Текст книги "И оживут слова, часть I (СИ)"

Автор книги: Ledi_Fiona

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

После этого Всемила успокоилась и стала свысока поглядывать на Златку. Та, правда, глаза опускала, говорила ласково, больше с глупостями не приставала, и снова на душе по-весеннему стало: ярко да светло. Пока однажды Всемила не услышала, как мать со Златой о детях разговаривают. Сперва не поняла Всемила, о каких детях речь-то, а потом словно кипятком окатило. Дети? Это же на коленях Радима кто-то другой, не она, не Всемила! А то, что свадебные союзы как раз ради этих самых детей и устраиваются… Кто сказал? Тот, у кого вот так не отбирали, не отнимали…

Всемила молилась Матери-Рожанице каждый день. И Мать-Рожаница услышала! Шли годы, а она так и была самым главным человеком в жизни Радима. И не трогали Всемилу ни заплаканные глаза Златы, ни переживания матери. Она была счастлива, и даже Тот, кто всегда звал, замолчал до поры.

А потом пришла беда. Проклятые квары. Всемила плохо помнила те дни, когда свирское войско собиралось в поход. Радим ни слова ей не говорил. Улыбался, как раньше, подолгу сидел в ее покоях на большом сундуке да смотрел, как она вышивала, болтая о чем-то пустом. Она была простужена и почти две седьмицы не выходила за ворота. А потом пришла Желана, заплаканная и измученная, и на вопрос Всемилы, что случилось, посмотрела удивленно и сказала чуть слышно:

– Они же могут не вернуться. Никогда!

И словно земля покачнулась. Тем же вечером она кричала на Радима до хрипоты за то, что молчал, за то, что уходил. А потом появился Голос, и снова Радим не отпустил, удержал.

Но все же срок настал. Четыре свирских лодьи отчалили от берега одна за другой. Всемила не пошла на берег – Радим не позволил.

Два долгих года она помнила то, как он стоял на крыльце их с матерью дома. И тогда ей казалось, словно он даже ростом меньше стал. А она злилась на него и мечтала, чтобы он скорее ушел со двора и пусть даже Голос вернется. Ей уже все равно! И Радим тоже знал, что Голос вернется и заберет ее. И оттого в его глазах было столько муки.

Первые дни казалось, что ничего не случилось. Точно воевода просто уехал к князю Любиму. И только присутствие Златы, которая в первый же день осталась ночевать в старых покоях Радима да так больше и не ушла, напоминало о том, что Радима в Свири нет.

И ни Улеб, приходивший чуть не каждый день, ни молодые воины, которые разом приподняли головы и стали откровенно поглядывать в ее сторону в отсутствии брата, Всемилу не радовали и не успокаивали. Было ей в ту пору пятнадцать весен. Казалось бы, осталась без строгого присмотра – гуляй, радуйся. Молодость один раз дается. Тут уж война – не война. Время пролетит – не заметишь. Да не гулялось и ни о чем не думалось, кроме как о том, как они там, в злом море. Не было в те два года ни радости, ни тепла. Ничего не было. Казалось, что жизнь в Свири замерла для тех, кто ждал.

В те месяцы Голос звал ее чаще обычного. И было страшно, потому что мать не могла защитить, удержать.

Но два года минули, и море вернуло Радимку. Живым, почти невредимым. Много свирцев полегло в том походе. У Всемилы потом долго в ушах стоял крик, что раздался там… на берегу.

Но они вернулись, и Свирь зажила по-старому. Снова зажигались праздничные костры, снова улыбались подружки, снова молодые воины бросали жаркие взгляды. Казалось бы, живи да радуйся, так нет же. Не до радости стало с тех пор Всемиле…

Нет, первые дни все было так хорошо, как и в сказаниях не бывает. Радим – живой, вот он… дома. И сколько радости было – разом подарить все рубахи, что вышила за эти месяцы. Даже не злилась, что оберег, подаренный Златкой взамен порвавшегося в походе, поверх тех рубах теперь красовался. И сама Злата уже так не злила, потому что видела Всемила – она все равно важнее. Она же молодшая, родная кровь. И счастье было таким огромным, что даже Голос отступил, не звал больше.

