Текст книги "И оживут слова, часть I (СИ)"

Автор книги: Ledi_Fiona

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

Сперва я надеялась, что Альгидрас просто придумает, как упаковать книги, потому что они были большими и тяжелыми, а потом заберет остальное. Но он отошел от прилавка, даже не заметив нас, и прошел бы мимо, если бы Злата не перехватила его за рукав. Альгидрас непонимающе оглянулся, мне показалось даже, что он с трудом нас узнал. Он был бледным и снова казался моложе своих лет.

– Это из дома? Да, Олег? – прошептала Злата.

Тот кивнул и вдруг добавил что-то по-хвански. Потом натянуто улыбнулся и кивнул нам в сторону выхода.

– Ты подожди нас немного. Нам… нам купить еще надо, – Злата взмахнула рукой, указывая неизвестно куда.

Альгидрас снова кивнул и направился к выходу, крепко прижав к себе книги.

Злата проводила его взглядом, тихонько всхлипнула и сказала словно сама себе:

– Всегда так. Как сильно расстроится, так по-хвански говорит.

Она покачала головой и украдкой утерла глаза рукавом, а потом открыла кошель и начала сердито его перетряхивать. Я заметила, что денег у нее почти столько же, сколько у меня. Злата быстро их пересчитала и решительно направилась к прилавку. Оказалось, что купец понимал по-словенски. Хоть и говорил с сильным акцентом. Злата о чем-то с ним переговорила и вернулась заметно расстроенной.

– Больно дорого просит, – прошептала она.

– За что?

– У меня даже на одну книгу не хватает.

Я решительно протянула Злате свой кошель:

– Бери сколько нужно.

– Всемилушка! Спасибо! – Злата звонко меня поцеловала и бросилась обратно к прилавку. – Я верну после, – крикнула она через плечо.

Вернулась Злата быстро, прижимая к себе книгу.

– Тяжелая, страх!

Она протянула мне изрядно похудевший кошель.

– А почему одну? – спросила я. Мне так хотелось, чтобы у Альгидраса было все. И еще злило то, что он сам не попросил. Ну что за балбес. Это же не тот случай, когда стоит играть в гордость.

– Только на одну самую большую и хватило, – сокрушенно покачала головой Злата.

– А Радима здесь нет? Может, у него денег взять?

– Он должен быть в оружейном ряду, – откликнулась Златка. – Они там с утра. Да только у него коль и есть, то общие деньги. Свои он себе разве что на сласти какие берет. Все мне да тебе отдает. Мол, самому ничего не нужно. Но я все равно побегу. Спрошу. Вдруг есть что-то? Вдруг как-то сможем? Ты побудь тут!

Злата умчалась, не дожидаясь ответа, прижимая к себе тяжелую книгу, прямо как Альгидрас перед этим.

А я посмотрела на прилавок. Купец, исподтишка наблюдавший за нами, тут же расплылся в улыбке. Возможно, самому ему она и казалось приятной, я же едва удержалась, чтобы не поморщиться. У меня еще оставались деньги. Интересно, хватит ли мне хоть на что-то? Едва я решилась направиться к купцу, как почувствовала, что моего плеча коснулась чья-то рука, погладив весьма по-хозяйски. Я резко обернулась и встретилась взглядом с улыбающимся Миролюбом. Видимо, в последний базарный день здесь решили отметиться все. Миролюб поздоровался, не переставая улыбаться. Я поздоровалась в ответ и попыталась посмотреть на него по-новому: внимательно, придирчиво. Предсказуемо ничего не вышло. Или я совсем не разбираюсь в людях, или… «Не всяк, кто целует, вправду добра желает». Я нахмурилась и пожалела, что рядом нет Златы.

– Что хмуришься, ясно солнышко? – весело спросил Миролюб.

– Устала, – коротко ответила я и стала оглядываться в ожидании увидеть Злату.

– А я тебя искал. Радим сказывал, вы здесь со Златкой быть должны.

– Нашел, – выдавив улыбку, ответила я, чувствуя себя все более неуютно. Миролюб, кажется, тоже заметил возникшее напряжение и перестал улыбаться.

– Случилось что?

