Текст книги "Подари мне жизнь...(СИ)"

Автор книги: MAD Gentle Essence

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 66 страниц)

Это желание было таким сильным, что для неокрепшего организма Билла оно вылилось почти в опьянение. И вот такое слегка томное движение длинных темных ресниц Билла, каждое движение его грудной клетки, тяжелое дыхание, резало душу и нервы Тома словно ножом. И он ничего не мог с этим поделать.

Они говорили, говорили, и пытались понимать смысл сказанного, смысл вопросов, и смысл своих же ответов.

Слова, слова, слова, нужные и не очень, правильные и совсем без смысла… Потому, что на грани, все на грани – чувства, разум, сознание, но сейчас больше говорили глаза. Вернее они не говорили, они кричали, они стонали, скулили, так же как и их души, которые хотели быть ближе.

Еще ближе, еще…

Это стекло, как же они сейчас ненавидели эту преграду, как же разбить ее хотелось, как хотелось коснуться друг друга, почувствовать обнаженную кожу кончиками пальцев.

А Биллу, как и в первую встречу хотелось видеть губы Тома. Видеть, как он дышит, чуть приоткрыв их, видеть, как нервно облизывает от возбуждения, как теребит языком свой пирсинг, даже этого не осознавая.

Хотелось, хотелось, хотелось… Много чего хотелось.

И это было уже не просто желание, это была жажда и общения, и секса.

И они оба это прекрасно понимали, чувствуя, как это пронзает тела и экстазом, и болью от сознания, что большего сейчас не будет. Большее невозможно.

– Я сдохну сейчас, – стон, сорвавшийся с губ.

И Том прижался лбом к прохладному стеклу, закрыв глаза.

Билл, закусив губу, чтобы самому не заскулить, провел пальцами по стеклу, чувствуя, как оно нагревается от тепла Тома.

Он знал, как чувствует себя Том. По себе знал.

– Я люблю тебя, – прошептал Билл одними губами. – Слышишь? Знаешь? Ты знаешь, ты давно это знаешь.

Том открыл глаза, и раскрыв ладонь прижался ею к стеклу. Билл сделал то же самое со своей стороны.

И глаза в глаза. Взгляд, от которого не возможно ничего скрыть. Взгляд, который выворачивает наизнанку, и поэтому нет возможности солгать. Блуждающий взгляд, почти убивающий своей нежностью и напором – с одной стороны стекла. Нежностью, болью, безысходностью – с другой.

Биллу вдруг стало страшно. Почему?

– Том, Томочка, что происходит? – Билл свел брови, чувствуя, как боль острым лезвием входит в сердце.

И до Тома дошло, что только что, даже не желая этого, он выпустил из души то, что не имел права выпускать. Он сглотнул, закрыл глаза и отрицательно покачал головой, оторвавшись от стекла.

– Все нормально. Нормально, Билл, – он сжал веки, пытаясь заглушить в себе боль осознания.

Потом открыл глаза, наткнувшись на взволнованный, почти испуганный взгляд любимого мальчика.

– Мне просто немного страшно, – он попытался улыбнуться. – Три недели, Билл, три…

Билл выдохнул, пытаясь убедить себя, что именно ЭТОГО боится Том, что именно из-за этого такой взгляд, который заставил почти остановится его сердце.

Кивнул, улыбнулся, попытался, по крайней мере.

– Я тоже, маленький, я тоже боюсь. Но ты же вернешься, правда? И мы будем вместе. Да?

– Да, конечно, Билл! Конечно!

Конечно…

Только почему душа так плачет, обливаясь слезами?

Слезами?

А может это кровь?

POB Avt

Только что Том вернулся от Билла.

Он сел за руль джипа и от навалившейся слабости и дрожи во всем теле закрыл глаза и, расслабившись, со стоном откинул голову назад. Рука скользнула по бедру и поднялась вверх. Пальцы мяли свитер на груди. Это было неосознанное действие. Просто там, под пальцами, все так же был скрученный комок. И все так же не хватало воздуха.