А потом Всемила заметила его… Нет, она в первый же день узнала, что Радим привез чужеземца. Но не до того ей было, хоть Желана и тащила на чужака посмотреть. Не хотела Всемила. Ну что на него смотреть? Две головы у него, что ли?

Ходил, правда, слух, что это живой хванец. Но Всемила, хоть и слушала с детства сказания о хванах, верила мало. Впрочем, бывало, думала про себя, смогли бы хваны победить Голос? Раз чудесники такие? Но как только приходил Тот, кто всегда зовет, ни о каких хванах она и не вспоминала, потому что точно знала: никто, кроме брата, не поможет.

Потом Радим сам привел хванца в их с матерью дом. Всемила тогда как раз букет зверобоя матери с луга несла, а хванец во дворе был. Всемила и удивиться не успела тому, чем он, вот такой, побратимства воеводы удостоился, как заметила, что хванец гладит Серого. Сначала Всемила обмерла, потому что к Серому даже Улеб подойти боялся – пес только семью признавал. Сколько сил потратила Всемила в эту седьмицу, чтобы к Радиму его приучить. Получилось только оттого, что, пока Серый рос, Злата рубахи ему да ножны Радимовы таскала. Всемила тогда только смеялась, да, оказалось, зря.

Но сейчас Серый не просто не рычал и не скалился. Он зажмурился и терся лбом о ногу чужака.

– Что ты сделал с моим псом? – вместо приветствия спросила Всемила.

Хванец обернулся и слегка улыбнулся:

– Мы подружились. Я – Олег.

Говорил он странно, нараспев. И еще негромко. Так, что прислушиваться нужно было.

Всемила отчего-то разозлилась. На предателя Серого да на этого… Олега. Молча развернулась да пошла в дом. Подвесив на крюк в сенях связку зверобоя, Всемила пошла на голос Радима. Брат что-то искал в своих покоях и отчитывал котенка за то, что тот стащил его рукавицу. Котенок сидел на откинутой крышке сундука и жевал рукавицу.

– Там твой Олег, – сказала Всемила, подхватывая котенка на руки.

– Да, он меня ждет. Познакомились?

– А что мне с ним знакомиться? – откликнулась Всемила, пытаясь спасти остатки рукавицы. Котенок сжал зубы сильнее, да еще когтями вцепился.

Радим выпрямился и посмотрел на нее с укором. Иногда он умел смотреть на нее вот так.

– Не обижай его, Всемилка. Вот увидишь, он славный.

Рукавицу удалось высвободить, но котенок в запале вцепился зубами в ее руку.

– Вот леший! – крикнула Всемила, отбрасывая кота, и лизнула царапину, потом подула на нее и посмотрела на брата. Радим уже снова что-то искал. Глядя на его склоненную голову, она вдруг поняла, что что-то в его словах ей не нравится.

– Славный? – переспросила Всемила.

Радим захлопнул сундук и отодвинул сестру в сторону.

– Да, очень.

Всемила поняла, что не так в этом во всем. Радим редко разбрасывался такими словами.

– Он гладит Серого!

– Я видел. Серый его сразу признал.

И послышались в голосе брата радость и гордость, будто это побратимство не из жалости, будто по-настоящему.

В дверях Радим обернулся:

– Так пойдешь?

Всемила медленно покачала головой.

А потом она стояла у окна и смотрела на залитый солнцем двор. На то, как Радим, смеясь, говорит что-то чужаку, а тот поднимает голову и улыбается Радиму, щурясь от солнца. И смотрит чужак на Радима как… как на своего, будто они хорошо знакомы, будто у них есть что-то общее. А потом чужак наклоняется и треплет Серого по ушам, и Серый подпрыгивает, ласкаясь. Они ушли, даже не оглянувшись в сторону дома, о чем-то разговаривая. И это впервые, когда Радим не посмотрел на окна, выходя за ворота. А еще он положил руку на плечо хванца. Радим, который никогда ни к кому не прикасался, если не было нужды… И снова стало страшно.

Радим таскал за собой хванца, будто дня без него провести не мог. Всемила злилась и не понимала, почему мать и Злата так привечают чужака. Вернее, понимала: из жалости. И сама себя убедила, что и Радим в побратимство это впутался из жалости. Только все одно худо получалось. Жалость – не жалость, а врос проклятый хванец в Радима, как гриб в дерево. В Свири никто с ним дружбу не водил. Да и как с таким водить, когда он все время молчит да улыбается едва заметно, словно он старше Улеба.