На миг я подумала, что можно прямо спросить, его откуда он узнал о фонарях, но я быстро отбросила эту мысль. Бред это все. Сколько я его знаю? День? Два? Да даже если он мне соврет, я никак этого не пойму! Поверила же я Альгидрасу про отвар. Воспоминание об Альгидрасе заставило сердце сжаться. Я бросила взгляд на прилавок с книгами.

– Нет. Хорошо все. Просто правда устала.

Миролюб взял меня за подбородок и заставил посмотреть в глаза. Его взгляд был внимательным и напряженным. Несколько мгновений он словно что-то искал на моем лице, и я вдруг подумала, что он раньше, вероятно, робел перед Всемилой, а мое поведение вселило в него уверенность. Обращался он со мной почти собственнически. Ох!

Наконец Миролюб разжал пальцы и снова улыбнулся. На этот раз менее уверенно.

– А я тебя искал… Подарок хотел сделать.

– Так ты уже сделал, – ответила я, отступая на шаг.

– Еще хотел. Когда снова свидимся? А тут славно вышло. Базар этот. Ты выбери себе все, что по нраву будет.

Первой мыслью было отказаться – не усложнять себе жизнь еще больше, суженый он там или нет. Но меня тут же осенило, и взгляд сам собой метнулся к книгам на прилавке.

– Я… я выбрала уже. Только дорого, – смущенно пробормотала я, понимая, что прошу слишком многого.

– Ну уж не дороже тебя, – снова улыбнулся Миролюб.

– Я… книгу хочу. Вон ту.

– Книгу? – брови Миролюба взлетели вверх, и на секунду я похолодела. Вдруг Всемила не умела читать? Я же ничего об этом не знаю. – На что тебе?

– Я…

Спасла меня Злата. Она вернулась запыхавшаяся и расстроенная. Книги в ее руках уже не было.

– Радиму отдала, – пояснила она, проследив за моим взглядом. – Нету у Радимушки денег тут. В Свирь надобно. А кого пошлешь? Не мальчишку же за такими деньжищами посылать? Да и взять их там как без нас? А дотемна не успеем – они добро свое собирают уже.

Многие торговцы и вправду уже собирали свой товар.

– Как же плохо, что мы в последний день, – с досадой проговорила Злата и только тут заметила брата.

– Миролюб, – прищурилась она. – Миролюб! Тебя нам Боги послали! Скажи, что ты при деньгах.

– Здравствуй, любимая сестрица! – весело произнес Миролюб. – И я тебе рад.

– Да ну тебя, – отмахнулась Злата. – Сам же знаешь, как я тебе рада. Мне деньги очень нужны.

– Выбирай подарок! – усмехнулся Миролюб. – Обе выбирайте.

– Всемилка, – Злата обернулась ко мне. – Выберем книги! Я на следующем базаре все-все тебе куплю, что захочешь.

Повинуясь внезапному порыву, я крепко обняла сестру Радима. Какая же она все-таки!

– Книги! – торжественно провозгласила я.

– На что девкам книги?! – возвел глаза к небу Миролюб и повернулся к прилавку.

– Олегу это, Миролюбушка. Хванские книги.

Миролюб резко обернулся к сестре:

– Почем знаешь? Купец сказал? Так они соврут – дорого не возьмут.

– Да нет же! Олег купил себе часть. Да больно дорого. Купец говорит, мол, святыни это. Вот он цену и задрал. А Олег бы не стал просто так покупать.

– Хванские, значит, – пробомотал Миролюб, и я вдруг испугалась, что он передумает покупать. Любим ненавидел хванов. И пусть Миролюбу на пиру не понравились слова отца, это еще не значит, что он станет помогать Альгидрасу.

Но Миролюб двинулся к прилавку. Купец тут же расплылся в улыбке и поклонился чуть не до земли. Другим покупателям он так не кланялся. Увидел, что перед ним княжич? Мы со Златой остались стоять в стороне, наблюдая за Миролюбом. Тот что-то сказал купцу, придвинул одну из книг, раскрыл, ответил на какой-то вопрос, кивнул и полез к сумке на поясе. Купец исподтишка следил за тем, как он управляется одной рукой, и я вдруг подумала, сколько сотен раз за свою жизнь Миролюб остро чувствовал свое увечье, когда незнакомые люди вот так нарочито не смотрели на то, как он справляется одной рукой там, где всем прочим требуется две.

