Текст книги "Познавая прекрасное (ЛП)"
Автор книги: Laurielove
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 40 страниц)
Невольно скользнув ладошками вверх, она нашла свою грудь и зажала соски между большими и указательными пальцами. Увидев это, глаза Люциуса расширились, и Гермиона почувствовала, как он пульсирует внутри нее, увеличиваясь еще больше. Темп тут же ускорился и, наконец, Малфой позволил ей двигаться на себе так, как хотелось. Не рассчитав, она даже опустилась настолько сильно, что вскрикнула, ощутив удар о шейку матки. И все же это было прекрасно…
Внутренности медленно плавились, но Гермиона продолжала двигаться на нем быстрей и быстрей, когда почувствовала себя на грани. Посмотрев на Люциуса сверху вниз, увидела, что глаза его не отрываются от нее, а рот исказился в чувственном бреду. И застонала от блаженства сама, когда он опустил правую руку и большим пальцем нашел клитор, начиная с силой поглаживать его круговыми движениями. Этого было более чем достаточно. Гермиона опустилась еще несколько раз, когда внутренности превратились в лаву. Оргазм обрушился на нее слепящей вспышкой света, обжигающей глазные яблоки, заставляя стенки влагалища яростно пульсировать и сжиматься. Заставляя своей женской сущностью ощущать его собственный взрыв, бьющий в нее раз, два, три, чувствуя, как он приподнимает бедра, пытаясь проникнуть в нее так глубоко, как только можно. Первобытный стон мужского экстаза заполнил комнату, и Малфой запрокинул голову на подушку в мучительном, но бесконечно сладком удовольствии.
Когда все кончилось, Гермиона наклонилась, тяжело дыша и пристально глядя в его глаза, которые казались ей сейчас самыми живыми из всех глаз на земле, что она когда-либо видела.
А потом, почти сразу же раздался стук в дверь. До сих пор пребывая в состоянии чувственного бреда, она уже ни капельки не волновалась, что кто-то увидит ее голой верхом на Люциусе, но Малфой, взяв себя в руки, мягко столкнул ее в сторону и, прижав к себе, натянул простынь на обоих, и только после этого произнес:
– Войдите.
Снова застонав от чувства потери, Гермиона упала рядом, смутно осознавая, что должна быть благодарна ему за то, что Тибби не видела их в таком вопиюще неприличном состоянии.
На низком столике у камина, домовиха аккуратно разместила поднос с красиво нарезанными бутербродами, салатом, ломтиками багета, тщательно украшенной тарелкой с морепродуктами, включая омара, клубникой и бутылкой шампанского. Едва пришедшая в себя, Гермиона ахнула от изумления:
– Это так сильно отличается от ночных закусок, к которым я привыкла. Большое спасибо, Тибби.
Та удовлетворенно улыбнулась и осторожно взглянула на хозяина. Гермиона не думала, что он собирается благодарить домовиху, но Люциус вдруг заговорил, совершенно искренне, хотя и сдержано:
– Молодец, Тибби. На сегодня – все. Можешь отдыхать.
Улыбнувшись еще шире, эльфийка поклонилась и с тихим хлопком исчезла.
Гермиона повернулась к Малфою.
– Вот видишь, что происходит, когда ты добр к кому-то?
Он искоса посмотрел на нее и с ухмылкой повторил:
– Вот видишь, что происходит, когда к кому-то добра ты?
Гермиона приподнялась на локте и пристально посмотрела на него:
– Думаешь, мое отношение к тебе – всего лишь доброта?
Ответ Люциуса прозвучал почти сухо:
– Думаю, мы оба знаем, что все обстоит гораздо сложнее…
– Ну, да… – Гермиона отвернулась, глядя в пространство комнаты и пытаясь разобраться в путающихся мыслях. – Все, безусловно, намного сложнее…
Какое-то время они неловко молчали, обдумывая, что именно собирался сказать друг другу каждый. И четко осознавая то, что именно было сказано.
А потом Гермиона глубоко вздохнула и села на кровати. Бросив взгляд на Люциуса, нарочито весело проговорила:
– Давай продолжим эту тему позже, я просто умираю от голода, – а потом, игриво запустив в него подушкой, выскочила из кровати и опустилась на колени рядом столиком, полным аппетитнейших яств.
