Текст книги "The Kids Aren't Alright (СИ)"

Автор книги: Liza Logan

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

– Софи, как ракурс? – спросил Бауэрс.

– Чудесно. Мы прямо под фонарём, свет – бомба, видно каждую капельку крови этого неудачника.

– Прекрасно, – Бауэрс отвернулся от своей жертвы и вновь стал говорить на камеру, – смотрите, это снимки миссис Блум, взяты из её Инстаграма. Да, она очень даже ничего и не стесняется демонстрировать это. Жан того же мнения – в его шкафу мы нашли тонну фоточек нашей психологини. Так вот, чтобы этому безнадёжному романтику было веселее терпеть свой разбитый нос, мы решили подбодрить его и подарить ему ещё больше фото миссис Блум. Мы приколем их степлером, пусть останутся навсегда.

«Только не к коже», – пронеслось в голове у Жана.

Слава богу, ему повезло – степлер у мучителей был канцелярский, а не мебельный, поэтому они лишь искололи его одежду. Отступив на несколько шагов и полюбовавшись получающейся «композицией», Патрик кивнул Марселю и тот вытащил из рюкзака последнюю деталь, гирлянду. Готье и Лейтон захлопали в ладоши, а Бауэрс с Пети обмотали Жана фонариками и нажали на кнопку включения – гирлянда тут же замерцала разноцветными огоньками и запела писклявой полифонической вариацией «Jingle Bells». Праздник для хулиганов был страшным испытанием для Жана, от унижения и насмешек ему хотелось лечь на землю, свернуться в клубочек и зарыдать. А потом умереть. Потому что с таким позором он жить не мог. Видя, как дрожит подбородок его жертвы, Бауэрс вновь опустился на колено перед Жаном и врезал ему по уже сломанному носу, окончательно сместив его набок. Боль оказалась сильнее воли Сава и он, к радости мучителей, закричал.

– Ты просто лучший, Пат, – чмокнула его в щёку Софи, – это видео соберет кучу просмотров.

Тот, довольно хохотнув, пнул ногу Жана, сфотографировал его на свой телефон и, жестом указав соратникам следовать за ним, пошёл прочь со школьной парковки, слушая стоны Сава, но, не оглядываясь на него. Дело было сделано – теперь его интересовала не судьба Жана, а реакция общественности на видео, которое Софи уже заливала на Ютуб. И, конечно, реакция миссис Блум, ведь именно у её машины компания устроила расправу…

*

Алексис привыкла задерживаться на работе – консультации и тестирования занимали столько времени, что она не справлялась с документацией. Вместо того чтобы тащить дела домой, она предпочитала подольше посидеть в школе, а потом со спокойной душой отправиться к жене. Так случилось и сегодня, не зря говорят, что понедельник – день тяжёлый. Миссис Дюпон-Старк внезапно потребовала отчёт за месяц на неделю раньше срока, и Али почти до девяти вечера подводила итоги работы, что ей всегда давалось с трудом. Дважды облившись кофе, от количества которого её уже тошнило, девушка поняла, что пора направляться домой.

Зевая, Али пошла на парковку, смотрят себе под ноги, и, размышляя, как будет завтра оправдываться перед директором, ведь отчёт был сделан процентов на восемьдесят. Погружённая в свои мысли, она не услышала стонов и шёпота Жана о помощи, поэтому, увидев у своей машины человека, от неожиданности выронила сумку.

– Что с вами? – судорожно собирая раскатившееся по асфальту содержимое сумочки, воскликнула Али.

– Это я, Жан, миссис Блум, – еле слышно произнёс паренёк, – Бауэрс и его друзья… они… – не в силах договорить, он разрыдался.

Позабыв про сумку, Алексис кинулась к Жану и, упав перед ним на колени, аккуратно приподняла его за подбородок.

– Жан, тише, – с ужасом смотря на его окровавленное лицо, прошептала она, – тише, я помогу тебе.

