Текст книги "С привкусом кофе (СИ)"
Автор книги: Немая реальность
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 44 страниц)
Уходит около двух минут, прежде чем я наконец смотрю на него. Знакомые губы со вкусом кофе слегка приоткрыты в безмолвном жесте, хватающем воздух, словно рыба, выброшенная на сушу, напряжённая линия подбородка, бешено дергающаяся, кончик носа с раздувающимися ноздрями и глаза. Застывшие. Стеклянные. Смотрят прямо на меня.
Когда я открываю глаза, на улице всё ещё темно. Ноги запутались в одеяле, кожа под коленями покрылась потом, как и спина. Футболка Криса прилипла к телу от влаги, и от лёгкого холодка, пробравшегося сквозь одеяло, пробегают мурашки. Но больше всего меня заботит влажная кожа щёк. Дотронувшись кончиком пальца до лица, я осознаю, что плачу. Слезы скатываются по скулам и утопают в мягкости подушки, оставляя сырые дорожки на коже. Я моргаю несколько раз, чтобы согнать сонную пелену, ресницы оставляют влажный след под глазами. Я судорожно пытаюсь вспомнить недавний сон, но в голове так пусто, что шаром покати. Прикусив губу, откидываю одеяло в стороны, выпуская ноги на свободу, и резко выпрямляюсь, присаживаясь на моём временном диванчике. Выглянув в окно, вижу, как в свете фонаря кружатся маленькие, белые снежинки. Небо тёмное, но на нём сияет безмерное количество звезд.
Я иду на кухню на столько тихо, на сколько могу, чтобы не разбудить отца. Последний раз я просыпалась в слезах слишком давно, чтобы не вызвать его подозрений. Наливаю стакан воды и опустошаю его в несколько глотков, слегка подавившись от её низкой температуры. Взглянув на часы, встроенные в панель на духовке, узнаю, что время едва перевалило за пять, а, значит, у меня ещё есть несколько заслуженных часов сна. Я чувствую себя измотанной и уставшей, тяжесть ночного разговора с Шистадом становится непосильной, но я отказываюсь впадать в отчаяние. Вместе с организмом просыпается и тревожность, давно поселившаяся в сознании, и я знаю, что если дам ей волю, то уснуть уже не получится. Бессонница – ещё один признак нестабильности.
Такими же тихими шагами я пробираюсь обратно к дивану и юркаю в успевшую остыть постель. Подушка до сих пор мокрая от слёз, поэтому переворачиваю её холодной стороной и укладываюсь набок, прикрыв глаза. Смутные образы недавнего сна настигают неожиданно, по телу тут же бегут мурашки, поэтому стремительно распахиваю веки, не желая вновь погружаться в кошмар. Я пытаюсь настроить себя на позитивный лад, и непроизвольно касаюсь пальцами кулона. Буква «Е», нагретая теплом моей кожи, уютно устраивается в ладони. Мой якорь.
Второй раз я открываю глаза уже днём. Из сна меня вырывает громкий звон посуды и приятный аромат завтрака. В воздухе пахнет вчерашним Рождеством и свежезаваренным кофе. От этого аромата на секунду сводит желудок, и я позволяю ему заполнить лёгкие, прежде чем напомнить себе о запрете.
Переворачиваюсь на спину и пару секунд смотрю в потолок, освещённый полуденным солнцем, заглядывающим в окно. Мысленно пытаюсь проанализировать чувства и настроение, но в сознании затянут тугой клубок, который я не могу распутать, не выпив прежде что-нибудь горячее. Откинув одеяло, медленно присаживаюсь на кровати и заглядываю в проход между гостиной и кухней: папа сидит за барной стойкой ко мне спиной, рядом стоит ароматно дымящаяся кружка. Откидываю одеяло в сторону, и диван слабо проминается под тяжестью тела, когда встаю и иду в ванную.
Быстро умываюсь, чищу зубы и причёсываюсь, затем снимаю футболку Криса, которая теперь пахнет больше мной, чем им, и прячу её в чемодан, уложив на самое дно.
К тому моменту, как я появляюсь на кухне, папа уже закончил с завтраком и теперь пристально изучает какую-то бумажку. Его брови нахмурены, в глазах мрачная сосредоточенность, очки сползли на кончик носа. Одной рукой он держит ту самую бумажку, а другой потирает щетину, ставшую ещё длиннее со вчерашнего дня. Я ставлю вновь кипятиться чайник и отыскиваю на верхней полке упаковку с ромашковым чаем.
