Текст книги "Выученные уроки (СИ)"

Автор книги: loveadubdub

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)

– А где был мой отец? – спрашивает Джеймс, и блеск в его глазах подтверждает, что он использует профессора Лонгботтома в своих интересах.

– Ну, твоего отца тут не было, – с небольшим напряжением отвечает Лонгботтом. – Он ушел, чтобы закончить это дело с хоркруксами. И ему надо было бежать. Если бы он вернулся в школу, его бы тут же поймали.

Интересно, как там было все в те дни. Мы знаем то, что пишут в учебниках, но не так часто слышишь рассказы от того, кто в этом напрямую участвовал. Моя мама уже выпустилась из школы и второй раз была замужем, когда Гарри Поттер спас мир, так что она мало что рассказывает, кроме: «О, да. Это было ужасно». А вот профессор Лонгботтом был хорошим другом родителей Джеймса и учился на том же курсе, что его отец. Но об этом так редко хоть кто-то по-настоящему рассказывает. Джеймс даже сказал, что он на самом деле не знает, что произошло, потому что все взрослые в его семье молчат о девяноста пяти процентах всего этого. Это странно. Не могу представить, как можно быть замешанным в чем-то таком великом как спасение мира и не хотеть об этом рассказать.

Профессор Лонгботтом решает, что сказал слишком многое, так что останавливается и велит нам вернуться к учебе. Он внимательно смотрит на Джеймса, словно знает, что тот задумывает что-то бунтарское, но тот лишь одаривает его этой своей тупой улыбкой, которая каким-то образом выходит совершенно невинной, и учитель на это покупается, несмотря на то, что он знает Джеймса с рождения и на него это не должно оказывать такого очаровывающего эффекта, как на остальных учителей в этой школе. Он оставляет нас, и Большой Зал погружается в гул – болтовня о предстоящей забастовке против ПАУК и обсуждение того, что рассказал Лонгботтом.

Я пытаюсь все это игнорировать и возвращаюсь к Древним Рунам.

Позже, когда нас, наконец, отпустили, я иду вместе с Джеймсом по коридору, чтобы приготовиться к ужину. Я специально долго возилась с упаковыванием своих вещей, чтобы он дождался меня без своих друзей, которые выскочили из зала в ту же секунду, как часы отбили четыре. В любом случае, он терпеливо меня дожидается и даже предлагает понести мою сумку. Я ненавижу, когда он так делает, но это обычное дело, что он превращается в идеального джентльмена, как только его друзья пропадают из поля зрения. Хотела бы, чтобы это меня беспокоило больше, чем оно есть.

– Что с тобой? – спрашивает он, и я держу голову, смотря прямо перед собой, так что мне не приходится встречаться с ним взглядом. Так намного легче злиться на него, если я не буду на него смотреть.

– Ничего, – я знаю, что голос меня предает, и слышу, что ненамеренная сжатость моего ответа получается сама по себе, без каких-либо стараний.

– Что-то не так, – тихо говорит он, и я знаю, что он делает. Он знает, что я не слишком довольна его великим планом, и он будет изо всех сил играть в глупость и невинность, пытаясь заставить меня забыть, что именно испортило мне настроение.

Это не сработает.

– Что-то не так, – я остановилась, и ему пришлось отстраниться, чтобы не врезаться в меня, – с тобой.

Он выглядит изумленным, и, похоже, он не ожидал, что я вот так просто это скажу, но ему не надо было спрашивать, если он не хочет слышать правду.

– Что я сделал?

Я закатила глаза и, наконец, посмотрела на него в твердой решимости не позволить его глазам или чему-либо еще меня отвлечь.

– О, нет, ничего, – с сарказмом ответила я. – Ты всего-навсего умудрился уговорить практически весь наш курс на забастовку против самых важных экзаменов в нашей жизни.

– Так ты злишься на меня за это?

Я не сдержалась. Я в прямом смысле топнула ногой. Как двухлетний ребенок. Но я не могу сдерживаться. Он сводит меня с ума.

– Джеймс, ты серьезно так сильно ударился головой, что теперь стал абсолютно тупым?

