока минут. Ты уверена, что всё в порядке? Я могу остановиться, и ты немного подышишь воздухом, – его напряжённый тон активизирует фермент тревоги, и это чувство практически охватывает сознание, заполняя всё свободное место наряду с мыслями о Крисе и Эмили. Мне вновь хочется спросить Элиота о сестре, но вместо этого я лишь киваю на его предложение об остановке.
***
Тридцать первое декабря.
– Я поеду с тобой, – практически шиплю я, взглянув на Шистада исподлобья. Он быстро натягивает куртку и застёгивает молнию с характерным звуком. Время едва перевалило за четыре часа вечера, но Крис торопится. Я не знаю до конца его план, да и есть ли вообще этот план, а неизвестность пугает больше всего.
– Прости, Мун, – мельком взглянув на меня, говорит он, – но ты уже сделала достаточно, поэтому теперь отойди и постарайся не мешать.
Я громко фыркаю, скрестив руки на груди. Прошло слишком много времени с того момента, как Крис звал меня по фамилии, и теперь это кажется проявлением грубости. Парень в спешке проверяет карманы, хлопая по пуховику, затем ныряет рукой за пазуху и со вздохом всё же обращает внимание на мою недовольную мину.
– Мне нужны мои сигареты, – он произносит это так, будто сама мысль о просьбе утомляет его. – Они лежали на тумбочке в комнате. Можешь принести?
Я раздумываю несколько секунд, затем сдуваю прядь волос, выбившуюся из прически, и, громко топая, всё-таки иду в его комнату. В спальне после Шистада остался значительный беспорядок, и, судя по разбросанным вещам, он что-то искал в шкафу, хотя что именно остается загадкой. Подхватив пачку сигарет с тумбочки, я на автомате заглядываю внутрь и изучаю содержимое: восемь сигарет. Больше ничего. Для убедительности запускаю палец, тщательно ощупывая сигареты и дно картонки, но результат остается прежним: ничего.
Сжав немного сильнее пачку, выхожу в коридор и протягиваю Крису. Тот благодарно кивает. Наши пальцы на мгновение соприкасаются, и я чувствую знакомое тепло в области солнечного сплетения. Этот маленький жест вызывает чувство тоски от того, что у меня практически нет права прикоснуться к Шистаду, просто потому что всё запуталось настолько, что этим джунглям не видно ни конца ни края, лишь бесконечные тёмные заросли и лианы, за которые я цепляюсь, но они рвутся в последний момент.
– Ты должен взять меня с собой, – говорю я, хотя это совсем не то, что вертится на языке в данную минуту.
– Не должен, – просто отвечает Крис, спрятав сигареты в правый карман куртки.
– Крис, – произношу я таким тоном, будто его имя – достаточный аргумент.
– Е-ева, – он манерно растягивает первую гласную моего имени. Ещё одна старая привычка, отдающая сладостным томлением. – Не будь глупой.
– Я не могу сидеть и ждать, – я практически умоляю его, хотя в глубине души знаю, что это – бессмысленный трюк.
– Но только это тебе и остаётся, – говорит он, а затем разворачивается и выходит на улицу. Дверь за ним закрывается с тихим хлопком, через пару секунд до ушей доносится рёв мотора.
Я нервно сжимаю в пальцы и глубоко вдыхаю. Сидеть и ждать.
***
Морозный воздух ударяет в лицо освежающей волной.
– Просто дыши, – уговариваю себя, прислонившись спиной к закрытой дверце автомобиля.
Фары машины озаряют ближайшие пять метров, но я не вижу ничего, кроме бесполезной бесконечности снега. Он хрустит под ногами и кружит в воздухе. Руки почти сразу коченеют, но все равно не убираю их в карманы куртки, позволяя холоду проникнуть под одежду и хоть немного привести меня в чувство. Элиот остаётся в машине, но спиной я чувствую его изучающий взгляд. Внезапно мне становится стыдно за собственную слабость: Элиот держится намного лучше, несмотря на то, что его жизнь так же медленно катится куда-то в ад. Я хочу быть такой же внимательной и понимающей, как Флоренси, но, похоже, я слишком эгоистична для этого.
Как только пальцы начинают неметь, я забираюсь обратно в салон. Тёплый воздух, словно облако, в эту же секунду обволакивает моё заледенелое тело. Теперь в машине тихо играет радио: какая-то незнакомая песня про восхождение в гору, в которой музыкант просит не сдаваться на половине пути. Мне хочется засмеяться от иронии ситуации, но вместо этого я поворачиваюсь лицом к напряжённой фигуре Элиота и говорю:
– Останешься сегодня со мной сегодня?
Флоренси проводит рукой по волосам, очевидно, скучая по буйным кудрям, и переводит на меня нечитаемый взгляд.
– Не хочу быть одна, когда позвонят из больницы, – поспешно объясняю, опасаясь, что такой поворот событий может спугнуть парня, а он единственное, что ещё держит меня на плаву.
– Да, но нужно будет позвонить Эмили, – через некоторое время всё-таки соглашается он, затем выруливает с обочины на трассу.
– Кстати, об Эмили… – неуверенно произношу я, зная наверняка, что если не спрошу сейчас, то вряд ли решусь на это в оставшееся время.
– Ещё рано, – качает головой Флоренси, сцепив челюсти.
– Ладно, – шепчу я и делаю музыку громче.
Оставшийся путь мы проводим в молчании отчасти потому, что Элиот внимательно следит за дорогой: из-за вновь разыгравшейся метели видимости практически нулевая, – отчасти потому, что проще молчать, чем обсуждать всё произошедшее за эти несколько дней.
Подъезжая к дому, я думаю, останется Элиот после моего вопроса или предпочтёт вернуться домой, к сестре. Эта мысль терзает мой уставший разум, но спросить парня напрямую так и не решаюсь, поэтому просто ожидаю его дальнейших действий.
Фонарь перед домом светит знакомым тёпло-оранжевым светом, озаряя пространство вокруг. Парковочное место, где Крис обычно оставляет машину, занесло снегом, и Флоренси не остается ничего, кроме того, чтобы впихнуть автомобиль на расчищенную обочину. Я позволяю себе взглянуть на часы на приборной панели и обнаруживаю, что время близится к половине четвертого. Сон всё ещё не идет, но моральное истощение подталкивает упасть на кровать и уткнуться в подушку, и, хотя мне вряд ли удастся уснуть, небольшой отдых поможет побороть внутренний мятеж.
Элиот глушит мотор и выскакивает на улицу, я следую его примеру и догоняю парня у калитки. Он проходит первым, а я следом за ним. Температура, кажется, упала ещё на несколько градусов, отчего мои щёки мгновенно становятся красными, а Флоренси втягивает шею. Я открываю дверь и вхожу, только потом оборачиваюсь на парня, чтобы убедиться, что он тоже переступил порог. Элиот расстёгивает куртку и оставляет обувь, затем вешает одежду на крючок, предварительно вынув из карманов сигареты и телефон.
– Я позвоню Эмили, – бормочет он, удаляясь в другую комнату. Судя по направлению, он уходит в комнату Криса. Я вспоминаю, что оставила дверь в ванную широко распахнутой, и наверняка Элиот заметит весь беспорядок, который являлся последним свидетелем сознательного Шистада.
