Текст книги "С привкусом кофе (СИ)"
Автор книги: Немая реальность
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 44 страниц)
– Как твоя поездка? – я произношу это безразличным тоном, чтобы Элиза поняла, что я думаю насчёт этого разговора. На самом деле, не жду ответа, а женщина не стремится отвечать.
– Всё хорошо. Но мне бы хотелось с тобой обсудить кое-что. – я выгибаю бровь подобно тому, как это недавно делала мать. – Поговорим после ужина.
Не дожидаясь ответа или возражений, Элиза проходит мимо и исчезает на втором этаже. Только сейчас я понимаю, что мои щёки пылают от гнева.
Через полтора часа я разогреваю еду в микроволновке, пока Шистад относит салат и вино на стол. Через пару минут спускаются мать и Томас. Мужчина здоровается со мной в своей обычной манере: когда он приехал, я была в комнате.
Как только все оказываются за столом, комната наполняется звоном тарелок и непринуждённым разговором между Элизой и Томасом. Они обсуждают работу, поэтому намеренно абстрагируюсь. В голове есть чёткий план: поесть и уйти так быстро, насколько это возможно. Несмотря на обстановку, я чувствую удушающий дискомфорт, и лёгкая беседа не изменит этого. Взглянув на Шистада краем глаза, я замечаю, что лицо его больше напоминает кирпич: абсолютно ничего не выражает. Именно таким становится Крис в присутствии отца. На мгновение я задумываюсь, как выгляжу со стороны: наверное, моё кислое лицо способно испортить аппетит, но, к счастью, Шистад слишком занят воздвижением стены, а Элиза и Томас – разговором. Я невольно прислушиваюсь, пытаясь уловить в их диалоге намёк на свадьбу. Прошло уже достаточное количество времени с тех пор, как я обнаружила признаки будущего празднества, но никто так и не обмолвился об этом, что кажется немного странным. Паранойя подсказывает, что они могли расписаться за своё двухнедельное отсутствие, но в глубине души я знаю, что Элиза захочет устроить торжество. Свадьба с отцом была скромным событием, на которое были приглашены лишь близкие родственники, и теперь, вероятно, женщина бы хотела компенсировать это. Но взрослые всё ещё обсуждают какую-то бизнес-встречу Томаса, которая успешно завершилась пару дней назад.
О чём же Элиза хотела поговорить после ужина?
Спустя мучительных тридцать минут, после того, как я заставила себя проглотить немного салата и запить всё апельсиновым соком, происходит одновременно две вещи: во-первых, Элиза обращается ко мне с вопросом, который тут же вылетает из головы, во-вторых, нога Шистада пододвигается к моей, и наши колени соприкасаются. Тонкими капроновыми колготками я чувствую гладкую поверхность брюк парня, и жар мгновенно вспыхивает между ног. Я прикусываю губу, слегка нахмурившись и пытаясь сконцентрироваться на словах Элизы, но колено Шистада слегка потирается о моё, заставляя меня втянуть воздух со свистящим звуком.
– Что? – переспрашиваю я, пытаясь совладать с собственным голосом, но в это время рука Криса ложится на моё бедро и слабо сжимает. Он издевается!
– Я сказала, что после того, как помоешь посуду, я жду тебя в гостиной, чтобы поговорить.
Я бездумно киваю и вскакиваю, чтобы прекратить контакт с Крисом. На секунду я ловлю его удивлённый взгляд, но он тут же отворачивается и говорит что-то в ответ на слова Томаса.
Я ухожу на кухню и уношу с собой тарелку, пока пылающий жар в низу живота скручивает органы. Делать что-то такое в присутствие матери и Томаса – просто безумие.
Я опускаю посуду в раковину и мою руки холодной водой, чтобы успокоить разум. Томас и Шистад уже встали из-за стола: мужчина благодарит за ужин и уже собирается уйти, когда Крис говорит:
– Мне нужно отъехать.
– Куда? – спрашивает его отец, обернувшись.
– Зачем? – одновременно с ним говорю я, и мать смотрит на меня с лёгким раздражением, но мне плевать.
– Нужно увидеться с Элиотом, – нехотя отвечает Крис.