Все тело пробивало маленькими электрическими разрядами. Кожа была настолько чувствительной, что это становилось невыносимо. Было почти больно, даже просто от прикосновения к ней ткани. И так хотелось избавиться от одежды, даже сейчас, не говоря уже о том, КАК этого хотел Том, когда видел глаза Билла. Хотел содрать с лица эту чертову маску, не дающую нормально ни дышать, ни говорить. Он ее почти ненавидел, а вместе с ней и всю одежду, которая была на нем.

Видел, КАК и Билл хочет, чтобы не было этой маски на его лице, но он вытерпел, смог, и сделал это только тогда, когда вышел из закрытой зоны. Содрал маску. Содрал с усилием и злостью, оторвав одну из лямок. Закусив губу, чтобы не завыть и не закричать от отчаяния. Перед глазами стоял взгляд Билли, полный боли. Губы, которые шептали, шептали, шептали, и от этого шепота разрывалось сердце.

Три недели… Без этих глаз, без этих губ, без ощущения близости душ. Том не знал, как переживет все это.

Тому нелегко далась эта встреча, а разлука – еще тяжелее. Те минуты, когда подошла к Тому медсестра и сказала, что время вышло. Вот тогда что-то внутри оборвалось и ухнуло вниз. И Том видел, что не у него одного. Видел, как побледнел Билл. Это напугало. Он просто до смерти боялся, что Биллу станет хуже. Но как бы там ни было – встреча подошла к концу. И так много Тому еще хотелось сказать, что казалось, если он не выскажется сейчас, то умрет через несколько секунд от того, что его просто разорвет.

Сестра отошла.

И тогда Том вплотную прижался к стеклу.

– Котенок, маленький мой, – он, не отрываясь, смотрел в любимые глаза, пальцы гладили стекло, – все будет хорошо, родной. Я вернусь, я приеду, ты только выздоравливай, слышишь? Слышишь? Пожалуйста, ты нужен мне. И ты это знаешь. Не можешь не знать, – Том говорил это тихо, но Билл слышал.

И кивал, кивал, давая понять, что слышит, что понимает, что будет ждать, и будет выздоравливать, и верить, что все будет хорошо…

А как же иначе? Как?

После всего, что было пережито ими? КАК??

Неужели может быть плохо после ВСЕГО ЭТОГО???

Билл слушал и всматривался в глаза Тома, до боли всматривался, он так боялся снова увидеть в них то выражение, которое заставляло взрываться болью его сердце. Он не понимал этого, не мог понять, но точно знал, что этот взгляд несет в себе что-то более чем серьезное. Он это чувствовал больше подсознательно, помня, что точно такой взгляд он видел у Тома и в их первую встречу, но тогда он себе внушил, что просто показалось.

А теперь он точно знал, что не показалось – это было, это есть. Но что это?

– Ты только не скучай сильно. Симона будет приходить обязательно, ты передавай ей, что тебе будет нужно – она все принесет, слышишь? – пальцы просто пытались смять стекло, они хотели впиться в него, разламывая и кромсая ненавистную преграду. Просто до потери сознания хотелось прижать к себе теплое, родное, худенькое тело и почувствовать дыхание у себя на щеке, почувствовать прикосновение нежных губ и услышать шепот, вздрагивая внутренне от необыкновенного ощущения близости тел и душ. От теплого потока воздуха, обволакивающего сознание.

Том резко оторвался и взял блокнот, что-то быстро в нем написал и приложил к стеклу:

«Я люблю тебя, котенок. Люблю. Ты это знай. Ты это помни, хорошо? Всегда помни».

Билл пробежал глазами написанные слова и кивнул снова, улыбнулся, сведя брови, как от боли.

– Томочка, я понял, маленький, я все понял. Ты успокойся только, пожалуйста, тебе за руль еще, слышишь?– Билл видел его неадекватное состояние, хотя у самого оно было не намного спокойнее.

– Все хорошо. Я тоже тебя очень люблю, – одними губами, но Том это слышит, как будто голос Билла звучит у него внутри. – И постараюсь не скучать, и ты тоже, Том, пожалуйста.

Билл зажмурился и простонал, качая головой.

– Бл*, все нормально, Том, не переживай, хорошо? Еще немного, и мы сможем звонить друг другу, и станет полегче…

Легче? Станет?

