Текст книги "И оживут слова, часть I (СИ)"

Автор книги: Ledi_Fiona

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

Не смерти он искал – мести хотел. Когда надежды увидеть Всемилку живой не осталось, только мысль о мести и грела душу. К князю ездил, чуть не в ноги бросался, чтобы дал дозволение новую рать на кваров собрать, как год назад. Князь обещал помочь. Летом. А время уходило, убегало безвозвратно, и ночами Радиму вновь и вновь снилась деревня хванов.

Это случилось в конце их двухлетнего похода. От измотанных набегами родных берегов по княжескому указу отошли три дюжины лодий. Четыре из них были свирскими. Домой воротились две.

Их поход был из тех, о которых после слагают легенды. О грохоте моря и звоне мечей. Но легенды – потом, а тогда это был, верно, самый трудный поход, в каком довелось побывать Радиму. Воины, кто постарше, сказывали, что такое уже бывало при отце нынешнего князя: уйти от своих берегов, чтобы бить врага на его земле. Одна беда – своей-то земли у кваров не было. За то и прозвали их морскими духами: приставали они к берегам лишь смерть сеять. Они жили в море и морем. И биться на их месте было ох как непросто. Но ни за кого из своих воинов не было стыдно воеводе ни перед собой, ни перед князем.

До того Радим думал, что квары были одиночками, что нет у них ни войска, ни силы во главе. Но в том походе он увидел флот из семи лодий, все слушались воли одного. Много позже Олег объяснил, что так и должно. Зло чертил какие-то рисунки и говорил, говорил… про древние сказания, про раскол кварского племени, про исход из родных земель. Радим тогда больше наблюдал за побратимом, чем слушал. Важного в тех словах было немного, потому что сказания сказаниями, а настоящее – вот оно: морские разбойники, не знающие жалости. И была ли когда та земля у них или их неведомые злые моря родили, сейчас уже неважно. Древние сказания не говорили, как их, проклятых, совсем извести.

Флотом князя командовал Будимир. Был он немолод – не одну сечу прошел под княжескими знаменами. Еще с отцом Радима на общего врага ходил. В бою Будимир, несмотря на лета, был страшен. Как-то раз, потеряв всех своих воинов, он оказался один против двадцати кваров. Спустя время Будимир остался на лодье один среди изрубленных врагов. Тогда-то Радим понял, что ничего еще не видел в своей жизни. Слава о Будимире летела птицей впереди лодий. Тяжелый меч опускался на головы врагов без устали, и будь те бои на земле, может, и бежали бы квары. Так думал Радим бессонными ночами на палубе своей лодьи. В море не больно-то убежишь, потому и жесточе здесь сеча. Здесь либо ты, либо тебя или друга твоего.

Резво летали морскими тропами быстроходные ласточки, по два гребца сидело на каждом весле, и передавали они вести о встреченном то там, то здесь кварском судне. Великий воин был Будимир. Рискнул, положился на то, что будут успевать те вести: почтовые голуби да целая наука знаков. И дрогнули враги проклятые. Отошли за море. Долгим был поход. Много людей потеряли, но все же возвращались в родные воды с победой.

Два выживших свирских судна шли рядом, чуть отстав от шести судов Будимира. Крутобокая лодья Радима с красной полосой по борту – знаком вождя – шла неспешно, хоть и торопились домой, и каждый взмах весла к любимым приближал. Но шли вполовину весел – потрепали их морские бои. Лодья Воислава – вторая из оставшихся свирских – шла вровень с воеводиной, хоть уцелевших на ней было больше. Погода испортилась, и почти седмицу бушевали шторма, разбросавшие остатки флота по морю. То был первый день без дождей, и кормчий Радима взял верный курс. До дома оставался месяц пути.

В то утро впередсмотрящий увидел вдалеке землю. Запасы воды подходили к концу, и Радим решил высадиться на берег. Свирские лодьи подали сигнал Будимиру их не ждать. Будимир прислал весть, что будет идти прежним курсом, и Радим планировал нагнать их за день.

Входя в небольшую бухту, Воислав заметил знак хванов первым.

