Текст книги "И оживут слова, часть I (СИ)"
Автор книги: Ledi_Fiona
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)
Каждый раз, приходя в себя, я чувствовала, что меня бьет озноб, к которому прилагалась жуткая боль в горле. Во рту ощущался привкус трав, а губы болели. Видимо, когда я была без сознания, травы вливали в меня силой. В одно из пробуждений я услышала слово «лихорадка». Это слово было каким-то старомодным, и я – дитя двадцать первого века – в те минуты еще не осознавала всю опасность ситуации. Здесь не было антибиотиков, здесь не было врачей. Здесь не было ни-че-го.
Окончательно я пришла в себя уже на берегу, в небольшой комнате, пахнувшей деревом и травами. Сквозь приоткрытые ставни пробивался солнечный свет. Мне показалось, что вдалеке слышится плеск волн. Поворачивать голову было больно, но я все же осмотрелась вокруг. Стена, возле которой стояла кровать, оказалась боком глиняной печи. Рядом с кроватью располагался большой деревянный сундук, а вдоль противоположной стены под окном – длинная скамья, на которой была сложена одежда. Дальше я увидела дверь, которая вела, как я предположила, в соседнюю комнату. Под потолком, то там, то тут, висели связки каких-то трав. Я лежала на мягкой постели, укрытая теплым одеялом по самый подбородок. Лоб приятно холодило что-то мокрое, а от компресса на груди пахло медом. Нестерпимо хотелось пить. Тело не слушалось, будто чужое.
Я сглотнула и закашлялась. Кашель был сухим, а мышцы отозвались тупой болью.
Не успела я отдышаться, как дверь бесшумно отворилась, и в комнату вошла странно одетая пожилая женщина. Ее волосы были убраны под платок, завязанный каким-то необычным способом, так что концы переплетались вокруг лба. На ней было длинное простое платье светло-серого цвета и темный фартук с влажными пятнами. Наверное, мой кашель отвлек ее от домашних дел.
– Проснулась? – в ее улыбке светилась искренняя радость. – Хвала Матери-Земле! Девочка моя! Мы уж и не чаяли.
Женщина неловко всплеснула руками и от этого жеста стала казаться гораздо моложе. Она несколько секунд просто стояла посреди комнаты, словно не могла решить, что ей делать дальше.
– Я сейчас, – наконец произнесла она и быстро вышла.
Я не мигая смотрела на опустевший дверной проем и старалась успокоиться. Это все не настоящее. Это не может быть правдой. Если повторить эти слова несколько раз, может, комната исчезнет?
Женщина вернулась быстро. В руках у нее была большая глиняная кружка, из которой шел пар и привычно пахло травами. Я чувствовала себя слишком разбитой, чтобы спорить или что-то выяснять прямо сейчас, к тому же после травяных отваров мне становилось немного лучше. Это, пожалуй, было тем немногим, что отчетливо запомнилось мне из периода беспамятства, кроме присутствия воеводы: плеск волн, запах трав, прогоняющий дурман хоть на время, и молчаливое присутствие незнакомого мужчины…
Я попыталась сесть, и женщина пришла мне на помощь, поставив кружку на сундук. Я благодарно улыбнулась и устроилась на подушках поудобней. Такой слабости я не испытывала давно – каждое движение требовало неимоверных усилий. Я приняла протянутую кружку и глотнула теплой жидкости. Горьковатый вкус уже казался привычным. Я сделала два больших глотка, чувствуя, как согревается все внутри, и, снова улыбнувшись, увидела ответную улыбку – искреннюю, как если бы эта женщина улыбалась близкому человеку, из-за болезни которого не спала ночами и сходила с ума от переживания. Я посмотрела на кружку, которую все еще держала в руках, и пробормотала слова благодарности. Мне было немного неловко за причиненные неудобства. Свалилась вот так на голову чужим людям, доставила беспокойство.
Получив в ответ еще одну улыбку, я задала вопрос, показавшийся мне вполне естественным:
– Где я?