Открытые влажные глаза и дыхание, затуманивающее стекло.

Том со стоном выдохнул и открыл глаза, глядя на ряд машин на автостоянке.

Мысли были там, возле стекла, за которым любимый мальчишка, и возвращаться оттуда не хотели. Вернее не могли. Тома била нервная дрожь. Хотелось тепла, теплых рук, губ и тела, которые были недоступны. Не только потому, что между ними стекло больничного бокса. Преграда между ними невидима и неосязаема, но она гораздо серьезнее и прочнее.

Через несколько минут Том закурил, и, только докурив сигарету, нашел в себе силы завести машину и отъехать от клиники.

Чувства бушевали, но нужно было держать себя в руках и попытаться вернуть себя в более или менее нормальное состояние. Хотя бы такое, при котором сможет нормально биться сердце.

Через полчаса, когда Том зашел домой, он все так же чувствовал дрожь и слабость. И все так же хотелось тепла. Уже не просто душевного, но и физического. И он еще по дороге домой знал, что сделает в первую очередь, когда вернется домой.

Душ, горячий душ. Ничего другого себе сейчас Том представить не мог. Может, надеялся, что после него станет легче? Может на душе станет от этого теплее?

***

Симоны не было дома, не нужно было кому-то что-то объяснять, рассказывать, или пытаться показать, что все нормально. И вот теперь появилась возможность содрать с себя одежду. И он ее именно содрал, а не снял, разбрасывая по своей комнате, и вот такой, обнаженный, пошел в душ.

Вода, почти горячая, хлестала по широким плечам. Пар окутывал и укрывал стройное высокое тело, в котором трепетала душа, прося нежности и любви.

Намокшие дреды тяжелыми плетями свисали по спине, опускаясь ниже лопаток. Эта тяжесть приятно оттягивала голову назад, и Тому казалось, что это чья-то рука, впившись в дрэды, наклоняет ему голову, чтобы было удобнее целовать его шею или впиться в губы долгим сладким поцелуем. Это ощущение было таким реальным, что Том облизал губы, с глухим стоном и провел пальцами по шее, опускаясь все ниже, по груди и животу. Все такой же чувствительной была кожа. Все так же хотела ласковых рук и губ. Том был возбужден. И ничего поделать с собой сейчас не мог. Он не мог успокоить в себе ни это желание, ни мысли, ни начинающие вспыхивать в его памяти моменты их встречи с Биллом – язык, увлажнивший нежные губы, тонкие пальцы, скользившие по открытой шее и опускающиеся на вздымающуюся грудь. Этот взгляд темных глаз, в глубине которых плескалось желание, томное движение длинных ресниц, которых так хотелось коснуться губами… Это невозможно было НЕ ХОТЕТЬ.

Рука опустилась еще ниже, туда, где было сконцентрировано желание, пульсирующее, сильное, накачанное кровью, адреналином и сильнейшими эмоциями, туда, в самый низ живота. Пальцы коснулись лобка, чувствуя чуть отросшие жесткие волосы, опустились еще ниже, слегка сжав прохладную мошонку, и поднялись вверх, задевая напряженную, чуть подрагивающую плоть, эти прикосновения отдавались разрядами по всему телу, и от этого появилась дрожь в груди, там, где был сжатый комок нервов и нежности, такой болезненной и всепоглощающей.