– Воевода! Никак хванская земля?! – и даже на цыпочки привстал, прижимая к себе перевязанную руку.

Радимир улыбнулся, бросив взгляд на Воислава, нетерпеливо вглядывающегося в берег с носа своей лодьи. Молодость! Что возьмешь? Хоть и сам трепет в груди ощутил. Не каждый мог похвастаться, что ступал на священную землю.

– Значит, Святыням поклонимся, – откликнулся он.

То был холмистый остров, густо поросший лесом. Говаривали, первые хваны пришли сюда с зарождением времен, да так и остались. Кто-то молвил, будто проклят тот остров Богами. И впрямь над бухтой, на высоком холме, стоял почерневший дуб, расщепленный надвое молнией. Будто бы гнев Перуна обрушился на остров шесть поколений назад. Только хваны посчитали то не гневом, а благословением. А уж кому, как не им, было знать о милости Богов?

Мало кто высаживался на остров. Мореходы сказывали, что почти всегда он окутан туманом, и будто не одно судно разбилось о прибрежные камни, когда чудо-остров нежданно вставал по курсу. А еще говаривали, что на нем есть Святыни, прикоснувшись к которым, каждый обретет то, о чем грезит: кто силу великую, кто жизнь долгую, а кто любовь крепкую. Оттого и считали остров священным, а счастливчики, хоть раз ступившие на него, только добром поминали хванов. Говаривали, будто те были великими мореходами и сильными воинами. Хотя никто и не мог сказать, с кем и когда они воевали. Будто бы свое воинское искусство призывали лишь для защиты своей земли. Они почти не покидали остров. Их считали мудрецами за умение предсказывать бури и читать по звездам. А еще сказывали, будто делают хваны диковины, а те будто бы сами дома да корабли строят, и будто даже некоторые из них летать умеют.

Молвили, что их корабли – верная связь с миром – были чудо как хороши. Быстры, легки и расписаны диковинными животными. А добрые духи – покровители хванов – вселялись в деревянные фигурки. Те корабли возили на большую землю невиданные украшения из кости, камня и дерева, легкие охотничьи луки и тяжелые боевые арбалеты. И будто бы каждая стрела, пущенная из тех арбалетов, непременно сражала врага, отыскивала слабину в любой броне.

Да только правда ли то была или нет, Радимир тогда не знал. Сам он и в половину слухов не верил. Ну что это за диковины, что дома строят? Да летают? Сказки, да и только. Но сердце замирало от мысли, что сейчас он сам все увидит и узнает. За такую удачу он благодарил Богов, ибо хваны торговали с северными землями, в южные воды ни разу не ходили, потому Радим давно отчаялся увидеть живого хванца. И вот сейчас ступал на священную землю с добром, но и немного с опаской. Слухи слухами, а пока сам не увидишь…

Берег встретил непривычной тишиной. Казалось, даже птицы здесь не пели.

– Чудное место, – произнес один из дружинников Радима.

– Твоя правда, – откликнулся воевода и пнул попавшийся под ногу камень. Впрочем, тут же смутился и попросил прощения у Богов этого места.

Гостей никто не встречал. Дружинники Радимира, точно дети, оглядывались по сторонам, едва сдерживая любопытство. Казалось, будь их воля, те, кто помоложе, уже сорвались бы с места да бросились в сторону густых зарослей. Только негоже это – без приглашения хозяев. Однако время шло, а хваны не показывались. Радим рассматривал свежие следы на песке, и какое-то нехорошее чувство закрадывалось в душу. Не таким он себе представлял священный остров.

– Воевода, там, вроде, тропка… Может, мы сами? – вполголоса произнес Воислав. Нетерпение на его лице сменилось настороженностью.

– Пойдем, – кивнул Радимир.

Все одно воду добыть нужно, а без хозяев это сделать не получится.

Радимир распорядился ждать на якорях и быть готовыми отчалить в любую минуту. Мало ли, как обернется. Сам же с двадцатью воинами двинулся по тропинке. Чем круче взбиралась тропинка в гору, тем сильнее диву давался Радимир.

– Не стерегут они совсем, что ли? – снова пробормотал Воислав, отирая пот со лба. Был он еще слаб от раны, но виду старался не подавать.