Тот коротко улыбнулся, сверкнув в пламени камина, глазами, тоже поднялся и присоединился к ней.
Какое-то время они просто молча ели, жадно утоляя внезапно настигнувший голод. Гермиона заметила, как пристально Люциус наблюдает за ней; наблюдает, как она ест, будто движения ее рта очаровывали его. И уже видела это раньше, во время ланча. Опустив глаза, она смущенно улыбнулась, и румянец тут же омыл щеки. Заметив это, Люциус слегка прищурился и тоже улыбнулся. Он был счастлив, что может считывать эмоции с ее выразительного лица: с самого начала это юное существо не могло скрыть от него своих мыслей и чувств – никогда еще он не знал и не чувствовал ничего подобного.
Насытившись, они снова вернулись в постель – да и как можно было оставить ее сейчас? И Гермиона снова уютно устроилась в его объятиях, глядя на балдахин кровати, пока Малфой лениво поглаживал ее по руке горячими, обжигающими пальцами.
Не удержавшись и удивляясь самой себе, все же задала мучающий ее вопрос:
– Почему именно я? – она не была уверена, кого сейчас спрашивает: его или саму себя и, может быть, даже не ожидала ответа.
Поглаживающая ее ладонь замерла, но через секунду медленно двинулась снова.
– Такой, как ты – больше нет… Такой… невероятной.
Услышав это, Гермиона не знала, смеяться ей или плакать. Его слова столь глубоко волновали, но все же с трудом верилось, что они именно о ней.
– По правде говоря, я не совсем понимаю тебя, Люциус. Мужчина, как ты… особенно сейчас, когда ты свободен… мог бы заполучить любую женщину в этом мире. Ты забыл, кто я?
– А кто ты? – тут же раздался встречный вопрос.
Она приподнялась на локте, чтобы взглянуть на него, глубоко вздохнула, но все-таки произнесла то, что должна была произнести:
– Маленькая грязнокровная заучка, подруга Гарри Поттера, да еще и живущая с предателем крови Роном Уизли.
Ей была очень важна реакция Малфоя на эту тираду.
В ответ Люциус лишь непонятно улыбнулся и, обведя глазами ее лицо, попытался привести в порядок спутавшуюся каштановую гриву, но так ничего и не сказал.
Разочарованная его молчанием, Гермиона снова легла. Малфой ощутил короткую вспышку ее недовольства и глубоко вздохнул. И только после того, как продолжил нежно поглаживать ее еще несколько минут, заговорил, и голос его сладко ласкал слух, растягивая слова без привычного сарказма.
– Ты являешь собой… совершенство, Гермиона. Ты – то, чего я уже не ждал. И даже никогда не думал, что может у меня быть. Ты – радость, страсть, счастье… ты – сама жизнь.
Глаза тут же кольнуло, и Гермиона ощутила, как слезы непрошено покатились по лицу.
Люциус продолжил:
– Я знаю, что отвратительно испортил своего сына, морально уродуя его год за годом, невольно заставляя расти похожим на меня самого, но клянусь: я никогда не относился к нему так, как ко мне относился мой отец! Я никогда не делал с Драко то, что мой отец делал со мной: бил, мучил, топтал мою душу, заставлял меня совершать совсем не то, что я хочу; преследуя свои собственные интересы; направляя исключительно по своему пути. Но, как ни странно, с Драко случилось именно то, чего я пытался избежать – не имея оснований бунтовать против меня, сопротивляться мне, он принял мой путь и мой выбор целиком и полностью.
Люциус помолчал, а затем продолжил снова:
– Единственное, чего я когда-либо требовал от Драко – были его успехи в учебе. То, что было важно и для меня, когда рос сам. Я хотел действительно гордиться своим сыном, также как отец гордился мной. Я был самым лучшим студентом Хогвартса своего поколения, и хотел, чтобы Драко стал таким же. Потому что знал: после выпуска именно блестящие результаты смогут открыть для него, как можно больше нужных и полезных дверей. Но всякий раз, когда я спрашивал его об этом, звучало только одно имя, разрушающее мою маленькую мечту: Гермиона Грейнджер! Не только самая талантливая ведьма своего поколения, но еще и очаровательная, популярная, красивая, в конце концов.
