Текст книги "Выученные уроки (СИ)"

Автор книги: loveadubdub

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)

– Я напишу тебе, – обещает он. – И сообщу, что случилось.

– Меньше недели, – говорю я, напоминая, сколько осталось до школы.

– Меньше недели, – соглашается он.

И потом снова меня целует. Этот совсем не такой, как те поцелуи наверху, это совершенно нечто другое. Мягкий и нежный, и очень, очень искренний.

Секундой позже он вступает в огонь и исчезает. Я стою и смотрю, как к пламени возвращается нормальный цвет, а потом оно растворяется. Я ошеломлена и сконфужена. Я не знаю, что и думать, и точно не знаю, что будет дальше.

Но я знаю, что я ему правда нравлюсь. Правда.

========== Глава 38. Лили. Жалобы ==========

Одинокая.

Это я. Я одинока в своем доме среди своей семьи. Никто со мной не говорит, но я думаю, что не должна удивляться, потому что никто ни с кем не говорит. Вся семья завернулась в одиночество. Разница между ними и мной в том, что они так предпочитают. А я это ненавижу. Ненавижу, когда не с кем поговорить, и ненавижу быть одна.

Мама часто остается в своей комнате. Время от времени она уходит на работу на пару часов, а потом возвращается домой и готовит ужин, который никто не ест. Она пытается улыбаться и быть нормальной, но ужасающе проваливается в этом. Так что тогда она идет назад в постель. Джеймс заперся в своей комнате, бесится там на весь мир да пишет Кейт сентиментальные письма (для протокола, у меня нет доказательств, что он вообще пишет любовные письма, просто для красного словца – но в настоящий момент я бы в этом не сомневалась). Ал тоже все время в своей комнате. Могу поспорить, он не готовится к СОВам. Ну и папы, конечно, тут нет.

Он приходил в первый день нашего приезда, и мы, наконец, сели и поговорили об этом. Это в смысле «расставание». Они не называют это разводом, потому что, по их словам, не знают еще, развод ли это (Я закатываю глаза, хотя знаю, что вы не видите).

Думаете, после всего этого они дали нам грандиозный ответ, да? Нет. Мы получили какую-то отмазку, что времена, дескать, меняются, и что они хотят отдохнуть и проверить, что делать дальше. Им нужен перерыв, чтоб разобраться в себе и попытаться все исправить. Дерьмо собачье. Гребаное собачье дерьмо. Кто берет перерыв, чтобы все исправить? Назовите меня идиоткой, но как конкретно это может помочь? Как, черт возьми, предполагается исправить проблему в отношениях с кем-то, если вы с ним расходитесь? В этом нет никакого смысла.

И я на это не куплюсь. Это глупо и просто эгоистично. Как вы вдруг можете стать совершенно новой личностью, которая даже не знает, любит ли человека, с которым прожила в браке почти двадцать лет? Я думаю, это смешно. Они разрушают всю нашу семью просто потому, что они сами себя не знают? И это все, что было. Никаких романов, никаких незаконнорожденных детей, ничего. Я знаю, что тетя Гермиона уже говорила, что этого не было, но я все еще почти жду, что она, наверное, ошиблась. Я почти этого хочу. Хотя бы тогда будет оправдание. Будет настоящая причина для всего этого дерьма. Не какой-то идиотский кризис среднего возраста.

Мне надо прекратить так часто сквернословить. Если я не прекращу сейчас, то превращусь в своих братьев, и тогда мама попытается вымыть мне рот с мылом или что-то вроде этого. Но на самом деле нет. Она сдалась в отношении нас, думаю. Она просто приняла, что больше нас не контролирует, наверное, в этом причина, что Джеймс такой. Никто больше не пытается. Мама и папа уже давно сдались в отношении него, и теперь он живет так, как они от него и ожидают. Он на самом деле и вполовину не такой ужасный, как вы думаете, но я не осмелюсь ему это сказать. Ему нравится продолжать притворяться, что он действительно такой плохой. Правда в том, что Джеймс всегда был добр по отношению ко мне (большую часть времени, конечно, полно моментов, когда он совершенный идиот). Но вообще, он ко мне обычно хорошо относится и всегда заступается, если я в беде. И я знаю, что, если меня кто тронет, он тут же придет и надерет им задницы. И Кейт его изменила. Он совершенно не в себе, и ему на это даже плевать. Она мне нравится, впрочем, и я рада, что это она, а не одна из тех безмозглых дурочек, с которыми он обычно прогуливался. Кейт умная, забавная и может выбить из него дерьмо, если понадобится. Мне это нравится.