– Порой кажется, свою бы руку отдала, только бы ему не приходилось вот так, – глухо проговорила Злата, не обращаясь ни к кому.

И я почувствовала комок в горле.

– Злат… – я не знала, что сказать, как утешить.

– Не обижай его, Всемилка. Его вон как жизнь обидела.

Я обернулась к жене Радима.

– Не обидела его жизнь, Златка. Он вон какой! Красивый, сильный. И управляется вон как. Не думай даже.

– Это сейчас управляется. А мальчонкой значешь, сколько он натерпелся пока не обвык.

– Я не буду обижать, – пообещала я, уже не задумываясь о том, можно ли верить Миролюбу. Ну какой из него злодей?

Миролюб с улыбкой отошел от прилавка, неся подмышкой тяжелые книги.

– Дорого, да? – сочувственно спросила Златка, протягивая руки к покупкам.

– Могу побаловать. Нечасто выпадает, – усмехнулся Миролюб и тут же добавил: – Куда руки тянешь? Тяжесть такая. Донесу до ваших провожатых.

Пока мы шли к выходу с базара, я все гадала, как отреагирует Альгидрас на покупки, особенно на то, что часть их сделал Миролюб, и очень боялась неловкой сцены. А ну как не хватит у того ума просто принять подарок без всяких выкрутасов?

Чуть в стороне от суеты нас ожидали выделенные Радимом охранники. Один из них дремал на травке, закусив травинку, второй сидел, прислонившись спиной к дереву, и что-то насвистывал, вертя в руках кинжал. Альгидраса не было. Я облегченно вздохнула. Кажется, сцены удастся избежать. И тут мой взгляд зацепился за кинжал в руках свирского воина. Я тут же вспомнила кинжал, оставшийся на прилавке. Хванский кинжал. И голову коня. У меня еще оставались деньги, и пусть этот мальчишка думает потом, что хочет.

– Я забыла кое-что, – выпалила я и побежала обратно на базар, надеясь, что быстро отыщу торговца.

Миролюб и Злата хором меня окликнули, но мне уже было не до них. Странное дело, я даже не подумала о том, что в этой толчее кто-то может причинить мне вред. А ведь еще сегодня с утра я панически боялась даже просто выйти за ворота.

Торговец отыскался быстро. Он уже собирал свой товар, что-то негромко напевая. Я мимоходом подумала, что диплом лингвиста в этом мире абсолютно бесполезен. Я не могла даже определить языковую группу, к которой мог принадлежать этот язык. А еще я понятия не имела, как принято окликать торговцев, поэтому замерла в нерешительности.

Купец точно спиной почувствовал мой взгляд и быстро обернулся. Увидев меня, он улыбнулся слегка насмешливо. Видимо, мы со Златой сегодня ему глаза намозолили, как никто до этого. Я выдавила из себя улыбку и посмотрела на прилавок. Мое сердце подскочило. Кинжала не было. Кто-то успел его купить. Черт! Нужно было думать быстрее. Я зло выдохнула. Ну что ж я за дура? Спасибо, хоть голова лошади лежала там же, где ее гладил Альгидрас. Видимо, обломок дерева никому не приглянулся, со святой он земли или нет.

Я протянула руку и коснулась завитка на гриве. Почему-то я ожидала почувствовать что-то магическое. Даже не знаю, что именно: тепло, энергию. Но ничего подобного не было. Под пальцами оказалось гладко оструганное, чуть прохладное от ветра дерево.

– Я возьму это, – сказала я купцу и высыпала в ладонь оставшиеся монеты.

Он чуть поклонился, впрочем не так, как до этого Миролюбу, и взял с моей ладони больше половины монет.

– Он принесет удачу, – с сильным акцентом выговорил купец. – Со святой земли.

– А к чему он был… – я не могла подобрать другого слова, кроме «приделан», но оно показалось мне сложным.

Однако купец понял с полуслова:

– Над порогом. В деревне мало домов не сгорело. Бают, воевода ваш костры жег. Не тронуло те, что стороной стояли. А скажи, краса, – вдруг произнес он, – правда у вас хванец последний живет?