– И кто же тебе обо всем этом рассказывал? – все еще задыхаясь от слез, недоверчиво спросила Гермиона.
– Естественно, Драко.
– Что?.. – изумление ее казалось беспредельным.
– Мерлин, тебя это так удивляет? О тебе часто говорили за обеденным столом Малфоев, дорогая, поверь мне. Более того, могу сказать, что твое имя звучало гораздо чаще, чем имя Гарри Поттера.
– Но… Драко… он же ненавидел меня. И по-хамски вел себя с самого начала, Люциус. Он… он был просто ужасен.
– Конечно, ведь он ревновал тебя к учителям и завидовал, не справляясь со своими эмоциями. Я давал ему все, что он хотел – материально, но мне нечего было дать ему эмоционально, я так и не смог научить его чувствовать. И все это в сочетании с чистокровными методами воспитания, за которые несу ответственность только я, заставило его реагировать единственным возможным для него способом. Думаю, что какое-то время ты даже нравилась моему сыну, хотя его симпатия скоро прошла, потому что и я, и Темный Лорд продолжали влиять на него.
Малфой сделал паузу, прежде чем продолжить.
– В этой жизни мы всегда хотим больше всего то, чего не можем получить… Это закономерно.
Гермионе было очень трудно поверить, что в детстве Драко чувствовал к ней что-то, кроме холодной вражды и ненависти. Не говоря уже о том, чтобы так ярко описывать ее перед своей семьей. Так, что она даже сама себя не узнавала.
– Для меня же ты была таким ребенком, каким я хотел видеть своего собственного… А то, что ты была еще и маглорожденной, лишь подчеркивало мои собственные недостатки, недостатки отца и человека. Я ненавидел тебя за это и всеми силами заставлял Драко почувствовать то же самое. Любое уважение или влечение, которое он испытывал к тебе, было уничтожено еще на первых курсах Хогвартса. А для меня… после войны, когда потерял все, во что верил: свое достоинство, свою гордость… Многое из того, что у меня было… Даже свою жену. И увидел то, чего ты и твои друзья достигли… благодаря своим убеждениям, которые многие годы казались мне редкой нелепицей… Думаю, что именно это осознание и спасло меня… Я понял, как сильно ошибался большую часть своей жизни. Понял, что эти ошибки разрушили мою жизнь. И практически уничтожили меня самого. Мерлин, хотя бы на это мужества у меня хватило…
Люциус опять замолчал, и Гермиона почувствовала, как он судорожно глотнул.
– А потом осталось лишь самое страшное – признать, что больше мне терять нечего. Чем я мог рисковать в этой жизни еще, кроме бесплодной изможденной души. И ради чего? Единственная моя ценность – мой сын. И он был наконец в безопасности… Чего желать еще? Как и зачем жить дальше? И как бороться с демонами, тащившими меня в бездну еще с юности… после смерти Эви?..
– И вот, в один прекрасный день в моей жизни снова появилась ты, буквально свалившись на меня: мы столкнулись в книжном магазине, помнишь?
Гермиона прикрыла глаза и мягко улыбнулась.
«Неужели он не понимает, как этот день повлиял на меня?»
Но ответила лишь:
– Да, помню.
– Ты вцепилась в мою мантию. И казалось, чувствовала себя немного… нехорошо… вполне понятно – почему. Но потом посмотрела на меня, и в твоих глазах плескалось столько эмоций, что мне стало не по себе. Разве Люциус Малфой мог внушать только такие чувства? В тот момент я ощутил себя достаточно сильным и уверенным, чтобы победить маленькую испуганную мисс Грейнджер; чувствовал себя таким же, как и раньше, но мне стало… страшно. Странное чувство: с одной стороны страх, а с другой – облегчение. Именно ты и вернула мне тогда внутреннюю силу и желание жить. Я вдруг отчетливо понял, что девушка, стоящая сейчас передо мной – и есть ответ на мои самые главные вопросы. И с той минуты ты стала нужна мне, как воздух… – его голос затих.