Пальцы мяли кожу на бедре, царапали ее ногтями, впивались в мышцы, до боли, до стона. Но хотелось большего. И тогда длинные пальцы обхватили в кольцо член и сжали его. Том, закрыв глаза, выдохнул открытым ртом, а потом стиснул зубы и втянул сквозь них воздух. Даже сейчас, его собственные пальцы давали ощущение слишком чувственного прикосновения, скорее болезненного, чем приятного. Дав себе время привыкнуть к этому ощущению, Том начал себя ласкать, стараясь вызвать чувство наслаждения от этих движений. Пальцы не спеша, скользили по члену, чувствуя под тонкой кожей выступающие вены и заставляя кровь еще с большим напором концентрироваться там, где теперь сжимали, скользили, ласкали пальцы. Подушечкой большого пальца Том ласкал головку и знал, что даже без воды она была сейчас мокрой от выделяющейся смазки. Он не спешил – некуда и незачем, и поэтому удовольствие, заменяя эту почти болезненную чувствительность, начало приходить почти незаметно, но все, усиливаясь с каждой минутой. И от этого хотелось чуть сильнее сжимать и ускорить ритм. Что Том и делал, облизывая и так влажные губы, тяжело дыша, и чуть постанывая. Он стоял, как ему сейчас было наиболее комфортно – упершись одной рукой в стенку душа и немного раздвинув ноги. Не прекращая движения рукой, он потерся щекой о свое плечо и откинул голову назад. Закусив пирсинг и лаская его языком, чувствовал, как возбуждение все нарастает. Закрыл глаза, сосредотачиваясь на мягких нежных ощущениях, и они становились все сильнее. Эти ласковые, влажные, скользкие движения, такие знакомые и такие забытые. Он уже и не помнил, когда сам себя удовлетворял, но сейчас это было необходимо, чтобы снять напряжение и расслабиться. Том знал, что без этого он еще не скоро придет в себя.

Через несколько минут он почувствовал, как его накрывает экстаз, проникая во все клеточки тела, в самое сознание. Он понимал, что еще немного, и он добьется того, чего сейчас хотело его тело, его изнуренная, перегруженная эмоциями душа и воспаленный, как ему казалось, мозг…

Чуть постанывая, он оперся локтем о кабинку и прижался к руке лбом.

– Бл*,– прошептал он и не смог удержать в себе громкий стон, когда в его руке по члену прошла волна, спина покрылась мурашками, и он почувствовал разорвавшееся напряжение внизу живота, перешедшее в ощущение кайфа, разлившееся по всему телу, и ударной волной ворвавшееся в мозг.

Все. Хотелось упасть на колени, такими ослабевшими они сейчас были. Но он удержался, чувствуя угасающие отголоски оргазма.

Пальцы еще ласкали, с них на пол кабинки, вместе с водой, стекала белесая вязкая сперма. Том открыл глаза и еще затуманенным от наслаждения взглядом смотрел на свои пальцы. Смотрел, не зная, будут ли когда-нибудь его также ласкать пальцы Билла.

POV Bill

Даже не знаю, сколько после твоего ухода, вот так по времени, уткнувшись лицом в подушку, я лежу. Час? Два? Не знаю. Времени нет. Оно растворилось в моих чувствах. В моих мыслях.

И сил нет. На этот раз не физических, как после первого свидания, а моральных.

Черт, как же все это непросто. Хотя «непросто» – слабо сказано. Тяжело. Что-то не так. Я чувствую. Нет, это не связано с твоим отношением ко мне, Том. Ни в коем случае. Я бы почувствовал, если бы ты стал любить меня меньше, или вообще потерял ко мне интерес. Этого нет. Ты любишь так же сильно, как и я тебя. Но есть что-то еще, Том. Что?

Ты не умеешь лгать. Прежде всего, самому себе и это выдало тебя. Твои глаза выдали. И это не из-за поездки, маленький, нет. Этот взгляд я у тебя видел еще тогда, когда ты и не знал о перенесенной в другой город практике. Видел в первую встречу, да. Но тогда я не придал этому значения, хотя, наверное, у меня тогда просто элементарно не хватило бы сил что-то выяснять. И я успокоился – до сегодняшнего дня.

Вот только сейчас я понимаю, что это действительно что-то очень серьезное, и оно тебя гложет, Томочка. Как бы ты это ни прятал в себе – оно прорвалось, и я ЭТО увидел. Почувствовал.

Я даже представить себе не могу, что это может быть и, наверное, меня не должно это сильно волновать, если это не связано с нашими отношениями. Ты любишь. И ничего важнее для меня нет. И уже давно. Но что ЭТО Том? Ведь оно не дает покоя тебе, не дает спокойно жить, ведь так? Если даже я это почувствовал, то это нечто очень важное. И теперь у меня не будет возможности дышать спокойно.