Я убрала кошель, провела пальцем по линии лошадиного носа и кивнула, не поднимая головы. Мне стало очень грустно за Альгидраса. Я не знала, что случилось на острове, но вдруг подумала, что родные Альгидраса не просто погибли. Все, что было там, сгорело. Как сказал князь Добронеге: были бы они чудесниками, не жег бы Радим погребальные костры. Сгорело все, кроме домов, что были в стороне. И вот такие случайные торговцы разграбили оставшиеся дома. Почему Альгидрас за год сам ни разу не вернулся на остров? Почему ему приходится сейчас выкупать то, что когда-то принадлежало его народу? И сколько еще вещей вот так разошлось по разным базарам, обогатив своих временных владельцев?

– Много всего оттуда было? – спросила я торговца.

– Немного, краса. Сгорело все, что квары не унесли. Потому и ценится так.

Ценится… Я посмотрела на человека, который так хладнокровно продавал чужое прошлое. Ценится. Понимал бы он что.

– Так то хванец был? – посмотрел мне в глаза купец. – Что книги купил? Люд мало говорит о нем.

– А на что он тебе?

– Увидеть. Да поклон передать с далеких земель.

Я разозлилась. Увидеть? Он им что? Шут? Клоун? Или все же правда поклон?

– А что ж ты воеводу не спросил?

– Спросил, краса! Да крут брат твой. Обиду мне зря нанес. Даже слушать не стал. Так хванец то был? До княжича? Он про остров расспросил, а о хванце не ответил.

– А ты на острове был?

– Не был, краса. Добро это купил у тех, что были. И слова их про остров запомнил. Знал, что сюда поплыву. Так хванец то был, краса? Ответь!

На миг я задумалась. Радим обидел купца, про Альгидраса не рассказал. Имею ли я право вмешиваться в это? И если Радим знал, что есть купец, спрашивающий про Альгидраса, почему он сам не сказал Альгидрасу? Оберегает его или же…

– А когда ты с братом моим говорил?

– Да как вы с княжичем ушли. Пришел книги просить не продавать. Обещал до темна вернуться. Да на вопросы о хванце осерчал. Хотя сам про остров спрашивал.

Значит, Радим узнал уже после. Я посмотрела на купца. Ожидала увидеть ухмылку, прячущуюся в густой бороде, но он смотрел серьезно и испытующе. Был он немолод и сразу видно, хорошо разбирался в людях. Вот и сейчас он словно гипнотизировал взглядом темно-карих, почти черных, глаз. Он видел, что я уже готова сдаться, но не давил. Просто ждал, не шелохнувшись. Даже когда налетевший ветер едва не сорвал ткань, натянутую над уже упакованным товаром, купец не дрогнул и не отвел взгляда. И я решилась.

– Что за поклон ему?

– Ты увидишь его? – напряженно спросил купец.

– Увижу, – со вздохом сказала я, стараясь не думать о том, на что сейчас подписываюсь и чем мне это грозит.

Он долго смотрел на меня. Так долго и пристально, что мне стало неуютно, а потом наконец проговорил:

– Передай ему этот свиток.

С этими словами купец выудил из сундука туго перевязанный плотный сверток.

– Да не потеряй. Он полземли сюда плыл.

– От кого он? – спросила я, принимая сверток.

– А то ни мне, ни тебе знать не надобно. Не потеряй, краса! Не разгневай Богов.

– Не потеряю, – пообещала я, а про себя подумала, что не из-за страха перед Богами, а из-за того, что это может быть важно самому Альгидрасу. Я уже повернулась уходить, когда купец окликнул меня.

Я быстро обернулась да так и замерла, не веря глазам. Купец молча протянул мне кинжал, который, оказывается, никому не продал, просто убрал.

– У меня не хватит денег, – едва слышно произнесла я, лихорадочно соображая, что готова упрашивать его, обещать, что угодно, готова сейчас отыскать Радима… Пусть тот спрашивал лишь о книгах. Думаю, он не откажет. Но купец лишь покачал головой:

– Тот, кто продал этот кинжал мне, сказал, что взял его в доме с резьбой, что не сгорел. Отдай хванцу. Скажи: пусть его Боги будут добры к Насиму. Это мое имя.

Я почувствовала комок в горле, принимая кинжал.

– Спасибо, Насим! Я передам. И свиток, и кинжал.

– Ну, беги, краса! – строго произнес купец, хотя глаза на морщинистом лице улыбались. – Беги быстрее ветра. Нынче гроза будет.