Не веря своим ушам, Гермиона не двигалась. Она понятия не имела, что он тоже помнит их первую встречу. И помнит именно так. Краем сознания она понимала, что в тот день испытала по отношению к Люциусу лишь ужас, хотя позже и признала, что именно тот момент стал началом ее невероятных, необъяснимых чувств к Люциусу Малфою. Гермиона не знала, как реагировать, но, в конце концов, заговорила.
– Но… ты был так суров и холоден в тот день. И даже испугал меня.
– Старые привычки умирают с трудом. Я и сам оказался очень уязвим тогда. Не мог показать тебе, насколько потрясен, поэтому и отреагировал единственным способом, который знал – пытаясь запугать. Но… ммм … ты так… жарко реагировала на меня… – Малфой глубоко вздохнул.
И в воздухе повисло молчание, оставляя многие вопросы без ответа. Поняв это, Гермиона пришла в отчаянье и, не желая давить на него, вернулась к их следующей встрече, которая измучила и ее душу, и ее тело.
– А в следующий раз, в опере… Почему ты не…
– Не забрал тебя оттуда? – отрывисто закончил за нее Люциус.
– Да, – Гермиона слегка покраснела.
– Я хотел, правда. Мне казалось, что подохну, если не сделаю тебя своей тем же вечером. Это было невыносимо. Я сгорал от того, как ты нужна мне, как я хочу тебя. Но… ты открыла уже так много для меня… и это было слишком. Когда нес тебя на руках, ты так доверчиво прижималась ко мне, что я понял, насколько сильно не заслуживаю твоего доверия; я был противен тогда сам себе. И подобные ощущения казались такими необычными для меня, такими удивительными… Я четко осознал, что хочу заслужить тебя. Хотя бы чуть-чуть. И это засело у меня в голове, которая и так уже раскалывалась от мыслей… А ты продолжала прижиматься – так естественно, будто уже делала подобное сотни раз. И сводила меня с ума… Да и как было не сойти? Когда красивое, изысканное, прекраснейшее существо добровольно отдалось на мою волю… даже несмотря на то, что пережило из-за меня когда-то. Мне стало страшно, Гермиона. Очень страшно. Пришлось сознательно оттолкнуть тебя… и это получилось, я знаю.
Ни слова не смогла выдавить из себя Гермиона: то, как он выворачивал себя перед ней наизнанку, примиряло со многим. А потом снова услышала шепот:
– Прости меня, девочка… за все.
Со слезами на глазах, Гермиона чуть приподняла голову и посмотрела на него:
– Не надо, Люциус. Не извиняйся, прошу тебя…
Малфой непонимающе глянул в ее лицо:
– Нет, сейчас я хочу и должен попросить прощения, поверь. Тем более что нам предстоит еще долгий путь – и ты нечасто будешь слышать мои извинения.
Некоторое время Гермиона молчала, позволяя себе осознать то, что он только что произнес. Но в голове крутилось так много вопросов, что она снова тихо и нежно продолжила:
– А наша первая встреча в моем кабинете? Я же разозлила тебя тогда?
– Безумно.
– Странно, но в тот день я совсем не боялась тебя. Мне даже казалось, что я должна была это сделать, Люциус.
Он усмехнулся:
– Маленькая моя умница, тебе удалось с легкостью вскрыть настолько глубоко похороненные воспоминания, что я был поражен, как быстро рассказал тебе о том, чего никогда не раскрывал никому. Даже своей жене. Твоя отчаянная смелость, твое стремление понять меня, волновало и зажигало ярость одновременно. Никогда еще в своей жизни я не подпускал к себе кого-то так близко! А ты, глядя со смесью неповиновения и упрямства, невероятно выводила меня из себя. Я почти готов был убить тебя легким движением руки, и мы оба знаем, что пять лет назад я, возможно, и сделал бы это, легко и не задумываясь… Но потом… потом ты лежала передо мной на столе и отдавалась полностью… вся. И я знал, что мог бы взять тебя сейчас… Мерлин, никогда еще не видел чего-то, более прекрасного.
Люциус прижал ее к себе крепче.