За все время пути единственным знаком присутствия человека была неширокая тропка среди деревьев.

– Может, ни к чему им это? Говорят, их духи стерегут, – благоговейным шепотом произнес Боян. Был он молод – шестнадцать весен всего – да потерял в походе отца и старшего брата, и поклялся Радим вернуть хоть его живым матери.

– Не бойся – мы с миром, – усмехнулся воевода. – На нас духам гневаться нечего.

– Я и не боюсь, – задиристо ответил Боян.

Воевода вновь усмехнулся. Горяч был мальчишка. Да то не самая большая беда. Худо было, что душой нежен. После первого боя две ночи не спал – хоть в трюме до конца похода запирай, а все одно со всеми в пекло лез.

– Радимир, посмотри-ка, – окликнул один из воинов. – Будто волокли что.

Радимир обернулся к склонившимся над чем-то воинам, присмотрелся. И точно: ветки кустарника у тропки были обломаны, по земле тянулся след, будто волоком что-то тащили.

– Может, у них всегда так? – пробормотал Боян.

Радим присел на корточки, коснулся влажной земли. Как не хватало ему в этом походе мудрого Улеба, оставшегося с частью войска в Свири. И умом Радим понимал, что Улеб в обороне города – лучший выбор, но совета порой ох как не хватало.

– Пройдем еще немного. А там видно будет, – решил он.

И все разом замолчали, потому как тревога начала закрадываться в сердце. Тишина обволакивала, словно злой туман, нарушаемая лишь тяжелым дыханием и неправдоподобно громким бряцанием оружия. Лес не бывает таким молчаливым, если в нем добро.

Деревня открылась взору нежданно, и страшнее той картины Радим не видел ничего. Наверное, легче было бы столкнуться с пожарищем. Это понятней. Это жизнь… Здесь же…

Деревню хваны отстроили большую: площадка на горном плато была укрыта от глаз лесом да скалой с западной стороны. Ни стен, ни башен, ни укреплений. Как же великие воины могли так сплоховать? Дома казались непривычными: камень и дерево. А еще были они намного выше тех, что строили в Свири, украшены красивыми резными лестницами и все как один похожи на небольшие княжеские терема – разукрашенные, расписные. Будто вправду из сказки. Только сейчас та сказка была страшной…

Казалось, смерть пронеслась здесь вихрем, заставив жителей замереть за привычными делами. В первый миг Радим подумал, что его подводят глаза. Вот старик склонился над сетью. Вот детишки собрались кружком и шепчутся голова к голове. Вот женщины прислонились к стене ближайшего дома, будто отдохнуть на миг. Неправильным казалось отсутствие мужчин и… тишина. Тишина была… мертвой.

– Да что же это? – шепотом произнес Воислав, а Радим уже шагнул вперед, отведя ветку от лица.

– Проклятый остров! – негромко проговорил Боян. – Это их… духи? Они же вот так… души забирают?..

– Так души забирают только люди, – хрипло произнес Радим, останавливаясь перед тем, что издали принял за кучу тряпья.

Собака… вернее то, что от нее осталось, лежала посреди дороги. Окровавленные челюсти намертво сжали кусок ткани, пронизанной железными звеньями. За последние месяцы Радимир видел такую ткань не один раз. Кварский доспех.

Откуда-то из глубин памяти всплыло бледное лицо седого воина. Они преломили хлеб у общего костра два месяца назад в одну из ночей на берегу.

– Не приведи Боги попасть в деревню, где побывали квары.

– Так наши деревни тоже жгли. Мы видели, – прозвучало в ответ.

– То вы набеги ради наживы видели. А коль они обряды проводят, да знают, что в дне пути подмоги ждать деревне нечего… – старик только рукой махнул да поежился.

Молодые воины тогда засыпали его вопросами, да только ничего не добились. И Радим почему-то был уверен, что сейчас не один он вспоминает того старика. И не у один его сердце колотится в горле от ужаса и безысходности.

