Текст книги "С привкусом кофе (СИ)"
Автор книги: Немая реальность
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 44 страниц)
Порошок аккуратной кучкой ложится на сухой бортик раковины. Это лишь полдела. Я быстро оглядываю пространство вокруг и подыскиваю подходящий предмет, затем открываю ящик. Там точно должно быть лезвие. Тоненькая металлическая пластина в бумажном пакетике лежит на самом дне, и я безжалостно разрываю упаковку. Палец скользит по лезвию, отчего тут же появляется неглубокая рана, и из полоски начинает сочиться капиллярная кровь. Плевать. Стоять становится сложнее, поэтому тороплюсь. Дрожащими пальцами крепче обхватываю лезвие и начинаю формировать убийственную дозу моего спасения, доля секунды – всё готово. Я наклоняю лицо так близко, что подбородок касается холодной поверхности раковины, затем указательным пальцем зажимаю ноздрю и медленно скольжу вперёд, вдыхая порошок. Нос наполняется неприятными ощущениями, будто я вдохнул песка, но это проходит через пару мгновений. Проворачиваю такую же схему с другой дорожкой и откидываюсь к стиральной машине, присев на холодный пол. Тело слабо подрагивает, снова подступает тошнота, в глазах двоится. Эффект доходит медленно, и нужно немного подождать, чтобы вещество проникло в кровь. Эти мгновения самые сложные: я знаю, что уже принял, но мне всё ещё плохо. Чтобы хоть как-то отвлечься, я прикрываю глаза и начинаю неспешный подсчет:
Один.
Мне нужно выкурить сигарету.
Два.
А лучше две сигареты.
Три.
В моей кровати спит Мун.
Четыре.
Я ничтожный обманщик.
Пять.
Пока она рядом, она в безопасности.
Шесть.
Пока она рядом, она под прицелом.
Семь.
Я прекращу это сегодня.
Восемь.
Я никогда не смогу это прекратить.
Девять.
Ещё один пакетик с кокаином лежит под кроватью, зажатый ножкой.
Десять.
Небольшая доза героина запрятана под плинтусом.
Одиннадцать.
Амфетамин под задним сидением в машине.
Двенадцать.
Я могу отыскать ксанакс, приклеенный к сидению стула в комнате Мун.
Тринадцать.
Есть две ампулы морфина здесь, под душевой кабинкой.
Четырнадцать.
Три таблетки опиата под порогом у входа в дом.
Пятнадцать.
Одна таблетка экстази пришита к джинсам с изнаночной стороны.
Шестнадцать.
Одна таблетка ЛСД под ножкой лампы в комнате.
Семнадцать.
У Элиота есть косяк.
Восемнадцать.
Подействовало.
Сегодня я досчитываю до восемнадцати, прежде чем меня накрывает ударная волна облегчения и спокойствия. Дрожь отступает, поэтому я легко поднимаюсь на ноги. На нижней губе краснеет кровяной след, мокрые волосы растрепались и обвисли сосульками. Зрачки сужены, но на этот случай я достаю капли и быстро закапываю. Глаза щиплет, но боль проходит, как только моргаю несколько раз.
Итак, сегодня я досчитал до восемнадцати. В прошлый раз – до пятнадцати, а еще до этого – до десяти.
Моё лицо до сих пор бледное, под глазами просвечиваются голубые каналы вен, но я чувствую себя намного лучше. Умываюсь ещё раз, затем быстро споласкиваю покрытые потом волосы и растираю кожу полотенцем. Бодрость вновь проникает в вены и запускает жизненную энергию.
Я курю на кухне в приоткрытое окно. На улице темно: сейчас лишь четыре утра. Выходить не хочется, поэтому обвожу территорию быстрым взглядом и решаю, что этого пока достаточно. Они не заявятся в ближайшие пару дней, пока я не понадоблюсь им вновь. Положение не такое уж плохое, по крайней мере, я всё ещё чувствую, как ускоренно бьётся сердце, разгоняя кровь и позволяя жить.
