Текст книги "С привкусом кофе (СИ)"

Автор книги: Немая реальность

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 44 страниц)

– Я помогу, – говорит ему Мун, затем неуклюже тянет за рукав, а Флоренси трясёт рукой в попытке высвободиться.

Комичность этой картины выбивает из меня злость на Элиота за безответственность. Я всё ещё продолжаю стоять на лестнице, не желая прерывать такое зрелище, и откровенно наслаждаюсь нелепостью происходящего.

Ева прилипает спиной к стене и поднимает ногу, потянув за шнурки. Плотно сидящий на ступне ботинок никак не желает слезать, и пока она борется с ним, то незаметно сползает вниз, плюхнувшись на пол. Элиот тоже возится с ботинками, и, несмотря на неудачу с курткой, эта миссия удаётся ему намного легче. Через некоторое время он всё же справляется с собственной обувью и присаживается на корточки, чтобы помочь Мун. Их взаимовыручка заставляет меня усмехнуться.

– Чёртовы ботинки, – злобно шепчет Ева, дёргая его за подошву, но руки скользят по воде, образовавшейся из растаявшего снега. Несмотря на их нетрезвое состояние, они создают не так много шума, поэтому я почти не беспокоюсь за спящую недалеко от лестницы Эмили.

Расправившись со всей ненужной одеждой, они поднимаются, что выглядит настолько забавно, и я, не сдержавшись, прыскаю. Схватившись за перила, они начинают своё медленное пьяное шествие: Ева впереди, а Элиот – сзади неё. Наблюдая за ними, вспоминаю, что оставил свою кофту на полу в ванной, и решаю вернуться за ней до того, как эти двое увидят меня. Быстро и почти бесшумно юркнув в ванную комнату, в темноте нащупываю одежду, на что уходит некоторое время. Свет не включаю, чтобы не спугнуть своих жертв.

Когда я наконец выхожу из ванной, вижу, что Элиот и Ева добрались до комнаты парня. Первоначально мне не удаётся разглядеть, почему они застряли в дверях; возможно, кому-то из них стало плохо, но раздающийся через секунду звук в ночной тишине даёт очевидный ответ. Они целуются.

***

Я снова выныриваю из долгого сна без сновидений. Некоторое время я будто плыл в тихом спокойном океане, где не было ни цвета, ни запаха. Но звуком моего пробуждения на этот раз служит не звук аппарата, считывающего пульс, а настойчивое прикосновение к предплечью, а точнее колющее чувство в области сгиба локтя.

– …Физраствор, – говорит голос, который я слышал в прошлый раз, – чтобы очистить кровь.

Я расслабляю слух и напрягаю мышцы, чтобы пошевелить той самой рукой, в которую, видимо, воткнута игла, но ничего не выходит. Темнота вокруг напрягает, но попытка открыть глаза кажется мне бесполезной, будто тело осознаёт, что ещё не время.

Через минуты сознание мутнеет, мир смазывается, и я вновь утопаю в океане.

***

Второе января.

Очередной стук в дверь заставляет меня раздражённо стиснуть челюсти, но я всё же поднимаюсь с кровати. Одним размашистым движением распахиваю дверь и смотрю на девушку передо мной. Её взволнованное лицо заставляет меня скривиться.

– Ну? – говорю я, рассматривая её сверху вниз. На ней пижамные штаны и простая белая футболка, сквозь тонкую ткань которой просвечиваются соски. Это вызывает во мне новый прилив злости. Злости, но не отвращения.

– Что ну? – тупо переспрашивает она, растерявшись.

– Ты так настойчиво пытаешься попасть ко мне в комнату уже второй вечер подряд. Очевидно, тебе что-то здесь нужно. Так ну?

Она поднимает на меня глаза, её взгляд неуверенно бегает по моему лицу. Собранные в высокий хвост волосы движутся из стороны в сторону, когда она качает головой.

– Ты злишься на меня? – спрашивает Ева, немного понизив голос, хотя этого не требуется.

– С чего бы? – иронично выплёвываю я, растянув ухмылку правым уголком рта.

– Не знаю, – отвечает девушка, и от искренности в её голосе возникает желание закричать.