Когда у нас было «семейное собрание», Джеймс сидел на своем стуле с совершенно скучающим видом, только закатывал глаза и бормотал ругательства. Мама и папа, оба, его игнорировали, что, я уверена, с ума его сводило, хоть он и делал вид, что ему совершенно нет дела. Но они казались абсолютно решительными в том, что сделают это. Когда пришел папа, они сначала пошли на кухню поговорить наедине несколько минут, и, когда вышли, оба выглядели очень серьезными. Как будто они твердо решили пройти через это раз и навсегда и сделать это единым фронтом. Было так, как обычно, когда кому-то из нас попадало – пока они не выбирали стороны и не присоединялись к нашим ссорам. Я почти ожидала, что попаду под домашний арест, но, конечно, не попала.

Мы «говорили» почти сорок пять минут. И под «говорили» я имею в виду, они говорили, а мы все тихо сидели. Джеймс выглядел так, будто сейчас заснет. Ал, казалось, предпочел бы погрызть ногти, чем быть здесь. А я не знала, что еще делать, поэтому слушала и пыталась найти во всем этом смысл. Но это было бессмысленно.

Папе пришлось уйти, потому что тетя Гермиона позвонила и сказала, что это срочно. Оказалось, что-то насчет убийства, что свершится в их доме, и ей нужен папа, чтобы успокоить дядю Рона, пока Роуз еще жива и не похоронена на заднем дворе (под кустом роз, конечно). Папа сказал ей, что, может, стоит поглядеть на это иначе, потому что Роуз определенно нужно надрать задницу, и я думаю, он только наполовину шутил.

Но вот это совершенно другая история.

Роуз, наверное, в отчаянии, уверена. Не думаю, что в ее доме сейчас особенно мирно, учитывая, что первый час, прошедший с прихода газеты в тот вечер, был самым взрывным, что я когда-либо в жизни видела. Я серьезно думала, что Роуз умрет этой ночью. Я никогда не видела ее отца таким злым за всю свою жизнь. Я честно, правда, думала, что он ее убьет. Ал пару раз говорил с ней с тех пор, и, как оказалось, лучше не становится. Пару месяцев назад я была бы только счастлива, но сейчас это не так весело. Роуз ко мне сейчас добра, ну, добра в том смысле, как только она может быть добра (то есть все еще немного стервозно, но все равно). Она действительно была со мной последние несколько недель, и она достаточно умна, чтобы ее мнение обо всей ситуации выглядело обоснованным.

Но я не понимаю всей этой истории со Скорпиусом Малфоем.

Да, он симпатичный. Очень симпатичный, на самом деле. У него такие острые черты лица, что оно кажется абсолютно выраженным, и у него совершенная кожа (хотя немного бледноватая) и отличные зубы. У него такие шелковистые светлые волосы, какие обычно не увидишь ни у кого в возрасте старше трех лет. Он в таком роде симпатичный, что почти красивый, на самом деле. Он не выглядит настоящим, как фарфоровая кукла, которая разобьется, если не так ее тронешь. А еще он весь из себя такой таинственный, потому что никто о нем ничего не знает, потому что он почти никогда не говорит. А еще у их семьи денег больше, чем у бога. Но все равно даже со всеми этими положительными эстетическими и финансовыми качествами, я не понимаю.