Она никогда не сталкивалась со столь жестокими происшествиями, вид крови дезорганизовал её – Али заметалась по парковке, не зная, что делать. Бежать в школу? Звонить 911? Звонить Рейчел или родителям Жана? Нет, сначала надо было осмотреть и освободить Жана. Выдохнув, психолог подошла к нему и еле сдержалась, чтобы не разрыдаться самой – футболка мальчишки была залита кровью, которая, смешавшись со слюной, медленно капала у него с подбородка. От Жана сильно пахло алкоголем, и присмотревшись, Али заметила, что он облит светло-коричневой жидкостью, очевидно, виски. Но больше всего её ужаснуло то, что он был увешан её собственными фотографиями и запутан в ёлочную гирлянду, которая превращала и без того страшное зрелище в нечто сюрреалистическое.

– Так, так… – направляя саму себя, Алексис выключила гирлянду и принялась снимать её с Жана. Получалось плохо, руки дрожали и не слушались.

Еле справившись, она сходила за сумочкой, которую оставила валяться за несколько метров от машины, нашла в ней маникюрные ножницы и разрезала скотч, связывающий руки Сава. Тот, с облегчением выдохнув, расслабился и чуть не упал на асфальт. Али, испугавшись, что он потеряет сознание, подхватила его под руку:

– Жан, вставай, нам нужно в больницу.

– Нет, – плоховато слушающимся языком пролепетал он, – хватит с меня на сегодня позора. Не хочу, чтобы родители узнали, что со мной произошло.

– А что ты предлагаешь? – воскликнула Алексис, – тебе необходима медицинская помощь, твой нос, скорее всего, сломан. И ты… ты… что они тебе дали?

– Нет, миссис Блум, умоляю, – изо всех сил сжал её за руку Жан, – я не могу… не могу… пожалуйста, помогите мне.

Решив не спорить с ним, но сделать по-своему, Али, вздохнув, кивнула на дверь авто:

– Хорошо. Я отвезу тебя к себе. Переночуешь у меня.

Мальчишка снова заплакал:

– Спасибо.

Усадив его в машину, Блум повернула ключ зажигания, от чего включилась магнитола с подсоединённым Айподом. Из динамиков послышались первые аккорды новой любимой песни Али, «11 Minutes». Жан, который, казалось, заснул, улыбнулся:

– Мне так нравится эта песня…

Али, отрывая от его одежды свои фото, кивнула:

– Мне тоже.

Удостоверившись, что глаза Сава закрыты, Алексис отвернулась к окну и зарыдала. Жан слышал её всхлипы, и из-за этого ему было больнее, чем из-за сломанного носа.

*

Конечно, Али отвезла Жана в больницу, и, отдав его врачам, позвонила Милен Сава. Та отреагировала на новости закономерно бурно – сначала уронила телефон, а потом, рыдая, пообещала приехать с минуты на минуту. Ожидая её, Алексис развалилась на неудобном металлическом больничном кресле и уставилась в одну точку. «Как Жан будет жить с этим? – не чувствуя, что слёзы текут у неё по щекам, думала она, – как я буду жить с этим? Ведь всё произошло из-за меня! Я бы могла предупредить Жана о готовящемся нападении, но вверила его судьбу лодырю Лакруа и ушла писать чёртов отчёт! Это непростительная халатность!» Она могла бы и дальше придаваться самоуничижительным мыслям, но её отвлёк дикий визг, доносящийся из коридора:

– Где мой сын? Где мой мальчик? Что с ним?

Догадавшись, что это миссис Сава, Али бросилась на звук. Она была права – заплаканная Милен висела на руках у своего мужа, Луи, который, лихорадочно блестя глазами, часто кивал, слушая торопливую речь медсестры. Увидев Али, чета Сава синхронно глянули на неё:

– Что с Жаном?

Пока Али сбивчиво рассказывала родителям Жана о происшествии, ему оказали необходимую помощь и привели в приёмный покой. От одного взгляда на мальчишку сердце Али сжалось – он шёл ещё нетвёрдо, опираясь на локоть доктора, вся его одежда была залита виски и кровью, на нос был наложен гипс, а под глазами уже растекались тёмно-фиолетовые синяки. Он глаз не сводил с психолога, не обращая внимания на родителей, кинувшихся к нему с объятиями. Али не могла точно определить, чего больше было в его взгляде – обиды, непонимания или благодарности. Но когда из его правого глаза выкатилась идеальная, почти кинематографическая слеза, она не вытерпела и, пробормотав извинения, умчалась из больницы. Это было слишком тяжело даже для психолога, специализирующегося на школьных издевательствах.