Он почти видел эту картину наяву. Квары напали на деревню, по всему видно, ночью – многие люди были в исподнем. Они не просто убивали. Они рубили, резали, рвали на части, а потом, верно, забавы ради, рассадили те тела, что уцелели лучше прочих, так, будто в них еще билась жизнь. И за свою жизнь воина воевода Радимир не видел ничего страшнее вот этой мертвой деревни, чьих жителей, потешаясь, прикололи ножами да тяжелыми стрелами, заставив сидеть, стоять, насмехаясь над самой смертью.

Деревня наполнилась звуками. Это воины Радимира кто в полголоса, а кто, не замечая, в голос молились Богам.

Боян беспрестанно повторял:

– Да за что же так? Да можно ли? Да что же это?

Квары оставили остров не так давно – тела еще не успели остыть. Значит, их следы видел воевода на прибрежном песке. Они тащили добычу, ломая кусты и ветки.

Один из воинов Радима заглянул в приоткрытую дверь крайнего дома и, зажав рот, бросился к ближайшим кустам. Радим сделал знак остановиться и направился к дому. Он не побежал к кустам, не зажимал рот. Он просто не мог поверить, что это то, что осталось от хванов. Квары изрубили всех, кто был в силах держать оружие, и бросили, словно отходы, в дома. Радимир снял шлем, утер пот и огляделся.

– Нужно поджечь. И тех, кто на улицах, в дома перенести. Только в… свободные. Нельзя их так – без погребального костра.

– А Боги острова не разгневаются? – по бледным щекам Бояна беспрестанно текли слезы, но Радиму даже в голову не пришло прикрикнуть на мальчишку.

– Боги отвернулись от этого места. Пусть теперь терпят.

Четверо стражников по команде Радима вернулись к лодьям, чтобы предупредить остальных и взять подкрепление. А заодно привести судна в боевую готовность. Радим надеялся, что они скоро встретят тех, кто побывал в деревне. Как можно было покуситься на святую землю? Правду говорили: нелюди.

Воины молча стаскивали хворост, делали факелы, доставали огниво.

Радим медленно обходил деревню. Скорее для того, чтобы не стоять на месте, чем в надежде отыскать живых. И вдруг на глаза ему попался дом, отличавшийся от прочих запертой дверью. Радим подал знак воинам и двинулся к нему. Из дома не доносилось ни звука, и Радим острием меча толкнул дверь, почти ожидая, что та окажется запертой. Дверь легко отворилась, даже не скрипнув. Воевода замер.

Напротив двери посреди больших сенцев стоял стол. Солнечные лучи, пробивавшиеся через незакрытые ставни, скользили по абсолютно нагому человеку, лежавшему на нем. Радимиру показалось странным, что запястья и лодыжки человека были накрепко прикручены к кольям, вбитым в стол. Зачем привязывать мертвого? Впрочем, что он знал о кварских обрядах? Радим шагнул внутрь, чтобы отвязать тело и перенести в другой дом, к остальным. В тот миг, когда его нога почти переступила порог, человек шевельнулся, поворачивая голову.

На Радимира смотрел совсем юный мальчик, верно, чуть старше Бояна. В глазах – пустота, которая бывает только у неживых или безумных. Сперва Радим не понял, видел ли его мальчик, но едва он попытался шагнуть внутрь, как тот что-то сказал хриплым голосом.

Радим невольно замер и произнес:

– Я не враг.

И тогда мальчик ответил на его языке:

– Не входи – умрешь, – и закрыл глаза, верно, лишившись чувств.

Радим решил, что мальчик бредит или же он неверно понял сказанное, потому что слова звучали с сильным чужеземным выговором, но все-таки остановился. Не угроза же это, не в том виде хванец: тело на столе было израненным, и сам мальчик, верно, находился на пути к праотцам. Значит, предупреждение?

Радимир внимательно осмотрел притолоку, потом порог. И тут он увидел ее. Тонкая и прочная нить тянулась поперек прохода. Если бы он сделал шаг, то непременно задел бы ее. Осторожно перешагнув порог, он проследил за направлением нити. Глаза мальчика оставались закрытыми, и Радим с опаской подумал, что спасать тут уже некого. Но сперва нужно было проверить, откуда грозила опасность. Погибнуть вот так – по пути домой от неведомой ловушки… Что может быть глупее? Не такой он представлял свою смерть.