Всемила пробовала со Златкой посекретничать, мол, что да как с этим хванцем, доколе Радим в побратимство играть будет? Потому что одно дело – жена, тут уж Боги так велели: жена должна быть. А другое дело, когда вот так, ниоткуда… но Златка сделала вид, что не понимает, а может, и вправду не понимала, почему Всемиле он не по нраву. Защищала хванца, хвалила по-всякому. А Всемила смотрела, как светятся глаза золовки, и думала, что будь это не Злата, то уверилась бы Всемила в том, что любятся эти двое за спиной Радима. Только… Злата бы не стала. Горяч Радим, не простит. Да и сложно было представить Злату с хванцем. Он ее чуть не на полголовы ниже. А мужчина должен быть… мужчиной. Воином. Таким, чтобы дух захватывало.

Всемила подумала о тех, кто цветы украдкой через забор перекидывал да жаркие взгляды бросал. Только вот ни от одного из них дух не захватывало. Не встретила, что ли, пока своего единственного? А встретить уже хотелось. Только суженый этот… Ну да ладно. До этого еще вон сколько – Радима уговорить можно. Он в обиду не даст.

Это вон, может, воины да Златка думают, что раз однорук, так это доблесть. А Всемилу аж озноб при мысли о суженом брал. Мужчина должен быть мужчиной. А тут… калека какой-то. Она часто вспоминала, как Радим по молодости тоже едва руки не лишился. Уж тогда испугались они – словами не передать. Да вот только Боги миловали, переболел, да с рукой остался. Пусть и подводила порой. Всемилка иногда думала, что было бы, если бы Радим так… а только дурное все думалось. Выходит, и она дурная, если для нее раз без руки, уж и не человек… И хорошо, что Боги миловали. Гнала Всемила от себя те мысли.

А потом она вдруг поняла, что нужно сделать с чужаком. Как ей это в первый раз придумалось, Всемила не помнила. Словно всегда эта мысль в ней жила да только ждала, когда чужак появится да Радимку у нее забрать попробует. Сначала она вправду хотела добром. Нет, конечно, не подружиться с чужаком, но хотя бы понять, как от него избавиться по-доброму.А для того нужно было сперва хванца одного застать да посмотреть как он себя с ней, Всемилой поведет. Только в то время, как хванец без Радима был, Всемила дома сидела, потому как девка после темна не выходит да и далеко одной нельзя было. А уж там, где его встретить можно было, он всегда при Радиме. А тут как поговоришь, коли они с братом ни на полшага друг от друга не отходят? И не сделаешь ничего.

Правда однажды Всемила решила чужака и при брате проверить: нарочно корзинку уронила – посмотреть, что хванец сделает. Радим того не заметил: чуть впереди шел, а хванец быстро нагнулся, корзинку поднял, да еще рушник, выпавший из нее, сложил ловко да аккуратно и молча Всемиле передал. Чего она сама ждала – не понятно, то ли что он тоже корзинку ту не заметит, то ли что слова какие скажет. А он смолчал, и Всемила со злости даже не поблагодарила – молча бросилась брата догонять. Рассердило ее то, что он даже взгляда на нее не бросил. Будто и не человек она. Со Златкой вон и смеется, и говорит… И решила Всемила, что добьется от него ответа, чего бы ей это ни стоило.

Так вот у них и получалось. Делала она что-то такое, чтобы Радим не видел, а хванец все молчал. Раз уж совсем нарочно его Всемила толкнула. Будто бы оступилась, когда через канаву перескакивала. Хванец-то ни ростом, ни силой не вышел – стыдоба, а не побратим воеводе. Он, не ожидавший толчка, веретеном крутанулся, но на ногах устоял да еще обернувшегося Радима успокоил, мол, ничего, оступился. И на Всемилу снова не взглянул.

Злило это – сил не было.