*

В полной тишине добравшись до дома, Али залетела в квартиру, включила в прихожей свет, бросила сумку на столик для ключей и, не разуваясь и не раздеваясь, села прямо на коврик у входной двери. Её взгляд упёрся в часы – без одиннадцати минут полночь.

– Али, это ты? – послышался из спальни заспанный голос Рейч.

– Да, – крикнула Алексис и, уронив голову на руки, снова зарыдала.

Рейчел, стараясь идти настолько быстро, насколько позволяла нога, приковыляла в прихожую.

– Что случилось? – наклонилась она к жене.

– Жан… Бауэрс… – у Али начиналась истерика, дышать было всё тяжелее, мысли путались, – он избил Жана, сломал ему нос… бросил около моей машины… облепил моими фото… легче сдохнуть, чем жить с этим!

– Тише, Али, – прижала её к себе Рейч. Она не знала, как, каким вообще образом можно было поддержать человека, оказавшегося в подобной ситуации. На помощь ей пришла трель телефона. Увидев, что звонок исходит от Натали Фёрн, она передала трубку жене. С каждым словом, сказанным Нат, глаза Али расширялись и наливались слезами. Выслушав Натали, но ничего не сказав ей в ответ, Али положила трубку.

– Они записали это на видео, – одними губами произнесла она, после чего встала, медленно пошла в ванную и закрылась там изнутри. Ей не хотелось видеть никого, даже Рейчел. «Это просто дурной сон», – хотя Али знала, что это чёртова суровая реальность, желание крепко-крепко закрыть глаза, а потом открыть их и осознать, что ты лежишь в мягкой постели, а часы показывают шесть утра, никуда не делось…

*

Следующие три недели были адом для всей школы в целом и для Алексис в частности. Из-за видео разразился скандал небывалых для Леви масштабов, для его освещения прибыли телевизионщики из самого Монреаля. Бауэрс, Пети, Лейтон и Готье, мечтавшие стать героями и прославиться, прославились в обратную сторону – несмотря на несовершеннолетие, их арестовали, а залог потребовали такого размера, что заплатить его смогли лишь родители Софи и Клэя. Конечно, такому активному ходу дела поспособствовало и то, что отец Жана работал в местном суде помощником прокурора. Глупые хулиганы этого не предугадали.

Очень много вопросов возникло к самой Али. Её допрашивали полицейские, с ней беседовали адвокаты, прокурор и директор школы, а журналисты так желали взять у неё интервью, что по всему городу её сопровождала Рейч, всегда готовая врезать кому-нибудь тростью. Бульварным писакам пришлось пускать в ход свою грязную фантазию, с помощью которой они выставили Алексис чуть ли ни роковой женщиной и соблазнительницей подростков. Происходящее очень сильно травмировало Али – с каждой желтушной статейкой она всё больше ненавидела саму себя, а её чувство вины росло в геометрической прогрессии. От кромешной темноты депрессии или невроза её спасало лишь то, что чета Сава, к удивлению и радости Алексис, не имели к ней претензий. Они понимали, что школьный психолог – жертва, причём не меньшая, чем сам Жан. Али и Рейчел часто встречались с Милен и Луи, обсуждали весь творящийся хаос. На этих «собраниях» присутствовал и Жан. Правда, он чаще молчал, начиная активно протестовать лишь тогда, когда родители заговаривали о домашнем обучении, но глаз с миссис Блум паренёк не сводил – старался запомнить каждую её черту, жест, микроэмоцию, а потом шёл в свою комнату и рисовал прекрасные картины. С альбома формата А4 он перешёл на листы А3, ведь на них можно было сделать заметным каждый штрих. Рисунки он не показывал никому, давал им высохнуть и складывал под кровать. За время больничного их накопилось более пятнадцати, причём каждый красивее и искуснее предыдущего. Жан мечтал показать их предмету своего воздыхания, своему главному вдохновителю, но не мог. Он боялся, что миссис Блум, его милая, красивая, добрая и сострадательная миссис Блум, к которой он не испытывал никакого плотского влечения, потому что считал её слишком чистой для этого, увидит картины и «заразится» мрачностью и безысходностью, верными спутниками Жана. Но показать их ей он был обязан, и решился-таки это сделать, но только после одного важного дела. Дела, изменившего судьбу Алексис Блум, которая считала, что ничего страшнее нападения с Жаном уже не случится…