Чайник при выключении щёлкает, и папа резко дёргается, слегка смяв бумажку. Он поднимает на меня глаза, глядя поверх очков, и его мрачность не уходит, а лишь усиливается в сдвинутых к переносице бровях.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает отец вместо тёплого «доброе утро».
– Нормально? – скорее вопрошаю я.
Я поворачиваюсь к нему спиной, пока готовлю чай: бросаю серый пакетик, заливаю кипятком, затем добавляю сахар и медленно размешиваю, ударяя ложкой о бортики кружки.
– Нам нужно поговорить.
Моя рука замирает вместе с ложкой, и я на секунду прикрываю глаза, выпуская воздух с тихим шелестом сквозь стиснутые зубы.
– О чём? – я поворачиваюсь к нему с лицом, отражающим непонимание, хотя знаю, о чём речь.
– Как часто ты просыпаешься ночью? – спрашивает папа, и при этом его губы превращаются в тонкую линию.
– Я не…
– Как часто?
– Может быть, пару раз, – признаюсь я, закатив глаза. Присаживаюсь напротив отца на стул, хотя этого достаточно невыгодная позиция, и ставлю рядом чашку с чаем.
– И как давно? – с бесстрастным выражением лица продолжает папа.
Я прищуриваю глаза, формулируя в голове ответ, но тут же отказываюсь от лжи, не желая предавать доверие отца.
– Месяц или два, – беспечно пожимаю плечами, придавая голосу беззаботную интонацию, но заранее знаю, что папа не купится на это.
– Тревожность?
Кивок.
–Частая смена настроения?
Кивок.
– Беспричинные вспышки гнева?
Ещё кивок.
– Почему ты не сказала раньше? – лицо папы приобретает несчастное выражение.
– Не хотела тебя беспокоить, – признаюсь я, слегка опустив голову. – У тебя хватало своих проблем.
Отец кивает, принимая такой ответ, но он всё ещё сконцентрирован на том, чтобы выяснить всё необходимое.
– Оцени по десятибалльной шкале на сколько стало хуже, – мягко просит он. Это простая методика, позволяющая выяснить степень распространения болезни.
– Пять-шесть, – пожимаю плечами и произношу тихим голосом.
– Ева, – зовёт папа.
– Ладно, может, восемь-девять.
Сглатываю скопившуюся во рту вязкую слюну и наконец поднимаю взгляд, глядя прямо ему в глаза.
– Хорошо, – кивает отец, – ладно. Мы разберёмся.
Комментарий к Глава 26
Буду рада, если оставьте пару слов внизу и поделитесь своими мыслями❤
========== Глава 27 ==========
Стремительно приближающееся здание аэропорта и взлётной площадки сеет во мне чувство тошноты. Сердце на мгновение сжимается от щемящей боли скорой разлуки, но мысленно приказываю взять себя в руки и насильно пытаюсь расслабиться, отчего желудок сковывает ещё больше. Папа, сидящий всего в нескольких сантиметрах от меня на водительском кресле, сразу замечает моё напряжение и на секунду поворачивает голову, ободряюще улыбнувшись. Сегодняшнее расставание не радует его так же, как и меня, но выбор у нас небольшой. В ответ выдавливаю слабую, совершенно неправдоподобную улыбку; она выходит излишне вымученной, но у нас обоих хватает понимания на то, чтобы не обсуждать это.
За окном разыгралась метель, и отец серьёзно опасается, что рейс могут задержать, а я втайне надеюсь на это: драгоценного времени, проведённого вместе, оказалось слишком мало. Сейчас почти шесть вечера, до самолета ещё около полутора часов, но из-за погоды я могу улететь только утром.
Папа паркуется рядом с другими автомобилями, заглушает мотор и выключает радио, которое последний час проигрывало все известные рождественские мелодии. Отстегнув ремень, он поправляет очки, постоянно сползающие на кончик носа, затем ерошит волосы и наконец поворачивается ко мне. Расстёгнутая куртка и голубая рубашка в клетку под ней натягиваются вместе с изогнутым корпусом. Я рассматриваю тёмно-синие пуговицы на его рубашке, в уголках глаз скапливается солёная жидкость, в носу начинает щипать. Я с силой прикусываю губу, чтобы остановить собственный порыв: слезами я делаю только хуже для нас обоих. Заметив моё состояние, папа вздыхает и приподнимает меня за подбородок, одарив тёплой отцовской улыбкой, от которой внутри мгновенно возникает чувство семейного единения. Мне нравится, что это ощущение может разделить только Марлон, будто это наше личное и сокровенное.