– Именно тогда я и понял, что ты освободила меня, сорвала маску, которую я носил долгие годы. Осознал, что и сам хочу принадлежать тебе… Целиком. И не только в постели… – он замолчал, оставив предложение незаконченным.
Смиренно и благоговейно Гермиона подняла на него глаза: еще никогда в своей жизни она не слышала ничего подобного, и слезы невольно текли по лицу, когда она смотрела на Люциуса.
Встретившись с ней глазами, Малфой слегка нахмурился и добавил мягко, но убедительно:
– Не обольщайся. Я не буду таким каждый день. Даже не жди ничего подобного, чтобы не разочароваться.
Последняя фраза немного напрягла, но Гермиона приняла его слова, как должное. В конце концов, она услышала их не от кого-то, а от Люциуса Малфоя. Потянувшись, лишь нежно поцеловала его в губы, уже привычно взглянув в серые омуты глаз, и ничего не ответила.
А потом, устроившись у него на груди, залюбовалась лебедем на гобелене – в обрамлении алых роз он казался просто прекрасным. Люциус снова заключил ее в чудесный кокон сильных и теплых рук, их глаза закрылись и, в конце концов, усталые, оба уснули.
Ночью, Гермиона смутно осознавала это, пару раз они просыпались, лаская и обнимая друг друга: полусонные, но все равно вожделеющие. Их тела снова сливались. И только стоны чувственного наслаждения раздавались в тишине ночного мэнора. А потом снова проваливались в сон…
========== Глава 18. Пустота ==========
Проснувшись на следующее утро, Гермиона сразу же ощутила, как яркий солнечный свет льется на кровать сквозь полуоткрытые шторы. Неторопливо потягиваясь, повернула голову и посмотрела на подушку рядом с собой. Люциуса там не оказалось, и она почувствовала сокрушительное разочарование и какую-то болезненную тоску.
Внезапно, в отрезвляющем свете дня, реальность обрушилась на нее во всей своей неприглядности. Быстро поднявшись, Гермиона села на кровати. Мысли сумбурно прыгали в голове, несмотря на то, что она отчаянно пыталась привести их в порядок. Этим ярким солнечным утром Гермиона как никогда ясно осознала, что у нее все еще есть работа, дом, друзья… и Рон.
«О, Боже, Рон… Как, черт возьми, я смогу жить с ним теперь?»
Врожденное чувство ответственности заставило подумать: который сегодня день? Пришлось сосредоточиться, казалось, что время остановилось, пока находится здесь, а провела она у Люциуса две ночи, так что… Пятница. Гермиона знала, что сегодня придется вернуться, нельзя скрываться в Малфой-мэноре вечно.
Практически на автопилоте, только так она могла подавить щемящую боль, поспешила в ванную, быстро приняла душ и оделась.
Задаваясь вопросом, где сейчас Люциус, Гермиона обдумывала все, что он сказал вчера вечером. И робко надеялась, что все у них будет хорошо. Его откровения примирили со многим и наполнили душу ощущением невероятного и какого-то спокойного счастья. Не принимая все на веру, одно Гермиона знала точно: она не сможет отказаться от Люциуса Малфоя. И несмотря на необходимость вернуться сейчас на работу, а потом и домой, знала, что они нужны друг другу больше, чем когда-либо.
И снова нежелание думать о Роне кольнуло ее сильней, чем вина за свою неверность. Она почти осознанно гнала мысли о нем.
«Господи! Я же прожила с ним несколько лет! И должна ему хотя бы объяснения. Когда-нибудь мне все равно придется разобраться: кто он для меня, и что я к нему чувствую… Только не сейчас. На данный момент я готова лишь лгать и обманывать. Обманывать и лгать…»
Подумала и тут же почувствовала, как от циничного решения заболела душа.
«Разве могла я раньше поступать так? Что этот человек делает со мной?»
Воспоминания о прошлом вечере тут же возникли перед глазами, даря подробные ответы.
Она поспешила вниз, собираясь позвать Люциуса, но большой дом пугал и древние портреты зловеще косились на нее, о чем-то перешептываясь. К счастью, войдя в столовую, Гермиона увидела его, сидящего спиной к двери и поедающего завтрак. Улыбнувшись, облегченно выдохнула. Она хотела броситься, обнять и поцеловать его, но этот дом и то, что у Малфоя было в нем собственное прошлое, останавливало. Она понимала, что Люциус, должно быть, не раз завтракал в этой комнате с Нарциссой. Страшная неловкость завладела ею.