После второй сигареты я закрываю окно и бесшумно иду в комнату. Ева ещё спит. Она выглядит безмятежной и мягкой без своей привычной оборонительной гримасы. Я стою у входа и смотрю на её лицо, освещаемое оранжевой лампой. Девушка вновь перекатилась на свою сторону. Она лежит на животе, лицо повёрнуто ко мне, губы приоткрыты и прядь лежит около рта. Одеяло откинуто в сторону, и я вижу край её чёрных трусов, выглядывающий из моей серой футболки. Я медленно моргаю, пытаясь запомнить этот образ, сохранить его в собственной голове, но это почти бесполезно: там нет места для такого рода вещей. Прохожу в спальню и плотно закрываю дверь, затем натягиваю футболку, торчащую из ящика в шкафу – от нее пахнет мылом, – и укладываюсь в кровать. Я лежу без одеяла, чувствуя исходящий от Евы жар. Она пододвигается ближе, её нос упирается в мою шею, и ключицу обжигает тихое дыхание.
– Где ты был? – хриплым голосом спрашивает она, пока моя рука скользит на её талию, проникая под ткань футболки, и пальцы слегка сжимают разгорячённую кожу.
Ева пахнет потом и апельсиновым чаем, который она постоянно пьёт. Я молчу, зная наверняка, что мой голос разбудит её окончательно. Она ещё немного ёрзает в моих руках и наконец замирает. Я прикрываю глаза и позволяю себе пару часов сна.
***
Когда я открываю глаза во второй раз, на улице вновь темно, но на часах уже шесть утра. Евы нет: она выскользнула из постели, пока я спал, – но так даже лучше. Моя футболка вновь пропиталась потом, но чувствую себя вполне сносно. Эффект от кокаина прошёл, но после этого я могу ещё несколько часов дышать, притворяясь, что всё в порядке. Я снимаю мокрую футболку и отбрасываю её в сторону. Срочно нужно принять душ.
В коридоре я слышу, как шумит вода в ванной. Значит, Ева встала совершенно недавно. Я иду на кухню и ставлю чайник кипятиться, затем засыпаю две ложки кофе в кружку и терпеливо дожидаюсь, пока нагреется вода. В голове возникает мысль сделать чай для Евы, но отказываюсь от этой идеи. Вместо этого усаживаюсь за барную стойку и делаю несколько больших глотков кофе. Горячая жидкость обжигает горло и бодрит, разгоняя загустевшую кровь по венам. Кофе – ещё один способ держаться на плаву.
Я думаю о сегодняшнем вечере. Мне нужно доставить товар. Элиот предложил помощь, но его навязчивость раздражает. Он не доверяет мне и на это есть причина: я втянул его в это дерьмо, но теперь уже поздно что-то исправлять. Элиот в меньшей степени похож на наркомана: он курит самокрутки с травой, но никогда не позволяет себе ничего тяжелее марихуаны. Я завидую ему в этом плане, почти ненавижу, но знаю, что Элиот – ещё один якорь в моей жизни. И, несмотря на это, я пытаюсь очернить его в глазах Мун. Это мерзко и подло, но меня бесит, что злодеем в этой истории оказываюсь я. Мне просто необходимо тянуть кого-то на дно, пока тону сам.
Итак, мне нужно доставить товар. Забрать его из точки и отвезти на другую. Ничего сложного. Простая, отработанная схема. Проблема в том, что я захочу что-нибудь прикарманить, поэтому мне нельзя заглядывать внутрь. Мне нужен сдерживающий фактор, и Элиот вполне подходит, но его скептично-осуждающий взгляд выводит из себя. Грёбанный заложник морали.
Я допиваю кофе почти до конца, когда Ева выходит из душа. Она крадётся по коридору, но из-за обостренного слуха я слышу каждый её шаг, и замирает, когда замечает меня на кухне. Она обёрнута в полотенце, длина которого едва доходит до середины бедра, с волос стекает вода, утопая в ложбинке между грудей. Девушка смотрит на меня неразборчивым взглядом с толикой непонимания, но я не хочу начинать разговор, поэтому просто оставляю свою кружку и ухожу в ванную. Я знаю, что если она начнёт говорить, то я непременно нагрублю: мы славно потрахались сегодня ночью, и я позволил ей уснуть в своей постели, но это не значит, что между нами всё в порядке. Она осознаёт данный факт, но всё равно тянется ко мне, как Икар к солнцу. Она глупая, но я отчего-то позволяю ей греться в моих лучах, заранее зная, что уничтожаю её. Я не хочу быть разрушительным, но по-другому не выходит.