–Я рад, что ты приехала,– с ноткой грусти говорит мужчина, и его пальцы приятно греют кожу щеки, пока он поглаживает мою скулу в успокаивающем жесте.
–Я тоже,– отвечаю я, всхлипнув; слёзы всё же не удается остановить. Несколько солёных капель текут вниз, и я утираю их рукавом свитера, разозлившись себя за детское поведение. Мне хочется показать папе, что я достаточно взрослая, чтобы справиться с проблемами, но на деле не могу совладать с эмоциями.
–Извини, я не хотела плакать,– слабо лепечу я в своё оправдание, и отец мягко кивает, пытаясь успокоить.
–Ты не должна извиняться за собственные эмоции и чувства,– напоминает папа, и одобрительные нотки в его голосе высушивают новый поток слёз.
Наверное, это именно то, что я больше всего ценю в отце,– его способность понять. Что бы не произошло, я могу быть уверена, что если он не сразу поймёт, то хотя бы постарается это сделать. Внезапно у меня возникает чувство поведать ему о той стороне жизни, о которой никто не знает,– рассказать о Крисе. Мне хочется утешиться в родительских объятиях, получить правильный совет, просто высказаться. На секунду кажется, что это решит любую проблему, ведь так было почти всегда, но странная история, из которой уже сама не могу выпутаться, должна остаться моей. Должна остаться тем, в чём я должна разобраться самостоятельно. По правде говоря, я не могу сказать отцу ещё потому, что боюсь его разочарования во мне, ведь папа всегда говорил, что нельзя отдавать свою жизнь несвободному человеку, а Крис один из самых несвободных людей, что я знаю: он в плену своей зависимости.
–Ты хочешь мне что-то сказать? —уловив моё внутреннее смятение, интересуется отец, но я отрицательно качаю головой, осознав, что некоторые тайны должны оставаться тайнами. Смогу ли я хоть кому-то доверить этот секрет? Не сейчас, но, может, позже. Намного позже.
–Нет, всё в порядке, просто не хочу улетать,– это не вся правда, но большая её часть.
–Знаешь, милая,– папа задумчиво чешет щетину, затем растирает переносицу. Верный знак волнения. —Я подумываю о том, чтобы вернуться в Берген.
На секунду кажется, будто слух подводит меня. Я, словно рыба, немо открываю и закрываю рот, но с языка срывается лишь нервный выдох.
–Ты это серьёзно? —почти шепчу я.
–Не сейчас,– поспешно добавляет отец,– но я действительно думаю об этом. Так было бы лучше для всех нас,– взглянув на меня, он ожидает реакции, и я, перегнувшись через коробку передач, тут же крепко обнимаю папу, чувствуя, как ещё один луч надежды озаряет нутро.
–Это будет лучший подарок в жизни! —восторженно восклицаю я, прижимая отца к себе изо всех сил, и он мягко похлопывает меня по плечу, тихо рассмеявшись.
–Не хочу рушить момент, но нам лучше пройти к стойке регистрации,– напоминает отец.
Я отлипаю от него, но улыбка всё ещё сияет на губах, пока я выскальзываю с пассажирского сидения и забрасываю рюкзак на плечо. Внезапно метель становится не такой сильной, и на секунду кажется, будто в сером, заснеженном небе мелькает золотистое солнце.
***
В аэропорте привычно пахнет дьюти-фри и людьми. Народу не слишком много– все сидят по домам в ожидании Нового года,– но на регистрационном пункте всё-таки формируется небольшая очередь. Папа стоит рядом, держа ручку моего чемодана, пока я ожидаю с документами в руках. Скорую разлуку украшает недавний разговор, немного унимая щемящую боль в области солнечного сплетения.
–Ваши документы,– говорит женщина лет сорока с другой стороны регистрации. Я протягиваю паспорт и билет, она быстро проверяет данные, затем возвращает документы. —Хорошего полета! Следующий!