Томас кивает, принимая ответ, но я напрягаюсь всем телом и с прищуром вглядываюсь в парня, дожидаясь, когда он ответит на мой взгляд. Но этого не происходит: Шистад поспешно ретируется к себе в комнату.
Злость и беспокойство жгучим коктейлем отравляют мозг, поэтому я с некоторой остервенелостью заканчиваю уборку и мою посуду. Нежелание разговора с матерью смешивается с отчаянной яростью, поэтому моя нейтральность даёт трещину, когда я присаживаюсь на диван, сбоку от Элизы.
– О чём ты хотела поговорить? – спрашиваю я более резко, чем планировала, но сама прислушиваюсь, чтобы уловить хлопок входной двери.
– Твой отец сказал мне о планах на Рождество. – из-за этого я отвлекаюсь и поворачиваюсь лицом к матери.
– И?
– Разве это не семейный праздник? – с лёгким раздражением произносит женщина. – Тебе следовало бы остаться здесь, – и от того, что Элиза не называет слова «дом», мне становится немного смешно.
– Ты права: это семейный праздник, – я киваю в подтверждение её правоты, – поэтому я проведу его со своей семьёй.
Я поднимаюсь и смотрю на мать сверху вниз, оценивая впечатление, которое произвели мои слова. К моему удивлению, она злится и смотрит на меня недовольно.
– Если это всё, то я, пожалуй, прогуляюсь.
Не дожидаясь ответа, я иду в комнату, и, когда моя нога останавливается на второй ступеньке, дверь хлопает: Крис уехал.
========== Глава 24 ==========
На улице давно стемнело. Пахнет морозом и снегом. Фонарь, расположенный возле дома, загорается тусклым светом, обнажая небольшое пространство, где несколько минут назад стояла машина Шистада. Почти на ощупь я бреду до калитки, слегка путаясь в поводке бегущего впереди Тоффи. Мороз обжигает щёки, но вместе с тем приводит в чувство. Я достаточно зла, чтобы идти без шапки. Несильный ветер отбрасывает волосы назад, когда выхожу на тротуар. Я иду в противоположную сторону вразрез со своими обыкновенными прогулками: я ещё не была в той части улицы. В некоторых домах уже не горит свет, хотя сейчас только четверть десятого. Лунный свет отражается на снегу, и дорога искрится, указывая путь. Тоффи несколько раз останавливается, чтобы пометить территорию, и я терпеливо жду, чтобы продолжить движение. Вокруг стоит почти оглушаемая тишина, безмолвие спального района прерывается лишь скрипом редко проезжающих машин.
Я стараюсь не думать о том, насколько злюсь. Шистад не продержался и суток: улизнул, даже не взглянув. Нетрудно догадаться, что он имел в виду, когда сказал, что увидится с Элиотом. Его отказ от вчерашних слов жалит меня в солнечное сплетение. Я злюсь. И снова злюсь, непроизвольно ускоряя шаг.
Пустая улица дает волю моим эмоциям: какая разница, насколько кривится моё лицо, если никто его не видит? Уличный фонарь моргает, работая с перебоями, и я невольно задумываюсь об исправности линии. Рука с сжатым поводком замёрзла, поэтому перекидываю петлю в другую ладонь, а ту прячу в карман, чтобы согреть. Мороз остужает пыл, но мне всё равно хочется заплакать или закричать. Я, как идиотка, хватаюсь за протянутую соломинку, которая ломается на середине пути, но, хотя обещаю себе больше не вестись на эту уловку, обман так привлекателен.
Я продолжаю идти прямо, невзирая на темноту. Лишь снег хрустит под ногами. В какой-то момент Тоффи замирает, и я закатываю глаза, недовольная остановкой. Внезапный лай разрезает тишину и с увеличенной громкостью звучит в ушах. Я отскакиваю в сторону от неожиданности.
– Прекрати! – прикрикиваю на собаку, но Тоффи лишь больше распаляется, обратившись к темноте переулка. Я дёргаю поводок, но Тоффи не умолкает, а рычит громче. – Ну, что там такое?
Я делаю шаг в закоулок и, прищурившись, вглядываюсь во мрак. Погасший фонарь не оставляет надежд различить хоть что-то.