Мимо нас проходит группа четверокурсников, и они чуть шеи не ломают, разворачиваясь, чтобы посмотреть. Джеймс это тоже замечает, поэтому он хватает мою руку и втягивает меня в ближайший пустой класс, где мы, вероятно, поссоримся наедине. В ту же секунду, как мы скрываемся от глаз толпы из коридора, я выдергиваю руку и скрещиваю их на груди.

– Нет, – ровно говорит он, закрывая дверь и оборачиваясь. – Я не тупой, – он выглядит раздраженным, и я понимаю, что задела больное место.

Мне плевать, если и так.

– Ну, тогда ты хорошо это скрываешь!

– То, что я не хожу тут, уперевшись носом в книгу все чертово время, не значит, что я тупой.

– Что это должно означать? – требую я. – Ты хочешь меня в чем-то упрекнуть?

– С тех пор, как я вернулся из больницы, ты мне и двух слов не сказала! Каждый раз, когда я хочу провести время с тобой, ты отговариваешься учебой!

– Это не отговорка! – выкрикиваю я. – ПАУК очень важны, Джеймс. И вообще, Джеймс, это гребаная ложь, потому что я много времени провожу с тобой!

– Да, во сне!

– Ну, уж прости меня, что я устаю, потому что мне не наплевать на мое будущее, и я действительно готовлюсь к экзаменам вместо того, чтобы разрабатывать идиотские планы, как их избежать. И раз уж я была не такой страстной с тобой, то, может, подумаешь о том, как ты себя вел с тех пор, как выписался.

– Что это значит?

Я закатываю глаза:

– Ты ходил все время мрачный. И это ты не мог найти времени поговорить, потому что тебе нужно было поныть о квиддиче, будто это самая важная вещь на всей гребаной земле!

– Это так и есть!

Несколько секунд проходят в тишине, потому что не думаю, что я ожидала такого ответа. Он выглядит так, будто хочет почувствовать себя виноватым, потому что его лицо заливается неловким румянцем. Я чувствую себя идиоткой, потому что как-то уговорила себя, что я могла быть важна, а он сейчас просто признался в обратном.

– Ну что ж, отлично, – я сглатываю, чтобы вернуть себе голос, когда, наконец, снова решаю заговорить.

– Кейт…

Я качаю головой и обрываю его.

– Отлично.

Он недовольно стонет:

– Ты не понимаешь.

Я лишь качаю головой:

– Да, наверное, потому что я не могу представить, чтобы спорт был самым важным в моей жизни. Но если это так для тебя, то отлично.

– Ты не понимаешь, потому что ты умная, – продолжает он, полностью меня проигнорировав. – Ты можешь быть кем угодно, потому что ты умная, и люди будут драться за тебя, когда ты закончишь школу.

Я закатываю глаза. Сколько в нем дряни.

– Это просто дерьмо собачье! Если и есть кто-то, кто может иметь все, то это ты, и ты это знаешь.

– О да, потому что для меня это так легко, – саркастически отвечает он. – Просто произнеси имя «Поттер», и получишь все, что хочешь, да?

– Именно так!

Джеймс выглядит по-настоящему злым. Похоже, я задела больное место.

– Ты не понимаешь! – обвиняет он, и его голос опасно повышается. – Ты понятия не имеешь, какой это прессинг, постоянно жить в тени! И каждый раз, когда ты что-то получаешь, люди говорят, что ты получил это только из-за того, кто твой отец!

– О, бедный мальчик! – слова выходят куда более злобно, чем я хотела, но мне сейчас плевать. – Меня так достало, что ты вечно ходишь этой картой! Ты ведешь себя так, словно то, что у тебя есть так ужасно, в то время как стольким, стольким многим приходится намного тяжелее, чем тебе. Но ты даже не думаешь об этом, потому что ты слишком на себе зациклен, чтобы подумать о ком-то кроме себя!

– О, ты так думаешь?

– Да! – я снова хочу топнуть ногой, но сдерживаюсь. – Ты такой гребаный эгоист, Джеймс! Ты думаешь, что мир тебе что-то должен, когда ты не сделал ничего, чтобы это получить!