Услышав за спиной шаги, Малфой обернулся. Мягко улыбнулся и выдвинул стул рядом с собой. Подойдя, Гермиона опустилась на него. В столовой сразу же возникла Тибби:
– Что бы вы хотели на завтрак, мисс?
– Спасибо, Тибби. Небольшую яичницу и пару тостов было бы здорово, если тебя не затруднит.
Тибби поклонилась и тут же исчезла. Люциус потянулся за кувшином и налил ей апельсинового сока.
– Спасибо.
Малфой искоса посмотрел на нее:
– Решил дать тебе еще немного поспать. Думаю, это было нужно, – он ухмыльнулся, невольно вызывая ответную реакцию.
– А тебе это было не нужно? – поддела она в ответ, с облегчением переходя к обоюдным подначкам.
– Дорогая, не стоит недооценивать мою выносливость, – ухмылка Люциуса стала еще шире, и она улыбнулась этому вкусному «малфоевскому» высокомерию, которое совсем недавно не могло вызвать ничего, кроме ярости.
Проведя пальцами по гладкой древесине обеденного стола, Гермиона почувствовала под рукой тепло.
– Какой замечательный стол. Наверное, он в этом доме уже несколько столетий?
– Нет, он здесь совсем недавно. Стол принадлежал моей дальней тетке, которая не так давно умерла. Сразу после войны я уничтожил немало имущества, принадлежащего мэнору. С ним было связано слишком много… ассоциаций. Большую часть мебели, гобелены и портьеры заменили. Этот дом сейчас во многом практически неузнаваем, он – уже не такой, каким был раньше … – его голос затих.
– И та гостиная… тоже?.. – Гермиона удивилась своей смелости.
Люциус коротко взглянул на нее и кивнул.
– Та комната особенно. Хотя после войны ее и заперли самыми сильными заклинаниями. Сейчас никто не может войти в нее. Не уверен, что даже я мог бы открыть ее в данный момент, – Люциус не поднимал глаз, но чувствовалось, что говорил он искренне. Пораженная этим откровением, Гермиона не удержалась от вопроса.
– Но… это же была самая большая комната в твоем доме, там было так много красивых, редких вещей… Конечно, то, что происходило в ней – было ужасно, но… как ты мог уничтожить все это? – в ту ночь, сходя с ума от боли, она пыталась сосредоточиться на деталях вокруг себя, в надежде блокировать агонию. Сейчас же непонимание одолевало ее, но пытаясь держать себя в руках, спросила:
– Почему и зачем ты это сделал?
Малфой долго не отвечал, но затем медленно поднял голову от тарелки и посмотрел на Гермиону.
– Есть еще очень многое во мне, чего ты не знаешь и не понимаешь.
Слова слегка резанули, но отрицать их истинность не имело смысла. Ответить на это было нечего, слишком много эмоций висело в воздухе вокруг них, и она тихо ждала, когда Тибби принесет завтрак. А потом с жадностью начала поглощать еду, чувствуя, как организм требует насыщения. Они ели в абсолютной тишине, но почему-то, несмотря на все то, что обсуждали только что, между ними не возникло ни малейшей неловкости. Сидеть вот так – вместе и завтракать – казалось самой естественной вещью в мире.
В конце концов, Гермиона поняла, что пора заговорить о том, чего страшились оба.
Собравшись с силами и глотнув сока, произнесла:
– Я должна вернуться, Люциус.
Тот ничего не ответил.
Она взглянула на него: опустив голову, Малфой намазывал маслом тост. Гермиона поколебалась, прежде чем продолжить.
– Он будет интересоваться, где я. И даже может встретиться с моими родителями, а они, само собой, скажут, что я не приезжала к ним, и тогда беспокоиться будут уже все… И потом, я не могу не ходить на работу.
Люциус снова не произнес ни слова. Она не могла понять, о чем он думает, и это демонстративное молчание уже начало беспокоить. Подождав еще пару мгновений, нажала на него:
– Люциус…
Малфой быстро прервал.