*

Жан вернулся в школу в назначенный день, ровно через месяц после инцидента. Одетый в белую рубашку и белые джинсы, он шёл по коридору гордо, потому что его грела мысль о том, что он всё делает правильно. Он был уверен в себе и своём решении. Наконец-то, в первый и последний раз в жизни. Ребята, будто чувствуя его настрой (хотя, возможно, они просто воспринимали его, как местную знаменитость), с интересом глядели на него. Никто не тыкал в Сава пальцем, не насмехался, не пытался подставить ему подножку. Жан улыбался, стараясь не дать душащим его слезам вырваться наружу. Он не знал, от чего хочет плакать: то ли от облегчения, то ли от того, что его воспринимают как ровню, то ли от осознания, что больше не увидит закаты, которые он любил не меньше, чем Алексис Блум.

Он спокойно отсидел алгебру, не переставая удивляться тому, что в него никто не кидает ручками и не плюётся жёваной бумагой. После урока впервые вышел из класса не последним и даже перекинулся парой слов с Ноа, а потом поднялся на этаж выше и встал перед кабинетом психологов.

Вокруг него пробегали и проходили ученики, некоторые из них даже натыкались на стоящего, как вкопанный, Жана, но он не обращал на них внимания. Если бы Алексис вышла сейчас из кабинета, возможно, только возможно, он бы изменил своё решение под светом её голубых глаз, но миссис Блум была слишком занята ненавистным отчётом. Сава, сам того не осознавая, глядел в закрытую дверь и тихо плакал. Но время шло – пора было разрешить все свои проблемы разом, быстро и навсегда.

Жан вытащил из рюкзака переносную колонку, подключил к ней телефон, настроил громкость повыше и запустил любимую, как он запомнил, песню Алексис, злосчастную «11 Minutes». Заиграли первые насыщенные гитарные аккорды и все находящиеся в коридоре замерли, не ожидав громкой музыки. Жан закрыл глаза – секунды казались ему часами. «Быстрее, миссис Блум, я ждал этого так долго!» – выдохнул он. В этот момент дверь распахнулась, но перед Сава оказалась Натали, а не вожделенная Алексис.

– Позовите миссис Блум, пожалуйста, – вымученно улыбнулся ей Жан.

Та, удивлённая музыкой, кивнула и крикнула вглубь кабинета имя Али. Послышались быстрые, лёгкие шаги и вот, перед Жаном предстала Алексис Блум, как всегда, великолепная – с длинными пепельными волосами, собранными в высокий хвост, в очках в чёрной «хипстерской» оправе и светло-розовом брючном костюме.

– Я написал вам письмо, – запуская руку в передний карман джинсов, воскликнул Жан, – оно в боковом кармане рюкзака. Прочтите его, пожалуйста.

Не дав ей времени на то, чтобы спросить, что происходит, он одним движением вытащил опасную бритву и, приложив все силы, полоснул ей себе по шее так глубоко, как мог.

Ученики и учителя, будто вставшие на паузу в последние несколько минут, «запустились» вновь. Поднялся визг, шум и гам, одна Али, в безмолвном крике закрыв рот руками, стояла и смотрела, как Жан, упав на пол, инстинктивно зажимает рану, из которой обильно, толчками льётся кровь. Не зная, как ещё помочь ему, она присела рядом и положила его голову к себе на колени, не обращая внимания на то, что горячая, тошнотворно пахнущая железом кровь заливает ей одежду.

– Простите… – выдавил Жан перед тем, как его взгляд потух.