Глаза женщины, некогда, наверное, синие, а теперь светло-голубые, словно выцветшие, на миг расширились, а потом она быстро обняла меня, прижав мою голову к груди. Я не успела удивиться этому жесту, как над головой раздался шепот:
– Голубка ты моя бедная. Сколько же тебе выпало. Радим сам не свой. Посерел за это время. Ну, ничего… ничего. Наладится все. Слышишь? Как-нибудь наладится. Ты только не думай о том больше. И не бойся ничего. Слышишь? Не вспоминай! Теперь ты дома.
Как бы ни была я ослаблена после болезни, мой мозг работал на удивление четко. Из всей речи я выделила два слова: «Радим» и «дома» – и мне захотелось рассмеяться. Я не видела причин, по которым не должна была этого делать. Да я и не смогла бы сдержаться. Звук, похожий на всхлип, вырвался из моей груди. Через секунду я уже хохотала, размазывая слезы по лицу, а женщина то прижимала мою голову к себе, то, наоборот, отстраняла, чтобы поцеловать в висок или в лоб. А я все смеялась и смеялась и никак не могла остановиться. Потому что здраво принять эту ситуацию было невозможно.
– Дома – это где? – задыхаясь, выдавила я, уже зная ответ.
– В Свири, доченька, – полушепотом прозвучал голос матери Радимира.
***
«Когда Радимиру было шесть лет, его отец, воевода Всеслав, привел в дом меньшицу – младшую жену. Добронеге невзлюбить бы девчонку, извести со свету. Да видно имя, данное матерью, впору пришлось, потому и не могла она думать худо о Найдене. Ишь, имя-то. Девочка была сиротой, и подобрал ее воевода Всеслав, проезжая Ждань. Страшный огонь в тот год по Ждани прошелся да не пощадил ни старых, ни малых. Сказывали, первый дом от кварской стрелы занялся. Видно так и было, потому что засухи в то лето не было, а свои ни по чем бы так не сделали. Дворы в Ждани стояли кучно, и как бы ни был сосед не люб тебе, коль его дом загорится, так твой двор после будет. Потому-то редкие пожары всем людом тушили. Да тот – самый страшный – ночью начался. Пока спохватились, тушить почти нечего было. Кто-то так и не проснулся, кого-то крик скота разбудил, а все одно спастись тогда мало кому удалось.
Всеслав отправился в Ждань с обозом – зерно да мед князь выжившим послал. С тяжелым сердцем назад ехал. Все на свой дом примерял. А как бы Радимка с Добронегой вот так – голодные, да без крыши над головой в зиму?
Его отряд заметно возрос числом – люди оставляли выжженный город. То тут, то там вместо привычных лиц виделись настороженные, чужие, еще до конца не верящие, что на них милость Богов пала и оборонила от голодной зимы. Из воинов Всеслава кто рядом с конем шел, кто в седлах с детьми сидел. За плечом всхрапнул конь Улеба. Всеслав обернулся и не смог сдержать улыбку: впереди верного друга, вцепившись в гриву коня, сидел мальчонка лет пяти. Улеб, заметив взгляд Всеслава, усмехнулся в бороду:
– Любава все сына хотела, да Мать-Рожаница одних девок ей посылает. А мне вот Перун парня подарил, – Улеб потрепал мальчонку по вихрастой голове.
Всеслав снова улыбнулся. Был он немногословен, и к тому давно привыкли.
В двух верстах от излучины реки отряд нагнал тонкую фигурку. Девочка посторонилась, пропуская воинов.
– Это же Найдена, – крикнул кто-то в толпе.
Всеслав пригляделся. Девушка была чумаза и боса. Легонькое платьишко вряд ли спасало от не по-летнему прохладного ветра. Покрасневшие руки сжимали узловатый посох, к которому был привязан маленький узелок – вот и все пожитки. У некоторых погорельцев и то добра больше осталось.
– Куда идешь, красавица? – крикнул один из воинов Всеслава.
Девушка в ответ лишь улыбнулась и махнула рукой вперед.