Душ приводит мои мысли в некоторый порядок. В душевой кабинке пахнет шампунем Мун, и я поглубже вдыхаю её концентрированный аромат, проклиная себя за излишнюю сентиментальность. Про себя решаю, что Ева чертовски приятно пахнет, и отбрасываю эти раздумья в дальний ящик, напоминая себе, что у меня нет на это времени.
Когда я выхожу из душа, вытеревшись насухо, вновь закапав в глаза и осмотрев ванную на наличие посторонних предметов, из кухни доносятся свойственные завтраку звуки. Я знаю, что это не Мун: обычно она ведет себя достаточно тихо, – поэтому просто иду к себе в комнату и плотно закрываю дверь. Мне необходимо одеться и проверить пачку с сигаретами, закинув туда дозу живительного вещества. Любого.
Мне приходится включить верхний свет, чтобы отыскать вещи. На улице едва начинает светать. Я достаю последнюю имеющуюся порцию кокаина, запрятанную под ножкой кровати, и проталкиваю пакетик в пачку сигарет. Возможно, этого хватит на три-четыре дорожки.
Мне нужно поторопиться, чтобы перехватить Еву до того, как она ускачет. Её упрямство и недальновидность медленно перерастают в откровенную тупость. Её синяк на бедре говорит о многом, но она всё равно продолжает гнуть свою линию, наплевав на осторожность. Эта черта могла бы показаться очаровательной, но в большей степени она раздражающая.
Я надеваю футболку, сверху толстовку, затем джинсы и две пары носков: кончики пальцев на ногах немеют при ломке. На кухне сидит Элиза, её прямая спина и холодный взгляд вызывают резкий приступ отвращения, но я даже не морщу лицо, здороваясь с ней и исчезая в коридоре. По правде, Элиза отвратительная, и она действительно подходящая партия отцу. Когда они поженятся? Меня удивляет, что Ева впадает в панику при мысли о том, что Элиза выйдет замуж. Разве ей не плевать? Она откровенно ужасная мать, которая не любит свою дочь, но Мун – ребёнок. Она цепляется за мамину юбку. Возможно, так ей проще удержаться на плаву, может, это её якорь. Копаться в дебрях её нездорового сознания – кривая дорожка, потому что чем больше я проникаюсь её жизнью, тем больше хочу стать её частью. Я не менее отвратительный, чем Элиза.
К моему облегчению, Мун сегодня не слишком торопится. Возможно, наше короткое примирение воодушевило её, но, в любом случае, это играет мне на руку. Я завожу машину и подъезжаю прямо к калитке, чтобы она не прошла мимо. Пока жду, поджигаю сигарету и курю в открытое окно, впуская ледяной воздух в ещё не до конца прогретый салон. Ева выходит из дома как раз тогда, когда я докуриваю сигарету и бросаю тлеющий бычок в рыхлый снег. Я вижу, как она хромает, но намеренно не заостряю на этом внимание. Она открывает дверь с пассажирской стороны и садится, без слов пристёгивает ремень и отворачивается к окну. Отлично.
Я выруливаю на дорогу. Ночью прошел снег, но снегоуборочные машины уже расчистили трассу. Мы едем в тишине, и я слышу прерывистое дыхание девушки. От неё вновь пахнет апельсиновым чаем. Краем глаза вижу, как Ева кусает губу: мозг тут же услужливо подсовывает картину того, как я сжимаю между зубов её нижнюю губу и слабо оттягиваю. Желание поцеловать девушку начинает жечь рот, поэтому жёстко сжимаю челюсть и крепче обхватываю руль. Ехать совсем недолго, но я всё равно чувствую себя запертым в клетке с куском мяса: хочется, но нельзя.
Рука Мун тянется к колёсику на магнитоле. Она нажимает кнопку, экран загорается и включается радио. Ей неловко в тишине. Данный факт слабо ударяет в область солнечного сплетения, но холодный рассудок хвалит себя за внешнюю отчужденность. Песня, которая начинает играть, вводит меня в ступор на несколько секунд. Это рождественская мелодия «Санта сидит в сарае»{?}[Норвежская рождественская песенка с веселым мотивом]. Внезапно до меня доходит, что Рождество всего через несколько дней. Время стало для меня абстрактной, эфемерной единицей. Я не смотрю часы и стараюсь не считать минуты, зная, что жизнь ускользает со скоростью песка, утекающего сквозь пальцы. Скоро Рождество, и от этой мысли меня пробирают мурашки, пока звучит дурацкий веселый мотив, наполняющий салон.