– Все в порядке, не напрягайся, – вместо этого говорю я, затем дёргаю дверь, чтобы наконец оказаться наедине с собой.

– Просто… – Мун дёргает ручку, отталкивая её, и хватает меня за запястье, но я легко высвобождаю ладонь, скривившись. – Скажи, что с Эмили всё в порядке.

– Это несильно заботило тебя ещё пару дней назад, – хмыкаю я, зная, на какие точки нужно давить. – Но с ней всё будет в порядке, – а затем всё же закрываю дверь.

***

«Видимо, время пришло», – думаю я, выныривая из пустоты. Тело ощущается сплошной болевой точкой, но зато теперь чувствую каждый мускул. Болезненное осязание позволяет нащупать под пальцами гладкую поверхность больничного постельного белья. Голова утопает в плоскости подушки, оказываясь наравне со спиной, и такое положение оказывается достаточно неудобным, чтобы я захотел пошевелиться и перевернуться набок.

И всё же проходит неопределенное количество времени, прежде чем я открываю глаза. Тяжёлые веки едва приподнимаются, и я трачу несколько секунд на то, чтобы сморгнуть песок. Несколько слезинок скапливаются в уголках глаз, увлажняя иссохший белок, а затем я смотрю из стороны в сторону, изучая комнату. Тусклый оранжевый свет успокаивает сознание, приготовившееся к резкой вспышке, но он не даёт достаточно обзора. Круглое очертание торшера освещает лишь часть палаты, где стоит простое жёсткое кресло бежевого цвета, хотя из-за искривлённых лучей мне сложно установить правильный оттенок. Стены лимонного цвета и кусочек стерильного пола – всё, что я могу рассмотреть.

Приподнять голову не получается, но краем глаза всё же вижу аппарат, считывающий кардиограмму и пульс; он издаёт тот самый писк, что я слышал на протяжении всего бессознательного состояния. Вновь опускаю веки и некоторое время наслаждаюсь темнотой перед глазами. Короткое исследование ещё раз подтвердило мои рассуждения во время сна, но это отнюдь не улучшило общей картины. Последние события настолько смазаны, что мне не удаётся ухватиться ни за одно воспоминание, чтобы воссоздать происходящее. И, возможно, мне стоило бы сосредоточиться на этих воспоминаниях, но вместе этого я бросаю беглый взгляд на задёрнутые жалюзи, сквозь которые не проникает и лучика света. Вероятно, сейчас ночь. Это открытие одновременно радует и расстраивает меня: никто не будет приставать со своими вопросами, но и я не смогу задать свои.

Некоторое время просто лежу, напрягая мозг попытками вспомнить всё, что происходило до того, как я очнулся в больничной палате, но размеренное тиканье аппарата сбивает с толку. В конце концов я настолько раздражаюсь, что приходится бороться с желанием сорвать с указательного пальца считывающее устройство. Устав лежать на спине, начинаю ворочаться, отчаянно желая перевернуться набок, но мышцы настолько слабы, что от малейшей физической нагрузки всё тело покрывается потом, а я устаю и остаюсь лежать на спине практически без сил.

Ещё какое-то время бесцельно пялюсь в тёмный потолок, затем перевожу взгляд в освещаемый светильником уголок и, убаюкиваемый механическим звуком, всё же засыпаю.

На этот раз сон скорее напоминает эпизод из реальной жизни, но по факту такого момента, наверное, никогда и не существовало.

Мне снится мама. Её образ расплывчатый и слишком смазанный, чтобы я смог рассмотреть цвет глаз или черты лица, но в глубине сознания пульсирует знание: это она.

В этой реальности я мне не больше десяти. Я сижу на подоконнике, свесив ноги и болтая ими в воздухе, а мама прибирается в моей спальне, раскладывая тетради и учебники на столе в ровные стопочки.

– Ты прочитал ту книгу, о которой мы говорили? – спрашивает мама, протирая деревянную поверхность от пыли. Её тёмно-каштановые, почти чёрные волосы собраны в аккуратный волнистый хвост, и я знаю, что меж её бровей пролегла складка в ожидании ответа.