– Ты понятия не имеешь, каково это, – говорит он, злобно сужая глаза.

– Ты прав. Я не знаю, каково это, когда тебе все подносят на серебряном блюде, потому что не все мы родились в богатстве и знатности, когда все, что ты на хрен хочешь, все нахрен и получаешь!

– Квиддич – это все, в чем я хорош! – на этот раз он кричит. – Это единственное, где меня никто не обвинит в том, что я получил это только из-за моей фамилии!

– Тогда иди на эти идиотские просмотры! Господи, ты ведешь себя так, будто упустил единственный шанс.

Джеймс по-настоящему выглядит так, будто хочет что-то ударить.

– В ту же минуту, как я выйду на просмотр, на меня будут смотреть как на Поттера. Ты не понимаешь этого. По крайней мере, если бы они пришли сюда, они могли бы увидеть меня как часть команды, как настоящего игрока, а не просто имя!

Я снова закатываю глаза. Он просто гребаный младенец.

– Ну, иногда что-то не получается так, как ты хочешь, – горячо сказала я. – Иногда жить трудно, и с этим придется смириться.

– Ты не понимаешь, Кейт, – злобно выкрикивает он. Меня уже так достало, что он говорит, что я не понимаю; это так раздражает. – Ты не понимаешь, что мне пиздец. Когда дойдет до экзаменов, уроков и всего такого, мне пиздец. Ты не понимаешь, потому что тебе это легко дается.

– Дерьмо собачье! – теперь я зла. – Я чуть задницу не надорвала, зарабатывая эти оценки. Я не какой-то там природный гений, я нахер работала. Твоя проблема в том, что ты даже не пытался!

– Я пытался…

– Нет, ты не пытался! – пришло время указать на его же дерьмо, и я твердо решила рассказать ему все о нем. – Ты ждешь, что тебе все просто так свалится прямо в руки, и, если что-то идет не по твоему плану, ты ничего не делаешь кроме того, что ноешь об этом и придумываешь идиотские планы, как этого избежать! – он расстреливает меня взглядом, но я держусь курса. – Может, ты думаешь, что сможешь избавиться от этого с помощью этой идиотской забастовки или как ты там еще это нахер зовешь, но это тебе отзовется и как следует накажет и тебя, и всех остальных, потому что реальный мир не купится на эту хрень в отличии от всех в этой школе!

– Когда это ты вдруг решила превратиться в мою мать?

– Наверное, когда ты решил вечно оставаться ребенком. Подрасти, наконец, нахер, Джеймс!

Несколько секунд висит мертвая тишина, и мы просто смотрим друг на друга. Я не знаю, между нами словно беззвучная борьба. Я только секунду сдерживаю себя, прежде чем забрать у него мою сумку.

– Значит так? – спрашивает он, когда я натягиваю ее на плечо.

Я пожимаю плечами и отворачиваюсь.

Еще одна долгая пауза, и затем я углом глаза вижу, как он качает головой:

– Ну и ладно, – вяло говорит он, а потом словно усмехается. – Ну и нахер ладно.

Дверь громко хлопает, когда он выскакивает вон, и я даже не вздрагиваю. Ну и ладно – это так по-Джеймсовски. Что вообще это значит? Ну и ладно?

Что ж, ну и нахер ладно и с тобой.

Господи, он меня с ума сводит. Всего несколько недель назад он звал меня замуж, конечно он был обдолбан обезболивающими в то время, но все равно. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, так ведь говорят… Не только это, он еще и сказал, что любит меня. Он никогда не говорил этого раньше и точно не говорил этого после. Но он точно сказал это один раз, и, может, я была наивной, когда думала, что он действительно имел это в виду. Определенно это я была дурой, потому что Джеймс никогда не изменится. Он всегда будет думать сначала о себе, а потом о других, и я никогда не смогу этого изменить.

Я должна быть была дурой, что думала, что это сработает.

========== Глава 46. Скорпиус. В шестнадцать, в напряжении ==========

Я никогда не был популярным.