Я отхожу в сторону и осматриваю пространство аэропорта на наличие свободных сидений. До самолета чуть больше сорока минут, и у нас всё ещё есть время побыть вместе. Мы присаживаемся на свободные места, папа пристраивает чемодан у наших ног.
–Жаль, что мы не можем провести Новый год вместе,– замечаю я, отчасти надеясь, что всё же смогу остаться.
–Не уверен, что буду праздновать в этот раз,– отвечает отец, потирая висок. Несмотря на то, что мы оба практически ожили за дни, проведённые семьей, его усталость и загруженность никуда не делись, и я уверена, что, вернувшись домой, он вновь примется за работу. —Да и какой смысл праздновать Новый год в одиночестве?
–Я могла бы остаться,– предлагаю я, хотя заранее знаю, что это невозможно.
–Ты же знаешь, что мы с мамой договорились,– в который раз напоминает Марлон.
–Какая ей вообще разница? —недовольно морщусь. —Я ей там вообще не нужна! Буду я в доме или нет, Элизе плевать. Она специально хочется выглядеть хорошей мамашей перед своим новым ухажёром.
–Ева! —обрывает отец. —Не говори так!
–Мы оба знаем, что это правда,– возражаю. —Моя жизнь не интересовала её долгие годы, а теперь внезапно ей понадобилась дочь. Я не могу терпеть её притворной заботы и опеки, она выжимает из меня все соки. Жизнь в Осло похожа на ад, неудивительно, что болезнь обострилась.
–Ева, ты же знаешь, что это не так,– папа качает головой, пытаясь утихомирить взбунтовавшееся детское эго. —Я понимаю, что ты обижена на меня и маму, но постарайся и ты понять нас. Сейчас для твоего здоровья лучше оставаться на месте и не тревожить сознание.
–Даже если в этом месте мне становится только хуже? —обиженно спрашиваю я.
–Дело ведь не в Элизе,– осторожно произносит отец. —Есть что-то ещё, что беспокоит тебя? Милая, скажи мне, в чём дело, и мы вместе это решим.
–Дело в том, что ты меня бросил на попечение женщины, которой абсолютно всё равно на меня! Как ты мог оставить меня ей? —это не то, что я хочу сказать, но поток слов срывается с языка незамедлительно, его уже невозможно остановить. Мои слова ранят отца, и в его глазах мелькает острое сожаление.
–Я думала, мы заодно, в одной лодке: ты и я. С чего ты решил, что с ней будет лучше? Как только я переехала в Осло, всё пошло наперекосяк. Я просто не понимаю, как можно было отослать меня к этой бесчувственной, жестокой женщине? Элиза не любит меня и никогда не сможет полюбить. Это невыносимо!
–Она любит тебя, просто не умеет показывать это,– слабо замечает отец, но я его почти не слышу.
–Она никогда меня не любила, и уж лучше остаться одной, чем с ней. Просто скажи, что я сделала не так? Почему мне нельзя остаться?
–Милая… —папа протягивает руку в успокаивающем жесте и дотрагивается до моей кисти, но я резко дёргаю ладонь и вскакиваю.
– Мне пора,– выпаливаю я, схватив чемодан. Он испуганно гремит.
–Ева…
–Скоро самолет! Рада была увидеться!
Я резко разворачиваюсь и, потянув за собой чемодан, стремительно удаляюсь от ссутулившейся фигуры отца. Слёзы застилают глаза, мутный взгляд едва разбирает дорогу, в груди пронзительно шипит и ноет.