Знаешь, а ведь это все то же самое, что было у тебя со мной раньше, когда ты видел, чувствовал и понимал, что со мной что-то происходит, но не знал наверняка, и эта неизвестность тебя с ума сводила. А сейчас все с точностью до наоборот. Я, не зная, что происходит, теперь с ума буду сходить, пока не узнаю все. Не будет даже возможности заставить тебя открыться. Ты будешь так далеко. Даже тогда, когда мы сможем говорить по телефону, я понимаю, что ты мне все равно ничего не скажешь, даже если я настаивать буду. Собственно на чем настаивать? Что я могу тебе предъявить? Твой странный взгляд во время нашей встречи?

Бред, понимаю, что бред. Но только потому, что я в это время не смогу видеть твои глаза. А вот если бы я их видел – даю сто процентов, что ты не смог бы в этот момент смотреть мне прямо в глаза и не отвести их. Так же, как отвел взгляд сегодня, когда говорил о поездке. Вот только не было у меня времени, попросить тебя повторить все это, глядя мне прямо в глаза…

Черт, Том, ЧЕРТ!!! Что ЭТО?

POV Tom

Кутаюсь в банный халат и курю, глядя на вечер за окном, зажимая сигарету подрагивающими пальцами. Я на кухне, за моей спиной суетится мама, накрывая ужин. Знаю, что ее беспокоит мое молчание, а значит нужно найти силы поговорить. Хоть немного, рассказать о встрече. Знаю, как она волнуется.

Конечно, знаю. Только еще пару минут, мам, пару минут. И тогда, может, я найду в себе силы поговорить. Я думал, что мне станет легче после душа, после разрядки, хотя, наверное, немного все-таки стало, но не намного. Совсем не намного.

Как же я корю себя за то, что не смог удержать в себе все эмоции, которые так легко ты смог из меня вытащить. Да, ты имеешь полное право на все эмоции, которые у меня есть и которые связаны с тобой. Но именно одну единственную из них я не имел права тебе показать. ПОКА не имел права. Но ты увидел. Ты сумел. Ты слишком хорошо меня чувствуешь, поэтому так и получилось. Да, ты сделал вид, что поверил мне, что это связано с поездкой, но я-то понимаю, что теперь ЭТО осядет в твоей душе, и будет грызть изнутри, пока ты не узнаешь правду. Прости, котенок. Прости, что так получилось. И я очень надеюсь, что ты сможешь это в себе заглушить, хотя бы до времени выписки. И я тоже постараюсь это сделать.

Впереди три недели без тебя. Вдали. И осталось меньше суток до отлета.

Нам нужно продержаться это время, родной. И тебе, и мне.

Мы ведь продержимся, правда? Продержимся. И все решим. Вместе.

POV Avt

Через семнадцать часов Том не спеша шел за вереницей людей, поднимающихся на пассажирский лайнер. Он был в самом хвосте этой очереди. Поеживаясь от прохладного ветра, Том придерживал воротник и сутулился, глядя себе под ноги. Он всегда любил полеты, и всегда восхищался огромными шикарными машинами, способными подниматься в воздух. Всегда, но не сейчас. Сейчас он почти ненавидел эту крылатую железную птицу – она унесет его далеко от родного и любимого человека.

Ступив на трап, Том вдруг остановился и оглянулся, глядя на здание аэропорта.

Он знал, что вернется. И еще знал, что улетая, он оставляет свое сердце тут.

С тем, для кого оно дороже собственной жизни.

POV Bill

Смотрю на часы и знаю, что ты сейчас уже на борту самолета.

Щемит сердце, но пройдут три недели, и я тебя увижу, обязательно увижу.

Ты ко мне вернешься. Скоро.

Скучать буду, тосковать, я это знаю, и знаю, что иногда захочется выть, но я выдержу, малыш, и ты выдержишь.

А потом мы будем вместе?

POV Avt

После отлета Тома, Симона уладила свои дела в клубе, переложив ответственность на своего помощника, и решила поехать к бабушке Билла, не откладывая это в долгий ящик. И единственное, что было у нее на руках, связанное с этой пожилой женщиной, так это ее адрес и огромное чувство негодования. Хотя, это очень мягко сказано по отношению к тому, что на самом деле чувствовала Симона, отправляясь в эту поездку.