– Немая она, – пояснил кто-то из жданцев, – сирота. У повитухи нашей жила. Да та два месяца как преставилась. А она теперь так… сама по себе.
– Не дело, – коротко сказал Всеслав.
– Она хорошая, – робко подхватил другой голос. – Не говорит только.
– Да что там не говорит? – сварливо отозвался третий. – Слабая она. Ни работать не может, ничего. Кто такую в дом возьмет?
– Тебя же взяли, а ты от работы, как от крапивы, бегаешь, – ответил первый голос.
Начался спор. Странный люд, однако. Стоило чуть ожить, увериться, что впереди не голодная зима, а теплые дома соседней Свири, как тут же сердца зачерствели. Ровно не люди, а звери лютые.
Всеслав не стал вмешиваться в спор. Мать-Земля им судья. Молча спрыгнул с коня и шагнул к девушке. Та чуть отступила, но смотрела открыто, без испуга.
– Поехали, – мозолистая рука на миг повисла в воздухе, и тут же ее доверчиво тронула девичья ручка.
Добронега не сказала ни слова в укор. Сама провела по дому. Сама натопила баню. И как к кровинушке привязалась к молчаливой и улыбчивой Найдене. И горевала, как по кровной сестрице, когда спустя две зимы увяла та, как цветок полевой, оставив после себя маленькую дочку – Всемилушку».
========== Глава 5 ==========
На чашах весов быль и небыль; натянуты нервы, —
– На будущем дымка, а прошлого будто не стало.
Ты больше не автор, ты даже не главный, не первый…
Вот только судьбе показалось и этого мало.
Следующие несколько дней были похожи один на другой. Организм поправлялся медленно. Все время хотелось спать, и не последнюю роль в этом играли отвары, вливаемые в меня Добронегой. Мне казалось, что я на всю оставшуюся жизнь пропитаюсь этим горьковатым запахом и никогда уже от него не избавлюсь. Но все же молодое тело хотело жить, несмотря на ужас, с которым никак не мог смириться разум.
Что-то случилось в мире, если он вот так просто встал с ног на голову. Рациональная часть меня понимала, что все это бред, который вот-вот должен закончиться, но интуитивно я чувствовала, что все вокруг настоящее, и закончится ли оно, еще неизвестно.
Мать Радимира приняла мою истерику как должное, сказав, что слезы после пережитого – это хорошо, они очистят, а мне самой непременно нужно все забыть, как страшный сон. «Ты теперь в безопасности, доченька!» Она повторяла это раз за разом, сводя меня с ума. Я из последних сил боролась с желанием заткнуть уши, чтобы не слышать ее негромкий голос. Почему-то от того, что голос звучал совсем рядом и был таким… настоящим, полным заботы, все произошедшее казалось чудовищным. Ее голос словно утверждал эту реальность как единственно возможную, и я уже не могла с уверенностью сказать, что не сошла с ума.
Когда я бодрствовала, Добронега находилась при мне неотлучно, не давая мне ни на минуту остаться наедине со своими мыслями. Она исподволь напомнила свое имя, решив, что от потрясения я немножко не в себе. Но самым чудовищным было то, что этого и не требовалось – я и так ее знала. Хотя «знала» немного не то слово. Это были очень странные ощущения. Я попыталась вспомнить все, что мне было известно. До того момента мне казалось, что я помню свой текст наизусть. Ведь я его писала: каждую строчку, каждую буковку… На деле же… На деле всплывали какие-то отрывки, кусочки историй – как мозаика. Цельная картина никак не желала складываться. Возможно, я слишком многого хотела от своего измученного мозга, ведь для того, чтобы составить общую картину, мне нужны были время, силы и хоть какое-то уединение, а ничего из этого у меня не было.