Я замираю, раздумывая, стоит ли сказать правду, ведь соблазн соврать так велик. Мне хочется быть замечательным сыном, и я почти чувствую разочарование, которое сквозит в выражении лица мамы, когда она понимает, что ответ отрицательный.

– «Маленький принц» – моя любимая книга, – говорит она, и хотя я знаю, что она не злится, всё же на секунду сжимаюсь в ожидании смены её настроения. – Очень жаль, что она не заинтересовала тебя, – продолжает мама, заканчивая с уборкой на столе.

Я наблюдаю за ней, всё ещё сидя на подоконнике и силясь придумать хотя бы жалкое оправдание происходящему, но весь её образ, пропитанный разочарованием и печалью, говорит о том, что не стоит и пытаться.

Я спрыгиваю с окна и иду к ней, чтобы попросить прощения. Подойдя ближе, я надеюсь наконец рассмотреть её лицо, но вместо этого передо мной предстаёт пустая картина, от которой разит грустью. Я обнимаю маму, при этом ощущая, как она плачет.

– Я… Я прочитаю, – запинаюсь я, глядя на неё снизу вверх. Мама никак не реагирует, что только усиливает чувство вины.

Через секунду дверь в мою комнату открывается и появляется отец. Его лицо с чёткими линиями на секунду заставляет опешить.

– На сегодня закончили, – говорит он, протянув маме руку.

– Я в порядке, – отвечает она дрожащим голосом. – Честно, Томас.

– Не нужно этого, – качает головой отец, И его лицо приобретает строгое выражение. – Не делай хуже.

– Пусть мама останется, – прошу я, ощущая, как слёзы скапливаются в уголках глаз, а всхлип застрял где-то в горле. – Пусть останется!

– Идём, – папа дёргает мать, и она поддаётся.

Мои руки соскальзывают с её одежды, но прежде чем она успевает бесследно исчезнуть, её губы произносят какую-то фразу. Она эхом звучит в моей голове.

***

Третье января.

В обед третьего января отец всё же не выдерживает и перехватывает дверь в ванную до того, как я успеваю её закрыть. К этому моменту я чувствую себя настолько отвратительным и склизким куском дерьма, что даже душ не помогает избавиться от мерзости внутри. Томас решительно толкает дверь в сторону, и на секунду кажется, что она сорвется с петель, но этого не происходит. Он смотрит на меня разъярённо-внимательным взглядом, в котором сквозит уверенность в собственных поступках. Я серьёзно подумываю о том, что меня в действительности может стошнить, хотя и непонятно, что служит причиной рвотных позывов: присутствие отца или ломка.

– Видимо, всё действительно плохо, раз ты не можешь пройти и пары метров, не употребив какого-то дерьма, – произносит Томас с долей иронии, и я в ответ лишь кривлю губы, хотя это самый ничтожный способ показать свою независимость. – Твоя потеря контроля могла бы выглядеть забавной, но в этот раз я не намерен шутить, – говорит он, ступив внутрь комнаты, и теперь большая часть пространства будто заполняется им. У нас небольшая разница в росте, но то ли из-за галлюцинации, то или из-за чего-то ещё он выглядит угрожающе огромным.

Мне хочется прыснуть в ответ, но любой вырвавшийся из горла звук норовит превратиться в рвоту. Вместо этого я упираюсь рукой в керамический бортик раковины и стараюсь принять наиболее расслабленную позу, хотя не прекращающийся уже второй день подряд тремор рук не способствует сохранению контроля над телом.

– Завтра утром мы улетаем на несколько дней, – сообщает отец, – я даю тебе это время, чтобы восстановиться.

Затем он окидывает меня презрительным взглядом и с характерным хлопком, сотрясающим небольшое пространство комнаты, закрывает дверь. Я прыскаю в ответ и меня всё же тошнит.

Я просыпаюсь через несколько часов после того, как всё мое нутро оказалось вывернуто наизнанку по крайней мере три раза – в последний меня тошнило желчью – вязкой желтой слизью – так как еда вышла в предыдущие два. Желудок болит, но это не худшее ощущение на данный момент; меня знобит, тело покрыто потом, отчего постельное белье прилипло к влажной коже, а простынь сбилась в ногах. Ко всему прочему я испытываю непреодолимое чувство жажды, разбавляемое сильной головной болью. Наверняка вместе с повышенной температурой скачет и давление, поэтому так стучит в висках. И хотя лекарство от такой болезни мне известно, я отчего-то извожу тело до того самого максимума боли, когда терпеть будет невозможно. Всё это, конечно же, означает и то, что необходимо увеличить дозу вещества, того минимума, на котором я держался последние полгода, теперь, очевидно, недостаточно.