Он странный. Первое и последнее. Он просто странный. Он ни с кем не говорит, и у него нет друзей. Я знаю, что акции Роуз на общественном рынке немного упали в этом году из-за зависания с бывшим парнем ее лучшей подруги и все такое, но все равно. Ее обычно волновало, что другие о ней думают. А теперь как будто ей на это насрать. Как будто она думает, что раз теперь на самом дне социальной лестницы, то значит, никогда назад вскарабкаться не сможет, а ведь она вполне могла. Ее мама будет министром магии, а это имеет значение! Это само по себе превратило бы ее в одну из самых популярных девчонок в школе, хотя бы потому, что люди любят дружить с теми, у кого, как они думают, есть власть. Поверьте мне, я знаю. Половина моих друзей любит меня только потому, что моя фамилия Поттер, и меня это устраивает. У меня есть несколько настоящих и двое лучших друзей (один из которых мой кузен, слава богу), и это все, что мне нужно. Все остальные дружбы поверхностные, и польза мне от этого та же, что и им от меня. И это хорошо. Я люблю быть популярной, и вот почему я не могу понять, почему Роуз не волнует мнение других людей.

Я уже даже не говорю про то, что он Малфой. Ладно, вру. Конечно, я с этого даже и начну. Она нафиг спятила? О’кей, ладно, у нее были определенные странные проблемы с психикой, но это? Это уж чересчур. Это Скорпиус на хрен Малфой! Я не знаю, насколько вы разбираетесь в законах Уизли, но правил там не слишком много. Одно правило точно существует в любом случае: Малфои – это зло. Ну, я понимаю, это уже немного наигранно, и нет, они не говорят такого на самом деле. Но мы знаем. О, мы знаем. Это одно из негласных правил: что-то, о чем не говорят, но лучше уж вам подчиниться.

Роуз, наверное, совсем надоело жить, не говоря уже о том, что она серьезно ненавидит своих родителей. Я имею в виду, она же должна была знать, что ничто на планете не разозлит ее отца больше. И конечно, она наверняка знала, что Люциус Малфой публично пожертвовал огромные деньги главному конкуренту ее мамы. Отличный способ саботировать кампанию, Роуз! Уверена, это часть ее тайного плана, не то чтобы он сыграл большую роль. Если тетя Гермиона не выиграет, я буду точно не единственным шокированным человеком. Она ведет с отрывом, и попытки Роуз устроить скандал просто бессмысленны.

До конца каникул остается пара дней, и я уже более чем готова вернуться в школу подальше от всего этого. Хотела бы я, чтобы мои братья не были такими истеричками и повели себя нормально хоть раз, может быть тогда я не была бы так несчастна здесь, в этой тишине. Это раздражает, и я это ненавижу. Это продолжалось постоянно, так что я более чем немного шокирована, когда из своей комнаты появилась мама и спросила, не хочу ли я сходить за покупками.

– За какими покупками? – скептически спрашиваю я.

– За одеждой, конечно! – говорит она со смехотворным фальшивым энтузиазмом, который сразу же мне подсказывает, что это ловушка.

Но все равно я обожаю покупки.

Мы оказываемся в магловском Лондоне, что меня вполне устраивает. Я рада, что, когда мама сказала «одежда», она имела в виду одежду, а не мантии. Я чувствую близкую привязанность к магловской одежде и чем дороже, тем лучше. В Лондоне полно самых роскошных магазинов в мире. Каждый знаменитый дизайнер на свете держит тут магазин, и я абсолютно точно это обожаю. Я могу часы проводить, просто ходя вокруг магазинов и глядя в витрины, но конечно, когда я покупаю вещи, я еще счастливее.

На самом деле я просто в эйфории!

Мама обычно не любит делать со мной покупки в этих местах. Она считает их слишком экстравагантными и любит бросаться словами вроде «слишком потакает» и «испорченная». Но иногда, время от времени, мы вместе транжирим деньги и устраиваем такой магазинный кутеж. Очень редко.

Похоже, сегодня один из таких случаев.

– Как тебе это? – спросила я, выходя из примерочной Koh Samui, моего самого любимого места на земле. Я до сих пор помню, как впервые тут побывала. Мне было шесть, и конечно, за мной приглядывала тетя Флер (кто бы еще привел меня в магазин вместо парка?). Я влюбилась, а сейчас я на нем просто помешана.

– По-моему, оно старовато, – мрачно сказала мама.