На самом деле, сколько себя помню, я был полной противоположностью. Я не рос среди других детей, и моему положению в обществе, которое сложилось в школе, вряд ли можно позавидовать. Я даже не думаю, что это меня особо волновало; недостаток друзей – это то, с чем я вырос и к чему привык. Тяжело скучать по тому, чего у тебя и не было, поэтому, думаю, я просто перестал это замечать. В любом случае это не имело значения, потому что все вокруг меня были идиотами.

Кроме одной девочки, которая была более чем далека от идиотизма.

У Роуз никогда не было проблем с приобретением друзей. Она пришла в школу, уже зная многих, и быстро сошлась с теми, кого не знала. Люди хотели быть ее друзьями, и, хотя было очевидно, что многие больше очарованы легендами об ее родителях, чем ей самой, она не обращала особого внимания. Она была популярна. Я думаю, для некоторых людей популярность имеет значение. Теперь я понимаю, что ее впервые по-настоящему заметили тогда, учитывая, что она пришла из огромной семьи. Так как в ее семье, кажется, мало потакают детям за геройское прошлое их родителей, я представляю, как она была растеряна, попав во весь этот круговорот. Не говоря уже о том, конечно, что я теперь знаю, что она не так уж и ладила с другими детьми из своей семьи. Не то чтобы я знал их всех особенно хорошо, но по тому, что я знаю, я не могу сказать, что могу ее винить. Те, кого я знаю – зациклены на себе, избалованны, и особенно милыми их не назовешь. Ну, кто-нибудь может сказать, что и Роуз в точности такая же, и, может быть, она и может такой быть, но у нее, по крайней мере, есть оправдание. По крайней мере, когда она относится к кому-то, как к человеку ниже себя, то это лишь потому, что это правда. Я не представляю, как можно быть такой умной и при этом терпеть таких людей, как ее кузены. Они меня раздражают, а я ведь и вполовину не так умен, как она.

Но, если посмотреть на них снаружи, легко понять, почему люди их так обожают.

Я не думаю, что кто-нибудь из них понимает (или хотя бы допускает), что они настолько похожи. Может, это из-за того, что они часть большой семьи, или, может, просто потому, что это у них от родителей, которые спасли мир, но у всех них яркие характеры. Особенно у Роуз и Джеймса. Они оба значительны во всем, что делают, у обоих такие заметные характеры. Я думаю, именно поэтому они друг друга и ненавидят (или притворяются, что ненавидят). Очевидно, что у них глубоко закоренившийся соревновательный комплекс, потому что все, о чем они думают, это как быть значительнее или заметнее. Вот почему они такие исключительные. Но, так как это больше чисто автоматическая реакция, я думаю, они словно думают, что должны друг с другом бороться. Но, когда доходит до дела, они смешно друг друга защищают, так что, думаю, их так называемая «ненависть» – просто показуха. Поэтому я уверен, что, если бы они были более благосклонны, Роуз и Джеймс шикарно бы поладили и захватили мир, если б захотели.

Но они никогда не доставят друг другу такого удовольствия.

Джеймс обожает над ней издеваться, а Роуз, ну, Роуз нужны люди, которые не будут выражать желания бороться с ней за власть. Вот почему они с Алом так хорошо ладят. Он сделает все, что бы она ни сказала, и даже никогда с ней не спорит, по крайней мере, не так, чтобы она не смогла его заставить думать по-другому. Я полагаю, что так было всю их жизнь. Он, наверное, всегда делал то, что она говорила, и я хотел бы поспорить, что он, вероятно, не раз попадал в неприятности, виновницей которых была она. Даже когда они были маленькими, я представляю, сколько раз она втягивала его в многочисленные истории, потому что он, скорее всего, никогда не задавал ей вопросов, когда она ему что-то говорила. И именно это ей нравится. И, наверное, думаю, что поэтому ей нравлюсь я. Если честно, мне кажется, ей нравится ссориться, и иногда я уверен, она наезжает на меня специально, но вообще, думаю, ей нравится, что я не пытаюсь управлять ситуацией вместо нее. Она любит командовать и любит, когда все идет, как она хочет, и когда люди делают то, что она говорит. К счастью для нас обоих, я и не знал бы как командовать, даже если бы вдруг попытался.