Я поднимаюсь с кровати и неуклюже выпутываюсь из постельного белья, прежде чем включить лампу и оглядеть тёмное пространство. Спёртый, горячий воздух в комнате только ухудшает положение, поэтому пробираюсь через гору вещей к подоконнику и открываю окно, впуская холодный январский ветер. Резкий поток воздуха пробирает до костей и в комбинации с ознобом из-за повышенной температуры заставляет меня поднять с пола тёплую кофту и натянуть прямо на потное тело. Я не уверен в чистоте одежды, но она по крайней мере спасает от ветра.

Взглянув на экран телефона, обнаруживаю, что время едва перевалило за восемь часов, а значит я проспал не так уж и долго. Тянуще-колющее чувство в районе живота напоминает о необходимости что-то съесть, хотя голода как такового я не испытывал уже около двух суток.

Я пробираюсь на кухню аккуратными, короткими шагами, придерживаясь рукой за стену, не доверяя собственным ногам. В это же время стараюсь прислушиваться к происходящему в доме, чтобы случайно не наткнуться на его обитателей. Мысль о том, чтобы встретить Еву, одновременно злит и расстраивает, но я списываю это на основательную потерю контроля.

И, несмотря на моё сообщение Вселенной, мне всё же приходится остановиться на границе между кухней и гостиной, так как улавливаю голоса.

– …Не знаю, – говорит один из них, и в нём я легко узнаю Мун.

– Я могу поговорить с ним, – произносит второй.

Злость мгновенно прошибает меня, как только я понимаю, что это Элиот. Сидит на моей кухне и говорит с моей девушкой после того, как поцеловал её. Так, стоп.

– Это было бы отлично, – соглашается Ева, в её тоне сквозит столько облегчения, что к горлу подступает новый приступ тошноты, хотя, может быть, это всё последствия ломки.

Сжав руки в кулак, я принимаю неверное решение, но оно единственное приходит мне в голову. Шагнув на кухню, я окидываю взглядом этих двоих. Как ни странно, они не отскакивают друг от друга как ужаленные, продолжая сидеть за барной стойкой и потягивая чай в прозрачных кружках. Ева сидит на моём месте, в то время как Элиот занял стул напротив, и я почти могу видеть, как их ноги соприкасаются под столом. Совсем недавно именно так я гладил её икру, вызывая волну смущения. Эта картина заставляет меня скривиться. Пряный апельсиновый запах чая вызывает рвотный позыв, но я лишь фыркаю, проходя к шкафчику, чтобы достать кружку. Мне жизненно необходим чёрный кофе.

– Выглядишь паршиво, друг, – говорит Элиот с той долей обеспокоенности, которая всегда раздражала в нём.

«Друг?» – мысленно фыркаю я, но в ответ лишь передёргиваю плечом, предпочитая промолчать.

Некоторое время в комнате сохраняется тишина. Я всё ещё стою к ним спиной, насыпаю в кружку кофе и дожидаюсь, пока вскипит чайник. В это время между Мун и Флоренси, видимо, ведётся немой диалог, и, хотя они не шушукаются, я буквально ощущаю их взгляды собственным затылком. Свистящий звук вскипевшего чайника буквально разрывает полотно тишины, но я быстро выключаю его и, ухватившись за ручку, подношу к кружке. Из-за нетвёрдой хватки трясущихся рук часть кипятка проливается мимо и попадает прямо на ладонь. Я тут же отдёргиваю руку, ощущая, как горячая вода буквально плавит кожу пальцев.

– Блять, – бросаю чайник в сторону и отскакиваю, прижав обожжённую конечность ко рту.