– Там кто-то есть?! – громко кричу и делаю ещё шаг, при этом дёргаю поводок, чтобы оттащить разбушевавшуюся собаку. Внезапно меня охватывает паника. Безлюдная улица и звонкий лай вселяют чувство страха.
– Пойдем отсюда, – я разворачиваюсь, чтобы уйти, но вместо этого оказываюсь втянута в закоулок: чья-та ладонь в кожаной перчатке обхватила голый участок кисти, вытащив мою руку из кармана.
Дезориентированная, я начинаю судорожно озираться, и поводок выскальзывает из пальцев, как только кто-то резко дёргает за шнурок.
– Заткнись, шавка, – низкий голос произносит это угрожающе тихо. От страха органы падают вниз со сдавленным всплеском.
– Кто здесь? – громко произношу я, при этом беспомощно оглядывая тёмное пространство вокруг. – Помогите!
Я срываюсь на крик, ощутив, как паника сдавливает желудок. Та же рука, обтянутая кожаной перчаткой, прижимается к моему рту, отрезая возможность говорить. Вторая ладонь обхватывает голову. Я невольно делаю шаг назад в попытке отступить, но упираюсь в стену, лопатками ощутив ледяные кирпичи. Резкий удар впечатывает тело в каменную кладку, воздух выходит через рот, но ладонь не выпускает его наружу. Руками я хватаюсь за кисть, прижимающуюся к губам, пытаясь её оттащить, но цепкая хватка крепко-накрепко приросла к лицу. Слёзы беспомощности подступают к глазам, обжигая глазные яблоки. Второй рукой я упираюсь в грудь нападающего и прилагаю усилие, чтобы его оттолкнуть, ведь мужское тело вдавливается в моё, прижимая к стене, а моя рука, согнутая в локте, оказывается зажата между нами. Такое положение приводит меня в отчаяние, и я задираю ногу, чтобы ударить противника, но его колено впечатывается в моё бедро, причиняя резкую боль. Я сдавленно выдыхаю. Липкий страх сковывает глотку, сердце заходится в бешеном ритме. Глаза мечутся в поисках лица обидчика, но находят лишь темноту. Я глубже вдыхаю морозный воздух, и в лёгкие проникает сильный запах сигаретного дыма. Так пахнет нападающий.
– Тише, куколка, – наконец произносит он, и большой палец ладони, прижимающейся к лицу, поглаживает мою щеку, растирая слезы, что всё ещё катятся по заледеневшей коже. Ногу, на которую давит чужое колено, сводит судорогой, превращая конечность в неконтролируемую пульсацию. – Расслабься, и никто не пострадает.
Мозг судорожно обдумывает пути отступления и с ужасом подбрасывает мысль о том, что таковых не имеется. Отчаяние отдаётся тошнотой, вызывая рвотные позывы.
– Люблю рыженьких. Столько экспрессии, – наклонившись к моему уху, произносит мужчина. Его никотиновое дыхание обжигает щеку не хуже мороза. Я дёргаюсь в попытке вырваться из мужских лап, но рука смещается и оказывается прижата под неудобным углом. Из-за стреляющей боли глаза выпускают новую порцию слёз. Желудок сводит от страха. Если бы не рука, сжимающая губы, меня бы вырвало. – Но я здесь не за этим, – иронично, с ноткой наигранного сожаления заверяет нападающий. Меня воротит. Голова начинает кружиться, и я упорно втягиваю воздух через нос. Грубая хватка усиливается. Припечатанный к стене затылок покрывается мурашками от ледяного кирпича.
– Просто напомни своему дружку, что, если завтра товара не будет на месте, кто-то лишится одного из своих сладких пальчиков, – мурлычет он мне на ухо. Мои глаза расширяются от страха, и я начинаю задыхаться от паники, но всё ещё пытаюсь удержать сознание на плаву. – Надеюсь, ты запомнила всё, что я сказал, иначе нам придётся повторить свидание, только чур я выбираю место, – игриво говорит мужчина. Его горячее дыхание разносится по моему лицу клубочком белого пара. Я начинаю сильнее дёргаться, чтобы выбраться из тисков.