Колонка продолжала орать песню, запущенную на круговое воспроизведение, все бегали, кричали о помощи, куда-то звонили, и лишь Али, прижимая к себе ещё тёплое тело своего ученика, сидела недвижимо. Так продолжалось до тех пор, пока не приехали санитары. Они забрали тело Жана, помогли Али встать и увели её, еле моргающую и дышащую, не замечающую, что Рейчел гладит её по голове уже несколько минут, в машину скорой помощи. В больнице они дали ей успокоительный коктейль, от которого она проспала двое суток…

*

Проснулась Али другим человеком, даже внешне – побледневшей, осунувшейся, со спутанными волосами. В горле пересохло, в глаза будто насыпали песка, но её волновало только одно.

– Письмо, – хрипловато произнесла она.

Сидящая на краю кровати и читающая книгу Рейчел вздрогнула от неожиданности. Проигнорировав её вопрос, она аккуратно погладила жену по щеке:

– Как ты себя чувствуешь?

– У меня на руках умер ученик, как я могу себя чувствовать? – голос её дрожал от слёз, – дай мне письмо. Это было последним, что он сказал.

Рейчел, вздохнув, дотянулась до прикроватной тумбочки и отдала ей плотный, белоснежный, сложенный текстом вовнутрь лист. Али одновременно больше и меньше всего на свете хотела знать, что там написано. Покрутив его во влажных от холодного пота руках несколько секунд, она, всё же, решилась развернуть послание.

«Дорогая миссис Блум.

Не знаю, имею ли я право называть Вас так, или должен был остановиться на «уважаемой», но это моё последнее письмо, поэтому, надеюсь, Вы простите мне такую фамильярность. Я решил уйти, потому что не могу больше жить в боли и унижениях. Я не делал ничего плохого, никому не желал зла, но все ненавидели меня лишь за то, что я отличался от них. Даже родители смотрели на меня как на бракованного, я был не тем сыном, о котором они мечтали. Одна Вы были добры ко мне, с первого дня нашего знакомства в мае 2015. Надеюсь, Вы останетесь такой же благосклонной, и не будете злиться на то, что я решил уйти вот так, у Вас на глазах. Вы не заслуживаете наблюдать за чьей-либо смертью, но я слаб и эгоистичен, мне просто хочется, чтобы последним, что я увидел, было Ваше лицо. Я включу Вашу любимую песню, пусть она хоть немного Вас успокоит.

Я не заслуживаю Ваших слёз, поэтому, умоляю, не горюйте. К тому же, я оставил Вам подарок – под моей кроватью лежит целая стопка рисунков, посвящённым Вам, вдохновлённых Вами. Они не столь прекрасны, как Вы, но я очень старался, в них вся моя душа и всё моё сердце. Попросите родителей отдать их Вам, только не обнародуйте их, пусть они будут лишь Вашими, потому что так и задумывалось.

Я люблю Вас, миссис Блум. Не в пошлом и похабном смысле, а как чистого, честного и доброго ангела, который скрашивал моё жалкое существование последние годы. Не вините никого в моей смерти (особенно, Баэрса и компанию), я всё решил сам.

Надеюсь, встретимся мы нескоро. Всегда Ваш, Жан Сава»

У Али заболело сердце. Закрыв лицо руками, она отвернулась от Рейчел и затряслась в рыданиях, которые не приносили ей облегчения.

– Ты читала? – сквозь слёзы спросила она.

– Нет, это личное, – честно ответила Рейч.

– Когда похороны?

– Завтра. Ты хочешь пойти?

Та лишь закивала, трясясь всем телом. Конечно, она не хотела идти, но была обязана это сделать. Должна Жану последнюю встречу.

Чтобы чуть-чуть успокоить жену, Рейчел легла рядом с ней и крепко обняла её со спины:

– Я поговорила с Дюпон-Старк, с твоей мамой и со своим папой. Чемоданы собраны, билеты куплены, ветсправка на Джейми взята, послезавтра мы уезжаем в Гонолулу, Ал. Так будет лучше для всех нас. Пол займётся продажей квартиры, а мой папа поможет нам с жильём на Гавайях. Купим небольшой домик, откроем прокат сёрфов, будем жить в тепле и счастье и не оглядываться назад. Мы заслужили это.

– Я этого точно не заслужила, – утыкаясь носом в её руку, прошептала Али, – из-за меня погиб человек. Ребёнок, Рейчел, ты понимаешь?