Моё напряжение неосознанно передается Мун, её косые взгляды обжигают правую часть лица, поэтому намеренно избавляюсь от эмоций, натягивая выражение крайнего безразличия. Мне необходимо немного больше контроля над жизнью, чем я имею. Пачка сигарет во внутреннем кармане согревает область ребер, в ней сокрыт мой эликсир жизни, чёрт бы его побрал.
Я паркуюсь на привычном месте и тут же выключаю радио: на сегодня музыки достаточно. Ева медлит, отстёгивая ремень и поправляя куртку. Вероятно, она ждёт от меня каких-то действий после вчерашнего разговора на улице, но мне нечего ей дать. Я вновь соврал. Нет, я верил в свои слова, пока они были в голове, но язык превратил их в нечто отвратительное, и они стали ложью, как только оказались произнесены. Ева смотрит на меня с непонятной смесью в глазах и кусает губу. Мне вновь хочется её поцеловать. Мы стоим на школьной парковке утром, но я почти не могу бороться с этим желанием. Тот факт, что это единственное честное между нами, отдаёт легкой болью в середине грудины, но я привычно подавляю её. Нельзя поддаваться чувствам. Нельзя.
Я первым выхожу из машины и стараюсь игнорировать вздох, который издаёт Мун, оставшись одна в салоне. Впрочем, она выскальзывает наружу через пару секунд, и её лицо приобретает враждебное, раздражённое выражение. До школы мы идем вместе в молчании. Мы не произнесли ни слова за сегодняшнее утро, но так даже легче.
Мне нужно довести её до шкафчиков, затем дождаться, пока она ускачет на уроки, и приступить к своим делам. В этом простом плане главное – не наткнуться на Элиота, который привяжется, как собачка. Он знает, что сегодня мне нужно доставить товар, и не хочет рисковать собственной головой. Вновь.
Я провожаю Еву к Центральному корпусу, затем мы вместе входим в стеклянные двери и оказываемся у ящиков.
– Я заберу тебя после школы, – всё же нарушаю молчание, но тешу себя тем, что это необходимо.
Мун хмурится при звуке моего голоса и поднимает глаза. Я не отвожу взгляд и устанавливаю зрительный контакт. Тепло стремительно разносится по венам. Такое чувство возникает, когда очередная доза начинает действовать. Её глаза мечутся по моему лицу в поисках чего-то, что я не могу ей дать, и, наконец, замирают. На губах застывает кривая враждебная усмешка, и я с некоторой опаской узнаю в ней свою. Я смотрю на Еву и вижу отражение собственных эмоций. Становится почти физически больно. Позволяю этой боли на секунду проникнуть в сознание и тут же подавляю её, слегка откинув голову назад, чтобы прийти в себя. Ева ничего не отвечает, лишь отрывисто кивает и удаляется к своему шкафчику. Разрешаю себе посмотреть ей вслед и глупо надеюсь, что она не почувствует мой внимательный взгляд.
Контакт разрывается, но мгновения потери контроля стоят дорогого: Элиот в упор глядит на меня и делает несколько шагов навстречу, разделяя то короткое расстояние, которое я мог использовать, чтобы сбежать, но уже поздно.
– Когда ты уезжаешь? – спрашивает Флоренси, опустив приветствия и прочие формальности. Мне нравится его готовность к делу.
– Прямо сейчас, – сухо отвечаю я, стараясь не смотреть на Еву, но краем глаза всё равно замечаю, как к ней подходит Эмили, сестра Элиота.
– Хорошо. Как только они уйдут, можем выдвигаться, – кивает Флоренси, бросив мимолетный взгляд на девушек.
– Я иду один, – безразлично отзываюсь я, запустив руки в карманы расстёгнутой куртки. Пальцы неосознанно двигаются вверх, и фаланги нащупывают прямоугольную пачку сигарет во внутреннем кармане.