Думаю, это некоторые из причин, почему ей всегда легко было быть популярной. Она любит власть, которую дает популярность, и она обычно всегда была на самой вершине, по крайней мере, своего курса. Люди стекались к ней толпой. Ей даже не нужно было ничего делать. И вот такой была ее жизнь последние несколько лет.

Так что вы можете только представить, как тяжело ей было, когда все это рухнуло.

Я полагаю, она сама это заварила. Во всяком случае, она так сказала. Что-то про девчоночьи правила и тому подобную херню, которую я не понимаю, и вообще-то мне на нее плевать. Думаю, это началось с Дэвида Джордана, из-за того, что Роуз решила начать встречаться с ним, после того как он порвал с ее лучшей подругой. Я лично не вижу в этом проблемы, ведь технически Элизабет и Дэвид разошлись (единственная проблема, которую я вижу это то, что он придурочный мудак, который ни хрена не знает, потому что держит свою голову в своей же жопе так глубоко, что, наверное, и солнечного света никогда не видел), но, оказалось, в Девчоночьем Мире это какой-то непростительный грех.

И так и было. Долгое время.

Роуз потеряла всех своих друзей. Не только Элизабет отвернулась от нее – все девчонки. И ей приходилось смотреть, как ее популярность тает. Я думаю, что должен быть за это благодарен, потому что, если бы ни то, что у нее не было друзей, она, наверное, никогда не отчаялась бы до такой степени, чтобы начать со мной говорить. Да, я не дурак. Я не представляю, чтобы она вдруг начала общаться со мной, потому что, мол, у нее такое доброе сердце, и она такая лапочка. Ей было скучно, она отчаялась, и это сработало в мою пользу. Так что, может, мне стоит поблагодарить Дэвида Джордана. А может, и нет. Мне хочется его вместо этого проклясть.

Теперь все по-другому, тем не менее. Она помирилась с друзьями и медленно, но верно снова становится лидером их группы. Я думаю, это просто естественная для нее роль, так что, когда она скажет прыгать, ее только спросят откуда. Люди сами становятся за ее спиной, и, когда я уже не за границей всего этого, я вижу это даже еще яснее, чем раньше.

Но что теперь со мной?

Ну, трудно сказать на самом деле. По правде, я немного переживал, что, если она помирится с друзьями, то решит, что я ей больше не нужен. Или это, или же она решит, что я создаю помехи для ее новообретенной популярности, и бросит меня, объяснив все случившееся временным помешательством. Но она этого не сделала. Пока, во всяком случае. Главная проблема в том, что наши семьи все еще хотят нашей смерти – моя немного больше, чем ее. Ее отец предпочел бы убить меня своими собственными руками, уверен, но, как оказалось, ее мама хорошо поработала над тем, чтобы его немного приглушить. По крайней мере, Роуз больше не получает писем с угрозами совиной почтой. Я же, в свою очередь, раз в неделю получаю весточку, сообщающую, что я позор, мерзость и разочарование – все от дедушки, конечно, который уже успел вычеркнуть меня из завещания и отречься, так что я действительно не понимаю, почему он считает нужным продолжать мне писать о том, как он меня презирает. Я уже давно уловил общую идею, спасибо.

Но я даже не знаю, что теперь делать со свежевернувшейся популярностью Роуз. Все еще не закончилось совсем, но определенно теперь все по-другому. Не то чтобы она меня игнорировала на публике, потому что она этого не делает, но у нее теперь остается на меня меньше времени. Она снова сидит с подружками и иногда уговаривает меня сесть с ними. Но даже если я это и делаю, она большую часть времени проводит с ними, больше смеясь и сплетничая с девчонками, чем разговаривая со мной. Это нормально (я полагаю), но ведь никто не сказал, что мне должно это нравиться.

И мне не нравится.