Всё происходит в одно мгновение: рука, зажимающая рот, исчезает, но тут же бьёт меня в лоб, отчего голова, как болванчик, отскакивает и ударяется об стену. В глазах пляшут искры, появляется ощущение, будто я включила телевизор, а канал не работает. В ушах шумит кровь, и тело медленно сгибается, пока промёрзшая земля не становится моей временной периной.
***
Что-то мокрое и тёплое касается щеки, и я нехотя разлепляю веки. Реальность накатывает волной, и я осознаю, как сильно замерзла: пальцы рук и ног заледенели, тело трясётся от проникшей под одежду минусовой температуры. Упираясь дрожащими ладонями в снег, я приподнимаюсь и сажусь. Голова немного кружится, но в темноте я почти не ощущаю этого. Две лапки грузом давят на моё больное бедро, поэтому мягко дёргаю ногой, затем поворачиваюсь набок и поднимаюсь. Я оглядываю окружающий мрак и на ощупь двигаюсь вперед, туда, где должна быть улица. Позади под весом Тоффи хрустит снег. Значит, с ним всё в порядке. Собака забегает вперед, и я боюсь потерять её в темноте, но питомец гавкает – я иду на звук. По ощущениям я пролежала на твёрдом снегу не больше пяти минут, иначе получила бы обморожение в такую погоду, но на холоде сложно оценить последствия.
Затылок отдаёт пульсирующей болью, поэтому на пару секунд прикрываю глаза и выпускаю воздух сквозь сжатые зубы. Ушибленная нога быстро устаёт, поэтому немного прихрамываю, но всё же выхожу на улицу. Мигающий фонарь дарит небольшой обзор на дорогу и присевшего Тоффи. На свету я рассматриваю счёсанную кожу на ладонях, покрытую засохшей от ветра кровью. Я почти не чувствую боли от ссадин, поэтому с легкостью игнорирую её, но в замёрзшем затылке, кажется, бьётся отдельная жила. На Тоффи нет поводка, но возвращаться за ним в закоулок не хочу, поэтому подхожу к собаке и быстро осматриваю на наличие повреждений. Мутным взглядом пробегаюсь по маленькому тельцу и не нахожу видимых повреждений, но затихший питомец явно напуган. Мне хочется взять Тоффи на руки и поскорее отнести домой, но больная нога едва позволяет волочить собственное тело. Несмотря на поднявшийся ветер, я почти не чувствую холода: он действует на ушибленные участки как заморозка.
Когда я дохожу до калитки, Тоффи уже отходит от шока, поэтому быстрее добегает до изгороди и терпеливо дожидается, пока я открою. В доме горит свет на кухне и втором этаже, значит, мать ещё не спит. Время перевалило за одиннадцать вечера, и я смутно припоминаю, что ушла пару часов назад. Входная дверь распахивается настежь под порывом колючего ветра, но я поспешно закрываю её и прохожу внутрь, стараясь при этом не шуметь. На кухне слышится скрип задвигаемого стула. Я присаживаюсь прямо на пол, силясь стянуть ботинки: больная нога больше не может стоять. Я с ужасом представляю, насколько сильно травмирована конечность, что приводит меня в ещё большее уныние. Как завтра идти в школу?
Тишина длится недолго, уловив шорох, поднимаю глаза и вижу мать. На ней атласный халат, прикрывающий колени, волосы собраны в пучок: женщина готовится ко сну. Лицо Элизы выражает мрачную сосредоточенность напополам с раздражённым недовольством.
– Я просто понять не могу, – вкрадчиво начинает она, и голос пульсацией отдаётся в затылке, – почему ты такая безответственная? Я вполне осознаю твои эгоистичные начала, но поскольку ты живёшь в моем доме, – она делает акцент на последних словах, – то должна следовать моим правилам. Мы обсуждали это не раз, но ты, видимо, предпочитаешь думать, что достаточно взрослая, чтобы принимать самостоятельные решения. Это только доказывает твою подростковую импульсивность, – на секунду женщина замолкает, но лишь для того, чтобы собраться с мыслями. – Если хочешь быть взрослой, то и веди себя так. Почему я должна сидеть и ждать, пока ты вернешься домой посреди ночи в каком-то непонятном состоянии? – на этих словах её брови гневно взлетают, и я обдумываю её последнюю реплику. Вероятно, мой потрёпанный вид навел на неё соответствующие мысли. Мне становится обидно, отчего слёзы упрямо рвутся наружу, но я с силой сжимаю губы и заставляю соль остаться под веками. – Я еще подумаю насчёт Рождества, – наконец добавляет Элиза, ставя точку в своей небольшой нотации, которая, очевидно, копилась с тех пор как я ушла. Её замечание выбивает меня из колеи.