– Всё в порядке? – спрашивает Ева, внезапно оказавшись сбоку от меня. Она кладёт руку на моё предплечье, лишь распаляя тихо зреющую внутри ярость. Злость, смешиваемая с болью, создаёт коктейль Молотова, и я взрываюсь.

– Не смей трогать меня, – шарахнувшись в сторону, рычу я.

– Успокойся, – произносит Элиот. Я перевожу разгневанный взгляд на парня, и его оборонительная позиция кажется мне смешной.

– Не учи меня, – отвечаю я, – вряд ли в тебе контроля больше, чем во мне.

– Просто не горячись, – говорит Флоренси; его попытка убедить меня лишь выводит из себя, – Обработаем руку, незачем так злиться.

– Всё нормально, давай я посмотрю, – предлагает Мун. Промелькнувшая в её голосе забота выворачивает всё моё животное нутро наружу.

– Мне противно на вас смотреть, – скривившись, выпаливаю я. – Что ты вообще здесь делаешь, а? – киваю в сторону Элиота. – Пока твоя сестра пытается пережить изнасилование, ты распиваешь чаи в компании этой… Этой… – я никак не могу найти подходящего слова, но его и не требуется, потому что в ту же секунду он перебивает меня.

– Что ты несешь? – вспыхивает он, и всё его показное спокойствие мгновенно испаряется.

– Так ты, блять, настолько слеп или туп, что даже не заметил, что происходит с Эмили. Хотя, возможно, ты был слишком занят тем, что пытался залезть в трусы Мун.

– О чём ты, мать его, говоришь? – окончательно потеряв контроль, кричит Элиот. – Клянусь, если ты врёшь, я убью тебя.

– Может, тебе стоило угрожать тому, кто сделал это? – спрашиваю я, ухмыльнувшись. Мрачное удовлетворение от разыгравшейся перепалки только подпитывает моего внутреннего демона.

– Он не мог, – поражённый голос Евы на секунду заставляет меня замереть со спичкой перед мостом. Но пусть всё сгорит к чертям.

– Видимо, он не такой уж и безобидный учитель истории, верно, Мун? – смеюсь я, наблюдая за выражением лица девушки.

– Ты знала? – спрашивает Элиот, повернувшись к девушке. Его руки обхватили столешницу стойки в попытке удержаться.

– Конечно, она знала, – говорю я, ощущая, что теперь всё действительно полыхает в огне.

***

– Так он уже приходил в себя? – спрашивает смутно знакомый женский голос, который я, впрочем, сквозь дрёму не могу с точностью опознать.

– Да, это было ночью. К сожалению, он не вызывал сотрудника, поэтому можно предположить, что Кристофер не вполне осознает происходящее. Так же существует вероятность кратковременной потери памяти.

– И вы не можете сказать точно? – теперь в этом голосе сквозит лёгкое раздражение напополам с нетерпением.

– Когда он придёт в себя, я смогу полностью исследовать перенесённые последствия, – не давая прямого ответа на предыдущий ответ, произносит мужчина, очевидно, мой лечащий врач.

– Отлично, – говорит женщина, и я почти вижу, как она сжимает губы в жёсткую линию, хотя мои веки всё ещё опущены.

Теперь я узнаю голос Элизы и её манеру говорить. Проскользнувшее в её тоне недовольство окончательно убеждает меня в её присутствии, но, исходя из этого, так же прихожу к выводу, что где-то здесь должен быть и Томас.

Глаза совершенно не хочется открывать сразу по нескольким причинам, и, хотя я уже пришёл в себя, я просто лежу, дожидаясь характерного хлопка двери, оповещающего об уходе Элизы. На это уходит некоторое время, и все эти минуты я гадаю, почему же она никак не оставит меня. Мысль о том, что она пялится на моё бездвижное тело, кажется дикой. В любом случае в какой-то момент дверь всё же закрывается с обратной стороны, и я позволяю себе громкий выдох через нос. Распахнув веки, оглядываю освещённое полуденным солнцем пространство палаты. Теперь моему взору предстают не только уголок лимонного цвета и слабоосвещённый круг торшера на полу, но три стены – не считая той, что позади, – жёсткое кресло, которое я разглядел ещё ночью, окно, цветок, стоящий на полу у подоконника, и собственные ноги, сокрытые лёгким голубым одеялом на кровати. Я прихожу к выводу, что днём в палате не больше интересного, чем ночью, хотя эта мысль не слишком заботит меня.