*
«Едва Добронега родилась, как была сосватана за старшего брата Всеслава. Суженого довелось увидеть один-единственный раз за полгода до назначенного на осень свадебного обряда. Улыбчивый Всеволод ей страсть как понравился, и она не знала, как и благодарить Мать-Землю за такой родительский выбор. Дни стали светлее, а мир – больше. И каждый восход солнца приближал к назначенному дню. Было ей грустно от близкого расставания с родительским домом, но и ужасно интересно. Немножко страшно. Но это ведь всегда так. Главное, что он будет рядом: высокий, красивый, страсть какой взрослый и сильный – подружкам всем на зависть. Порой казалось, что это все сладкий сон, и было страшно проснуться. А ну как ничего этого нет? Да видно, и вправду была она в те дни, как в дреме, раз позабыла, что неспокойно вокруг и враг к родной земле уже который год подбирается. А ей все мечтания глупые, сны. А сон – он и есть сон. Не хочешь, а все одно пройдет.
За три седьмицы до свадебного пира Всеволод погиб в бою, и будто Солнце зашло. Добронеге казалось, что жизнь непременно должна закончиться и что ничего радостного в ней больше не будет. Было ей в ту пору пятнадцать зим.
А спустя еще полгода прибыли сваты, и вновь – родичи Всеволода. Но на этот раз мать украдкой указала на высокого молчаливого юнца едва старше самой Добронеги. Юнец ей совсем не понравился, хоть и был как две капли воды похож на милого суженого. Только что эта схожесть, коль нет той улыбки, от которой сердце замирает, нет тех речей – уверенных, взрослых? Младший брат только и делал, что смотрел в пол да коротко отвечал на вопросы родичей. На то он и младший…
Но родители решили по-своему: по осени сваты прибыли вновь, и простилась Добронега с материнским домом, оплакала вместе с подружками свою прежнюю жизнь, как испокон веков делалось, и с тяжелым сердцем покинула родной город. Что-то теперь будет? Ни радостного ожидания, ни улыбки родной в конце пути, только страшно да пусто. После шести дней в тряской повозке она увидела высокие бревенчатые стены, выросшие у векового леса.
– Вот теперь твой дом, – сказал тогда старый дядька ее будущего мужа.
А когда из отворенных ворот вышел сам воевода – отец Всеслава – да его родичи, Добронега вдруг расплакалась, хоть и не должно было. Слезы оставались в материнском доме, а новый встречать надобно было с радостью. Но так непохож был этот огромный город за высокими стенами на ее родной, с детства знакомый, что аж сердце защемило. И не было Всеволода, чтобы скрасить улыбкой эту новую жизнь.
Потом Добронега не раз вспоминала тот день – день, принесший ей счастье быть женой, матерью… быть любимой. Потому что очень скоро дороже Всеслава не было человека на земле, разве что родители, так те далеко остались, а он здесь – рядом. Добронега вошла хозяйкой в просторный, недавно выстроенный дом. Она так ни разу и не спросила, для кого его строили: для Всеволода или же для его младшего брата. Перун распорядился так, что она вошла сюда женой Всеслава. И ни на миг о том не пожалела. Потому что младший – он ведь не значит худший, просто другой. Говорил немного, да все делу, улыбался иначе, но смотрел так, что Добронега себя одной-единственной на всем белом свете видела.
Одно худо было – совсем скоро пришлось Всеславу стать воеводой после отца. Да с той поры молодая жена проводила день за днем в уютном тереме одна. Только кто же виноват, что замужество ее совпало с бедой, пришедшей на родную землю? На такое не ропщут. Всеслав бывал дома нечасто и не подолгу: седьмицу-две радовал, как солнышко, – и снова одна, пока не появился сынок Радим. И тогда солнышко в доме поселилось навсегда».
*
Я снова и снова прокручивала смутно знакомые строчки в голове, пытаясь хоть как-то сопоставить то, что я помнила, с этой сумасшедшей действительностью. Каким-то странным образом меня окружали… придуманные мной герои. Смешно, правда? Но чувство юмора никак не желало включаться в эту игру, а каждая попытка проанализировать ситуацию и найти логическое объяснение произошедшему заканчивалась головной болью и желанием умереть, не сходя с места. Прямо на этой кровати, пахнущей сухими травами. У меня даже появилась мысль, что, может быть, я… уже… Только вряд ли после смерти человек попадает в некогда выдуманный им мир. Хотя, может, это такая разновидность наказания за все прегрешения? Ответа не было, и я не представляла, как смогу его получить. Наверное, поэтому в какой-то момент я решила принять эту ситуацию без объяснений, потому что иначе можно было запросто сойти с ума. А здесь глупо было надеяться на своевременную психологическую помощь. Так что я решила руководствоваться девизом: помоги себе сам. И для начала я попыталась понять, насколько детальны совпадения и как я могу использовать это неожиданное преимущество – информацию о людях, окружавших меня в выдуманном мной же городе.