– Старовато? Мам, Френчи Маклюр – одна из самых новых восходящих звезд дизайна в городе!

– Не дизайн, Лили. Это длина тебя старит. Ты в ней выглядишь на двадцать.

– И? – я полюбовалась собой в зеркале во всю стену. – Что с этим не так?

– С этим не так то, что тебе тринадцать, – немедленно ответила она, вставая за моей спиной и подтягивая вверх широкий вырез платья.

– Через две недели мне будет четырнадцать.

Ее это даже не развлекло.

– Следующее.

Я закатила глаза, но не стала утруждаться и спорить. Вместо этого я бросилась назад в примерочную, аккуратно сняла первое платье и надела второе. Это винтажный дизайн, и конечно, это значит, ни у кого в школе такого не будет, У Триши Панабекер такого не будет, и это ее совершенно взбесит, когда она меня в нем увидит. Конечно, у меня нет ни малейшей идеи, куда я могу надеть такое платье в школе, но уверена, что я что-нибудь придумаю.

Оно сидит идеально, и я не могу не улыбаться своему отражению. Я не люблю думать, что я тщеславная, но думаю, что я хорошенькая. И я как бы люблю зеркала. Ал говорит, что я не могу ложкой воспользоваться без того, чтобы не посмотреться в нее. Да, это ужасная привычка, конечно, но я не думаю, что могу что-то с этим сделать.

Похоже, мама одобряет это платье куда больше предыдущего. Она улыбается мне, когда я ей его демонстрирую, крутясь на месте и показываясь со всех сторон.

– Ну? – жадно спросила я. – Что ты думаешь?

– Я думаю, оно красивое, – честно отвечает она. – Тебе оно нравится?

– Я его обожаю, – серьезно сказала я, настолько счастливая от того, что наконец-то мне по размеру взрослая одежда (взрослая одежда маленького размера, но все равно), которую я теперь могу по-настоящему примерить, а не просто смотреть на нее и прикидывать, какие сумочки и украшения к ней подходят. Мама посмотрела этикетку, и ее глаза немного округлились:

– Четыреста фунтов? Лили, оно даже не новое.

– Это винтаж, – тут же поправила ее я. – И это значит, что ни у кого такого нет, мам. Пожалуйста? – я посмотрела на нее своим самым жалостливым взглядом, добавляя трепетание ресницами. Если бы папа был здесь, у меня уже сейчас было бы платье, туфли и подходящая сумочка.

А вот с мамой труднее. Может быть сегодня она в очень подарочном настроении, потому что она, наконец, уступает и велит мне снять платье, потому что она его покупает. У нее явно какие-то скрытые мотивы, но я не могу заставить себя об этом волноваться, так что снимаю платье, осторожно вешаю его назад на вешалку и надеваю джинсы. Я почти взвизгнула, когда выскочила из примерочной и протянула его. Мама рассеяно взяла платье, разглядывая туфли на довольно высоких каблуках для себя.

– Не надо, – серьезно сказала я. – Ты никогда не сможешь на них нормально ходить.

Она прямо посмотрела на меня, потом сузила глаза и, поддразнивая, толкнула:

– Я умею ходить на каблуках, вот увидишь.

– Не на таких.

Мама закатила глаза, и мы пошли к прилавку, но по пути я уговорила ее на парочку сережек и подходящий к ним браслет, которые идеально подходили к платью. По дороге из магазина я испытала просто приступ любви к своей маме (наверное, вызванный товарами на четыреста шестьдесят фунтов в моей сумке). Я схватила ее за руку и крепко обняла.

– Ты самая лучшая мама во всей Вселенной!

Она засмеялась, ни разу не купившись, но согласившись с этим.

– Только помни, когда я состарюсь, за мной кто-то должен будет приглядеть.

Следующий час мы провели, просто прогуливаясь по улицам, разговаривая и смеясь. Это было довольно весело, учитывая, что обычно я стараюсь избегать с ней каких-либо разговоров. Она со мной ужасно мила, думаю, чтобы скрасить то, что они с папой разрушают наши жизни. Ну ладно, я буду первая, кто признается, что меня легко купить.