– Он так написал в своём письме?

– Нет, он никого не винит в своей смерти, даже чёртового Бауэрса! Но я знаю, что это моя вина. Я должна была предусмотреть всё, он ведь… он был моим самым близким учеником, самым чувствительным, и страдал он больше всех… Я не спасла его, Рейч. А он оставил мне свои картины. Как мне с этим жить?

– Хранить воспоминания о нём в сердце, но двигаться дальше, – сказала Рейчел, тихо плача сама, – я делала ужасные вещи, – вспомнила она Эмму и чувство вины за нападение, – но проходило время, я находила прощение, и продолжала жить, воспринимая это как ценный урок и жизненный этап. А ты не сделала ничего плохого, поэтому просто… отпусти его. Прости и Жана, и себя.

– Я не могу, – тихо сказала Али, выпуталась из объятий жены и подошла к открытому окну.

«Дай мне знак», – подумала она, растирая по щекам горячие слёзы. Через минуту в окно влетел молодой ярко-зелёный кленовый лист. Подняв его и почувствовав, какой он нежный, как мягки его прожилки, Али улыбнулась сквозь слёзы. Она поняла, что Рейчел права – больше в Леви оставаться было нельзя.

*

На похороны Алексис пришла в платке, скрывающем её волосы, тёмных очках и бесформенном платье. Одной рукой прижимая к груди письмо Жана, другой – крепко держась за Рейчел, она села на последний ряд и опустила голову. Ей не хотелось, чтобы кто-то обращал на неё внимание.

Всю церемонию она тихонько плакала: и когда священник читал молитвы, и когда родители Жана и миссис Дюпон-Старк говорили свои речи, и, особенно, когда пришло время прощания с умершим.

Последняя часть и стала для неё самой эмоциональной – маленькими шагами, озираясь, Али пошла к гробу и остановилась в нескольких метрах от него, не в силах заглянуть внутрь. Безмолвным «Давай!» Рейчел положила ей руку на плечо, в это же время на неё посмотрели миссис и мистер Сава, посеревшие от горя, и Алексис, собравшись с силами, подошла к гробу вплотную.

Жан был мало похож на себя – его прекрасные кудри уложили большим количеством геля, веснушки замазали специальными гримом, а на шею, чтобы скрыть порез, повязали слишком взрослый для него широкий галстук в серо-синюю полоску. Али почувствовала, что должна снять очки и платок и попрощаться с учеником с открытым лицом. Так она и сделала, отдала вещи Рейчел, а сама аккуратно положила руку на холодные, восковые пальцы Жана.

– Я буду помнить тебя всегда, – прошептала Алексис, не пытаясь скрыть слёз.

Родители Жана всё это время с тихой ненавистью смотрели на неё, но их можно было понять, ведь именно у неё на руках умер их сын. Поняв, что если не покажет им письмо сейчас, то не решиться на это никогда, Али медленно подошла к ним.

– Примите мои соболезнования, – потупила она взгляд, – Жан… он… оставил мне письмо, – дрожащей рукой передала она листок Луи Сава.

Тот, не говоря ни слова, выхватил его и углубился в чтение. Через пару минут томительного ожидания он вернул письмо девушке.

– Мы не отдадим вам картины. Показать можем, но, не более.

– Хорошо, – решив не спорить с убитыми горем родителями, кивнула Алексис.

Рейчел открыла было рот, чтобы напомнить им, что именно Али Жан завещал рисунки, но жена жестом остановила её.

– Поминки пройдут у нас дома в три часа дня, – не смотря на Алексис, тихо сказала Милен Сава.

*

Родители Жана сдержали обещание, хотя Алексис на это и не рассчитывала. Они отвели её в комнату Жана, которая за несколько дней без хозяина, казалось, покрылась вековой пылью. Ощущая незримое присутствие Жана (хотя, скорее, это было лишь самовнушение), Али застыла у двери, смотря, как Луи достаёт из-под кровати рисунки, упакованные в плотную белую бумагу.

– Забирайте, – неожиданно твёрдо сказал он.

Милен и Алексис удивлённо посмотрели на него.

– Нет, даже не вздумай! – крикнула на мужа миссис Сава.