И я побежала, думая только о том, как бы поскорее передать подарки Альгидрасу.

***

“Младший сын старосты совершенно не походил ни на кого в роду. За время, что он пробыл в Савойском монастыре, его успели подзабыть на острове. Да и что было помнить? Иногда Альмире казалось, что староста будет только рад, если младший сын не вернется из ученья. Даже ценой того, что прервется нить передачи знаний в роду.

Но он вернулся. Альмиры не было среди тех, кто встречал его на берегу. Правду говоря, она вообще не знала, встречал ли его кто-нибудь, кроме старосты. По обычаю должна была мать да еще старший брат. Но с братьями дружбы у них не водилось, а мать…

Альмире минуло пять весен, когда у старосты родился младший сын. Она была совсем дитя, но то, что врезается в память в детстве – врезается на всю жизнь. Старосту осуждали все: мать Альмиры, отец, бабушка и всяк, приходивший в дом. Только и разговоров было о гневе Богов. Все повторяли, что староста потерял разум.

А Альмира смотрела на него и думала: да, наверное, вправду потерял, раз взрослые так говорят. Только ее не пугала Та, что не с людьми. Наверное, потому, что когда Альмира год назад, погнавшись за котенком, забралась на высокий уступ и не смогла после оттуда слезть, а никто из родичей все не приходил и не приходил, на ее зов о помощи пришла Та, что не с людьми. Это был первый раз, когда Альмира видела ее вблизи. Это сейчас Альмира понимала, что та была совсем девчонкой. Но в четыре года все, кто намного выше, кажутся взрослыми. По правде сказать, Та, что не с людьми была тонкой, как веточка, и такой, что глаз не отвести. Наверное, потому, что не родилась она здесь, а приплыла из-за далекого моря. И почему-то никто не взял ее на воспитание, кроме Той, что не с людьми. И она стала такой же. Это только став взрослой, Альмира поняла, что признать свою судьбу и смириться с ней – разные вещи. Так и Та, что не с людьми, видно, не до конца осознала, что принадлежит Богам. И на свет появился младший сын старосты. Такой же тонкий, как веточка, и с такими же глазами, как у матери, серыми-пресерыми.

Иногда Альмира думала, как бы сложилась ее жизнь, если бы она была не она. Если бы в тринадцать весен старый Жрец не выбрал ее в служение Богам. Она была старшей дочерью в роду, у матери были еще три дочки и два сына. Было кому продолжить род, и мать не должна была горевать. Но Альмира видела, что выбор Жреца не по нраву родителям. И хотя ей самой было радостно стать избранной, отчего-то из-за грусти в глазах матери тоже хотелось плакать.

Ее обучили старшие жрицы, ее подготовили к тому, как она будет служить Богам следующие двадцать лет. Каждый мальчик, достигнув пятнадцати весен, должен был пройти обряд посвящения в мужчины и познать первую женщину. Их было девять жриц. Девять тех, что становились первыми для каждого мужчины-хванца.

Альмиру подготовили… Она верила в то, что она избранная. Она накрепко заучила каждый шаг обряда, неотступно ему следовала и помнила, что принадлежит не себе – Богам. Только нет-нет и вспоминались серые-серые глаза Той, что не с людьми, пошедшей против воли Богов и родившей сына. И пусть она расплатилась за это жизнью, но она… любила и была любимой. И в голову Альмиры порой лезло вот такое – женское, ненужное, совсем несбыточное.

Тех, что не с людьми, боялись и сторонились. Жриц же… Нет, их не боялись, не сторонились. Их приглашали на праздники и позволяли играть с детьми. Их уважали и почитали, к ним трепетно относились мужчины. Только… у них больше не было семьи. И жизни тоже не было. Поначалу Альмира еще ходила в дом матери, а потом перестала, поселившись одна в том же доме, в одной из комнат которого проходили обряды. И вспомнила, что, едва став жрицей, удивлялась тому, что другие восемь жриц живут каждая в своем доме, почти не заходя в те дома, где родились.

Когда пришла пора посвящения младшего сына старосты, Альмира втайне надеялась, что староста выберет ее. Хотя понимала, что шансы невелики. Она не была особенно красивой, а староста всегда выбирал для сыновей самую красивую жрицу. Она не была самой опытной и даже не была самой хрупкой, чтобы мальчик чувствовал себя рядом сильным и уверенным.