Вместо этого я поднимаю глаза к потолку и начинаю своё медленное размышление о происходящем. Мысли вяло, будто сонные пчелы, жужжат в голове, хотя, будучи в полудрёме, думается намного легче. Я прокручиваю все известные мне факты, начиная с того, что я лежу в больнице, и заканчивая присутствием Элизы здесь. Очевидно, прошло некоторое время, прежде чем Томас и мать Евы оказались в моей палате, а значит не они доставили меня сюда. Где же они тогда были?

Воспоминания о последних событиях кажутся мутным пятном, даже белым полотном в сознании. Кажется, врач говорил о кратковременной потере памяти. Я пытаюсь прикинуть, сколько прошло времени с того момента, как я оказался в палате. По ощущениям целая вечность, но на деле нельзя сказать точно.

В конце концов безрезультатные размышления настолько утомляют изголодавшийся мозг, что я засыпаю, отказавшись от затеи попробовать встать.

***

Четвертое января.

Томас и Элиза уезжают в обед четвёртого января, но я даже не приподнимаюсь с кровати, чтобы проводить их. Отчасти потому, что просто не могу. Тело не слушается, а в голове рождаются нездоровые образы, поэтому я предпочитаю лежать, закрыв глаза и ощущая бесконечный тремор влажных рук на пропитанной потом простыне. В какой-то момент я задумываюсь о том, что наказываю себя за всё происходящее, но на деле я предпочитаю ломку от наркотиков другой ломке, которую никак не могу контролировать. И хотя действие наркотических веществ неподвластно мне, я знаю, что после дозы станет легче. С другой же зависимостью так не сработает, по большей части потому, что я до конца не могу принять, что зависим. Поэтому я отмахиваюсь от этих мыслей и продолжаю плавиться в собственной агонии.

Мое сознание то плывет, то проясняется, но ни одно из этих состояний не задерживается достаточно долго, чтобы я мог хоть немного сконцентрироваться. Вместо этого меня несколько часов бьёт трясёт в неконтролируемом ознобе, и на смену реальным снам приходят галлюцинации наяву. Сперва кажется, будто предметы мебели стали больше в несколько раз, а я по сравнению с ними пылинка, затем всё вокруг расплывается, и взгляд может сосредоточиться только на круглом свете от торшера на потолке, хотя я точно знаю, что на улице всё ещё день и свет выключен. Но в это же мгновение я начинаю сомневаться и решаю, что провел в этом состоянии больше времени, чем предполагал изначально. Время то тянется, отчего минуты превращаются в часы, то бежит со скоростью света.

Меня бросает из крайности в крайность и в конце концов вновь начинает тошнить. Не считая вчерашнего кофе, я почти ничего не ел, поэтому первый раз я блюю водой, а потом несколько раз жёлчью, отчего желудок сжимается, а в слюне скапливается горький привкус. В ванной стоит неприятный запах после того, как меня рвёт, но я не могу ничего сделать для того, чтобы даже отлипнуть от унитаза и подняться. Я не принимал душ несколько дней, и, хотя вода кажется отличным решением целого ряда проблем, я всё ещё не могу встать.

На некоторое время я отключаюсь, приложившись головой к бортику унитаза, и прихожу в себя, лишь почувствовав дикий голод. Сил не прибавилось, хотя и несильно рассчитывал. Ни сон, ни еда, ни душ не помогут, потому что от этого есть только одно лекарство и до него лишь нужно дотянуться рукой. Видимо, я всё же сдамся в угоду своему больному двойнику.

***

Я просыпаюсь от того, что меня неконтролируемо трясёт. Возможно, какой-то умник решил открыть окно в палате и впустить морозный воздух, но, подняв веки, вижу, что жалюзи плотно задвинуты и ни единый поток ветра не нарушает их спокойствия. Взглянув на свои ноги – всё, что позволяет положение, в котором я лежу, – я вижу, что они тоже трясутся. Намного сильнее, чем я ожидал. Затем я понимаю, что всё тело бьёт судорога. Осознание этого взрывается фейерверком на периферии мозга, потому что рот наполняется пеной, а глаза непроизвольно закатываются. Аппарат надо мной начинает пронзительно пищать, но я почти не слышу этого сквозь шум крови в ушах. А потом всё меркнет.