– Ты ничего не решаешь! – отчаянно говорю я, наплевав на дрожащие руки и сорвавшийся голос. Боль в затылке усиливается, и я ощущаю что-то липкое в волосах. Возможно, это кровь, которая застыла на морозе, но теперь оттаяла в плюсовой температуре.
– Сейчас я несу за тебя ответственность, – холодно замечает мать, – и мне решать, где и с кем тебе быть. Разговор окончен.
Злость оседает на плечи и проникает под кожу, зудящее чувство раздражения придаёт сил, но я молчу, скапливая негатив в черепной коробке. Нет смысла возражать, потому что мы обе знаем, что я никогда не буду ей подчиняться.
Стянув злополучные ботинки, снимаю куртку. При оранжевом свете разглядываю повреждённые ладони, а затем касаюсь задней части головы. Липкий след крови вызывает приступ тошноты. Головокружение усиливается, когда я бреду до ванной, решив, что сейчас спускаться по лестнице не лучшая идея.
Закрывшись в душной комнате, медленно избавляюсь от одежды, которая пахнет сигаретами и морозом. Стянув штаны, на секунду зажмуриваюсь, морально готовясь к тому, что увижу на бедре огромную гематому. Тёмный синяк, по краям покрывшийся фиолетовым и в центре налитый бордовым, вызывает лёгкий приступ ужаса. Я пробегаюсь прохладными пальцами по травмированной коже и слегка нажимаю, тут же подавив стон боли. Кажется, этот синяк пробудет со мной ближайшие пару недель. Вещи тут же закидываю в стиральную машинку, не заботясь о том, что такую ткань нежелательно стирать вместе, затем поворачиваюсь к зеркалу, окаймлённому паром. Пару секунд рассматриваю опухшее, обветренное лицо: тени пролегли под красными воспалёнными от недавних слёз глазами, губы представляют собой ошметки тонкой кожи с пульсирующими кровавыми ранками, спутанные волосы примяты на затылке. Непроизвольный всхлип срывается с губ, прежде чем я успеваю подумать. Подавить рыдания теперь кажется почти невозможным, и я позволяю солёной жидкости покрыть лицо, спуститься по шее и скользнуть на обнаженную грудь. Холодные слёзы режут глаза, пульсация в затылке кажется почти невыносимой. Ощущение такое, будто там бьётся второе сердце.
Я не иду в душ, прекрасно понимая, что не смогу подставить кровоточащую рану на затылке под горячие струи, а умываю лицо в раковине, затем чищу зубы, снова брызгаю водой в лицо, мою руки до локтей, затем шею. Касаюсь краем намокшего полотенца гематомы на затылке и тут же шиплю от боли. Причесать волосы не удаётся: оттягивая пряди расческой, я лишь чувствую, как саднит кожу головы.
После умывания я выгляжу ненамного лучше. Чтобы закутаться в полотенце, приходится приложить усилия: я морально истощена и от боли клонит в сон. Опершись копчиком о машину, прикрываю глаза и перевожу дух, позволяя слезам вновь катиться по щекам и пропадать на обнаженной шее. В этот момент я отчётливо слышу собственные всхлипы, которые срываются с губ против моей воли, и шмыгаю носом. Придётся умыться ещё раз. Собраться с мыслями никак не получается, тяжелая голова практически не соображает, занятая перевариванием боли и подавлением панической атаки.
После повторного «душа» я открываю дверь и тут же утыкаюсь взглядом в приоткрытый проход комнаты Шистада. В спальне не горит свет, но я чувствую кожей, что Крис там. Я застываю на пороге ванной, не зная, как поступить: зайти и всё рассказать или вернуться в комнату и зализывать раны. Впрочем, делать выбор мне не приходится: раздаются тихие шаги, а затем дверь запахивается с лёгким хлопком.