– Нет, – отвечает Элиот. В его тоне нет злости или недовольств. Простая констатация факта, но этот трюк не прокатит со мной.
– Отъебись, Элиот, – бросаю я, скользнув по его лицу холодным взглядом. Парень выглядит намного лучше меня: вероятно, ему удаётся проспать больше двух часов без очередной дозы.
– К сожалению, я не могу, – усмехается он, но в глазах я вижу всю серьёзность ситуации.
– Мы не можем оба уехать, оставив их здесь, – я вставляю железный аргумент, и против этого парень не может возразить. Мы оба знаем, что не можем бросить Еву и Эмили без присмотра, особенно когда Бодвар находится в непосредственной близости.
– Просто не облажайся, – выплёвывает Элиот, затем рывком стягивает куртку, отчего растаявший снег с его одежды и волос попадает на меня.
– Я не облажаюсь просто для того, чтобы ты перестал ныть, – со смешком бросаю я. Мне на самом деле не хочется подводить Элиота. Я быстро хлопаю его по плечу в знак молчаливого перемирия, и Флоренси кивает.
***
На улице вновь идёт снег, поэтому приходится включить дворники, чтобы очистить лобовое стекло. До окраины города ехать около часа, а с учётом снегопада все полтора. Я курю в приоткрытое окно, и воздух холодит лицо. Пальцы ног постепенно немеют. Возможно, поездка займёт больше времени, чем я рассчитывал.
–В пачке лежит кокаин. Его хватит на три-четыре дорожки. Под задним сидением есть амфетамин, – напоминаю себе вслух, и мой голос слабо дрожит. Нужно съехать на обочину.
Сейчас начало девятого. Я принял дозу около четырёх утра. Значит, время действия кокаина сократилось до четырёх часов. Не знаю, сколько продлится эффект амфетамина. Не хочу рисковать, проще вновь сделать дорожку. Я сворачиваю на обочину, но мотор не глушу. Руки не дрожат, значит, та доза ещё действует, но мне нужно быть в нормальном состоянии, когда буду возиться с товаром. Пока достаю пакетик, рассчитываю приблизительное время: до окраины ехать полтора часа, забрать товар – не больше десяти минут, обратно – ещё полтора часа, затем отыскать кафе в центре – плюс-минус двадцать минут, отдать товар – минута-две, вернуться в школу – полчаса. В итоге получается около четырёх часов. Я втянул две дорожки, их приблизительное действие – четыре с половиной часа. Если втянуть три, время увеличится примерно на час, но тогда остаётся одна дорожка на следующий раз. Этого мало, хотя под задним сидением есть амфетамин. Употребить вместе два вещества рискованно, время их действия неизвестно. Проще втянуть четыре дорожки сейчас. Может, их хватит часов на шесть-семь. Я формирую дорожки на панели с помощью кредитной карты и вдыхаю их четырьмя резкими движениями, опасаясь, что кто-то может заметить меня на обочине. Того же облегчения, которое настигает меня на грани, нет, но губа не дрожит через несколько минут, и я снова могу продолжить путь.
***
Когда я добираюсь до нужной локации, снегопад прекращается, но на улице становится в разы холоднее, и ледяной ветер пробирается сквозь одежду, поэтому до конца застёгиваю куртку и прячу руки в карманы. Я паркуюсь недалеко от места встречи, но всё равно придётся идти пешком около трёх минут. Пальцы на ногах мгновенно замерзают, и мне приходится их сжать в ботинках. Дело не в том, что доза оказалась маленькой. Это из-за мороза. В этом я могу себя убедить.
Место встречи – старая, покрытая ржавчиной автобусная остановка, которой пользуются настолько редко, что встретить здесь человека сродни чуду. Я не в первый раз приезжаю сюда за товаром, поэтому знаю, что место более чем надежное, но всё равно соблюдаю элементарные меры предосторожности: незаметно оглядываюсь по сторонам, когда выхожу из машины, и быстро иду до остановки.