А потом судьба свела их наедине, как Всемиле и хотелось. Пришла она в дом Радима, да того не застала. Девчонка, что у Златки в помощницах жила, дверь отворила да в хлев убежала, а Всемила в дом пошла. Она чувствовала себя хозяйкой. И хоть даже мать здесь себя гостьей вела, уступая Злате, Всемила уступать не собиралась. Она – роднее всяких Злат, и это ее дом. Понятное дело, сильно она не самовольничала, но и лишний раз позволения у Златы не спрашивала, что ей делать здесь, а что нет.

Златы в передней не оказалось, и Всемила решила посмотреть в покоях. Да так и обомлела. Где это видано? В доме воеводы, да вот так… без присмотра!

Хванец стоял на скамейке и что-то ковырял над дверью.

– Что ты здесь делаешь? – резко спросила Всемила, надеясь, что он свалится со своей скамейки.

Но тот даже не вздрогнул, только посмотрел на нее спокойно и сказал:

– И тебе поздорову.

Всемила сощурилась. Учить ее вздумал!

– Делаешь что?

– Уже ничего, – ответил хванец и спрыгнул со скамейки.

В руках он держал большой резец. Всемила посмотрела на горку стружек на полу, на его засыпанную стружками рубаху и спросила:

– Мести здесь кто будет? Думаешь, я?

– Зачем? – спокойно ответил хванец. – Я сам.

Он убрал резец в сумку, что валялась на полу, и начал быстро сметать стружки в кучу. Всемила смотрела на него и думала, что хваны странные. Ну где это видано, чтобы воин пол мел? А девка здесь на дворе на что? Злата для того ее и держит! Но хванцу она говорить этого не стала. Пусть метет, раз ума нет.

Тот собрал стружки, ссыпал их на загнетку и, отряхнув руки, оглядел пол, потом посмотрел на Всемилу. Всемила отвернулась – не хотела она, чтобы он на нее смотрел. Не нравился ей его взгляд.

Она подняла голову и посмотрела на наличник над дверью. Оказывается, там был узор. Пока еще не законченный, но уже было понятно, каким он будет. Отчего-то Всемиле захотелось дотронуться до изгибов.

– Что это за узор?

– Хванский, – коротко ответил чужак.

– И Радим позволил его опочивальню чужими узорами портить?

Ждала, что хванец разозлится, но он спокойно ответил:

– Позволил.

– А сделай такой же перед моими покоями! – решила Всемила, круто повернувшись к хванцу.

Тот смотрел так, как порой смотрел на нее Радим. Еще не укор, но вот-вот…

– На твои не стану.

– Не станешь? – сощурилась Всемила. – А если Радим прикажет?

– Даже если Радим попросит – не стану. В узорах сила – тебе такой нельзя.

– Сила? – расхохоталась Всемила. – Я уж выросла из небылиц, хванец! Или ты так не думаешь?

– Думай, как знаешь, – спокойно ответил хванец и направился к двери.

– А почему мне нельзя? – спросила Всемила не столько из любопытства, сколько для того, чтобы задержать его здесь. Когда еще случай выпадет.

– Он для… – хванец помялся, словно не зная, как продолжить, – для мужних жен.

– То есть, коль без мужа, так нельзя?

– Нет.

– А если я себе такой на платье вышью?

Хванец сощурился, словно целился.

– Не нужно.

– А если?

– Это будет просто узор – точно повторить не сможешь, – коротко улыбнулся он.

– А если смогу?

– Если сможешь, беду можешь накликать.

– Так уж и беду?

– Всемила, я не просто так говорю, – голос у хванца звучал примирительно, словно он с дитем неразумным разговаривал. Всемилу даже зло взяло. – Не нужно. А то мне Радиму сказать придется.

– Ах, так! Радиму сказать, значит? – недобро улыбнулась Всемила, передразнивая его глупый выговор. Неприятно он слова произносил – будто песню пел. – А если я Радиму расскажу?

– Про что? – снова прищурился хванец.

– Не знаю. Хотя бы, что приставал ты ко мне, прямо здесь? Как думаешь, слушать он тебя после этого станет?

Хванец замер, точно ему ноги копьями прибили, и смотрел так, будто только и ждал, что Всемила скажет, что пошутила. И хоть ничего такого она бы не сделала, успокаивать его не хотелось. Пусть знает свое место.