***
Самолет входит в зону турбулентности, и я просыпаюсь от сопровождающей её тряски. Сидение слабо вибрирует под весом моего тела, в висках пульсирует слабая, зарождающаяся мигрень. Оглянувшись, я изучаю других пассажиров, которые испытывают тот же дискомфорт, что и я. Я всматриваюсь в лицо человека, сидящего через два сидения, и пытаюсь понять: испытывает ли он ту же тошноту и головную боль? Первоначально кажется, что так и есть: мы сидим в одном самолете, между нами всего несколько сидений, самолет слабо трясёт, салон дёргается. Мы в одинаковом положении, вне зоны комфорта, значит, вероятно, его желудок так же скручивает узлом, и виски пронзает тупая боль. Но я начинаю копать глубже и осознаю, что первая мысль– самая примитивная, самая неправдивая. Он– этот человек с кудрявыми волосами и чёрными густыми бровями– может ощущать всё по-другому: возможно, он чувствует вязкую слюну, скопившуюся во рту, или то, как тошнота поднимается по горлу, или его желудок пуст, и его вовсе не сковывают рвотные позывы; может, он привык к перелётам и теперь его не заботит та самая тряска, оттого его голова полна сторонних мыслей, а не сконцентрирована на лёгком головокружении. Я не могу знать наверняка, но неожиданно приходит осознание, что каждый человек всё воспринимает по-разному: своя реакция, свои чувства и эмоции, своё мироощущение. И даже если кажется, что вот он– тот человек– может понять то, что я испытываю, то в итоге оказывается, что он думает, чувствует, и мыслит иначе, хотя, на первый взгляд, его слова могут прекрасно описать твоё состояние. Это не закон природы или инстинкт. Это, наверное, связано с тем, что человек обладает сознанием, а сознание– это неповторимая штука, которую нельзя подстроить под другого, даже если захотеть. Может, человек просто хочет верить, что где-то существует другой человек, невероятно похожий на него, который сможет понять всё, что творится в его голове. И это либо лучшая, либо худшая надежда, живущая внутри. Внезапно этот человек, сидящий через два кресла от меня, кажется далёким, ещё более незнакомым, чем был до этого. Он чужак, почти враг, потому что не способен разделить мои чувства. Меня охватывает злость, потому что, возможно, изъян не в нём– не испытывающем то же самое,– а во мне, в том, что я сломанная, бракованная, с комком чего-то, что не удается ни назвать, ни распутать. Возможно, не этот человек чувствует неправильно, а я.
А может, всё дело в различиях. Может, смысл существования в том, что каждый из нас неповторим, в познании различий между людьми, в поиске кого-то, кто не будет похож на тебя, а будет так разительно отличаться, что станет твоим идеальным «инь», а ты– его «янь». Я не верю в существование родственных душ, но ведь мир не держится на вере одного человека, песчинке в бесконечно растущей пустыне. Мы всю жизнь пытаемся отыскать того, кто сможет стать нашим отражением в зеркале, и всегда промахиваемся, глядя в рябь грязной лужи. Ведь вся соль, может, заключается в том, чтобы обернуться и увидеть не себя, не своего двойника, а кого-то, кто стоит на руках, вместо глаз у него рот, а на ногах не носки, а перчатки без пальцев. Мир ведь– это не паззл, который нужно собрать. Это водная гладь, бушующие волны, штиль, шторм. А жизнь– это просто жизнь.
***
–Пожалуйста, кладите свой багаж на ленту, а сами пройдите к металлоискателю. Спасибо,– всё осталось как прежде.
Та самая брюнетка, которую я встретила полгода назад, приземлившись в Осло, смотрит куда-то мне в переносицу, когда произносит эти слова. Теперь я знаю наверняка, что эти слова она вызубрила так давно, что сейчас они с безэмоциональностью и лёгкостью соскальзывают с языка. Мой чемодан опускается на автоматическую ленту и доезжает до места осмотра, где охранник с помощью компьютера смотрит его содержимое.
–Сюда,– указывает мне брюнетка, и я подхожу к ещё одному охраннику, который приказывает мне встать на нужное место.
–Руки в стороны,– говорит мужчина, проводя металлоискателем вдоль моего тела. Я не узнаю его, но он кажется таким же, как и тот, что я встретила в свой первый прилёт, и то чувство, будто меня только что облапали, кажется смутно знакомым. —Всё чисто, можете проходить.
Я подхватываю чемодан с ленты– он в разы легче, чем в прошлый раз,– затем отхожу в сторону и застёгиваю куртку. Длинный ряд широких окон аэропорта открывает вид на небольшую снежную бурю, беснующуюся снаружи. Ручка чемодана прохладная и гладкая, и, дотронувшись до неё, осознаю, что моя ладонь вспотела то ли от волнения, то ли от слишком тёплого одеяния.