***
На следующий день я просыпаюсь довольно рано от щемящей головной боли. Несмотря на то, что я просыпалась несколько раз, чтобы перевернуться на бок, утром я лежу на спине, и ушибленный затылок упирается в подушку. Мне сложно оценить степень повреждения, но на наволочке остаётся кровавый след. Медлить с обработкой раны больше нельзя: через пару часов я отправлюсь в школу, а окровавленная голова не входит в обязательную униформу.
Натянув халат, поплотнее запахиваю его и подвязываю поясом: в комнате оказывается неожиданно холодно, когда я выбираюсь из постели. Нога ноет, наступать на стопу полностью практически невозможно: гематома тут же отдаёт ноющей болью. Ранки на ладонях покрылись корочками, и теперь я могу их отодрать, чтобы обработать и заклеить пластырем.
В доме царит сонная тишина: время едва перевалило за половину шестого утра. Спокойствие и безмолвие благотворно влияют на истерзанное сознание, и я отчасти радуюсь, что встала пораньше, хотя сон и способствует выздоровлению. Прошмыгнув в коридор, взглядом натыкаюсь на захлопнутую со вчерашнего вечера дверь Шистада и задерживаюсь у неё лишь на секунду. Злость на парня поднимается кипящей волной, поэтому поспешно отворачиваюсь и захожу в ванную.
Сегодня душ кажется спасением, хотя тело болезненно отзывается на твёрдые струи горячей воды. Я понижаю температуру до прохладной, и лёгкая дрожь, пробегающая по телу, действует бодряще и помогает немного успокоить саднящую кожу. Голову предусмотрительно не мою, решив первоначально обработать рану полотенцем. Стоя в душе, вожу рукой по синяку, в который раз думая о том, что всего этого могло и не случиться. Причиной всех неприятностей неизменно является Шистад, и мне пора бы сделать вывод и отдалиться, но я, как глупый мотылёк, всегда лечу на свет, заранее зная, что опалю крылья.
Вчерашний хлопок двери всё ещё гудит в ушах и почти перебивает прокуренный низкий голос мужчины, оставившего многочисленные следы на моём теле. Я так и не доставила послание, хотя следовало бы: угрозы – отличный метод передачи сообщений.
Умываю лицо, с некоторым удивлением замечая, что, несмотря на явный недостаток сна, выгляжу вполне сносно, затем чищу зубы и, наконец, приступаю к самой неприятной части: к обработке затылка. Промокнув краешек полотенца прохладной водой, прикладываю его к ране, чтобы засохшая кровь впиталась в ткань. Через несколько минут липкая твёрдость волос превращается в мягкую влагу. Открыв ящик, достаю оттуда аптечку, нахожу антисептическую мазь и мягко наношу на поражённую зону, при этом пальцем ощупываю рану. Никаких впадин нет, поэтому делаю вывод, что это всего лишь царапина. Кое-как причесавшись, вновь смотрю в зеркало: без спутанных волос я выгляжу вполне прилично.
Всё ещё в халате, выскальзываю в коридор и вновь бросаю взгляд на дверь Шистада: к моему удивлению, она оказывается приоткрыта, хотя была замурована, когда я входила в ванную. Сама толкаю деревянную поверхность и заглядываю внутрь. Пусто. Раскуроченная кровать говорит о том, что Шистад встал совсем недавно. Где он?
Я иду на кухню на цыпочках на случай, если Крис там, чтобы не спугнуть его, но комната оказывается безлюдна и молчалива. На улице ещё темно, лишь фонарь освещает пейзаж за окном и кусок пространства в доме. Подавшись к раковине, я выглядываю в окно, хотя испытываю при этом инстинктивный страх, ставший логичной реакцией из-за недавнего инцидента. Край порога, что я могу различить, оказывается пуст, но на заснеженных ступеньках замечаю мусор и, приглядевшись, понимаю, что это смятая пачка сигарет. То небольшое пространство, которое попадает под тусклый свет фонаря, тоже оказывается пустым, но на дорожке я замечаю следы, которые не успела скрыть вчерашняя метель. Они свежие. Пару секунд смотрю в окно не зря: у порога появляется тёмная фигура в знакомой серой куртке и с зажатой между зубов сигаретой; её огонек горит оранжевым цветом в ночи. Он выходит с другой стороны дома, затем наклоняется, чтобы подобрать пачку, отряхивает ноги, потоптавшись на ступенях, и дёргает ручку двери. Мне пора уходить. Наплевав на боль в ноге и затылке, я поспешно ретируюсь в свою комнату, пытаясь не шуметь и подавлять страдальческие стоны. Замерев на последней ступеньке, я слышу, как Крис проходит по коридору, а затем все звуки замолкают. Хлопка двери его спальни не раздаётся, но парень наверняка ушёл. Я перевожу дыхание и приваливаюсь к стене. Такая пробежка только разжигает боль.