***

Пятоешестоеседьмое января.

Время сливается в одно бесконечное пространство, в котором не существует ничего кроме слова «плохо». Хотя «отвратительно», «мерзко», «гадко» тоже подойдут. Тошнота, головокружение, повышенная температура, тремор – всё это становится спутником моих последних дней. Но самое ужасное заключается в том, что теперь той дозы, что я принимал ранее, недостаточно. Она растворяется за долю секунд и дарит успокоение на час или два. И, хотя я знал, что это случится, всё же оказался не готов к такому. Однако к этому оказался готов тот рациональный я, живущий во мне теперь лишь для вида. Этот я приготовился, заранее зная, что однажды это случится. И этот продуманный я спрятал то, что сможет мне помочь в ванной.

Именно поэтому собрав остатки того, что можно назвать силой, я всё же толкаю дверь в комнату и вваливаюсь в ванную, обняв руками раковину. Моё лекарство от здоровья настолько близко, что мне кажется, будто я могу почувствовать запах, хотя это всего лишь очередная манипуляция.

Упав на четвереньки, ползу к душевой кабине. Уходит некоторое время, прежде чем мне удается сорвать панель и выудить простой целлофановый пакет. Сколько здесь? Никак не могу вспомнить, но это и неважно. Снимая колпачок с иглы, я приподнимаюсь и включаю воду в раковине. Из-за расплывающегося зрения никак не могу попасть в вену, но меня не заботит то, что я раз из раза тыкаю в предплечье иглой. Всё-таки попав, чёрт знает с какого раза, я нажимаю на клапан, и вещество со скоростью улитки наконец оказывается внутри. Да, это оно.

Комментарий к Глава 29.2. Chris

Получается, остались еще одна глава и эпилог. Мы достигли того кульминационного момента, из-за которого все изначально задумывалось. Теперь все подходит к логическому завершению. Пишите свои впечатления, делитесь мыслями о финале, буду рада услышать ваши идеи и размышления)

Теперь, когда осталось чуть-чуть, я надеюсь, работа пойдет быстрее, но в моих планах сейчас есть пара поездок, поэтому ничего не могу обещать. Хотя в голове уже есть почти готовый эпилог, написание кажется достаточно трудным по многим причинам.

И, кстати, все, кто мечтал об Еве и Элиоте как паре, вот во что это превратилось)

Вообще-то оставьте пару слов внизу, я с удовольствием почитаю!

========== Глава 30 ==========

Комментарий к Глава 30

Доброго времени суток! Да-да, спустя три тысячи лет она все-таки написала хоть что-то.

Если найдете ошибку, добро пожаловать в пб.

Приятного чтения!

– Ты войдешь? – спрашивает Элиза, пока я мнусь на пороге больничной палаты. Я передёргиваю плечом и никак не могу решиться. Между мной и Крисом всего несколько метров, и если я толкну дверь, то легко увижу сквозь проём его, лежащего на койке в больничной робе.

–Ева?

Я то ли киваю, то ли качаю головой, но всё же хватаюсь за холодную дверную ручку и вхожу. Первое, что я вижу, это аппарат – он пищит достаточно громко, чтобы привлечь внимание.

Пульс Криса ровный, намного медленнее, чем мой в данный момент. От аппарата тянется провод, я веду взглядом вдоль его длины и натыкаюсь на высунутую руку Шистада: к его пальцу словно прищепка прикреплено устройство, считывающее пульс. Некоторое время просто смотрю на его неподвижную конечность, повернутую ко мне тыльной стороной, на секунду я задумываюсь, как выглядят его запястья, и дышать становится в разы труднее. Крис без сознания и это позволяет мне взять паузу и решиться на то, чтобы взглянуть в его лишённое красок лицо. Это может вызвать неприятные воспоминания, но по итогу я заключаю, что мы с Крисом сплошное неприятное воспоминания.

Я всё ещё стою у двери, не поднимаю глаз выше его груди, и мысленно уговариваю себя перестать быть такой дурой.