– Ты не читала письма, Милен, – поджал губы Луи, – он хотел, чтобы рисунки ушли ей. Я решил, что мы обязаны исполнить последнюю волю нашего сына.

Миссис Сава, вместо того, чтобы возразить, разрыдалась и унеслась по лестнице на первый этаж.

– Берите, Алексис, – повторил мистер Сава, – я не хочу даже знать, что там изображено. Понятно, что что-то мрачное, так унесите эту мрачность прочь из нашего дома! Наш сын умер, одетый во всё белое, пусть таким он и останется, темноты у него хватало при жизни. Берите рисунки и уходите.

Не зная, что сказать, Али повиновалась – взяла их и, окликнув Рейч, ушла из дома Сава прочь, не оглядываясь. В своей квартире она также не решилась посмотреть, что же изображено на рисунках, а просто примотала к стопке три давно украденных у Сава работы и положила их в боковой карман самого большого чемодана. Сейчас она не могла вновь окунуться в мир Жана – это было слишком болезненно и… рано. Его дух ещё витал вокруг нее, и она не хотела знать, какие именно мрачные образы раздирали его душу незадолго до смерти.

*

Приехав на Гавайи, Али и Рейчел, бросив чемоданы в мотеле, первым делом отправились в паспортный стол. Алексис решила кардинально изменить свою жизнь – поменять фамилию с Блум на Полье. Со старой фамилией она хотела оставить позади все беды и невзгоды, коих было слишком много за последние годы: травма Рейчел, которую Али переживала чуть ли ни сильнее, чем сама пострадавшая; болезнь и смерть отца и жуткая история Жана с огромным вниманием прессы. Документы были готовы через пару недель, но перед тем, как официально стать Алексис Полье, она решила открыть последнюю тайну прошлой жизни – посмотреть рисунки Жана.

Рейчел с отцом, приехавшим, чтобы помочь девушкам освоиться и определиться с жильём, ушли смотреть очередную квартиру, и Алексис осталась одна в номере мотеля. Чемодан с рисунками она не разбирала, уж слишком ей было страшно. «Посмотри сейчас или оставь их закрытыми навсегда», – подумала Али, запуская на телефоне судьбоносную песню, «11 Minutes» от Halsey, Yungblud и Тревиса Бейкера. От начального гитарного перелива сердце девушки сжалось, она будто вновь очутилась в школе, с умирающим у неё на руках Жаном. Вдохнув и выдохнув несколько раз, она разрезала упаковочную бумагу и высыпала рисунки на кровать. Листы бумаги разлетелись разноцветным веером и Алексис, к своему удивлению, отметила, что эти картины не такие мрачные, как остальные работы Жана. Некоторые из них были выполнены в технике акварели и напоминали эскизы для тату, в них был цвет, какая-то лёгкость, воздушность. Конечно, главная героиня всех работ была вдохновлена Али, но теперь она не плакала нефтяными слезами и не лежала в луже крови. Тёмные сюжеты заменили довольно жизнеутверждающие и весёлые, что было вдвойне странно, учитывая, что автор покончил с собой через несколько недель или даже дней после выполнения работ. Вот, например, девушка на картине улыбалась, а на голове у нее красовался пышный венок из полевых цветов, вот она лежала на розовом пледе в такого же цвета закрытом купальнике и забавных квадратных очках в стиле семидесятых. Больше всего Али же понравился портрет девушки с очень красивой причёской из множества косичек и перьев всех цветов радуги. Не досчиталась Алексис лишь голубых перьев, ровно как на флаге ЛГБТ. Рассмеявшись сквозь слёзы, она взяла картинку и отправилась с ней к тату-мастеру. Для Али эта татуировка, которую она разместила ровно под левой ключицей, стала талисманом – смотря на себя в зеркало, она вспоминала о чистой душе Жана, и это придавало ей силы каждый день. Хотя, сил жить полно у неё и так было предостаточно, потому что с переездом на солнечные Гавайи они с Рейчел будто переселились на яркую сторону жизни.