– Я не хочу, чтобы ты уходила, – в столовой повисла тишина. Но потом он продолжил. – Однако признаю, что на данный момент у тебя есть некие обязательства перед ним.
Завтрак они закончили без звука.
«Что ж! То, что должно быть сделано – лучше делать быстро!»
Гермиона оперлась ладонями о стол и поднялась.
Вдруг Малфой протянул руку и с силой схватил ее, впившись пальцами в запястье. Гермиона слегка поморщилась, подавив желание дернуться. Люциус не ослабил хватку, а только с отчаянием уставился ей в глаза:
– Возвращайся ко мне. Возвращайся скорей! Я буду думать о тебе постоянно, Гермиона. Постоянно!
То, что он назвал ее по имени, заставило снова захлебнуться от эмоций. Как же редко Люциус звал ее так. Гермиона не знала, как сможет прожить вдали от него хотя бы минуту. Она хотела его, безумно хотела: в своих мыслях, в теле, в душе.
«Он просто обязан быть рядом! Только так я смогу теперь жить!»
Уже сейчас, даже не покинув мэнор, она изнывала от пустоты и осознания того, что он – не с ней. Поняв, что запястье болезненно пульсирует, Гермиона глянула вниз и увидела, что Люциус все еще сжимает ее руку, а кожа вокруг его пальцев уже побелела от нехватки крови. Потом он поднялся и, потянувшись, схватил ее за волосы, стремительно рванув к себе. Это было больно, но ее не волновала боль, и Гермиона также пылко рванулась навстречу. Наклонившись, Малфой резко впился в ее рот, заставляя, охотно или нет, но подчиниться своему натиску.
Они стояли, словно слившись друг с другом, отчаянно пытаясь остаться рядом так долго, как только возможно. А когда, наконец, оторвались один от другого, слезы уже текли по ее лицу, а дыхание прерывалось от рыданий.
Обняв ее за затылок, Люциус уперся лбом о лоб:
– А теперь – уходи. Ты должна уйти, прежде чем я пойму, что не могу отпустить тебя. Проведи с ним выходные, чтобы избавить от подозрений. Сейчас они тебе не нужны. В девять утра в понедельник я буду в министерстве. И не забудь записать это в ежедневник, или Снипуорт опять осложнит нам жизнь. Если что-то пойдет неладно – пришли сову, – он снова втянул ее в долгий поцелуй, а потом оторвался и, быстро отвернувшись от нее, почти прошипел. – Уходи же!
Зажав рот рукой, Гермиона выбежала из комнаты, а потом и из дома. Она неслась из поместья, не останавливаясь и отчаянно боясь, что остановившись, уже не сможет уйти отсюда никогда. И продолжала бежать, пока не выбежала за ворота. Те самые ворота, которые всего лишь два дня назад довели ее до истерики.
Оказавшись за пределами мэнора, Гермиона оперлась о дерево, пытаясь сдержать отчаянные рыдания, затем неловко достала палочку и аппарировала прямо в квартиру.
Все еще чувствуя привычное головокружение, она с облегчением поняла, что Рона в ней нет. Обессилено рухнула на такой знакомый, но сейчас чужой и нежеланный диван. Продолжая плакать, она не могла думать ни о чем другом, кроме того, как страшно все запуталось в ее совсем еще недавно упорядоченной жизни. Какую агонию она испытала, уходя от Люциуса… Какая жуткая пустота царит сейчас внутри, пустота – быть вдали от него. И как же больно от этой пустоты.
В конце концов, она прошла в ванную и, умывшись, нанесла легкий макияж и переоделась. Хандрить в квартире весь день казалось бессмысленным, и Гермиона решила отправиться в министерство, где можно хотя бы отвлечься, работая с документами. Взглянула на время и поразилась, увидев, что сейчас лишь немногим больше десяти. Поначалу хотела аппарировать прямо к себе в кабинет, но потом подумала, что еще одной аппарации организм не перенесет.
«Что ж, прогулка должна взбодрить, да и опоздать сегодня не так страшно. Они все еще думают, что я больна, поэтому появление в офисе станет приятным сюрпризом».