Я ревную, признаю. Я привык за последние месяцы, что она полностью сосредоточена на мне. Я никогда не умел делиться, поэтому у меня плохо получается. Я знаю, я должен был быть благодарным за то, что она совсем меня не бросила ради своих придворных, но все равно хреново. Ее друзья не из тех, кого я могу назвать интересными, и меня раздражает, что она так благодарна за то, что они снова ее приняли.

Но все равно она умудряется найти время и для меня. И вот это определенно хорошо.

Мы потеряли наше место в библиотечном кабинете. К сожалению, слухи в Хогвартсе распространяются со скоростью лесного пожара даже среди учителей. Не говоря уже о том, что мы с Роуз удостоились великой чести лицезреть статью о нашей так называемой «любви, противной звездам» на первой странице газеты. Ну, я не знаю, что эта «любовь, противная звездам» значит, но Роуз сказала, что это нехорошо: по крайней мере один из нас обречен на смерть… Короче, ладно, мадам Лоуренс теперь относится к нам так же, как к другим студенческим парочкам, что занимают отдельные библиотечные кабинеты «поучиться»: она шпионит за нами, когда захочет, и объявляет, что делает это как член администрации и куратор библиотеки. Так что теперь нам приходится вести себя как другим возбужденным подросткам и лазить по складским кладовкам и чуланам для метел.

И это интересно…

Это не так уж плохо на самом деле. Вообще-то это довольно весело, потому что так даже еще опаснее, и все время надо торопиться, из-за чего все еще безумнее. И это не плохо, потому что это означает, что мы можем делать больше, чем просто целоваться и немного касаться друг друга, что было нормально в библиотечной комнате. На самом деле все это стало заходить немного дальше с того дня, как я пришел к ней домой и пробрался в ее спальню. Я думаю, это был переломный момент, а то, что нам теперь приходится прятаться по чуланам, только делает все еще интереснее. Она теперь больше не так стесняется снимать рубашку, а потом настал момент, когда и я чаще оказывался без рубашки, чем был в ней. Дальше этого мы не заходили, но это не имеет огромного значения. Пусть мы и не прошли дальше точки, где не снимаем ничего кроме рубашек, ограниченное пространство и недостаток сидений в чуланах дают маленький выбор сидячих мест, что означает, что она чаще всего оказывается на мне. А не нужно и говорить, что школьные юбки оставляют мало простора воображению, когда кто-то сидит у вас на коленях. Но это все, дальше мы не заходили, что чаще всего означало, что мне приходилось после этого заглядывать в душ. И это становится все более неудовлетворяющим. Думаю, я наконец-то превратился в нормального шестнадцатилетнего мальчишку, и знаете, это не так уж и классно. На самом деле это очень неловко. И раздражает.

Но сойдет. Я имею в виду, не то чтобы я собирался толкать ее на что-то большее и все такое. Не то чтобы она была против, думаю. Она сама довольно настойчива. Один раз она спросила меня, когда я собираюсь ее потрогать, и, когда я сказал, что все время ее трогаю, она только закатила глаза и сказала, что имеет в виду под «потрогать». Я заволновался, конечно, и сказал, что не очень уверен насчет того, что трогать ее будет очень приличным. На это она снова закатила глаза и спросила, в каком веке я родился. Потом она остановила все, и мы пошли учить трансфигурацию.

Вот еще кое-что о Роуз. Она легко может думать о нескольких вещах сразу, так что даже с этими ее новыми старыми друзьями и нашим не-троганием, она все равно хорошо помнит о СОВах и много времени уделяет подготовке. Она использует библиотеку на полную катушку, хотя теперь занимает столы в общих залах. Она больше не пытается сидеть в отдельной комнате, даже когда одна. Не то чтобы она часто оставалась одна, конечно. Как я говорил, Роуз легко заставить людей делать так, как она хочет, так что она чаще уговаривает людей готовиться вместе с ней, чем нет. Время от времени она уговаривает своих подруг, а если они не соглашаются, то она легко умудряется затащить в библиотеку своего кузена или меня. Иногда она тащит нас туда одновременно, что раздражает, потому что Ал Поттер – не первый человек во Вселенной, с которым я захотел бы общаться. Я даже не уверен, что он был бы сотым в списке.