Позже, когда весь дом поднимается по велению будильников, я, уже собранная, сижу у стойки и допиваю тёплый чай. Мать спускается на первый этаж, одетая в бирюзовую блузку и серую юбку ниже колена. Она здоровается нарочито сухо, и я отвечаю таким же холодным тоном. Следом в проходе появляется Томас в костюме с болтающимся галстуком на лацканах пиджака. Элиза принимается завязывать узел, предварительно поставив кофе вариться. Я намеренно отворачиваюсь и тупо пялюсь в стену, не желая наблюдать за небольшой утренней идиллией, в которой явно являюсь лишней, как и Шистад, возникший на кухне спустя пару секунд после отца. Вся картина представляет собой нечто комичное, и Крис замирает на секунду, глядя на взрослых, но тут же берёт себя в руки и проходит к тостеру. Он специально не смотрит на меня, хотя его присутствие остро ощущается на кончиках пальцев. По сути, между нами не происходило ссоры, но Шистад отлично улавливает моё враждебное настроение. Возможно, он злится из-за того, что я ушла вечером, но злиться должна я.
Покончив с завтраком, спускаюсь в комнату за вещами, а затем проскальзываю в прихожую, чтобы надеть куртку и улизнуть пораньше. Сегодня идти до школы придётся дольше обычного из-за больной ноги, а находиться с Крисом в одной машине выше моих сил.
Прежде чем Шистад или мать успевают что-то сказать, я хлопаю входной дверью и стремительно хромаю к калитке. Утренние следы Криса запорошил снег, и теперь не осталось ни одного свидетеля его ранней прогулки, как будто в насмешку надо мной. Дорогу до забора немного замело, и ступать по снегу с ушибленным бедром сложнее, чем я думала, но вариантов нет, поэтому, превозмогая боль, я всё же выбираюсь на расчищенный дворниками тротуар. Шапка прижимает волосы к открытой ране на затылке, напоминая о лёгкой головной боли, но минусовая температура действует успокаивающе.
Вопреки вчерашнему безрассудству, стараюсь быть более осторожной, поэтому на пешеходном переходе тщательно изучаю стоящих рядом и по другую сторону дороги людей, ловя от некоторых косые взгляды. Впрочем, никто из них не выглядит достаточно подозрительным, чтобы зародить панику, и я облегчённо выдыхаю, продолжив путь.
По дороге до школы я размышляю об Эмили. Мне хочется расспросить её о тех преследованиях и вечернем свидании с Бодваром. Если она была с ним и вернулась до темноты, то, вероятно, не попала в такую же опасность. Следовало написать ещё вчера, чтобы выяснить это, но физическая и моральная подавленность поглотили все альтруистические начала, обнажив чистый эгоизм, за который мне в принципе не было стыдно. Кому и стоило постыдиться, так это Шистаду, который, кажется, совершенно не чувствует вины.
Начавшийся снег значительно затрудняет передвижение, и я отчасти жалею, что улизнула до того, как Крис усадил меня в машину. Тогда у меня было бы оправдание нахождению рядом с ним. Настроение у меня подавленно-безразличное, и сложно склонить чашу весов в сторону положительных или негативных эмоций. Лёгкое отсутствие чувствительности даже нравится мне: это отрезвляет мозг, позволяет видеть ситуацию здраво, оценивать события с точки зрения рассудка, а не сердца.
Добравшись наконец до школьной территории, я бросаю мимолётный взгляд на парковку, чтобы удостовериться в присутствии Шистада. К сожалению, крупные хлопья затрудняют обзор, и разглядеть стоянку становится труднее, но одно является очевидным: машины Криса нет на привычном месте.