– Радим… – хванец закашлялся, словно голос его разом подвел. Оказалось, легко с него спесь сбить. Это только при Радиме он такой – сильный да все знающий, так что Радим как в русалочьи сети попал, слушает его, едва не рот раскрыв. А дошло до дела – вон аж краска с лица сошла.

– Радим – побратим мой. Он знает, что я бы никогда…

– Знает? Он тебя сколько знает? Даже года нет.

– Зачем ты так?

– А затем! – разозлилась Всемила из-за того, что все шло не так. – Побратим? Какой ты побратим?! Не знаю, чем ты там Радима так привязал, да только пустое это все. Ну что ты так смотришь?

Хванец и впрямь смотрел так, будто увидел перед собой раздавленного жука. Да кто он такой, чтобы вообще смотреть вот так!

– Если меня уколоть хочешь, так мне без разницы. А Радиму обидно будет.

– А ты о Радиме печешься?

– Сама знаешь, что да.

– Ничего я не знаю. Ты же молчишь. В гости только при Радиме и заходишь!

– Я вижу, что не люб, к чему лишний раз ходить?

– А ты попробуй! Может, расскажешь что о себе, так иначе все пойдет, – уже спокойней сказала Всемила, хоть и знала, не даст она теперь хванцу спуску – разозлил он ее страшно.

– Спрашивай, что хочешь.

– У тебя родные есть?

– Побрати…

– Радима оставь. Я не о нем!

– Нет.

– А были?

– Да.

– Где они?

– Умерли.

– Все?

– Да.

Хванец говорил спокойно, точно не о себе.

– Зачем ты сюда приехал?

– Радим привез.

– Ты же не бревно! Мог отказать.

– Не мог. Без памяти был.

Всемила нахмурилась. Это похоже на Радима. Подобрать кого поболезней да в дом притащить. Еще мальчонкой все то белок домой, то ежей из лесу раненых таскал.

– Добро. Тебе есть куда вернуться? Где твой дом?

– Дома нет. И я пока от Радима не могу.

– Радиму без тебя лучше! Не видишь разве, что воины шепчут? Ты ему разум дурманишь! Переиначиваешь все тут! Худо от тебя брату будет.

– Не будет!

Всемила закусила губу и потрясла головой. Ну как этому чужаку объяснить, что не нужен он здесь?

– То есть, ты остаешься в Свири?

– Да.

– Ну ладно уж… – пробормотала Всемила и тут же встрепенулась: – Жениться тебе нужно!

– Что мне нужно? – оторопел чужак, даже рот, как ребенок на праздничном базаре, распахнул.

– Девку найди, что понраву, да от брата отстань. Хотя… что по нраву не получится. Ты же чужак. Кто же за тебя… Но чужак-то чужаком, а ты еще и побратим самого воеводы…

Всемила крепко задумалась и чуть не вздрогнула, когда хванец рот раскрыл:

– А при чем жена и Радим?

– При всем! Успокоится Радим, что ты с семьей, да и поутихнет все.

– Странная ты, – снова прищурился хванец.

Всемила решила не отвечать. Уж кто бы тут про странность говорил.

– А у тебя жена была? – спросила она вместо ответа.

Хванец покачал головой, глядя на нее так, будто… Ну вот что он так смотрит?! Всемила почувствовала, что снова злится. Ведь она добром хотела.

– А я красивая, хванец?

Зачем спрашивала, если и так ответ знала?.. А уж что он думает, так и вовсе неважно.

– Красивая, – медленно ответил хванец, и сердце Всемилы все равно подскочило. Значит, не только для свирских молодцев она хороша. Чудесники те хваны или не чудесники, а все то же… – В Свири все девушки красивые, – закончил он.

Всемила вскинула голову, проверить, не шутит ли. Хванец не улыбался. Смотрел прямо, и даже тени смятения не было. Потом коротко улыбнулся и пошел к двери.

– А самая красивая которая? – все же спросила Всемила вслед. Она почти готова была завершить разговор добром.

– Воеводина жена, – не оборачиваясь, ответил хванец и захлопнул дверь.

А Всемила смотрела в закрывшуюся дверь и думала, что она ведь вправду почти хотела добром это разрешить. Что ж. Теперь пусть сам на себя пеняет.