Я делаю предложение, хотя почти уверена, что она не согласится.

– Может, зайдем в министерство?

Она странно смотрела на меня, пока мы проходили мимо группы туристов, позирующих на фоне станции метро Ковент Гарден.

– Почему ты хочешь зайти в министерство?

Я невозмутимо пожала плечами:

– Я не знаю, я просто давно не видела папу, и каникулы уже почти кончились.

Она почувствовала себя виноватой, я могу сказать это по ее взгляду. Она не хочет идти в министерство, но она не скажет мне, что я не могу навестить своего отца. Это будет нечестно и по-детски, и, судя по ее настрою, именно так вести себя она не собирается.

Иногда с родителями даже слишком легко.

Мама аппарирует нас к входу для посетителей, и мы обе как можно незаметнее проникаем в телефонную будку. Она нервно вздрагивала, пока мы шли к министерству, а когда мы дошли до ужасно суматошного главного входа, она бессознательно поправила свою куртку и пригладила волосы. Я постаралась спрятать улыбку.

Папин кабинет на несколько этажей ниже, и я уверена, что мама специально так медленно идет, только бы отложить неминуемую встречу. Я не знаю, чего жду, но я рада увидеть все, чтобы это не было. Я не верю, что они не любят друг друга, и, если они просто начнут проводить время вместе, уверена, они это поймут. Вся их идея с разъездом, чтобы «все поправить» просто кусок дерьма, и они оба это знают. Или, по крайней мере, я это знаю. А если они не знают, то скоро поймут.

– Так, разве это не моя любимая сестренка?

Мы обе почти подпрыгнули, когда дядя Рон подкрался сзади. Мама сразу повернулась и шлепнула его, что было довольно забавно.

– И что же вас обеих сюда привело? – спросил он, обнимая нас за плечи, пока мы проходили мимо рядов столов и полок.

Мама ответила одним простым словом:

– Лили.

Он посмотрел на меня, и я невинно улыбнулась. Он с подозрением разглядывал меня с секунду, а потом покачал головой.

– Ох, Лили. Ты ведь не встречаешься с какими-нибудь белобрысыми малфойскими дьявольскими сынками, а?

– Такой только один, – я снова мило сверкнула зубами. – И моя кузина перехватила его первой.

Дядя Рон тут же страшно покраснел и потемнел лицом. Это смешно. Мама, похоже, тоже так думает, потому что она громко прыснула с другой от него стороны. Он тут же повернулся к ней, чтобы расстрелять взглядом, но, несмотря на не слишком старательные попытки, она не смогла сдержать еще нескольких смешков, упавших с ее губ.

– Какого черта ты находишь это смешным? – тихо потребовал он ответа.

Мама лишь покачала головой:

– Я в это не ввязываюсь, – пообещала она, хотя не могла скрыть веселой улыбки.

Секретарша заметила нас и мило помахала, прежде чем нажать кнопочку на столе. Папин голос ответил на звонок, и она спокойно сказала:

– Мистер Поттер, ваша дочь и жена хотят вас увидеть.

Жена. Она сказала «ваша жена». Не «ваша раздельно проживающая супруга» или «не женщина, с которой вы разошлись», даже не «Джинни». Просто «ваша жена». Оказывается, секретарша на моей стороне.

Когда появился папа, я устроила большое шоу, бросившись на него и крепко обняв. Он удивлен моим внезапным проявлением любви, но обнимает меня в ответ, хотя как-то странно на меня смотрит, когда отстраняется.

– Что вы тут делаете? – спрашивает он больше меня, чем маму, хотя и посмотрел на нее.

– Я просто хотела тебя увидеть, – сказала я, пытаясь подольститься как можно сильнее. – Я скучала.

Он стесненно хмурится. Я вижу, что он смотрит мне через плечо, но потом понимаю, что он смотрит на моего дядю, а не на маму. У этих двоих какой-то таинственный способ переговариваться без слов, и это довольно сильно раздражает, потому что ты никогда не знаешь, о чем они говорят. Думаю, папа спрашивает его, почему я вдруг сошла с ума, а дядя Рон, наверное, отвечает что-то вроде: «По крайней мере, она не в двух шагах от того, чтобы залететь от антихриста»

Ну, по крайней мере, так проходит их разговор в моей голове.