Однако случилось чудо: выбор пал на нее.

Младший сын старосты был в меру взволнован, в меру спокоен, ему не нужно было подсказывать, какой шаг обряда следующий. Он не пролил вино и сказал верные слова, принимая серебряный обрядовый нож, передавая который, Альмира, согласно обычаю, вручала ему всю себя без остатка, и пути назад больше не было: уже не люди – Боги становились свидетелями. А когда все закончилось, он вдруг сказал:

– Холодно здесь.

А она рассмеялась и спросила:

– Неужто замерз?

На что он впервые ей улыбнулся, а потом прижался щекой к ее носу и сказал:

– Нет, у тебя нос холодный.

Никто никогда не замечал, что ей холодно или что она устала.

Младший сын старосты остался до утра. Обряд позволял остаться, но они никогда не задерживались. Каждый мужчина торопился к своей семье на празднество. Наверное, его просто никто не ждал. Наверное… Но ей хотелось думать, что причина была в другом.

Спустя две седмицы у нее начался сильный кашель. Так уже было раньше, после того, как она зимой сильно простыла. Кашель вернулся в разгар весны, и с ним не было никакого сладу. Какие уж тут обряды, когда сил с постели встать нет?

Но не бывает худа без добра. Младший сын старосты заглянул к ней вечером с каким-то отваром – травы пахли незнакомо, и кашель прошел через три дня.

И так случилось, что младший сын старосты стал приходить к ней просто так. Они подолгу разговаривали. Больше говорил он. Ей было страшно интересно слушать про его путешествия. Он много знал и был славным рассказчиком. А еще он улыбался будто солнышко. Альмира вдруг поняла, что так улыбался он только ей.

Однажды она спросила старого Жреца, не гневит ли она Богов тем, что они стали друзьями. Жрец ответил, что в жизни на все воля Богов и если так случилось, значит так нужно. Только смотрел при этом строго и печально. Альмира же вдруг поняла, что даже если бы Жрец ответил иначе, она бы ни за что не променяла то, что обрела, на милость Богов.

А потом как-то само получилось так, что младший сын старосты стал, верно, первым из хванов, кто во второй раз взошел на обрядное ложе, влившись в ее жизнь.

Спустя полгода к ней наведался староста хванов. Он долго расспрашивал о неважном: о здоровье, о том, все ли понраву. А потом вдруг сказал:

– Ты никогда не принесешь ему дитя. Ты это понимаешь?

– Не тебе говорить о том, что в жизни есть невозможное, – дерзко ответила она тогда.

– Твое тело отравлено за столько лет. Оно не способно родить ничего, кроме обрядовых слов. Альгидрас слишком молод и мало повидал в жизни. Верно, это моя вина, что он привязался к тебе. Пока все не зашло слишком далеко, это нужно исправить. Сделай так, чтобы он больше к тебе не ходил.

Она должна была повиноваться. Со старостой не спорят и с Богами – тоже. Но променять его солнечную улыбку на тоскливую и привычную серость? Нет, она не могла.

– Если я гневлю Богов, пусть они и карают. Я не стану гнать его от себя.

Староста кивнул, словно и не ожидал другого ответа. А в дверях обернулся и снова повторил:

– Ты не сможешь родить ему дитя. И ты это знаешь. А вот знает ли он?

И все завертелось. Будто не было других восьми жриц, будто весь свет сошелся клином на одной Альмире. Староста выбирал и выбирал ее в обряды.

После первого обряда, который она совершила с тех пор, как Альгидрас стал ее, он не приходил две седмицы. Она видела его в деревне, один раз даже окликнула, но он не оглянулся, точно не слышал. А через две седмицы пришел сам. Долго бродил по ее покоям в молчании, переставлял вещи с места на место, хмурился, кусал губы. А она сидела у стола и делала вид, что занята завариванием трав. И все гадала: уйдет или закричит? Он не сделал ни того, ни другого. Просто подошел к ней и обнял. И она впервые разрыдалась на его плече.