За несколько метров замечаю мужскую фигуру, облачённую в чёрную одежду, резко контрастирующую с недавно выпавшим снегом. Подойдя ближе, я мгновенно узнаю человека. Это Дженкис. Ну, конечно. Дженкис оборачивается, услышав скрип снега под моими ботинками, и я могу видеть его перекошенное мерзкой улыбочкой лицо. Внешность этого мужика более чем отталкивающая, отвратительная: у него тёмные волосы, прилизанные к ушам, кривой нос, когда-то сломанный в потасовке, узкий бесцветный рот и маленькие чёрные глаза. Под губой с правой стороны у него белеет тонкий шрам, сползающий до подбородка. Опять-таки, след его активной деятельности в мутных группировках. Дженкис, наверное, самый отвратительный член этой небольшой организации, и все прекрасно знают, что мы ненавидим друг друга, поэтому очевидно, что прислали его.
– Кристофер Шистад! – бросает он, растягивая губы в подрагивающей улыбке. Надеюсь, его шрам напоминает о старой ране болью.
– Заори на всю улицу, мудак, – шиплю я в ответ, но тут же сцепляю зубы, приказав себе сохранять хладнокровие. Я знаю, что Дженкис хочет вывести меня, чтобы я напал первым, но я уже принял дозу успокоительного в виде четырёх дорожек.
Я подхожу ближе, почти вплотную, чтобы он смог отдать мне товар, но сегодня этот придурок настроен решительно, поэтому делает вид, что не замечает моих действий. Он смотрит вперёд, сощурив и без того крошечные крысиные глаза.
– Уже принял перед тем, как прийти, а, приятель?
Мне хочется тут же ударить его за небрежно брошенное «приятель», но я лишь в успокаивающем жесте поглаживаю пачку сигарет, сокрытую во внутреннем кармане, хотя и знаю наверняка, что там нет ничего, что спасло бы меня от приступа гнева и отвращения.
– Сдаётся мне, да, – продолжает Дженкис. – Как скоро подсадишь свою подружку?
Я не реагирую, но в голове возникает несколько сцен особо кровавых убийств. Я не хочу ничего отрицать, чтобы не давать ему повода глумиться или удостовериться в некоторых фактах, поэтому скольжу по его кривому носу безразличным взглядом и молча ожидаю, когда он наиграется.
– Она вроде ничего, но, видимо, слишком тупая, раз связалась с тобой, – размышляет этот укурок. – Мы неплохо потискались с ней в переулке пару дней назад.
Значит, Дженкис приходил к ней.
– Она сладенькая, и я возьму её себе, как только ты облажаешься в очередной раз, – он давит, надеясь вызвать у меня неконтролируемый всплеск эмоций, но кокаин легко сдерживает внутреннего зверя: я почти спокоен, не считая трясущихся рук в карманах куртки. – Шистад, ты сегодня неразговорчив. Прикусил язык? Или принял так много, что говорить не можешь?
– Если бы я каждый раз разговаривал с таким ничтожеством, как ты, то давно бы перестал себя уважать, – безразлично произношу я, не глядя на нежелательного собеседника.
Лицо Дженкиса на мгновение искажается злобой. Он, как ребёнок, заводится с полоборота.
– Я хотя бы не жалкий наркоман, – выплёвывает он.
Что ж, это правда. Единственный предлог, под которым они ещё не избавились от Дженкиса, – это отсутствие у него зависимости. По правде, он слишком труслив, чтобы притронуться к наркотикам, зато бесконечно туп и неряшлив. Та небольшая информация, что известна мне об этом увальне, даёт вполне веский довод считать его самым настоящим идиотом.
Мысленно я подсчитываю, сколько прошло времени. Мне сложно сосредоточиться на собственных мыслях, пока Дженкис распинается о собственной значимости и моей ничтожности, но я прихожу к выводу, что уже пора уходить. Тем более, раздражение начинает вибрировать на кончиках пальцев и вызывает зуд в дёснах.
– Я заберу товар, и мы разойдёмся. Разве тебя не ждёт твой папочка? – говорю я, наконец взглянув на него. Он ниже меня всего на пару сантиметров, но крепче в плечах, поэтому наше противоборство не может иметь однозначного исхода, и я не хочу рисковать сейчас, когда мне нужно расправиться с делами. Дженкис – трусливый пёс, который и шага не может ступить без указки, но тявкать за забором вполне способен.