Элиза за дверью наверняка думает, что у меня окончательно поехала крыша, потому что иного объяснения моему поведению она вряд ли сможет найти. Хотя всё более чем очевидно.

– Так и будешь стоять там? – хрипит голос, и я вздрагиваю.

Во-первых, потому что Крис должен быть без сознания. Во-вторых, этот голос совсем не похож на голос Шистада – он скрипучий и чересчур тихий.

Вместо того, чтобы продолжать вариться в пекле собственных мыслей, я всё-таки поднимаю глаза и смотрю на парня. Моё положение позволяет рассмотреть его сверху вниз: его серое лицо скривится в неясной гримасе, бледные, почти белые губы приоткрыты, кожа на них потрескалась и засохла, щёки впали настолько, что тени на скулах тянутся до подбородка, но при этом он выражает вселенскую слабость, будто любое движение отзывается болью. Взглянув в глаза, я вижу лишь красные белки – капилляры лопнули – и бледно-зелёную радужку. Воспоминания о его ореховых глазах больно бьют в область солнечного сплетения. Крис выглядит так, будто из него выкачали жизнь и заставили балансировать на грани одного вдоха.

– Ты пришёл в себя, – говорю я тихо, опасаясь повышать голос.

Шистад похож на загнанного в угол хищника, а я человек, который должен его приручить.

– Какая досада для тебя,-произносит он, пока его глаза маниакально бегают по моему лицу, – извини.

Я не могу пошевелиться. Просто стою у двери, борясь с желанием выскочить наружу.

Шистад прикрывает глаза, и я на секунду могу притвориться, что всё в порядке – мы не в больнице и Крис не висит на волоске на от смерти, но затем он вновь тяжело распахивает веки, и я вижу блеснувшую ярость в его взгляде.

– Зачем пришла? – спрашивает он, не дожидаясь, пока заговорю я. – Можешь не брать это на свой счёт. Это был лишь вопрос времени.

Внезапно я начинаю злиться. На него. На себя. На весь мир. Это просто нечестно. Мне хочется закричать, потребовать у Криса ответы, но злоба, сверкнувшая в его глазах, заставляет меня молчать.

–Если ты пришла посмотреть на меня своим я-осуждаю-тебя взглядом, то можешь не продолжать, я оценил твои попытки, – он закашливается, прерывая ядовитый монолог, но затем продолжает начатое. – Ты думаешь, что сможешь обмануть меня своим блядским невинным видом? Ох, Мун, я ведь не вчера родился. Ты смогла провести меня раз, но каким нужно быть кретином, чтобы довериться тебе дважды? Извини, что не хочу чмокнуть тебя при встрече, но, вероятно, мой друг отлично с этим справляется. Почему бы вам не заглянуть сюда вместе или вы решили попытать удачу и притвориться, что ничего не было? Не волнуйся, я не жду объяснений, было бы крайне глупо оправдываться. Хотя было бы даже забавно послушать, что ты скажешь. Но вообще нет, не нужно. Эти лекарства не такие сильные, чтобы я смог вынести твой голос.

Я прислоняюсь к двери плечом, разглядывая лицо Криса – незнакомое, чужое. Он похож на себя из далёкого сентября, только злее.

– И какого черта ты молчишь? – кричит Шистад, подрываясь на кровати. – Зачем ты пришла сюда, Ева? Тебе мало этого? Ты грёбанная обманщица, вот ты кто. Просто лживая сука. Ты просто втёрлась ко мне в доверие, а потом кинула. Но зачем тебе это нужно? Не хватает острых ощущений? Подумала, что заведёшь себе ручного наркомана и сможешь исправить его? Но меня не нужно исправлять, я нихера не сломан. Только не тобой.

Показатели на аппарате начинают увеличиваться, писк будто становится громче, но на самом деле у меня просто звенит в ушах.

– И знаешь, что самое херовое: от тебя я точно этого не ожидал. Элиот хоть и выглядит кудрявым бэмби, но он тот ещё садист. Но ты… ты, блять, выставляешь себя ангелом, но на деле ты просто чёртова сука. Убирайся, нахер, отсюда!