Войдя в отдел, она с удовольствием ответила на улыбки коллег, и на душе стало легче. Уже у дверей кабинета услышала за спиной шаги и обернулась, чтобы столкнуться лицом к лицу с Ормусом.
– Гермиона, как здорово, что ты пришла. Тебе уже лучше? – его интерес казался искренним и добрым.
– Да, спасибо, Ормус. Извини, что не пришла вчера… Какая-то ерунда, но сейчас, вроде бы, стало лучше. Я немного опоздала… Просто хотелось убедиться с утра, что все в порядке. Так что, могу приступить к работе, – Гермиона пристально наблюдала за его реакцией и легко улыбалась, надеясь, что ложь звучит убедительно.
– Что же, прекрасно, просто прекрасно, – отозвался Ормус, по-видимому, поверив ей. – А я немного беспокоился, что ты не пришла вчера из-за нашей маленькой стычки в отношении Малфоя…
– Малфоя? Боже мой, конечно, нет. Нет, и еще раз извини меня за нее. Ты был совершенно прав, я сама виновата, что не записала встречу в ежедневник, очевидно у меня и в самом деле есть проблемы с планированием. А вчера, честно говоря, просто разболелся желудок. Омаров, наверное, переела или еще чего-нибудь, – Гермиона засмеялась, стараясь выглядеть естественной, но втайне гордясь своей шуткой. Она чувствовала, как легкий победный румянец окрашивает щеки от эдакой гладкой лжи.
Удовлетворенный объяснениями, Ормус прошел к себе, а Гермиона занялась документами. Она с радостью окунулась в будничную рутину, чтобы успокоить тот поглощающий водоворот эмоций, который продолжал и продолжал кружиться в ней, хотя вскоре и поняла, насколько трудно сосредоточиться на работе. Однако, едва перекусив, торопливо вернулась в министерство, чтобы снова отчаянно погрузиться в работу, в надежде, что это позволит не думать ни о чем. Войдя в отдел, Гермиона остановилась и оформила в расписании встречу с Люциусом в понедельник, в девять утра.
«Господи, еще целых два дня, прежде чем я смогу увидеть его снова…»
И что-то снова заболело глубоко внутри…
А через два часа в ее дверь постучала Присцилла и, получив приглашение, вошла с хитрой улыбкой на лице.
– Это доставила специальная соколиная служба. Похоже, кому-то очень не терпелось вручить вам подарок поскорей! – она передала коробку и отступила с легким смешком. Коробочка оказалась небольшой, но очень изысканной, покрытой темно-красным бархатом и перевязанной зачарованной красной ленточкой, концы которой кружились и парили в воздухе. – Хм… а я и не знала, что Рон такой редкий романтик, – продолжила Присцилла. – Вы, очевидно, здорово над ним поработали! – она снова хихикнула и не торопилась покинуть кабинет, явно надеясь, что Гермиона раскроет посылку прямо сейчас.
Гермиона бросила на нее ничего не выражающий взгляд.
– Спасибо, Присцилла… Большое спасибо, – твердо отозвалась она, намекая на то, чтобы секретарша покинула кабинет.
На что та раздраженно фыркнула, но повернулась и выплыла в приемную, закрыв за собой дверь чуть громче, чем следовало.
Сердце бешено колотилось, когда Гермиона, оставшись, наконец, одна, взяла коробочку в руки.
«Нет, конечно же, Рон никогда не сделал бы ничего подобного… Особенно сейчас, после последнего скандала…»
Она была уверена, что подарок прислан совсем другим человеком.
Осторожно развязав трепещущую ленточку, Гермиона открыла крышку и осторожно сдвинула папиросную бумагу, прикрывающую сам подарок. Внутри оказалась небольшая, но из чистого золота и инкрустированная эмалью фигурка лебедя, с маленькими бриллиантиками на глазах и крыльях. Которая была изумительна. А когда Гермиона положила ее на ладонь, фигурка сразу же начала двигаться, ероша крылья, будто скользя по водной глади пруда. Невольно улыбнувшись от удивления и восторга, Гермиона бережно опустила подарок на стол, где изящный крошечный лебедь продолжил плавать по гладкой поверхности дуба.