Я попыталась составить некое подобие плана: изучить это место, понять, как много я знаю об этих людях на самом деле и что из моих знаний совпадает с действительностью, а потом… И мой план прочно застопорился на слова «потом». Во всех книгах обязательно бывает «потом». Правильно? Кто-то вмешается, что-то решится… Вот только в моем случае было одно маленькое «но»: в каждой книге это самое «потом» напрямую зависит от воли автора, а как раз автора у этой истории теперь не стало.
Этот факт тоже порядком портил мое и без того не безоблачное будущее, поэтому я решительно откинула все мысли о несбыточном и принялась за дело.
Итак, что я знала?
Я знала общую биографию Добронеги, знала, как выглядит дом, в котором она живет, знала, как зовут большелапого свирепого пса во дворе, и я… ничего не знала, потому что передо мной были не одинаковые символы на экране монитора, а люди: разные… живые.
Добронега строго-настрого запретила мне подниматься с постели, сказав, что лучшее лекарство – отдых, поэтому я просто лежала, слушала ее рассказы о людях, которые должны были быть мне знакомы, и пыталась набраться сил. Полузнакомые имена и названия перепутались в голове, не отзываясь ничем, кроме пульсирующей боли в висках. Наверное, я слишком понадеялась на память и мистические совпадения. А действительность вряд ли будет соответствовать моим представлениям. Ночью мне снился кошмар, в котором незнакомые люди со смутно-знакомыми именами кричали: «Лгунья! Лгунья! На костер ее!»
Я проснулась в холодном поту и, кажется, с криком, потому что в комнату почти тут же вбежала Добронега, зажгла фитиль в кованой лампе и стала говорить что-то ласковое, успокаивающее. Я слушала ее голос, повторяла, что все хорошо, и изо всех сил пыталась отогнать прочь липкий страх, а в голове билось неуместное: «Как здесь наказывают за такой обман? Что мне грозит, когда все раскроется?». С одной стороны, объективно, я никого не обманывала. Это было просто чудовищное заблуждение: они сами решили, что я Всемила! С другой стороны, если дойдет до дела, то вряд ли кого-то будут волновать подобные мелочи.
Я с трудом убедила Добронегу в том, что все в порядке и со мной не нужно сидеть. Она тихо вышла, а я разглядывала тени на невысоком потолке и никак не могла унять сердцебиение. Я получила день отсрочки. Но везение не длится вечно. Почему-то упорно думалось, что сегодня все изменится. Я всхлипнула от жалости к себе. Мне остро захотелось домой. Я вдруг каждой клеточкой тела почувствовала, насколько больна и устала и насколько одинока здесь – в месте, которое представлялось мне чуть ли не райским садом.
А утром пришел Радимир. Я узнала об этом от Добронеги, которая, услышав повизгивание пса во дворе, счастливо улыбнулась и сжала мою ладонь. «Радим», – она произнесла это имя словно музыку.
Теперь я знала, кто он, и не сказала бы, что новое знание приносило утешение. Воевода Свири. Человек, отличавшийся горячим нравом, скорый на расправу и суждения. Ну что мне мешало придумать его милым и кротким? Реалистичности мне хотелось!
Я – почти в лицах и деталях, как при написании очередной сцены – увидела нашу встречу. Вот он войдет, окинет меня одним-единственным взглядом и скажет: «Кто ты?». И то, что он принял меня за сестру, окажется просто недоразумением, виной которому предрассветные сумерки и морской ветер. Ведь ночью все кажется иным, искаженным. Одного я не могла придумать в этой сцене: что ему ответить. Как объяснить то, чего я сама не понимала?