– Папочка, смотри, что у меня есть, – говорю я со всем возможным энтузиазмом. Я даже сыграла этой картой с «папочкой», чтобы он почувствовал себя ужасно виноватым. Поставив свою сумку на ближайший стол, я достала платье и показала ему.

Он, конечно, тут же тянется к этикетке и тихо выдыхает.

– И чем ты это заслужила?

Я невозмутимо пожимаю плечами:

– Мама купила, потому что сегодня у нас с ней особый день.

Ладно, я только что это придумала сама, но звучит неплохо. Может, это заставит его завидовать: у меня с мамой есть особые дни и прочая всякая миленькая чепуха.

Я начала щебетать обо всем, что мы сегодня делали, заставляя простую прогулку за покупками выглядеть намного веселее, чем она на самом деле была. Я все жду, что мама перебьет меня и поправит, когда я время от времени преукрашиваю детали, но потом замечаю рассеянный взгляд папы и то, что он только притворяется, что слушает меня. Он продолжает поглядывать на что-то за моей головой со странным выражением лица. Наконец, я обернулась, и у меня тут же чуть голова не закружилась. Мама облокотилась о стол какого-то аврора и тихо с ним о чем-то разговаривает. Она все время смеется, будто он самый забавный человек на свете, и очень, очень часто перебрасывает волосы то на плечо, то снова за спину.

Я смотрю с чем-то похожим на легкий ужас, как ее глаза отрываются от собеседника и смотрят на папу. На ее лице появляется что-то вроде усмешки то ли вызывающей, то ли торжествующей. А может и то, и другое, не знаю. Его глаза немного темнеют, когда она снова перебрасывает волосы и возвращается к своей веселой беседе.

И мне уже не очень хочется изображать фальшивый энтузиазм.

========== Глава 39. Скорпиус. Ад и рай ==========

Я пока не уверен, какие у меня взгляды в отношении рая, ада и всего, что между ними. Если честно, я об этом не часто думал. Но думаю, что ад наверняка похож на постоянное проживание этой недели, которую я только перенес. Потому что я никогда в жизни не чувствовал себя таким отчаявшимся. Странно, как самые лучшие дни твоей жизни могут быть одновременно самыми худшими. Странный феномен природы, что самые лучшие происшествия влекут за собой самые ужасные последствия.

У меня были большие проблемы, когда я вернулся домой от Роуз. Этого следовало ожидать, думаю, учитывая, что я ушел без предупреждения и отсутствовал почти два дня. Это все еще странно, потому что я никогда не попадал в большую беду. Я не часто делаю что-то плохое, и, если я вдруг перестаю следить за своим языком, то затыкаюсь после первого же предупреждающего взгляда. Я просто не привык попадать в дерьмо.

Я знал, что теперь я глубоко в дерьме, в ту же секунду, как вышел из камина. Тут же объявилась мать и посмотрела на меня так, будто действительно собиралась заколотить до смерти и удерживается только потому, что может вдруг сломать ноготь. Но она определенно хочет мне как следует задать, крича во все горло, что мне, черт возьми, лучше бы придумать чертовски хорошее объяснение того, где я был.

Я не придумал, конечно, поэтому сказал правду:

– Я сбежал.

– Ты сбежал? Ты сбе… – она театрально воздела руки к небу, и я задался вопросом, как быстро случается аневризма мозга. Она определенно выглядит к ней близкой.

– Я не хотел иметь дело с дедом, – объяснил я полнее.

Мать закатила глаза:

– Ну, если ты думаешь, что избежишь этого разговора, то ужасно ошибаешься.

Я знаю, что она права, но странно, меня это больше не беспокоит.

Появился отец, медленно войдя в комнату. Сначала он ничего не говорил. Он вроде как просто посмотрел на меня, только его глаза предавали спокойствие лица. Я чувствовал себя довольно неуютно, пока мы смотрели друг на друга, не желая первыми отводить глаза. Наконец, он спросил меня, где я был, и я дал тот же ответ, что и матери:

– Я сбежал.