Я прохожу вперёд и слегка щурюсь, всматриваясь в лица незнакомцев. Внезапно мне вспоминается тот парень из самолета, что сидел всего через два кресла. Я думаю о том, куда же направляется он и по какой причине вообще сидел в том же самолете, что я. Мысль о том, что я этого никогда не узнаю, кажется мне печальной и глупой одновременно: почему мне есть дело до жизни случайного попутчика, которого я никогда больше не встречу? Затем я пытаюсь осознать, сколько людей так же подумает обо мне, как о случайном прохожем, просто девушке, о незнакомке. Наверное, в этом и заключается смысл: отыскать человека, который будет думать о тебе, как о ком-то важном, значимом, имеющем смысл.
После нескольких часов в самолете голова болит от недосыпа и перелёта, желудок всё ещё сковывает тошнотой. Настроения нет, рюкзак неприятно оттягивает плечо; единственное, чего сейчас хочется,– это зарыться с головой в одеяло и провести в тишине как минимум десять часов.
Я сосредоточенно вглядываюсь в лица прохожих, отыскивая встречающего, но мелькающие туда-сюда люди лишь раздражают и вызывают спазмы в висках. Остановившись, оглядываюсь и начинаю злиться. Это чувство вспыхивает наряду с усталостью. Мне просто необходимо немного тишины в темноте комнаты. Сейчас обед, и аэропорт полон людей и голосов. Фоновый шум прерывается голосом из динамиков, сообщающим о прибытии или отбытии самолетов, какофония звуков давит на барабанные перепонки, усиливая мигрень.
Внезапно кто-то хватает меня за локоть, и я испуганно отшатываюсь в сторону, обернувшись.
–Испугалась? —спрашивает Крис, улыбнувшись знакомой акульей улыбкой.
–Нет,– раздражённо говорю я, скрестив руки на груди. Ручка чемодана шумно опускается, когда отдергиваю руку.
–Ну, конечно,– хмыкает парень, явно довольный выходкой, и его издевательское настроение злит. —Как долетела?
–Мы можем просто сесть в машину? —спрашиваю я, скривив губы.
Шистад пожимает плечами и легко подхватывает чемодан, явно не разделяя моей злости. Он идет слишком быстро, и я раздражённо рассматриваю его спину и широкий разворот плеч, обтянутый чёрной дутой курткой. Капюшон толстовки скрывает его волосы, рука тянет за собой чемодан.
На улице бушует погода: снег и ветер чуть ли не сбивают с ног, видимость практически нулевая из-за метели и тумана. Ветер откидывает капюшон и забирается под куртку. Становится так холодно, что леденеют пальцы, пока мы идём до автомобиля.
Крис открывает багажник кнопкой на брелоке и кладёт чемодан, затем оборачивается и, вскинув бровь, указывает на рюкзак, висящий на моей руке, но я лишь недовольно передёргиваю плечом и резко открываю дверь пассажирского сидения. Оказавшись внутри, с раздражением осознаю, что в салоне холодно: видимо, Крис всё это время ждал меня в аэропорте. Дверь водителя открывается, впуская вместе с парнем поток ледяного воздуха, а я ёжусь от холода и прячу руки в карманы.
–Спокойно,– замечает парень в ответ на мою реакцию,– салон быстро прогреется.
Он запускает мотор и щёлкает по кнопке обогревателя, и машина тут же издает тихое, едва различимое гудение. Горячий воздух бьёт прямо в лицо, обдувая замёрзшие щёки, и я откидываю капюшон. Промокшие от снега волосы слиплись и теперь больше походят на мокрые сосульки. Я кое-как пытаюсь распутать их пальцами, но от этого лишь усиливается головная боль. Я злобно выдыхаю.
–Ты сегодня не в настроении,– говорит Крис, очевидно, желая вывести меня на разговор, но вместо этого отворачиваюсь к окну,– и говорить не хочешь. Что ж, нас ждёт длинная дорога.
Я показательно игнорирую парня, уставившись в окно. Отчасти поступаю так, потому что знаю, что, как только открою рот, сорвусь на Криса, хотя в данный момент он виноват в меньшей степени. Весь перелёт меня душили наконец озвученная обида и пульсирующее чувство вины за такое неудачное прощание с отцом. Неизвестно, когда мы сможем увидеться вновь. Сейчас стоило бы включить телефон, набрать его номер и успокоить себя и отца, но обида оказывается сильнее. Я осознаю, что мы лишь заложники обстоятельств, но ведь сердцу не прикажешь: оно чувствует то, что чувствует.