Магдебург, вернее его пригород, небольшой поселок Халденслебен. В общем, это все было не очень далеко от Эльтмана, где она провела свое детство и непростую юность. Жила и не знала, что где-то совсем рядом живет ее сестричка. Симона старалась не думать об этом, начинало болеть сердце. Но и не думать совсем тоже не получалось, особенно сейчас, когда она собиралась вплотную столкнуться с жизнью своей сестры.

Ральф прекрасно видел состояние любимой женщины, и когда она сказала, что собирается поехать в Халденслебен, предложил поехать с ней, вернее поехать на его машине. Но Симона отказалась. Она не хотела во все это впутывать молодого человека, не зная, с чем ей там придется столкнуться, и сколько времени займет эта поездка.

В дорогу она взяла фотографии Тома, и все фотографии, которые были у Билла. Она не знала, пригодятся или нет, но так ей было спокойнее. И уже тогда, когда большой междугородний автобус нес ее по ночным дорогам все ближе к цели, она смотрела на эти фотографии. Как и в первый раз щемило сердце, когда она смотрела на свою сестру. Это было так больно осознавать, что она только сейчас узнала, что был родной человечек, в котором текла твоя кровь, но с которым тебя так жестоко разлучили.

Она так много раз прокручивала свою встречу с этой ненавистной ей Анитой Кернер, так много хотелось сказать, глядя ей в глаза… Но Симона так и не решила, под каким предлогом ей попасть к ней в дом, чтобы не оказаться раньше времени выставленной за дверь, до того, как она сможет задать все вопросы мучившие ее. Она ведь совершенно не знала ничего об этой женщине.

Не знала, что могло, случится с приемными родителями ее сестры. По идее, они же могли забрать Билла после смерти его родителей, но этого по какой-то причине не произошло. Но это были лишь мысли, предположения, ничего определенного.

В таких размышлениях и переживаниях прошла у Симоны ночь в автобусе. А рано утром была пересадка в Магдебурге. Хорошо, что ждать пришлось недолго. Выпив кофе и съев ароматную булочку в местном кафе-баре, она села на автобус до самого Халденслебена. Оставалось ехать меньше часа, и вот теперь Симона начала нервничать по-настоящему.

Эта нервозность заставила отступить даже усталость, которая была вызвана с бессонной ночью. Народу в автобусе было совсем мало, и она прекрасно понимала, что большинство ехали до конечного пункта, а значит, могли знать и фрау Аниту Кернер. Конечно, Симона с удовольствием бы с кем-нибудь поговорила на эту тему. Хотелось просто узнать, что она за человек, раз смогла отказаться от внука. Но надеялась, что и сама скоро об этом узнает.

Симона достала бумажку с написанным на ней адресом и домашним телефоном.

«Der groЯen Ulmen, 15». Она усмехнулась – улица Больших Вязов. Хорошо хоть не просто Вязов. Тогда точно не нужно было удивляться…

***

Симона не спеша, вышла на конечной остановке вслед за другими пассажирами, закинув сумку на плечо и надев солнцезащитные очки, окинула взглядом открывшийся вид.

Вылизанный, приглаженный, отутюженный – такие эпитеты пришли Симоне в голову, когда она увидела этот поселок изнутри, так сказать.

Она невольно скривилась, оглядывая все эти ровно подстриженные кусты, то ли сирени, то ли еще какого-то растения, которое стройными рядами было высажено строго по периметру пятачка автобусной стоянки. Одноэтажные здания, прижавшиеся друг к другу, будто ища поддержки, были ослепительно белыми, как будто их покрасили только вчера. Она пробежала глазами по вывескам над открытыми дверями: магазины, какие-то конторы, парикмахерская, ломбард – все как в тысячах других провинциальных городков.

Было около девяти утра, но светило солнце и было не холодно, для начала марта. Вокруг ее был разбредающийся от автобуса народ, и пока она совсем не осталась в одиночестве, обратилась к проходившей мимо молодой женщине.

– Извините, вы не подскажете, далеко отсюда улица Больших Вязов?

– А вам какой дом нужен?

– Пятнадцатый.

– Так это совсем недалеко. Пешком минут пять. По левой стороне, там увидите таблички, – женщина показала направление.