***

Всемила готовилась к этому пуще, чем Радим к своим походам. Все лежала ночами бессонными да думы думала. И все одно выходило: нужно показать Радиму, каков хванец на самом деле. Или, вернее, каким его Всемила назначила. А то, что хванец этот живой и ему худо от того будет, Всемилу заботило мало. Она борется за свое, а он еще и сам по-доброму не захотел.

То утро выдалось не по-весеннему теплым, так что Всемиле даже не пришлось сильно в шаль кутаться. Она знала, что это произойдет сегодня. Все у нее получится. Сердцем чуяла. А еще вчера она услышала, как Велена говорила матери, мол, сама завтра поутру придет или Олега пришлет. Всемила подумала, что сама Велена не придет – стара уже она, чтобы лишний раз со свертками по Свири бегать. И уж коли Олег завтра не на службе, то он-то к ним с матерью и заглянет.

Нужно было еще как-то вызвать Радима, и Всемила весь завтрак думала, как. Послать за ним, чтобы просто пришел? Так решит еще – случилось что. А ей нужно вести себя, как обычно. Мать с самого утра и так смотрела с беспокойством. Даже спросила, в добром ли Всемила здравии. Всемила только отмахнулась. В добром, в добром. А к вечеру еще лучше будет!

И не успела она предлог придумать, как Радим сам к ним пришел. Да не один, а со Златой. Ну, еще лучше. Вот пусть все и увидят.

Радим был ласков, Злата тоже все смешное рассказывала, а Всемила слушала вполуха да все в окно поглядывала. День близился к полудню, и она не находила себе места. А ну как Велена сама притащится или вовсе кого пришлет сообщить, что не придет? Всемила сбегала в свои покои переодеться и проверить все ли готово, как надо. Убедилась, все. Легкая шаль накинута так, что ничего и не видно.

Приход хванца она всем нутром почуяла еще до того, как Серый во дворе зашелся радостным лаем. За миг до этого Всемила выскользнула во двор. Радим был у матери, Златка с ними – шептались там о чем-то. Злата видела, как она выходила, поэтому Всемила не удивилась, что за ней никто во двор не выбежал посмотреть, чего разошелся Серый. Верно, решила, что это Всемила с ним играет.

Хванец открыл калитку и улыбнулся Серому, подняв высоко над головой какой-то сверток. Это он правильно – Серый коли на задние лапы встанет, так такого воина на голову выше окажется.

Хванец потрепал Серого по ушам и только тут заметил Всемилу. Быстро отвел взгляд, пробормотал приветствие, но Всемиле недосуг было слушать его бормотание – время было дорого. Не зря же она так долго к этому готовилась.

– Олег, мне помощь нужна, – с улыбкой проговорила Всемила, глядя на то, как меняется лицо хванца. Потом только поняла, что в первый раз его по имени назвала. Не насторожился бы. Впрочем, если и насторожится, то деваться некуда. Не откажет же он в помощи.

Всемила быстро направилась к открытому сеновалу – только бы в окно никто не выглянул. Кажется, Боги миловали. Никто их не заметил.

В сеновале было сумрачно. И хорошо. Пусть сначала войдет. Всемила быстро вошла и остановилась, оборачиваясь. Только бы не в дверях стал – тогда трудно будет. Хванец в дверях помедлил, но прошел дальше, быстро оглядываясь.

– Что сделать нужно? – спросил он и наклонился, чтобы положить веленин сверток на перевернутое корыто. Лучше и придумать нельзя было.

Всемила быстро бросилась вперед и схватила резко выпрямившегося хванца за плечи. Он был чуть выше нее. Конечно, Радим бы скорее поверил, если бы чужак был могуч да силен, впрочем, и этот не девка все ж. Мелькнула запоздалая мысль, что Радим может усомниться. Да только что будет? Ее слово против слова хванца? Всемила улыбнулась.

Хванец отодвинулся, насколько смог, и отклонил голову, прижимаясь затылком к стене. Ну, вот теперь и Радиму пора заволноваться, где она.

– Всемила? – голос чужака звучал хрипло.

– Да, Олег? – улыбнулась Всемила.

– Чего ты хочешь?

– Поцелуешь меня? Я – не Злата, конечно…

Ожидала, что хванец взбрыкнет, разозлится, но он не двинулся с места, только взглядом по лицу скользнул таким, точно она не в себе. “Вон ты как смотришь! Ну, ничего! Не долго тебе осталось!”