Чтобы не сидеть в тишине, Крис включает музыку. Она играет достаточно громко, чтобы заполнить паузу, и достаточно тихо, чтобы услышать друг друга в случае разговора. Данный факт отдаётся всплеском тепла, но я намеренно подавляю его, давая волю организму насытиться негативными эмоциями. Мне не хочется скакать с плохого настроения на хорошее: не могу быть заложником болезни.
За окном бушует пурга, а молочный туман лишь усиливает эффект. Видимость практически нулевая, но Крис всё равно едет быстрее положенного в данной ситуации. Оранжевый свет фар разрезает пространство лишь на пару метров вперед, в окне видны лишь кружащие с бешеной скоростью снежинки. Мне сложно определить, где мы находимся, и я решаю довериться Шистаду и его знанию дороги.
Из динамиков доносится какая-то незнакомая, успокаивающая песня, и я позволяю себе расслабиться. В салоне тепло, горячий воздух согревает щеки, поэтому расстёгиваю куртку и расплываюсь по сидению, будто подтаявшее мороженое. Голова болит, но уже меньше. В машине привычно пахнет кофе, каким-то освежающим ароматизатором и совсем немного– никотином. Источником этого аромата является сидящий сбоку парень, и на мгновение руки покрываются мурашками от того факта, что я даже с закрытыми глазами узнаю его запах. Мы сидим в нескольких сантиметрах друг от друга и молчим, но, несмотря на это, ощущаю странное единение. Последний наш разговор состоялся ночью по телефону несколько дней назад, а сейчас кажется, что прошло всего несколько часов. Внезапно становится грустно от того, что у нас никак не получается быть достаточно близкими. Нас окружают проблемы, вспышки, недопонимание.
Я открываю глаза, прерывая тревожные мысли, и поворачиваюсь к Шистаду. Его глаза устремлены вперёд, сконцентрированы на дороге, волосы отброшены назад, губы слегка приоткрыты в никотиновом дыхании. Грудная клетка размеренно вздымается, и парень излучает сосредоточенную уверенность, свойственную ему от природы. Правая рука покоится на коробке передач, пальцы слегка сжаты на ручке. Я аккуратно касаюсь его ладони, задевая пальцами прохладную кожу.
Морщинка между бровей Криса разглаживается, и правый уголок губы стремительно ползёт вверх.
–Привет,– говорит он, не отрываясь от дороги, но я вижу, как вспыхивает ореховая радужка.
–Привет,– почти шепчу я в ответ, ощущая, как от места соприкосновения наших рук по телу расходятся электрические импульсы.
–Как дела? —Крис говорит в заговорщической, акульей манере, которая раздражала в далеком сентябре, а сейчас кажется забавной, даже милой.
–Всё хорошо. А у тебя? —я поддерживаю невинную форму разговора и сама не замечаю, как приподнимаются уголки губ в мимолётной улыбке.
–Теперь тоже хорошо,– отвечает он и наконец смотрит на меня, на секунду отвлекаясь от дороги. Его глаза поблёскивают зелёными огоньками, лицо приобретает задорное, насмешливое выражение, но усмешка не кажется злобной, скорее поддразнивающей.
Через мгновение Крис вновь поворачивает на дорогу, вспоминая о погодных условиях за пределами автомобиля. Я прикусываю губу, пытаясь скрыть улыбку, и тоже отворачиваюсь. В груди пульсирует и бьётся тепло.
–Я скучал по тебе,– через некоторое время говорит Шистад. Сердце на секунду замирает от этих слов: услышать вживую не то же самое, что и по телефону.
–Я тоже,– в свою очередь произношу я и немного сильнее сжимаю его ладонь, согревая теплом собственного тела. Интересно, чувствует ли Крис тот же электрический ток, или мои касания для него ощущаются по-другому? На что это похоже: внезапный взрыв или ритмичное сердцебиение? Резкий поток тепла или освежающий порыв ветра?
–Какие у тебя планы на сегодня? —интересуется Шистад, бросив быстрый взгляд в мою сторону. Машина замедляется под тяжёлым напором дороги, и теперь мы едем так медленно, что автомобиль с лёгкостью можно обогнать на велосипеде. Движение усложняют пробки, образующиеся ближе к центру города. Светофоров почти не видно из-за тумана, машины толкаются и сигналят в попытках проехать ещё несколько метров. Я пожимаю плечами.