В глубине души тлела слабая надежда на помощь Добронеги. Заботилась же она обо мне? Да и Улеб, не сказать, что б был категорично против меня настроен. Впрочем, что их слова против слова воеводы? Хоть и был он сын Добронеге, а Улеб его, было дело, на колене качал да в первый раз – совсем мальчонкой – на боевого коня сажал. В этот миг в мозгу что-то вспыхнуло: какое-то знание. «Есть человек, который мог бы помочь… который…». Мысль так и не оформилась, а головная боль тут же заняла привычное место. Я сжала виски холодными пальцами. Ну когда же он уже войдет?! Сколько можно?!
Сначала я услышала его голос – такой же хриплый и сорванный, каким он запомнился мне на корабле. Я невпопад подумала, что это, наверное, оттого, что ему приходится часто перекрывать шум битвы, грохот моря… Мысль об этом добавила нереальности происходящему. Он о чем-то спорил с Добронегой, а я чувствовала, как леденеют ладони. Вот сейчас все закончится.
А потом Радимир шагнул в комнату, и комната вдруг стала маленькой и будто ненастоящей. Как декорации в плохом спектакле. Я-то подумала, что в нашу первую встречу на корабле он показался мне таким огромным, потому что у страха глаза велики, но сегодняшним солнечным утром в уютной комнате он не казался менее внушительным, чем в предрассветных сумерках на раскачивающейся палубе боевого корабля. И то, что на нем была простая светлая рубаха, а на поясе не было ножа, почему-то не делало его менее страшным. Наоборот. Вот сейчас он присмотрится и…
Я не успела продумать это «и», как меня скрутил приступ кашля. Отвары Добронеги помогали гораздо медленней, чем мне бы хотелось. Я согнулась пополам, зажав рот ладонью и в мгновение ока забыв обо всем, кроме раздирающей боли в груди и горле.
Кашель наконец прекратился. Я подождала несколько секунд, держась за грудь, а потом осторожно выпрямилась, отбросила с лица челку и смахнула выступившие слезы.
– Выпей, на вот.
Я подняла голову, и моих губ тут же коснулась кружка. Жесткая ладонь легла на затылок, слегка надавливая. Я сделала большой глоток теплого отвара.
– Спасибо, – я чуть оттолкнула кружку, не поднимая глаз.
Несколько секунд ничего не происходило, а потом я услышала глухой стук кружки о крышку сундука, а большая ладонь вдруг коснулась моего лица, провела по щеке, по подбородку, заставляя приподнять голову. Я поняла, что рано или поздно это случится, все равно случится, и я не могу оттягивать этот момент до бесконечности. Наши взгляды встретились. Я смотрела в карие глаза, затаив дыхание и ожидая развязки, чувствуя себя героиней второсортной мелодрамы, которой режиссер забыл сказать, что ее ждет в финале.
Минута, другая. Мое сердце глухо стучало о ребра. Медленно и громко. Так громко, что Радимир непременно должен был услышать этот звук. Мне казалось, прошла целая вечность, и все это время Радимир смотрел на меня без улыбки, не убирая руку с моего подбородка.
Вот сейчас все решится. Заботу и заблуждение Добронеги можно было списать на ее возраст, волнение да просто на самообман, но Радимир… Он же нормальный. Он заметит. Ну невозможно же принять чужого постороннего человека за того, кого знал всю жизнь!
В какой-то момент этой бесконечной игры в гляделки я поняла, что просто устала бояться. Я почти хотела разоблачения. Нет, я не думала в тот миг о своей героической или не очень героической гибели в этих странных декорациях или о непонятной и странной жизни в них же – просто хотела определенности.
– Дома, – наконец глухо проговорил Радимир, продолжая вглядываться в мое лицо.