– Ну же! Поцелуй! Или я сама. Жены, говоришь, у тебя не было? А девка-то хоть была? Или у хванов только после свадьбы бывает?

– Всемила, успокойся. Хорошо все.

– Я знаю, что хорошо! – почти выкрикнула Всемила.

Да где же Радим? Где он?

– Ты успокойся, – повторил хванец и пошевелился, коснулся ее бока ладонью. Ну вот. Почти обнял. И не как побратим. Правы подружки были. Все они одинаковы. Саму Всемилу, правда, до этого никто за коленки не хватал – кто б сестру воеводы рискнул тронуть? – но подружки сказывали, что резвы ребята мочи нет.

Всемила улыбнулась. Как она все славно придумала. Такого Радим хванцу не спустит. Побратим – не побратим. Скоро хорошо все будет. Только вот дышать отчего-то стало трудно.

– Успокойся. Все хорошо, – заладил хванец.

В распахнутые ворота Всемила увидела сбежавшего с крыльца Радима и снова улыбнулась. Ну, вот и славно. Она резко оттолкнулась от хванца, а тот вдруг потянулся к ней, удерживая за плечи. Он что-то говорил –то ли повторял ее имя, то ли что еще. Всемила отчаянным движением выпуталась из шали. Под шалью было платье с надорванным воротом, ворот нижней рубашки тоже был надорван. Хванец, кажется, даже не заметил. Он все так же что-то говорил, а Всемила вдохнула и крикнула что есть мочи:

– Радим!

Она еще успела увидеть, как брат стрелой рванул на ее крик, а потом вдруг в сеновале стало темнеть, и Всемила испуганно всхлипнула. Она успела позабыть о нем за эти месяцы, а он не забыл. Почему он не забыл?! В темноте раздался его крик: «Моей будешь!».

– Пусти! Нет! – закричала Всемила, пытаясь вырваться, но руки держали крепко. А потом ее рвануло в сторону, и, уже падая, она почувствовала руки брата. И страх стал вполовину меньше. Радим не отдаст. Спасет.

***

Злата беспокойно ходила по горнице, покусывая уголок шали. Утром Добронега прислала мальчика, мол, приходите прямо сейчас. Это означало только одно – Всемиле снова худо.

О том, что со Всемилой творится дурное, Злата и не подозревала до тех пор, пока не поселилась в Свири. До этого она изредка видела сестру Радима, и казалась та ей жутко избалованной и взбалмошной. Делала, что вздумается, ни на кого не оглядывалась. А Радим все ей спускал. Но Злата от всей души хотела с ней поладить. Мнилось ей еще до свадьбы, что добрыми подружками станут они со Всемилой. Да и отчего им враждовать? Радим у них один, да и Миролюбушка тоже один на двоих будет. Тут живи и радуйся.

Но то, что со Всемилой не поладишь, стало понятно сразу. Уж как Злата ни старалась, даже плакала поначалу, пыталась и с Радимом поговорить, но тот только лицом мрачнел, отмалчивался, ничего толком не объяснял. А потом однажды были они у Добронеги, и все хорошо было, только Всемила на скамье вертелась и места себе не находила. Злата сперва думала, от погоды это – на улице как раз гроза собиралась, а потом… Страшно это было. Страшно от того, сколько боли было в голосе Радима, когда тот звал сестру да сжимал изо всех сил ее корчащееся тело. А Добронега только шептала что-то рядом, точно уже давно поняла, что не помочь здесь, лишь переждать нужно.

На Всемилу Злата старалась не смотреть – и так после несколько ночей не спала. Это потом Радим объяснил, что маленькую Всемилу что-то очень сильно испугало. Он и у отца выспрашивал, и у матери. Те ничего не отвечали, но что не родилась она такой, Радим точно помнил. А потом Всемила сильно болела. В жару да в бреду металась. А Радим, хоть сам ребенком был, все у ее постели сидел да за руку держал. Златка все слезы выплакала, пока Добронега ей об этом рассказывала. Сердце разрывалось от боли за Радимушку, что Златка не могла ему – тогда еще совсем мальчонке – помочь, за Всемилку, которой тоже неведомо за что столько боли и страха досталось. И сразу понятно стало, отчего в их доме не было девчонок из деревни и все по хозяйству сами делали – Свири о том никто не знал. Уж как удалось это скрыть – неведомо. Но из посторонних только Улеб о беде воеводиной знал.