Ал меня ненавидит. В этом я совершенно уверен. Я даже не знаю, что он имеет против меня, ну, кроме очевидного фактора в виде моей фамилии, но должно быть что-то большее, чем это, уверен. Может он думает, что я воспользуюсь его кузиной или что-то там еще. Например, развращу ее и превращу в распутную шлюху или типа того. Ничто не может быть дальше от правды, чем это, что, как мне кажется, довольно иронично. Если кто здесь и занимается развратом, то это точно Роуз. Точно не я, в конце концов, как оказалось, я даже не из этого века, согласно мнению Роуз. Но от меня, наверное, исходят какие-то волны разврата, что ли. Не знаю, правда.

Сейчас он смотрит на меня таким взглядом, будто планирует мое убийство. Я спорю с собой, а сказать ли ему или нет, что он мог бы сохранить себе нервы, просто обратясь к моему деду. В конце концов, тот уже, вероятно, нанял кого-то выполнить эту работу в ту же секунду, как я приеду домой на летние каникулы. Но я ему этого не говорю, просто на случай, если он действительно планирует мое убийство. Мне не нужен еще один человек, планирующий мою кончину, в конце концов; одного более чем достаточно, спасибо. Поэтому я изо всех сил стараюсь его игнорировать и держать голову опущенной, глядя в книгу.

– Знаешь, – сказала Роуз ни с того, ни с сего, – ты заработаешь проблемы с позвоночником, если будешь так сидеть.

– Извини, – мямлю я, тут же выпрямляясь.

– Ты слишком много извиняешься, ты знаешь? – строго сказала она. – Я даже не говорила с тобой, кстати. Я говорила с этим идиотом, – она подчеркнула слово «идиот» ударом по затылку Ала. Он дал ей хороший повод, учитывая, что так навис над книгой, что вполне могло оказаться, что он спит. Думаю, он сейчас одарит ее убийственным взглядом.

– Не бей меня, – стряхивает он ее руку и садится. – Боже, Роуз, что за гребаное насилие.

– Какой ты писклявый ребенок.

– Ну да, я ведь скоро сдохну, если не соображу, как на хрен выучить пять лет Зелий за три дня, – он в потрясающем настроении, это очевидно.

– Может тебе стоило подумать об этом пять лет назад, – Роуз перебрасывает груду локонов через плечо, когда говорит. Пара из них бьет меня по лицу, но она не заметила, а запах ее шампуня ощущается стеснительно приятно.

– Ну спасибо, мама, – отвечает ее кузен с сарказмом. – Или, вернее, ты говоришь больше как твоя мама.

Роуз недолго пронзает его взглядом, а потом садится чуть прямее и говорит:

– Ну, моя мама в двух днях от того, чтобы стать министром магии. И я точно знаю, что она обращала внимания на Зелья, и так, о чем это тебе говорит?

Это тоже правда. Выборы в воскресенье, и, судя по последним опросам, нет никакого повода думать, что ее мать может проиграть. Роуз хорошо с этим справляется, учитывая, что были времена, когда она была менее чем довольна этой ситуацией. Оказалось, это прошло, потому что она часто упоминает о выборах и грядущих маминых действиях и больше не выглядит этим расстроенной.

Ал смотрит на меня и Роуз.

– Так вы пойдете на вечеринку в честь победы вместе?

Вечерника в честь победы? А, точно. Кампания ее матери. Забавно, что, несмотря на то, что я привык к мысли, что ее мать выиграет выборы, но я как-то не думал о том, что теперь Роуз станет дочерью министра магии. Не совсем, конечно. Я имею в виду, конечно, я думал, но как-то особо это не обдумывал раньше. И вечерника в честь победы? Настоящее светское мероприятие, на котором новый министр магии представляет себя и свою семью миру (который, впрочем, и так их хорошо знает). Это довольно абсурдно, если обо всем этом вот так подумать.

Роуз, похоже, решила, что эта идея смехотворна, потому что она это и делает – смеется, я имею в виду.

– Да, конечно. Ты себе представляешь последствия этого?

– Ну, один из вас точно умрет, – довольным тоном говорит Ал. – Хотя я не уверен кто.