И мгновение рассыпалось на тысячи осколков от звука его голоса. Я вздрогнула и на секунду зажмурилась. Ничего не будет? Ни кары, ни возмездия? Каким-то чудом этот человек, который просто не мог обознаться во второй раз при болезненно ярком солнечном свете, вдруг снова ошибся. Я почти физически ощущала, как натянулась ткань мироздания, словно сопротивляясь, еще пытаясь как-то восстановить справедливость. Я подняла к нему лицо. Ну же! Смотри! Я – не она!
В его взгляде что-то дрогнуло. Сильная рука снова погладила меня по волосам. Жест был отеческий, братский, и в нем было столько нежности, что я опустила голову. Я не могла с этим спорить и не могла это побороть. Он верил, и все. А против веры я бессильна.
Позже он сидел на низкой скамье и негромко рассказывал о… щенках, которых принесла его собака. Тема разговора была настолько нелепой и настолько правильной, что мне оставалось просто кивать и улыбаться время от времени. В тот момент, когда я очнулась и впервые услышала речь Добронеги, я поняла, что мне нужно, по возможности, молчать. Нет, здешняя речь не была непонятной или незнакомой, что отдельно меня удивило, – вероятно, дело было в том, что этот мир (хоть я до сих пор с трудом с этим мирилась) был выдуманным, выдуманным мной, имеющей весьма слабое представление о реалиях столь отдаленных. И все же речь была немного иной. В ней звучали слова, смысл которых я понимала, но в моем мире им уже не осталось места, и это заставляло меня чувствовать себя в Свири иностранкой. И если Добронега списывала все странности моего поведения на пережитое потрясение, то мысль о том, что Радимир в шаге от разгадки, заставляла меня молчать, улыбаться и впитывать этот мир каждой клеточкой своего тела. А впитывать было что.
Мир был настолько живым и чистым… настолько настоящим, что я никак не могла понять, как можно считать его придуманным. С каждым словом Радимира мир оживал, расцветал и бил красками до всполохов под зажмуренными веками. Радимир говорил негромко, словно опасаясь силы своего голоса, и движения его были осторожны и скованы, а я смотрела и смотрела, не отрываясь, запоминая каждую черточку.
Он оказался совсем таким, каким я его представляла. Только за строчками не было видно сеточки морщин вокруг глаз и жесткой складки у рта. Я быстро посчитала в уме: в моем тексте ему было двадцать шесть. Я не была уверена, насколько детальны совпадения, но этот Радимир казался немножко старше, чем был в том – ненастоящем -воплощении. Он много улыбался и иногда совсем по-детски взмахивал руками, и я отмечала каждый жест, отзывающийся в мозгу… узнаванием.
Время от времени он смотрел на меня, как на что-то драгоценное и неожиданно обретенное. В такие минуты я отводила взгляд, потому что не знала, что должны выражать мои глаза. Потом он замолчал. Так внезапно, будто выключили звук. Просто молчал и вглядывался в мое лицо. На какой-то миг я испугалась, что сейчас все же прозвучит вопрос: «А где же та, настоящая?». И я не знала, что будет страшнее: разоблачение или необходимость рассказать то, что я знаю о той… настоящей. Но в комнату вошла Добронега, и вопрос так и не прозвучал. Добронега улыбнулась, потрепала Радимира по волосам и обратилась ко мне строгим голосом:
– Утомил тебя, поди?
– Нет, – я покачала головой и улыбнулась.
Добронега с ответной улыбкой положила ладони на виски Радимира и поцеловала его в макушку, потом вновь погладив по голове, проговорила:
– Олег там зашел, – и бросила на меня быстрый взгляд.
Радимир посмотрел на меня, улыбнулся чуть виновато (или так только показалось?) и произнес:
– Я пойду. Завтра еще приду. Буду ходить, пока не надоем.
– Ты не надоешь, – повинуясь какому-то порыву, ответила я.