Потому и прощали здесь все Всемиле, потому и спускали любую грубость и каприз. Нельзя ей было волноваться, нельзя злиться. Уж сколько Радим бессонных ночей перед походом на кваров провел. Все не знал, как сестре сказать, что уйти должен. Больше всего он того и боялся, что с ней здесь будет. И Златка клялась, что все сделает, чтобы ей помочь. Ночей спать не будет, у постели будет сидеть. Радим обнимал, по волосам гладил, благодарности шептал, а мысли со Всемилой были. Боялся он, неведомо как. И знала Злата, что каждую минуту там, в море, о том помнить будет да сердце здесь оставит.

Радим наказал слезы по нему не лить. Негоже живых оплакивать. Вот и проводили свирские лодьи добром да без слез. Златка в дом Добронеги перебралась. Сказала, что, мол, ей в хоромах одной сидеть. Так и жили они два года. И за эти два года Злата чуть ума не лишилась. И горько ей было, и страшно. И не понимала она, как Радим с Добронегой это все выдерживают.

На Всемилу это налететь могло в любой момент. Так казалось поначалу. Это потом Злата заметила, что в страшные дни та мрачнела, становилась непоседливой, а потом это случалось. И было страшно, и безысходно. Казалось Злате, что душу из нее вынимают, когда Всемила до хруста сжимала ее пальцы и кричала: «Нет! Пусти! Пусти!», да звала Радима. И думалось Злате, что в те минуты Радимушка эти крики слышит, где бы он ни был.

Но Радим вернулся, и случилось чудо. Всемиле стало лучше. У Златки самой точно крылья выросли. Ей казалось, что целый мир ими обнять можно и целый мир защитить. Им повезло – Радимушка вернулся живым. Всемила тоже лицом посветлела. И счастье было огромным, как целый свет.

Только через время заметила Злата, что Всемила нашла себе новую игрушку. Ей всегда нужен был кто-то, кого можно не любить. Ей всегда казалось, что кто-то хочет забрать у нее Радима. Как Злата не старалась доказать иное – не выходило. На этот раз Всемила напустилась на Олега. Сколько раз у Златы от бессилия опускались руки, когда видела она травлю, устроенную Всемилой молодому хванцу. И сердце заходилось от этого. Ну, как его травить? Он же… как та былинка в поле. Все один да один, даже когда с Радимом или с ними за общим столом. Потому что думы его там, за морями остались. Радимушка мало о походе рассказывал. Потому что горько там было. А об Олеге и подавно. Сказал только, что забрали его из погибшей деревни. А весь род там остался. И Златка плакала несколько ночей, думая о том, что неспроста хванец тонок, словно светиться скоро начнет. Потому что не вкусен хлеб в чужом краю да не мягка постель. Сколько раз она видела, как он уходит далеко в лес да нескоро возвращается. Златка что только не делала, чтобы его развеселить да к жизни вернуть. И помалу начал улыбаться Олег. Сперва осторожно, точно непривычно ему было, а потом уж как солнышко. До тех пор, пока его не заметила Всемила.

Хотелось помочь, вмешаться, но Злата не могла ничего. Разве что в ответ на Всемилины расспросы попытаться доказать, что Олег славный, что печется о Радиме искренне. Да только все равно это было Всемиле. Она видела в Олеге врага.

Единственное, что оставалось Злате, – стараться поддержать Радимова побратима. Да только тот делал вид, что ничего не случилось. Будто он не замечает всех этих гадостей. Хотя Злата понимала, еще как замечает. И хотелось ей потолковать с Радимом, да только когда дело до Всемилы доходило, Радим никого слушать не желал.

А в этот день сердце Златы чуяло недоброе. И словно потянуло ее что-то выйти за Всемилой во двор. Да только Радим за руку перехватил да обнял. Прислонилась Злата лбом к родному плечу и подумала, что миг ничего не решит. Еще чуть-чуть постоять… Так мало у них покоя выдавалось.