– Спасибо большое, – Симона поблагодарила и когда женщина отошла, достала сигареты и закурила, хотя не любила курить на улице. И почти сразу удостоилась осуждающего взгляда и поджатых губ шагающей мимо местной матроны. Симона усмехнулась. Мда, маленькие поселки, местные обычаи и нравы.

И наверняка, судя по этому презрительному взгляду, курящих женщин тут на улицах немного. А она еще и одета была в джинсы, удобные теплые туфли и курточку мужского покроя, такую как она любила всегда. Но то, что она выглядела, как женщина Симона не сомневалась. Прическа, макияж, все было пристойно и неброско. Но не для маленького городка, где предрассудков больше, чем здравого смысла.

Она не стала ждать, пока докурит и не спеша, куря и разглядывая все вокруг, пошла в указанную сторону.

На улице было немноголюдно. По идеальному полотну дороги шла только она и велосипедист, шедший чуть в впереди, и ведший велосипед за руль. Она прошла мимо несколько, почти «кукольных» из-за размера и вида домов, и увидела первую табличку. «Der groЯen Ulmen, 11».

Ну что же. Все было верно. И она потихоньку приближалась туда, где в идеально чистом домике жили люди, может быть тоже такие же идеальные с виду, но с мелкой душонкой внутри. Так думала Симона. Она не могла принять того, что может найтись веская причина, чтобы отдать в приют собственного внука.

Симона остановилась возле дома с номером пятнадцать и, чувствуя внутреннюю дрожь, окинула взглядом фасад. Ничем не отличающийся от таких же рядом стоящих домов.

Два окна, выходящие на проезжую часть, были занавешены светлым полотном. Маленькие горшочки с цветами украшали подоконники. Пересохло в горле, захотелось пить. Может от только что выкуренной сигареты, а может и от того, что она все-таки стоит перед домом, в котором наверняка бывала ее сестра.

За эти несколько минут, которые она шла от остановки, в ее мыслях перевернулось все, что она до этого думала о разговоре с Анитой Кернер. Сейчас, она знала точно, как начнет разговор и чем закончит.

Спокойно подошла к высокому крыльцу, преодолев несколько ступенек, решительно нажала на маленький дверной звонок, и услышала трель в глубине дома.

Сняла очки и выдохнула, ожидая услышать шаги за дверью. Тишина. И ей пришлось нажать второй раз, и только после этого она услышала звучное: «Иду!», – и шаги.

Шум открывающихся замков и распахнутая дверь. Плотная высокая пожилая женщина, похожая на ту, что Симона видела на фотографии, но явно прибавившую в годах, в мягком домашнем брючном костюме, цвета ультрамарин, с аккуратной стрижкой, чуть вытянутым лицом и в очках.

– Чем могу быть полезна? – смотрела она на Симону поверх очков, изучая незнакомку.

– Здравствуйте.– Симона натянуто улыбнулась.– Извините, пожалуйста, вы фрау Анита Кернер?

– Да, я, – женщина сняла очки и сложила дужки.

– Очень приятно. Мне хотелось бы поговорить с Вами. Я двоюродная сестра Греты, – Симона увидела, как поджались губы у хозяйки дома.– Жены Вашего покойного сына.

Взгляд Аниты Кернер ушел, куда-то за спину Симоны.

– Доброе утро, фрау Эдит, – кому-то улыбнулась хозяйка дома, и Симона оглянулась.

Мимо проходила старушка с палочкой и очень пристальным взглядом.

– Доброе, – скрипучим голосом отозвалась она.– Я смотрю у вас гости с утра.

– Да. Гостья, – ответила фрау Кернер и, чуть отступив, тихо проговорила, – проходите в дом, пожалуйста.

– Спасибо, – поблагодарила Симона и боком вступила за порог дома, где ей явно были не рады.

Она остановилась у дверей, оглядывая небольшой холл, пока дверь закрывалась на замки.

– Поставьте вашу сумку сюда,– кивок на стул, и Симона избавилась от не очень тяжелой, но все-таки ноши.

– Разувайтесь, можете снять куртку.

Этот почти начальственный тон больше смешил, чем пугал, и Симона с трудом сдержала усмешку.