Нить вела к противоположной стене и, забираясь вверх, уходила за связку зверобоя. Радим осторожно отвел связку, стараясь ничего больше не задеть. На стене висел большой арбалет. Верно, один из тех, чьи стрелы, согласно молве, найдут слабину в любом доспехе. Он потянулся к оружию и вздрогнул от резкого голоса, прозвучавшего за спиной:

– Яд!

Пальцы замерли совсем рядом с отравленным оружием.

Радимир сам снял мальчика со стола, сам вынес его на улицу, уложив на расстеленный плащ. На хванце было несколько мелких ран и две крупные: одна на бедре, вторая на груди, рядом с сердцем. Раны начали воспаляться, и дыхание вырывалось из груди с хрипами. Содранные запястья и лодыжки распухли и покраснели.

– Что с ним делать будем? – негромко спросил подошедший Воислав.

Детского любопытства, которое он едва скрывал, причаливая к берегу, не было и в помине. Брови нахмурены, лицо окаменело.

– С собой возьмем.

– Не довезем, воевода, – покачал головой Воислав.

– На то воля Богов, – пробормотал Радим, разрезая последнюю веревку на тонком запястье.

Он и сам понимал правоту Воислава. Но не оставлять же мальчика здесь на верную смерть среди убитых родичей. Внезапно хванец открыл глаза, оказавшиеся серыми, как грозовая туча, и хриплым шепотом спросил:

– Остался кто?

Радимир оглянулся на своих дружинников, отводивших взгляды от раненого, и медленно покачал головой.

– Не соврали, – судорожно сглотнув, произнес мальчик, а потом добавил что-то по-хвански.

– С нами поедешь, – негромко произнес Радим, мучительно стараясь придумать что-то в утешение. Только как тут утешить, когда весь род этого мальчишки вот-вот поднимется с дымом погребальных костров к праотцам?

– Нет, – хванец говорил с трудом, но ответ прозвучал твердо. – Здесь оставьте.

– Поедешь, – повторил Радим.

Мальчишка устало закрыл глаза, словно отстраняясь от всего.

– Я – Радимир, – произнес Радим, чтобы что-то сказать.

Сперва ему показалось, что хванец не услышал, но через миг спекшиеся губы разжались:

– Альгидрас.

То ли имя, то ли что по-хвански сказал…»

========== Глава 9 ==========

Две дороги причудливо вились, кружили, но все же сошлись

И сплели две судьбы, закрутив их в единую прочную нить.

Две души не смирились, боролись и яростно прочь рвались,

Не желая признать: в этой битве им победить.

Всю ночь я не могла сомкнуть глаз, вновь и вновь переживая события прошедшего дня: Злата, поход в дружинную избу, Серый, Альгидрас… Казалось невероятным, что один день смог вместить в себя столько всего. Я вспоминала, из чего состояли мои дни в привычном мире: пробуждение, завтрак, метро, офис, рутинная работа, метро, встреча с друзьями, поход в спортзал или, что чаще всего, просто вечер дома в обнимку с книжкой или ноутбуком. И в том мире не было даже сотой доли эмоций, испытанных мной здесь. Здесь все было острее, ярче. Здесь все казалось… настоящим.

А еще я не могла перестать думать об Альгидрасе. Думать о ком-то вот так, с замиранием сердца, было немного непривычно. Нет, у меня, разумеется, бывали такие моменты, но всегда это было связано с первой любовью, многолетней и безответной. Или же с тем, о чем я до сих пор старалась не вспоминать, – с моим едва не нарушенным табу, моим сумасшествием. Так или иначе, пробуждения с мыслью «а что он делает сейчас?» не были чем-то новым. В диковинку было то, что влюбленностью и тем более любовью здесь и не пахло. Я просто волновалась за него, ломала голову над его тайной, а еще мне не давал покоя шрам на его ключице, попавшийся мне на глаза днем. Словно этот шрам был ключом к чему-то важному…