Он улыбнулся, обнял меня, вновь провел ладонью по волосам. На миг его взгляд потемнел. Он дернул плечом и, быстро обняв мать, вышел и комнаты. Добронега проводила его взглядом, вздохнула и покачала головой. А я просто откинулась на подушку, потому что все равно ничего не понимала в их переглядываниях. А еще в голове вновь появился зуд ускользающей мысли. Что-то здесь было важное. Только что. Что-то, требующее внимания. Но, кроме усилившейся головной боли, я так ничего и не добилась.
Я выпила горький отвар, вновь откинулась на подушки, пережила два приступа кашля и принялась думать о том, что Радимир так ничего и не спросил. Более того, в ответ на мою осторожную попытку выяснить, что же произошло в ночь, когда меня подобрали, он замкнулся и заговорил о младшей дочери Улеба, во второй раз ставшей матерью. То, как он это говорил, натолкнуло меня на мысль, что дочь Улеба – подруга Всемилы, и от меня требуется определенная реакция. Попытки соответствовать ситуации отняли последние силы, и разговор о моем возвращении сам собой сошел на нет.
Радимир и вправду приходил каждый день. Иногда дважды в день. Добронега шутливо ворчала, но я видела, как светится ее лицо при взгляде на нас. Я подумала, что она все-таки счастливая женщина, потому что вряд ли Радимир разыгрывал заботу о младшей сестре. Значит, он всегда вел себя так по отношению к Всемиле. Это открытие совпадало с тем, что я знала о нем, но все равно наблюдать это воочию было странно. И я видела, что Добронега гордится детьми. А то, что она относилась к Всемиле, как к родной, не вызывало никаких сомнений. Я попыталась вспомнить, были ли среди моих знакомых такие теплые отношения между братьями и сестрами, и не смогла. От этой мысли стало грустно, а еще стало страшно, потому что я знала правду. Только, видимо, этому знанию не суждено было пойти дальше меня.
За все эти дни Радимир ни разу не заговорил о произошедшем. Будто ничего не случилось. Будто его сестра просто вышла погулять и вернулась чуть позже, чем ее ждали. С одной стороны, такое положение вещей меня устраивало, потому что объяснить необъяснимое я не могла, а с другой стороны, были вещи, которые уж совсем невозможно было игнорировать. Ну, допустим, на мне было длинное простое платье, так удачно надетое по случаю солнцепека. Но ведь на мне еще был, простите, купальник. Их это не смутило? Вообще, мысль о том, что меня, находящуюся без сознания, раздевала толпа незнакомых мужчин, не вызывала во мне энтузиазма. Нет, я конечно, понимала, что здесь нагота нормальна, естественна и все такое. Но я выросла несколько в других условиях. И все же, неужели никого ничего не смутило? Хорошо. Ладно. Может, им было не до разглядывания моего белья. Но матрац! Они же не могли не заметить, что он из незнакомого материала?
В один из дней я осторожно попыталась расспросить об этом. Вопрос поставил Радимира в тупик. Мне даже показалось, что он его просто не понял. Пришедший как-то поутру Улеб в ответ на этот же вопрос призадумался, потом ответил:
– Так там плот был, да доски прогнили, верно. Тебя как увидели-то, Радим хотел за борт прыгать, еле удержали. Темно было, да поверить не могли в удачу-то такую. Ловушка, думали. Пока Радима держали, плот едва не унесло, да Олег изловчился – багром подцепил. Плот на дно и пошел. Пришлось ему прыгать. Тут уж не до дум было – вода-то ледяная. Он-то тебя и вытащил.
В мозгу вновь что-то смутно шевельнулось. То ли воспоминание, то ли… предчувствие.
– А плот утонул? – спросила я, стараясь прогнать внезапный озноб.
– Верно. Да на что он тебе? Помог нас дождаться – хвала Перуну. И забудь.
Значит, матрац просто проткнули багром, и он утонул. То есть, его никто не увидел. Все складывалось до невозможности странно, точно по заранее продуманному сюжету. Я бы сказала «мистика», но здесь это слово звучало насмешкой. Улеб был намного словоохотливей Радимира, но и он мрачнел от этой темы. Однако еще один вопрос я все-таки задала:
– Улеб, а как вы меня нашли? Простор-то какой. Да ночью.