Они прошли в гостиную, и Симону усадили за круглый стол на старинный стул с резной спинкой. Вся обстановка просто кричала, что тут живут пожилые люди. Было чисто и может даже уютно, со всеми этими рюшечками, разложенным вязанием, фотографиями на стенах.

Но не Симоне. Запах чужой жизни, атмосфера остановившегося времени. Это угнетало.

Она скользнула глазами по портретам, и ей на секунду показалось, что она в музее. Знакомых лиц не было. А большее Симону и не интересовало.

– Вы долго добирались? Может чаю, кофе?

Фрау Кернер стояла возле стола, изображая гостеприимную хозяйку.

– Нет, спасибо, не стоит беспокоиться, я позавтракала, – соврала Симона, и увидела, как женщина с облегчением садится на стул.

– Так говорите, что вы – двоюродная сестра, Греты? Я не знала, что у нее есть сестра, пусть и двоюродная,– подозрение витало в светло-серых глазах.

– Ну, мы мало общались и практически не виделись с самого детства. Я уезжала надолго из страны. Так получилось. А вот недавно я узнала, что она и ее муж, ваш сын, погибли несколько лет назад и, сами понимаете, мне бы хотелось знать, где она похоронена, где ее сын Билли? – выпалила Симона без зазрения совести и теперь, глядя невинными глазами, ждала ответа.

Пожилая женщина моргнула несколько раз, все так же, поджав губы, и Симона видела, как она нервничает.

– Ну, похоронены они тут, в Халденслебене, на местном кладбище. Мы отказались от общих похорон, которые устраивали власти в связи с авиакатастрофой. Не трудно будет найти могилы, просто спросите у сторожа, и он все покажет. А Билли… – опущенные глаза на очки в беспокойных пальцах, – мы не знаем, где Билли. У нас нет о нем информации.

Симона подняла брови.

– Но он же остался жив, насколько мне известно? И ему тогда было лет четырнадцать? Вы должны быть в курсе, что с ним. Или его забрали родители Греты?

Вскинутый взгляд на Симону.

– Девушка, как вы сказали, вас зовут?

Симона замерла на мгновение.

– Нелли, – зачем-то соврала она. – Я не успела представиться.

– Не важно. Но я не могу понять, как вы можете не знать, что родители Греты погибли при пожаре в их загородном доме?

Спина у Симоны взмокла.

– Когда это случилось? – тихо спросила она.

– В девяносто первом году. Утечка бытового газа. Спастись не смогли, – лаконичный ответ.

Симона кивнула.

– Я не могла этого знать. Как и всего остального, – неопределенно сказала Симона и подняла глаза.– Так, где же тогда Билли? Ведь получается, что вы остались единственными родственниками. Я имею в виду вас и вашего мужа Питера, если не ошибаюсь.

– Да, так и получилось. Но, к сожалению, мы не смогли взять такой груз на себя. С нашим возрастом и состоянием здоровья мы просто не имели сил на воспитание трудного подростка.

– Трудного? – Симона даже улыбнулась.

– Да, трудного! – фрау Анита сидела на стуле, гордо выпрямив спину, и в упор смотрела на Симону.

– Вы не любили его? – тихо сказала она, прекрасно понимая, что после этого ее попросят за дверь, но этого не сказать Симона не могла, не удержалась.

– Почему же не любили? – вздернула вверх подбородок фрау Кернер. – Любили. Он же наш внук, в конце концов.

Симона покачала головой. В конце концов?

– Поэтому и отдали в приют? – спросила Симона, но это уже был не просто вопрос.

Это уже звучало как обвинение. И фрау Анита это поняла.

– Да. Мы отдали его в приют, и то, что он оттуда вскорости убежал, еще раз подтверждает мои слова о том, что он был трудным подростком!

Симона стиснула зубы на мгновение, но быстро взяла себя в руки.

– А вам не приходило в голову, что он убежал оттуда не потому, что он был трудным, а потому, что там было плохо мальчишке, который неожиданно остался без родительской любви, и которого предали родные бабушка с дедушкой?

Симона пристально смотрела в бесцветные глаза и видела в них поднимающуюся панику. А потом фрау Кернер резко встала.