Утром я вскочила ни свет ни заря и просто слонялась в покоях Всемилы, чтобы не тревожить Добронегу. Потом принялась наводить порядок в комнате, отбросив мысль о том, что я прикасаюсь к вещам девушки, которой уже нет в живых. Наверное, все дело было в том, что я поняла наконец, что все всерьез. Я действительно оказалась в этом мире, и отступать мне уже некуда, значит нужно сделать мое существование здесь максимально удобным. Я раскладывала вещи Всемилы в том порядке, который был удобен мне. Часть одежды безжалостно засунула в сундуки, часть, напротив, вытащила, развесила, отворила окна, чтобы она проветрилась. Меня немного волновали возможные вопросы Добронеги по поводу кардинальных перемен в покоях Всемилы, но я решила, что смогу что-нибудь придумать.

Однако вся эта бурная деятельность не отвлекала от дурных мыслей. Мне нестерпимо хотелось увидеть Альгидраса, узнать, как он. На миг мелькнула шальная мысль проведать его, но я отбросила ее почти сразу. Во-первых, я не представляла, где его искать. Можно, конечно, было бы ненавязчиво выяснить у Добронеги, но мне казалось, что она после вчерашнего разговора и так смотрела на меня странно. А во-вторых, меня не отпускала мысль о том, как бы это выглядело в глазах окружающих. Ведь, по словам Добронеги, Всемила терпеть не могла Олега. В этом плане бессонная ночь не прошла даром: я более-менее смогла объяснить себе причину неприязни Всемилы. Насколько я успела понять, та в отношении брата была жуткой собственницей, а короткая сцена на дружинном дворе показала мне, насколько близки Радимир с Альгидрасом. Это подтверждали и бесконечные «Олег то, Олег это…». Так что отношение Всемилы к другу Радима мне было если не понятно, то вполне объяснимо. Загадкой оставалась его неприязнь. Мальчик, привезенный из ниоткуда, принятый в семью, возведенный в ранг чуть ли не главного советника при воеводе, к которому прислушивались, уважали… И вдруг такое отношение к сестре побратима! Поразмыслив, я пришла к выводу, что здесь дело в каком-то событии, о котором я вряд ли узнаю. Ведь, судя по всему, Всемила принимала в нем непосредственное участие, поэтому мои расспросы об этом выглядели бы по меньшей мере странно. Можно было бы, конечно, сыграть на частичной потере памяти, но я ведь даже не знала, о чем спрашивать. Не подойдешь же к Радиму с вопросом: «За что твой побратим меня ненавидит?». Рискуешь нарваться на встречный вопрос: «С чего ты взяла?». И как тогда выкручиваться? Ответ «он со мной какой-то невежливый» вряд ли удовлетворит Радимира. Да и… вдруг здесь принято так общаться? Я же, по сути, мало знакома с нормами поведения в этом мире.

Итак, у меня в активе были интуиция и просьба Добронеги «не травить Олега», а в пассиве – реальная история, о которой я не имела ни малейшего понятия. Не слишком веселый расклад.

Завтрак прошел в молчании. Добронега была чем-то обеспокоена, но на мой вопрос ответила, что все в порядке. Я же пыталась придумать, как бы естественным образом перевести разговор на Альгидраса, но у меня так ничего не получилось.

После завтрака Добронега как обычно ушла проведать кого-то из «хворых», как она их называла, а я осталась дома. Быстро закончив с домашними делами, я принялась бесцельно бродить по дому. Пробовала плести кружево, – Добронега пару вечеров потратила на то, чтобы меня научить. Из ее замечаний я поняла, что Всемила была отменной вышивальщицей, а плести у нее не получалось, поэтому мое желание научиться выглядело вполне безобидным. Только в очередной раз поняла, что все виды рукоделья – это явно не моя стезя. Доведись мне жить в этом мире, замуж бы точно никто не взял. Женщины здесь славились умением готовить, шить, вязать, вышивать, словом, всем тем, что в моем времени чаще всего превращалось из необходимости в хобби. Я с тоской подумала про Ленку, которая раньше рукодельничала вечера напролет. Все вязаные кофточки, являвшиеся объектом зависти моих коллег по работе, были ленкиного производства. В моменты стресса она вязала со скоростью света. Вот, кто здесь не ударил бы в грязь лицом. И почему на этом дурацком матраце унесло именно меня? Хотя, положа руку на сердце, я бы не пожелала любимой подруге такого приключения.