И рыдала потом каждый раз, когда он приходил в ее дом после обрядов. И ей самой казалось, что она пахнет другими мужчинами, хотя знала, что ванна и благовония заглушают все. Иногда она задумывалась, чего стоили ему эти приходы. Он ни разу не упрекнул ее ни словом, ни взглядом, хотя не раз и не два она молча целовала сбитые костяшки на его руках, понимая, что он, конечно же, не затеет ссору ни с кем из этих мальчишек – это глупо: он знал, кто она и для чего предназначена. Но это знание, даже при всей его учености, не удерживало его от того, чтобы сбивать руки в кровь о безмолвные камни на той самой тропке, по которой когда-то его отец каждый вечер спешил к Той, что не с людьми.

Однажды Альмира набралась храбрости. Был ясный солнечный день, и младший сын старосты сидел на крыльце ее дома и точил охотничий нож. Альмира стояла на веранде и думала о том, что как-то незаметно ее дом наполнился его вещами: здесь стали появляться тяжелые книги в кожаных переплетах, его одежда, деревяшки, которые после становились фигурками, глядя на которые, казалось, что они вот-вот оживут. И ей это очень нравилось. Будто жизнь становилась настоящей. И так хотелось, чтобы однажды на дверном косяке, как раз рядом с его плечом, появились неровные – лесенкой – отметины, которые бы каждый год показывали, как вырос их сын или дочь.

Он точно почувствовал и обернулся. Его глаз был прищурен от яркого солнца, волосы взлохмачены, а к щеке прилипла свежая стружка. Верно, опять что-то вырезал. И был он таким родным, роднее всех Богов, которым она служила. Он улыбнулся, и Альмира подумала, что откладывать разговор глупо. Пусть уже все решится наконец.

Она подошла ближе и присела на корточки. Он потерся носом о ее нос, и сердце привычно сладко зашлось.

– А я ведь старше, знаешь? – вдруг спросила Альмира.

– Знаю, – усмехнулся он. – А почему спрашиваешь?

– Я постарею скоро, – ответила она почти шепотом в его губы.

Он отклонился назад, посмотрел на нее внимательно и звонко расхохотался.

Она почти собралась обидеться, а он уже притянул ее к себе и прошептал на ухо:

– Ты лучше всех. Глупости не говори!

– И ты со мной будешь? – ей правда было важно знать.

– Альмира, я всегда буду с тобой, что бы ни случилось. Почему ты спрашиваешь?

– Я… никогда не смогу родить тебе дитя. Нам… отвар дают все годы. Жрица не может родить дитя. Она не может быть связана с одним мужчиной.

Он посмотрел мимо крыльца на тонкую березку у окна.

– Ты уже связана с одним мужчиной.

Потом на миг сморщил нос и добавил твердо:

– Обряды – другое.

– Ты молод. Твоя женщина должна принести тебе детей. Слышишь?

Только Боги ведали, чего ей стоили эти слова. Вот сейчас он встанет и уйдет. И будет прав. Он молод. Вся жизнь лежит перед ним.

– Староста снова приходил? – медленно спросил он, все еще не глядя на нее.

– Откуда ты знаешь?

– Ты другая после его приходов. Грустная, смотришь так, будто я вот-вот плохое что сделаю. Или уйду. А я не уйду, Альмира, – вдруг обернулся он к ней. – И моя женщина принесет дитя! Слышишь?

Он резко притянул ее к себе и прижался губами к виску.

– Если хочешь дитя – будет, – твердо повторил он.

– Ты совсем не слышал? Я не могу!

– Все я слышал, – сердито сказал Альгидрас, решительно встал и исчез в доме.

Альмира осталась сидеть на крыльце, не зная, чего ждать дальше. Разум все понимал, а сердце – глупое, женское, что так к Богам и не ушло, – трепыхалось в груди. Неужто, правда? Неужто, все может быть? Или он просто хотел ее успокоить?

Он вернулся скоро, сжимая в руках выцветшую ткань. Альмира с удивлением узнала в куске ткани платье. Он сел рядом, не глядя на нее, и твердо произнес:

– Что сотворил один отвар, другой всегда исправить может. На то воля Богов.

– Богов? – Альмира расхохоталась и тут же зажала рот рукой, боясь, что смех станет слезами. – Мы прогневали всех Богов самой нашей связью. Не станут они нам помогать!

– Боги мудры, Альмира… – медленно произнес Альгидрас. – Моя мать… та, что родила, тоже прогневала всех Богов, но я появился на свет. Это ее платье. Мне мать… мне Алика отдала.