–Не знаю, нужно разобрать вещи,– и через пару секунд добавляю. —А Элиза дома?
Крис понимающе хмыкает, на что закатываю глаза.
–Кажется, они устроили романтические выходные или типа того,– парень делает неоднозначный жест рукой, а затем подмигивает. —Посмотрим фильм? —предлагает он, взглянув на меня сияющими глазами.
–Если мы однажды доберемся до дома… —протягиваю я в шуточной манере.
–Думаю, у нас просто нет выбора,– убеждает Крис. Светофор загорается зелёным, и мы продвигаемся вперёд в бесконечном потоке машин.
–Но просмотр фильма предполагает только просмотр фильма,– издевательски замечаю я, приняв строгий вид.
–Может быть,– отвечает парень, закатив глаза совсем как я.
–Точно!– отрезаю я, скрестив руки на груди, отчего ремень натягивается и впивается в кожу сквозь одежду.
–Значит, это будет очень короткий фильм,– объявляет Шистад, коварно ухмыльнувшись, и от выражения довольства на его лице в груди начинает что-то трепетать.
–Мы досмотрим до конца,– предупреждаю я, хотя не уверена в правдивости собственных слов.
–Секс без оргазма или еда без вкуса? —внезапно спрашивает Крис, и я теряюсь, нахмурившись.
–Что?
–Интересно, что ты выберешь: секс без оргазма или еду без вкуса?
В задумчивости приподнимаю голову и несколько секунд смотрю в потолок автомобиля.
–Ты ещё и думаешь! —восклицает парень в притворном возмущении.
–Это важное решение вообще-то,– возражаю я, хмыкнув. —Ладно, секс без оргазма.
–Чего-о-о? —протягивает Шистад в излюбленной манере и округляет глаза.
–Без секса можно прожить, а без еды– нет,– объясняю я. Крис тут же перебивает:
–Ничто не может сравниться с оргазмом.
–На самом деле, это неправда,– философски заключаю я. —Например, шоколад вызывает в головном мозге такое же чувство эйфории, как и оргазм. Так что, технически, я бы ничего не лишила себя, если бы действительно существовал такой выбор. Тем более, удовлетворение от еды получается чаще, чем удовлетворение от секса.
–Ага, считаешь себя самой умной,– криво усмехается Крис. —И, эй, только не говори, что последняя фраза– камень в мой огород. Я знаю, что ты кончаешь каждый раз.
–Может, я притворяюсь? —хмыкаю я, раззадоривая парня из вредности и желания пошатнуть его уверенность.
–Не льсти себе, ты ужасная актриса,– замечает он, но всё же не поддается на уловки. —Твое тело говорит за тебя, Е-е-ева.
–Да, да, это ты не льсти себе,– парирую я,– не так уж ты и хорош. Бывало и лучше!
–Ты сейчас либо хочешь меня обидеть, либо бросить вызов. Раз уж я парень необидчивый, то, значит, это всё-таки вызов. И я приму его.
Рука Шистада выпутывается из моих пальцев и ложится на бедро, жёстко сжимая кожу сквозь ткань чёрных джинсов.
–Эй,– пищу я,– сначала фильм!
–Ну, конечно,– злорадно хмыкает Шистад.
***
–А как же фильм? —издевательски напоминает Шистад, на мгновение оторвавшись от моих губ.
Его ладонь стискивает талию, и я почти уверена, что через несколько часов появятся следы. Он плотно прижимает меня к входной двери, просунув колено между ног и слегка надавив. Я мычу, потянувшись за новым поцелуем, и слабо прикусываю нижнюю губу, ощутив яркий кофейный вкус. В одежде жарко и тесно, но почти не могу шевелиться, зажатая между парнем и твёрдой поверхностью двери; ручка неудобно впивается в позвоночник. Тело горит и плавится под прохладными пальцами Криса. Его руки смещаются на ягодицы, и я, обхватив его ногами, стаскиваю пуховик с широких плеч. Шистад вновь целует меня, проникая влажным языком в рот и толкаясь в нёбо, и скользящее движение внутри распаляет огонь, внизу начинает тянуть, затянувшийся узел требует разрядки. Я давлю на плечи парня, хватаясь пальцами за толстую ткань толстовки, и отчаянно желаю оказаться ближе, слиться с ним воедино.