Плетение меня не отвлекло, несмотря на то, что необходимость считать и сверяться с уже готовым участком кружева Добронеги требовала усилий. В итоге, чтобы не испортить всю работу, мне пришлось отложить скатерть.

Когда я окончательно извела себя бездельем, Добронега вернулась домой и предложила сходить к Злате, узнать новости. Сказала, будто Злата получила весть от отца. Мне не слишком хотелось встречаться с женой Радима, но не могла же я прятаться всю оставшуюся жизнь?

Сборы заняли некоторое время. Меня поражало то, что, по всей видимости, никто не ходил здесь в гости с пустыми руками. Вот и сейчас Добронега складывала в корзинку, устланную чистым рушником, пахнущие медом лепешки, что-то негромко напевая. Я поняла, что это будет наш первый совместный выход с Добронегой, похолодела при мысли о Сером и, сообщив, что подожду на улице, бросилась бегом через заднюю калитку. Я как раз успела обогнуть двор, когда Добронега вышла из ворот, что-то говоря Серому.

– Заждалась? – обратилась она ко мне.

Я улыбнулась, стараясь восстановить дыхание.

Путь до дома Радимира занял довольно много времени. Добронегу без конца останавливали спросить то одно, то другое. В отличие от похода с Альгидрасом, когда нас откровенно рассматривали, сейчас на меня косились украдкой, а то и просто лишь здоровались. Ни одного неприязненного взгляда, ни одного слова осуждения. Довольно быстро я расслабилась и стала с интересом прислушиваться к разговорам. Через какое-то время я почувствовала гордость за Добронегу. Да, это было нелогично и странно, ведь я в этом мире была никем, и уж точно уважение, которое испытывали к Добронеге свирцы, меня не касалось никоим образом, но мне было радостно от того, что мать Радимира здесь так любят и уважают.

Двор воеводы ничем не отличался от других. Добронега уверенно отворила калитку в больших воротах. Я приостановилась, вспоминая историю с Серым, но, на мое счастье, собаки за воротами не было. Добронега пересекла чисто выметенный двор, отмахнувшись корзинкой от бросившегося к ее ногам гуся. Я опасливо просеменила следом. Думаю, наблюдай кто из местных за мной повнимательней, точно бы заподозрил неладное.

На стук нам отворила девочка лет десяти: босоногая, курносая, с длинной косой почти до колен. Я уже знала, что дети из окрестных деревень живут здесь кем-то вроде помощников по хозяйству: к Добронеге частенько присылали девчушек и мальчишек за снадобьями. У Добронеги помощницы не было. Спросить о причинах я не решилась, – провалы в памяти, конечно, объясняли многое, но всему же есть предел. Жить в доме самого воеводы было почетно, и девочка немножко важничала. То, как она поклонилась Добронеге, меня жутко умилило. На меня она посмотрела с любопытством, еще не замутненным взрослыми нормами поведения, задержавшись взглядом на остриженных волосах. Я по-прежнему не носила платок, поскольку он был привилегией замужних женщин. Наверное, подразумевалось, что все должны видеть мою невинность или мой позор. Мне было все равно. Хотя нет, вру: я остро переживала, но не видела выхода из этой ситуации. Ну, нацеплю я платок? Так еще хуже будет. Мужа у меня здесь все равно нет и не будет.

Тем временем Добронега куда-то отправила девочку, и мы прошли через сенцы к большой двери, из-за которой доносились голоса. Я улыбнулась, ожидая увидеть Радима, с легким удивлением осознавая, что успела привязаться к брату Всемилы. Он каким-то неведомым образом вызывал братские чувства и у меня. Его присутствие давало ощущение защиты и надежности. Это было ново, непривычно. И, пожалуй, как раз вот этого чувства – настоящей большой семьи – мне не хватало в моей обычной жизни.