Я понял, что ни один из них не озаботился тем, чтобы меня поискать или заявить о моей пропаже. У меня не было возможности задуматься об этом, потому что отец задал мне вопрос, который мать еще не задавала.

– И куда ты ездил?

Он уже знал ответ, я уверен. Если бы я сказал что-нибудь другое, он бы понял, что я лгу. Я не уверен, насколько ложь была бы для него сильным оскорблением, но не захотел рисковать.

Так что я ответил так уклончиво, как только смог.

– Лондон.

Его лицо оставалось все таким же спокойным. А вот глаза яростно засверкали при подтверждении его предположения:

– Уверен, тебя приняли в их доме с распростертыми объятьями, – холодно сказал он.

Он знал. Он знал с той же секунды, как только обнаружил мое исчезновение, уверен. Во мне вдруг появилось странное чувство уверенности в себе, и я как-то умудрился не дрогнуть.

– Я вернулся.

– Если ты думаешь, что это тебя от всего избавило… – мать была в ярости. – Накажи его! – резко приказала она, дико глядя на отца, который посмотрел на нее так же спокойно, как на меня.

Он снова перевел взгляд на меня, на его лице была легкая скука.

– Ты под замком.

Я никогда за почти шестнадцать лет своей жизни не был заперт. Я понимаю, как жалко это звучит, но я никогда ничего такого не делал, чтобы меня запирали. Идея сама по себе смехотворная. За что меня запирают? Это даже звучит смешно. И все же, я не знаю, откуда взялась во мне эта уверенность стоять на своем, но она была.

– За что меня наказывают? – спросил я, и мой голос был отражением его спокойствия. – За то, что я сбежал? Хорошо, тогда я заслужил, – он с любопытством приподнял брови. – Но если это из-за Роуз, то ты ничего не сможешь с этим сделать. Можешь меня запереть, если хочешь, но это ничего не изменит.

Я даже сам себя удивил. А еще я был в ужасе, потому что, хотя мама выглядела шокированной, отец казался куда опаснее.

– Ты представления не имеешь, что ты делаешь, – его голос в первый раз повысился с предыдущего зловеще-спокойного. – Я не знаю, что происходит в твоей голове, и какие иллюзии ты питаешь, но это тебе не дозволяется.

– И кто же мне это запретит? – с вызовом спросил я, с каждой секундой чувствуя себя все увереннее. – Ты?

Он с жалостью покачал головой и улыбнулся мне печальной саркастичной улыбкой:

– Я знаю, что люди думают, что они там все открытые, любящие и дружелюбные, – мне не надо было спрашивать, о каком «там» он говорит, – но я могу тебе пообещать, что они этого не потерпят. Они никогда не примут тебя.

Это был первый раз, когда мы на самом деле это обсуждали. Когда газету только доставили, он ничего не сказал, и я точно не спрашивал его, что он думает. Я с опаской смотрел на него, пока он продолжал.

– Ты заблуждаешься, Скорпиус. Девчонке нет до тебя никакого дела, она просто использует тебя, как оружие смехотворного подросткового бунта.

Его слова задели меня больше, чем я бы хотел. Я знал, почему Роуз сначала мною заинтересовалась, и мне не нужно было об этом напоминать. И все равно, он понятия не имел, о чем говорит.

– Ты ее даже не знаешь, – медленно сказал я, желая, чтобы мой голос меня не предал.

Но отец лишь снова покачал головой:

– Мне не нужно ее знать. Я знаю, откуда она. Я знаю ее идиота-отца и праведницу-всезнайку мать. Если ты хоть на секунду допускаешь, что они это потерпят, то ты полный дурак.

– Не имеет значения, что они думают, – злобно выкрикнул я. – Не имеет значения, и что ты думаешь тоже!

– Следи за своим тоном, – предупреждающе прошипела мать. Мы с отцом ее проигнорировали.

– Этой девчонке приходится соблюдать больше правил, чем ты можешь себе даже представить, – усмехнулся он. – Я не знаю, насколько вы оба с ней идеалисты, но она не станет их нарушать.