Им очень помог отец Рейчел, который не жалел денег для дочери и ее жены – помог девушкам купить небольшой, но славный домик и открыть прокат сёрфов, о котором так мечтала Рейч. Она назвала его «Блум», в честь прошлой жизни. «Для твоего папы, – вручая жене ключи от дверей пункта проката, улыбнулась Рейч, – те четыре тысячи, что он выиграл, вложены в лучшие доски». Али была очень благодарна ей за такой трогательный жест, а увидев, что все доски чёрные, чуть не разрыдалась.

Бизнес, как и жизнь девушек, шёл хорошо. Омрачали его лишь некоторые тёрки за «сферы влияния» с хозяином соседнего проката, Рэем Прескоттом*, но это были сущие мелочи. Рейчел и Али, наконец-то, жили хорошо. Просто, спокойно, дружно и честно. Так, как никто из них никогда не мечтал, но так, как обе они заслужили.

* более подробно о Рэе можно почитать в рассказе «Луч солнца золотого». Ссылка в шапке.

Комментарий к Глава 36. 11 минут (II)

Ребята, как говорится, “We Are In the Endgame Now”. Основной сюжет завершён, впереди остался лишь эпилог, происходящий через много лет. Надеюсь, вы удовлетворены, потому что последняя глава далась мне очень тяжело. Вообще, я планировала убить Али, но весь запал жести ушёл на жертв Санчеса, и рука у меня не поднялась, всё же, я её очень люблю, да и хоть какая-нибудь пара заслуживала своего хэппиэнда, хоть и очень большой ценой. Было много вариантов смерти Али, но все они были либо слишком гротескными, либо не подходящими характерам персонажей и сеттингу. Кстати, смерть Жана – некая отсылка к песне группы Pearl Jam “Jeremy”, которую герои обсуждают в первой (!) главе. Да, всё у меня закольцовано)

========== Эпилог. Счастье? ==========

Комментарий к Эпилог. Счастье?

Формы примечания не хватит, чтобы выразить всю мою признательность, поэтому читайте большое любовное письмо к вам, дорогие читатели, в первом отзыве под главой.

Надеюсь, финал удовлетворит всех и будет максимально справедливым и полным. Безумно волнуюсь и очень жду ваших мнений!

П.с. в альбоме с иллюстрациями появился “кадр” из эпилога https://vk.com/photo70625167_456240256

Марк шёл вдоль берега и блаженно улыбался. Ещё бы, ведь у него было всё для счастья – ледяной коктейль «Секс на пляже», плещущийся в бокале, да сексуальная девица рядом, старательно вышагивающая, оттопырив обтянутую блестящими трусиками попу. Как её звали? Клер? Кристал? Или вообще Хлое? Да какая, в сущности, ему была разница? Главное, что она была загорелой блондинкой, на вид чуть старше двадцати лет.

– Марки, я хочу кататься! – протянула девушка, потащив его за руку к ближайшему пункту проката сёрфов.

Оглядев небольшой тёмно-коричневый деревянный киоск с табличкой «Блум», прикреплённой грубыми верёвками к поручням на крылечке, Марк скривился. Он не умел кататься на сёрфе, а показаться старым отсталым козлом перед этой горячей штучкой ему хотелось меньше всего на свете.

– Может, в другой раз? – подмигнув спутнице, приобнял её Марк.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – заканючила девчонка, – я хорошо знаю владелиц этого проката, у них лучшие доски на побережье!

Конелли разочарованно вздохнул – он рассчитывал, что минут через десять окажется в своём номере и отжарит красотку, что есть мочи. Что ж, похоже, эти планы временно откладывались. Скривившись, Марк небрежно махнул рукой:

– Ладно, идём.

Блондинка, подпрыгнув и взвизгнув от радости, побежала к киоску. Марк, не разделяющий её воодушевления, поплёлся следом, и, раздвинув шторки из разноцветных бусин, оказался в прохладном, темноватом и удивительно тихом помещении. Лишь когда глаза привыкли к полумраку, Марк заметил за прилавком пучок кудрявых каштановых волос. Его спутница же, очевидно, не раз тут бывавшая, встала на цыпочки, перегнулась через стойку и легонько коснулась головы хозяйки точки:

– Эй, Рейч, проснись и пой! Мне и моему кавалеру нужны доски, да получше!