Добронега открыла дверь, переступила высокий порог. Я шагнула следом и остановилась, как вкопанная. У большого окна стояли Злата и Альгидрас, что-то оживленно обсуждая. Альгидрас был на полголовы ниже Златы, и, наверное, такая пара должна была бы выглядеть комично. Мне сразу вспомнились «дни именинника» в пятом классе, когда девочки вдруг неожиданно выросли, и оказалось, что мальчики едва достают им до плеч. Но эти двое смотрелись очень по-домашнему, как брат и сестра.

– Неправильно! – втолковывал Альгидрас смеющейся Злате. – Там крючок. Дай.

Он протянул руку к шее Златы и стал над чем-то колдовать. Мне показалось, что правой рукой он действует скованно. Все это я отметила за доли секунды, а потом Добронега громко поздоровалась. Хозяйка и ее гость обернулись, и здесь меня поджидала еще одна неожиданность: Альгидрас, тот самый Альгидрас, из которого мне вчера едва удалось выудить пару слов, улыбался. Не натянуто или вежливо, а по-настоящему. И в этот момент я поняла две вещи: он намного моложе, чем показалось мне вчера, и еще у него невероятно солнечная улыбка. Мне отчего-то стало неуютно. Словно я невзначай подсмотрела сцену, не предназначавшуюся для моих глаз. Злата радостно всплеснула руками, переводя взгляд с Добронеги на меня и обратно. Наш приход явно стал для нее неожиданностью. Улыбка Альгидраса изменилась, превратившись из яркой в вежливую. На меня он даже не посмотрел.

– Добронега! – Злата бросилась к свекрови и крепко ее обняла, словно не она была вчера у Добронеги и говорила мне злые слова. Добронега крепко обняла невестку в ответ и протянула корзинку.

– Это к столу, – с улыбкой проговорила она.

Злата с благодарностью приняла корзинку, будто там были невесть какие сокровища, и я подумала о том, что это своеобразный ритуал: из дома в дом вместе с хлебом идут добро и мир. Это ли не залог добрых отношений? Добронега тем временем крепко обняла Альгидраса, по-матерински погладив по спине. Он не менее искренно ответил на объятия, что-то негромко проговорив.

Меня поразила эта сцена. А после я удивилась еще больше, когда Злата, отставив корзинку на стол, вдруг обняла меня, крепко прижав к себе.

– Я рада, что ты пришла! – проговорила она, будто и правда была рада.

Я что-то пробормотала, вежливо кивнув. На миг меня посетила ужасная мысль, что Альгидрас тоже кинется ко мне обниматься, и я заранее почувствовала неловкость. Но ничего подобного не произошло. Он отступил вглубь комнаты, быстро убирая со стола разложенные инструменты. Мне показалось, что выглядит он нездоровым. Возможно, его лихорадит из-за раны? Я похолодела, отводя взгляд.

– Смотри, что Олег сделал! – Злата показала мне деревянные бусы, будто хвасталась подружке. Я поняла, что именно их поправлял Альгидрас, когда мы вошли.

Вежливо подцепив пальцами бусину, я подтянула нитку поближе. И застыла… Такое чувство испытываешь, когда видишь что-то непостижимо красивое. Непостижимо, потому что кажется, что человеческие руки не способны создать подобное. Бусины были величиной с горошину, и каждая из них не походила на другую. Точно снежинки, чьи узоры никогда не повторяются. Резные, словно воздушные, бусины были выполнены настолько тонко, что некоторые из них казались почти прозрачными.

– Какая красота, – непроизвольно произнесла я.

– Это Олег, – просто ответила Злата.

В этом коротком ответе прозвучала такая гордость и сопричастность, что мне снова стало неловко. Я вдруг подумала о том, что в жизни Альгидраса действительно случилось что-то страшное, а потом Радим привез его сюда: в чужой город, чужой мир. Альгидрас был вынужден говорить на неродном языке. Сколько он прожил здесь? Год? И год жизни среди этих людей не избавил его речь от мелодичности нездешних звуков. Каково ему было? Я вдруг поняла, что, возможно, не одна Всемила отнеслась к чужаку вот так – пренебрежительно и зло. А значит, тем ценнее в его жизни были те, кто отнесся к нему искренне, кто смотрел так, как Злата, словно на младшего брата: с нежностью и гордостью.