Я был без понятия, о чем он говорит, но это не имело значения. Твердо стоя на своем, я сделал глубокий вдох.

– Мне не важно, что ты думаешь.

Его глаза потемнели. В воздухе повисла долгая пауза, и, наконец, прозвучало:

– Иди в свою комнату, Скорпиус, – так же спокойно, как в начале разговора.

– Не имеет значения, – продолжал я, полностью его игнорируя. – Нравится тебе это или не нравится, но это ничего не изменит.

– Иди в свою комнату, – выдавил он так ровно, как только возможно, хотя это было больше похоже на шипение.

Я ушел. Меня больше ничего в тот момент не волновало. Я сказал все, что хотел сказать, и знал, что каждым словом только поглубже рыл себе могилу, но все равно чувствовал себя странно воодушевленным, когда поднимался по лестнице к себе в комнату. Я защищал себя и был собой горд.

Следующий день я провел, запершись в своей комнате, игнорируя родителей, как они игнорировали меня. У меня было ощущение, что мать хотела еще на меня покричать, но отец ей не позволил. Они просто оставили меня одного, как я и хотел. Я написал Роуз, чтобы сообщить, что все еще жив. Я не углублялся в детали разговора, потому что не хотел ранить ее чувства тем, что мой отец сказал о ее семье. Я просто передал ей суть и сказал, что у меня куда большие проблемы, чем я сначала думал. Мои родители не были довольны и этого не скрывали.

Она написала в ответ, что хочет, чтобы я так и прятался в ее шкафу.

Как я уже говорил, удивительно, как плохое и хорошее может переплетаться и влиять друг на друга. Я был действительно расстроен спором с отцом, но не мог в действительности обращать на это особое внимание. Не тогда, когда есть что-то лучшее, на чем можно сконцентрироваться. Тот короткий промежуток времени, что я провел в ее спальне, был самым лучшим в моей жизни. И я говорю это не потому, что я мальчишка-подросток с бушующими гормонами, хотя я такой и есть. Но все там было потрясающе: наконец целовать ее так, как я представлял, ну, не знаю, с двенадцати лет, быть с ней в ее спальне, на ее кровати, быть так близко к ней. Когда она сняла рубашку, мне хотелось изучить ее; я хотел немного – пять минут или час – просто запоминать ее. Конечно, я был слишком смущен, чтобы что-то делать, и она, кажется, была так же сконфужена, потому что мне не так уж много удалось увидеть. Я не жалуюсь, это даже больше, чем я когда-нибудь думал увидеть.

Роуз прекрасна. На самом деле, по-настоящему божественна. И она даже этого не знает, что хуже (или лучше) всего. Она застенчивая и стеснительная в том, что касается ее внешности, и плохо принимает комплименты. Но она просто нахер прекрасная. Я уверен, что она самая красивая девочка в школе, и даже не думаю, что я чересчур пристрастный. Она красива без стремлений к этому, без усилий.

Она совершенно великолепная, очевидно, и это делает ее еще привлекательнее. Она не стыдится быть умной, но я не нахожу ее за это раздражающей. Она знает больше, чем кто-нибудь другой, но она никогда этим не хвасталась. Она помогает всем, кто попросит, и очень заботится о том, чтобы люди могли понять непонятное. Она обычно никогда не хвастается своими оценками, но и не принижает при этом свой ум.

Нет ничего такого, за что я был хоть немного достоин ее. Я не понимаю, что она во мне видит и что ей во мне нравится? Если честно, я провел большую часть этой пары прошедших месяцев беспокоясь, что может она действительно только хочет позлить своих родителей, но после того дня в ее спальне мне больше не нужно об этом волноваться. У нас был настоящий разговор, там, где она спросила меня, бросаю ли я ее. Бросаю ее. Так, не хочу перебарщивать с анализом, но, чтобы я мог с ней порвать, то технически я должен был сначала встречаться? А так как она спросила это, то подразумевала, что мы встречаемся. Что означает, что у меня есть девушка. И эта девушка – Роуз Уизли.