Альмира впервые услышала, что он назвал жену старосты по имени. До этого он не называл ее никак.

– Сказала, пусть будет. Память. Оно со мной все ученье прошло, – усмехнулся он.

Альмира затаила дыхание. Они много разговаривали, но никогда о том, что тревожило его: о родителях, о семье. Точно запрет стоял на этой части его жизни.

– Моя мать вышила эти узоры на всех своих платьях, – его пальцы разгладили жесткую, потемневшую от времени вышивку. – Я долго искал, что это значит. А потом нашел. Это не хванский узор. Не нашим Богам молилась она о сыне. И те помогли.

Альмира протянула руку и не решилась тронуть ткань. Но он сам взял ее ладонь и приложил пальцы к жесткой вышивке.

– Если я вышью этот узор…

– Нет, – он повернулся и прямо посмотрел в ее глаза. – Ты не будешь делать ничего. Только пить отвар. Боги помогли, но за то наказали.

– Но как тогда…

– Верь мне, – улыбнулся он.

И появились в той части дома, куда не ступал никто, кроме них двоих, узоры-заговор. Оплели окна, сундуки, ложе. И пахло в доме деревянной стружкой и горькими травами и замирало сердце оттого, что казалось, будто чужие Боги слышали те заговоры.

А потом случилась та ночь, когда староста дозволил чужеземцам остаться в деревне.

С самого утра тогда все было не так. Он все хмурился и кусал губы, а она не знала, как ему сказать, что чудилось ей, будто под сердцем теплится новая жизнь. Что случилось чудо, что он все-таки смог.

Она уже засыпала, когда его плечо выскользнуло из-под ее щеки. Он бесшумно встал, стараясь ее не разбудить, но она все равно распахнула глаза. Стало тревожно. Впрочем, ей отчего-то сейчас все время было тревожно.

– Что такое?

– Спи, – он коротко улыбнулся и быстро поцеловал ее в нос.

Она сонно улыбнулась в ответ, но улыбка тут же слетела с губ, когда она увидела, что он снимает со стены ножны с коротким мечом и убирает в сапог охотничий нож.

– Что? – повторила она.

– Не знаю. Шум. Собаки.

И только тут Альмира поняла, что вправду в деревне заходятся псы и раздается какой-то шум.

– Не ходи! – вырвалось у нее.

Он оглянулся на миг и приказал:

– Здесь будь. Запрись. Хотя нет. Беги в горы. Беги к Той, что не с людьми. В Храм придут, а туда – нет. Быстро.

Она все еще не понимала. Тогда он с силой сдернул ее с постели и начал торопливо совать ей в руки одежду. Одежда падала из ослабевших рук, а она все никак не могла решить, сказать ему или нет. И пока думала, он уже выскочил за дверь и растворился в темноте, наполненной криками и собачьим лаем.

Альмира посмотрела на узор на наличниках и как никогда почувствовала, что чужие Боги не только сотворили чудо, но и заставят за него заплатить.»

========== Глава 17 ==========

Ты влилась в этот мир, как река всей собою вливается в море,

Растворилась в словах и улыбках, доверилась взглядам.

На себя примеряя чужое, из давнего прошлого, горе,

Ты смирилась, что в старую жизнь не будет возврата.

Ты и рада бы, но… незнакомое что-то в душе будоражит до крика.

Может, чья-то тоска, может, то, что зовется любовью.

Растворяешься в ней, неуемно-тревожной и дикой.

И нельзя убежать. Ты влилась в этот мир… всей собою.

Я бежала к краю базарной площади, едва замечая людей. Единственная мысль стучала в мозгу набатом: мне нужно увидеть Альгидраса и отдать ему хванские вещи. В сознании намертво отпечатался его потерянный вид, и мне нестерпимо хотелось поддержать его хоть как-то. И даже если слова ему сейчас не нужны… я верила, что смогу помочь. Каким-то мистическим образом я теперь чувствовала его эмоции и больше не могла делать вид, что все по-прежнему. Пусть его мысли до сих пор оставались закрытой книгой, я вдруг поняла, что со временем смогу прочесть и их. И почему-то сейчас это казалось мне очень правильным. Словно разговор о Прядущих и эта странная общая тайна дали мне какое-то право на Альгидраса.