– Значит, она устраивает вечеринку? – спрашиваю я, и я говорю тихо, потому что ну вот такой вот я трус. Роуз и Ал перестают дразнить друг друга и смотрят на меня явно непонимающе.

– Ну да, – говорит Роуз и оглядывается на Ала, тщетно стараясь сделать это незаметно. – Они, наверное, подождут конца учебного года, чтобы мы с Хьюго смогли прийти.

Я киваю и стараюсь не выказать свою заинтересованность:

– И ты можешь пригласить кого-то с собой, так?

Тут Роуз снова смеется. Я чувствую себя придурком и не знаю, какого черта моему языку понадобилось произносить хотя бы половину всего того дерьма, что он говорит. Ал выглядит повеселевшим, хотя это больше похоже на коварство и злость, что странно, потому что обычно вроде бы это Роуз занимает такую позицию.

Когда я немедленно не присоединяюсь к смеху, Роуз понимает, что я серьезно, и выглядит перепуганной.

– Слушай, я не сделаю этого, понимаешь? – быстро говорит она – Боже, ты можешь себе хотя бы представить, какую это вызовет реакцию?

– Что «это»? – спрашиваю я, и я не знаю, раздражен ли больше или оскорблен. Оба чувства кажутся логичными.

– Ну, если моя мама станет чертовым министром магии, я не смогу привести на ее первое публичное мероприятие внука Люциуса Малфоя, как можно?

– Я вообще-то уверен, что весь мир уже знает, – отвечаю я немного горячее, чем хотел. – Вряд ли для кого-то это будет сюрпризом.

– Да, вот только мой папа, наверное, сломает тебе шею, и, если этого будет недостаточно, придет кто-нибудь из лагеря твоего дедушки и закончит эту работу, уверена, – она снова смеется и качает головой. – Одно дело, что люди знают, а другое – вот так вместе появиться на публике.

Значит, она стыдится. Это вполне видно по тому умудренному жизнью и сверхнебрежному тону, которым она говорит об этой возможности. Я такой гребаный придурок.

Один человек кажется очень развлеченным этим разговором – это Ал, который смотрит с той же самой полуухмылкой, которая не сходила с его лица с той секунды, как он завел разговор о вечеринке. Мне ужасно хочется ударить его в нос, но не думаю, что смогу достать его через Роуз.

– Слушай, – сказала она, и ее голос стал немного нежнее. Она изо всех сил старается не казаться очень развлеченной этой придурочностью. – Может, это не самая лучшая идея ни для кого, замешанного в это дело, если мы появимся вот так на публике. Но, может, ты мог бы… Я не знаю, мог бы прийти к нам на ужин как-нибудь летом? – она пожимает плечами как раз в тот момент, когда ее кузен взрывается смехом. Роуз пронзает его взглядом сузившихся глаз, словно что-то говорит ему на тайном языке. Он ржет еще громче и качает головой.

– Ой, да брось, Роуз! Ты это представить можешь? Воскресный ужин в Норе? Все просто умрут!

– Ох, заткнись, – грозно сказала Роуз, и я думаю, на моем лице написано расстройство, потому что она хмурится и хватает мою руку под столом. – Не обращай на него внимания, – сказала она мне, и я не говорю ей, что стараюсь игнорировать его уже на хрен вечность. – Ты можешь прийти в мой дом, если захочешь, ясно? Моему папе придется с этим смириться, – она берет мою руку под столом и кладет ее на свои колени, прежде чем ободряюще мне улыбнуться.

– О, на хер, блин, – Ал закатывает глаза. – Не думаю, что хочу блевануть на свои книги.

– Тогда уйди куда-нибудь, – многозначительно сказала Роуз, перед тем как снова обменяться с ним взглядами. Она снова мне улыбается, и я ужасно хочу ее поцеловать. Но я, конечно, не делаю этого по двум разным причинам, и не самая маловажная из них та, что она только что сказала, что ей стыдно появляться со мной на публике. Ее кузен, кажется, следует ее инструкциям, потому что он поднимается и оставляет нас одних, забирая с собой книгу по Зельям.