– Передавай привет подружке, кусок дерьма, – выплёвывает Дженкис и наконец отдаёт товар. Это небольшой пакет из книжного магазина, весящий не больше трёхсот грамм. Мне интересно, что внутри, но посмотреть – вырыть себе могилу, поэтому поспешно расстёгиваю куртку, пихаю товар внутрь и возвращаюсь к машине. В зеркало заднего вида вижу, что Дженкис яростно сплёвывает мне вслед и топчется на месте, дожидаясь, пока я уеду. Ублюдок.
***
Дорога обратно в город проходит значительно быстрее отчасти потому, что прекратился снег, отчасти из-за того, что я еду на большой скорости, взбешённый словами Дженкиса. Подъехав к центру, я всё же не могу подавить болезненное желание и пишу короткое сообщение Еве, чтобы узнать, как она. О том, чтобы спросить Элиота, не идёт и речи: он решит, что я облажался. Ева долго не отвечает, отчего начинаю раздражаться сильнее, но звонить не хочу. Внутри что-то неприятно копошится: маска безразличия трещит по швам, но всё-таки держится. Мысленно призываю себя к хладнокровию, пока отыскиваю нужное кафе. Больше половины пути пройдено: нужно лишь отдать товар и успешно скрыться. Я вновь подсчитываю часы действия дозы и с больным удовлетворением осознаю, что эффект от недавнего употребления не прошёл. Перед тем как выйти из салона, заглядываю в зеркало заднего вида, чтобы оценить состояние зрачков. Приходится закапать капли, чтобы привести их в норму.
В центре значительно теплее, чем на окраине, поэтому я иду медленно, бросая косые взгляды на прохожих. В одной руке покоится тот самый пакет из книжного магазина, другой поглаживает пачку сигарет во внутреннем кармане. Этот жест успокаивает и придаёт иллюзию контроля над ситуацией.
Нужным кафе оказывается угловая забегаловка с мрачной атмосферой и тусклым светом даже среди дня. Столик, за которым сидит клиент, находится в дальнем углу рядом с баром. Я преодолеваю расстояние за несколько секунд и быстро оглядываю клиента в мутном свете лампы. Это парень лет двадцати пяти со впавшими глазами и покрасневшими глазами – капилляры полопались, и кровь заполонила белок, – кожа жёлтого оттенка навевает мысли о трупе. Я смотрю на него с налётом безразличия. На щеке у бедолаги темнеет язва, от неё тянутся голубые вздувшиеся вены. Он употребляет достаточно давно, чтобы это отразилось на его внешности, и меня невольно передёргивает, внутри что-то болезненно стучит, но я старательно отгоняю это наваждение, протянув незнакомцу пакет. Тот хватает его цепкими пальцами, заглядывает внутрь и тут же прячет под куртку. Его тело неконтролируемо трясётся, и меня охватывает приступ тошноты.
Я выбираюсь из кафе так стремительно, что рискую привлечь чужое внимание. Морозный воздух охлаждает рассудок, и я могу мыслить более здраво, оценивая ситуацию. Этот парень – настоящий наркоман с многолетней зависимостью. Он не контролирует свои порывы, он помешался и по большей части безумен. Во всей этой схеме у нас мало схожего: даже под веществами я чётко осознаю собственные поступки, я способен удержать в узде собственную одержимость. Я способен.
Всё же мои убеждения не действуют на физическую сторону вопроса, и меня выворачивает на школьной парковке. Я блюю утренним кофе и жёлчью, из носа льётся вода, во рту появляется отвратительный горький привкус. Закашлявшись, сплёвываю вязкую слюну, затем прочищаю горло и через нос вдыхаю ледяной воздух. С языка не сходит вкус рвоты, хочется промочить горло, но в машине нет воды.
Присаживаюсь на капот, вытираю нос тыльной стороной ладони и закуриваю, чтобы прийти в чувство. Голова слабо кружится, поэтому моргаю несколько раз, чтобы избавиться от вида вращающегося мира. Я знаю: дело в этом придурке-наркомане, который скорее похож на ходячего мертвеца. Липкий страх обхватывает глотку и сдавливает когтистыми пальцами, вызывая в организме ответную реакцию, но я не заложник инстинктов и могу побороть фантомную панику. В животе пусто, органы будто оттягивает вниз: мне нужно поесть. Но перед этим всё же выкуриваю сигарету и пишу сообщение Элиоту.