Я вхожу в Центральный корпус, оставляю в шкафчике ненужные вещи и кладу необходимые учебники в сумку. Организм более или менее привык к болезненным ощущениям в ноге и голове, поэтому дышать становится несколько легче. Расстегнув куртку, направляюсь в класс, изредка бросая косые взоры на проходящих учеников, будучи в поисках Эмили или Шистада. Никто из них не встречается на пути, поэтому морально готовлюсь провести следующий час в тяжёлых раздумьях об этих двоих.
Перед самым кабинетом я случайно врезаюсь в прохожего – бедро тут же отдаёт резкой болью, и я шиплю.
– Эй, красотка, осторожнее, – знакомый голос над головой заставляет взметнуть подбородок вверх. Это Элиот.
Он выглядит невыспавшимся – бледным и болезненным, – на скуле красуется свежая ссадина, в ухе поблёскивает крестик, за хрящиком зажата сигарета.
– Привет, – неловко здороваюсь я после нескольких минут изучения парня. Напрашивается один вывод: вчера Элиот тоже встретился с одним из тех мужчин. Внутренние и скрытые одеждой повреждения парня остаются загадкой, но я не уверена, что хочу сравнивать наши травмы.
Несмотря на внешнюю помятость, он смотрит не затравленно, а жёстко, с серьёзностью в помутневших глазах. Я пытаюсь отогнать мысль о том, что Элиот может быть под кайфом.
– Эмили сегодня в школе? – интересуюсь я и случайно прикусываю губу. Тонкая кожа рвётся от столкновения с зубами, и на языке появляется знакомый металлический привкус.
– Да, было бы странно оставлять её без присмотра сейчас, – говорит он с акцентом на последнем слове. Я моргаю пару раз, чтобы удостовериться в том, что правильно поняла намёк. Элиот знает, что я знаю. Упрощает ли это задачу? – По правде, мне нужно с тобой поговорить, – замечает парень и внимательно рассматривает моё лицо.
Я мучительно раздумываю об этих словах и гадаю, о чём конкретно он хочет поговорить. Мысли роятся, как пчелы, жужжат и вибрируют, поэтому решаю акцентировать внимание на конкретном факте, а с проблемами разбираться по мере их поступления. Элиот же не может знать о Бодваре?
– Хорошо, – наконец произношу я. – Мы можем встретиться в кафе. Среди толпы безопаснее, кажется.
– Или ты становишься легкой добычей, – в противовес замечает Элиот. Меня слабо передёргивает от его слов. – В любом случае, мне нужно проводить Эмили до дома после школы. Твои родители дома?
«Родитель», – мысленно поправляю я, но на деле отвечаю:
– Они вернутся после семи.
– Хорошо. Я зайду после того, как оставлю Эмили.
– Шистад? – делаю слабое предположение, не совсем понимая, что подразумеваю под этим вопросом.
– У него дела, – отвечает парень, и это расставляет все точки над i в небольшой махинации парней. Значит, Элиот присмотрит за мной, пока Криса не будет в доме, но кто тогда присмотрит за Эмили?
– Увидимся, – кивает парень и уходит, свернув в коридоре.
Оставленная для размышлений пища не даёт мне покоя следующие два урока.
***
Бодвар открывает кабинет за пятнадцать минут до начала урока. Я вместе с толпой забиваюсь в класс и с некоторым удивлением обнаруживаю там Эмили. Она сидит на привычном месте и приветственно машет мне рукой. Я не видела её среди учеников в коридоре, и понимание накрывает холодной волной: она уже была в классе. Меня передёргивает от этой мысли, и я старательно отгоняю её, пока иду к своей парте рядом с подругой. Я быстро оцениваю внешний вид Флоренси, сомневаясь, что именно хочу найти: следы от губ Бодвара или раны от вчерашнего неприятного столкновения с незнакомцем. К счастью, ни того, ни другого не наблюдаю, поэтому присаживаюсь на стул, выкладываю учебник по истории и оборачиваюсь, чтобы поздороваться. Краем глаза вижу, что Бодвар стоит у книжного шкафа недалеко от нас, поэтому заводить разговор о его персоне не решаюсь.