Я бросаю бычок на расчищенную площадку парковки и убираю пачку обратно во внутренний карман, когда рядом слышится хруст снега и появляется Флоренси. Его куртка расстёгнута нараспашку, ветер треплет кудри, и в ухе покачивается серёжка-крестик. Он дышит немного поверхностно, видимо, спешил.
– Тут всё в порядке, – говорит он, ударив меня по плечу в приятельском жесте, и присаживается на капот рядом со мной. Элиот смотрит с сосредоточенной внимательностью, пытаясь отгадать, как всё прошло, не спрашивая напрямую. Мы оба ненавидим обсуждать детали дела, но в сущности это необходимо.
– Всё прошло гладко, – оповещаю я, взглянув на друга. Несмотря на свою внешнюю беззаботность, он выглядит уставшим, почти измученным.
Внезапно я вспоминаю о том, что Элиот недавно оправился от автомобильной аварии. Перед глазами мгновенно возникает тот самый эпизод, как один из тех ублюдков сбил Флоренси, и он с громким хрустом прокатился по раскалённому августовским солнцем асфальту. Он почти сразу потерял сознание от удара головой, но звук сломанных костей врезался в память и осел там чернильным пятном. Я моргаю, отгоняя воспоминание, и вновь смотрю на Элиота. Он мрачно кивает, затем пинает снег рядом с машиной.
– Они прислали Дженкиса, – со смешком говорю я.
Элиот тоже усмехается:
– Я почти уверен, что он грёбанный некрофил-зоофил. Ты видел, как он смотрит на трупы голубей?
– Не знаю, кто из вас больший извращенец, – фыркаю я, закатив глаза.
– Определенно ты, – парирует Элиот, откинув снег ботинком в мою сторону.
Мне нравится эта лёгкая беспечность, которая в последнее время едва касается меня. Жизнь стала дерьмом, от которого я не могу отмыться, но Элиоту больше не хватает прежних дней, нежели чем мне.
– Ладно, я чертовски голоден, – я отрываю зад от капота, затем нажимаю кнопку на брелоке, чтобы заблокировать двери в машине, и иду к кафетерию. Элиот следует за мной.
Звонка ещё не было, поэтому в школе стоит гулкая тишина, коридоры пусты. Урок закончится через пару минут, поэтому мы идём достаточно быстро, чтобы не попасть в очередь. Проверив телефон, осознаю, что Ева так и не ответила, но, если Элиот сказал, что все в порядке, значит, так и есть. На деле у нас с Флоренси одностороннее доверие, с которым я, впрочем, согласен: сложно доверять наркоману.
Я беру пару сэндвичей с курицей и чёрный кофе, Элиот заказывает какую-то дрянь и черничный кекс. От его зелёного чая исходит сладковатый фруктовый аромат, и я невольно вспоминаю Еву. Её бессмысленное игнорирование выводит из себя.
Через пятнадцать минут, когда я уже расправился с сэндвичем и теперь болтаю остатки кофе на дне бумажного стаканчика, а Элиот неспеша потягивает уже остывший чай, в кафетерий заходит Эмили. Она замечает нас и нерешительно машет рукой, чтобы мы увидели её. Её кудрявые волосы собраны в короткий хвост, из которого выбилась прядка, а щёки слегка красные из-за короткой прогулки по морозу. Она выглядит немного озадаченной, щурит глаза и сдвигает брови к переносице, затем нерешительно подходит к нам.
– Ева ещё не пришла? – спрашивает Эмили, поочередно взглянув на нас.
– Она не с тобой? – произношу я безразличным тоном, затем заглядываю ей за спину, чтобы убедиться в очевидности факта. Где её, чёрт возьми, носит?
– У неё было окно, – нахмурившись, объясняет Флоренси. – Я подумала, мы встретимся на обеде…
– Но её, очевидно, тут нет, – заканчиваю я со сквозящим недовольством и обращаю взор на Элиота, который не выглядит встревоженным. – Элиот?
– Она придёт через пару минут, – уверенно заявляет он, откинувшись на своем стуле. Тот слегка отъезжает в сторону под тяжестью его веса. – Эм, возьми что-нибудь перекусить, – напоминает парень, кивнув сестре, отчего серёжка в его ухе совершает кульбит.
