Текст книги "Познавая прекрасное (ЛП)"
Автор книги: Laurielove
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц)
– Боже мой, Люциус… о, да… это прекрасно… это… просто чудесно… Люциус!
Не выдержав всего этого, Малфой ощутил, как собственное тело напрягается и, конвульсивно дернувшись, выгнулся, прижал ее к себе крепче и бурно излился в обжигающую и тесную влажность этой бесконечно желанной женщины. И только имя в экстазе сорвалось с его губ:
– Гермиона…
Разгоряченная и влажная от пота Гермиона тяжело рухнула на него и замерла, хрипло хватая ртом воздух. Ей казалось, будто все косточки в теле расплавились в огненной лаве, и она уже больше никогда не сможет даже шевельнуться, не то чтоб двинуться с места. Еще раз глубоко вздохнув, она устало смежила веки и тут же почувствовала, как Люциус обнял ее за талию и крепко прижал к себе. И эта крошечная деталь почему-то тронула и взволновала.
«У нас не получается оторваться друг от друга… Даже после сумасшедших оргазмов. Нам всегда мало…»
Несколько минут они лежали молча, восстанавливая дыхание, но постепенно Гермиона пришла в себя. Осознав происходящее, его место, а самое главное – время, она дернулась и расстроено выдохнула в грудь Малфою:
– Кажется, я опаздываю.
– А мне кажется, ты опаздывала уже полчаса назад, – с ленивой томностью протянул в ответ тот, тем не менее, продолжая все также крепко прижимать ее к себе.
– Так-то да…
Прошло еще несколько минут. Оба по-прежнему оставались неподвижны, пока наконец с мучительным стоном Гермиона не поднялась и, упираясь в его грудь так, что даже слегка впилась ногтями, не встала с кровати. На что Люциус тихо зашипел, откинув голову на подушку, а потом еле слышно пробормотал что-то очень похожее на «Не уходи…». Отчего на ее глаза чуть не навернулись слезы.
«Если я не уйду прямо сейчас, то не смогу оторваться от него сегодня вообще», – с этой мыслью Гермиона быстро, и не оборачиваясь, прошла в ванную.
Уже скоро она торопливо одевалась после наспех принятого душа, а Малфой по-прежнему лежал на кровати, не отводя от нее взгляда.
– Ты не успела позавтракать…
– Ничего. Перекушу что-нибудь в министерстве, – она вдруг вспомнила кое о чем и повернулась к нему. – Господи, как же я могла забыть об этом? – подойдя к кровати, присела на краешек. – У меня же заказано два билета на концерт завтра вечером.
Люциус насмешливо приподнял бровь и с толикой цинизма протянул:
– На какой еще концерт?
– Дождешься и увидишь! Думаю, тебе понравится этот сюрприз, – она вдруг замолчала, и Малфой, будто почувствовав ее напряжение, ласково поладил маленькую ручку. – Люциус, я не смогу прийти сегодня вечером.
– Чего-то подобного я ожидал…
– Я хочу сегодня сообщить ему, что между нами все кончено.
Ответом послужило молчание.
Гермиона наклонилась и нежно поцеловала Малфоя в уголок рта.
– Не знаю, как смогу пережить эту ночь без тебя.
– Аналогично.
– Приходи завтра после обеда в министерство, я оставлю окно. Проведем официальную… встречу, а потом поужинаем и пойдем на концерт. Ну, а после него я вернусь в мэнор уже насовсем… Если ты, конечно, хочешь этого… – сбивчиво закончила она, явно нервничая.
Глаза Малфоя сверкнули, когда пальцы сомкнулись на ее запястье.
– Как я могу не хотеть этого? Когда мой дом пуст без тебя… И сам я – пуст без тебя.
Слезы навернулись на глаза теперь уже по-настоящему, когда Гермиона наклонилась, чтобы поцеловать его на прощание. И он ответил. Жадно. Страстно. Так, что ей пришлось почти вырываться из этого глубокого поцелуя, отдающего чем-то щемящим и болезненным.
Не найдя в себе сил сказать что-то или даже просто обернуться напоследок, она поспешно вышла из комнаты, задыхаясь и почти ничего не разбирая перед собой от текущих по лицу слез.
А покинув поместье, сразу же аппарировала в министерство, где успела быстро наложить на лицо маскирующие чары перед той самой встречей, на которую так боялась опоздать. Опасалась Гермиона напрасно: опоздать она не опоздала, да и заплаканного лица никто из коллег, к счастью, не заметил.
Наполненный острой тоской по Малфою и в то же время какой-то странной и непонятной пустотой, этот рабочий день тянулся для нее мучительно долго, и ближе к его окончанию она уже не могла ничего делать и просто сидела, бездумно уставившись в разложенные на столе пергаменты.
В пять часов вечера, понимая, что оттягивать встречу с Роном причин больше нет, она медленно сложила мелочи в сумочку и вышла из кабинета. Поначалу собралась пройтись, но уже скоро передумала, решив аппарировать почти к самому дому.
«Каким бы тяжелым не было это объяснение, будет лучше, если я покончу с ним как можно скорее», – и все же, когда тяжело поднялась по лестнице и открыла дверь, внутри что-то болезненно сжалось от страха и ощущения вины.
Рона она увидела сразу: тот привычно сидел в гостиной, уставившись в телевизор. И даже не обернулся. Какое-то время Гермиона молча смотрела на его затылок. Упрямство, с которым он игнорировал ее, вызывало неосознанную ярость, но она поспешила мысленно успокоить себя:
«Не об этом нам сегодня нужно поговорить. И пришла я сюда не для того, чтобы предъявлять Рональду какие-то претензии. В конце концов, нам через очень многое пришлось пройти вместе, и какая-то частичка моей души будет любить его всегда. Вот только… как друга. Потому что, как мужчину, я полюбила другого… И изменить это не в силах».
Сердце Гермионы кольнуло от осознания того, что ей придется причинить боль (страшную, ужасающую боль!) одному из самых близких и самых дорогих ей людей. Можно сказать, даже уничтожить его.
«Как я смогу так подло и предательски обидеть Рона? Тем более Рона? После всех этих лет…» – Гермиона вдруг ощутила, что, несмотря на стремление держать себя в руках, ее одолевают дрожь и постыдная трусость.
Уже сделав шаг в комнату, она поняла, что так и не закрыла входную дверь и вернулась в прихожую, краем глаза увидев, как Рон слегка повернулся в ее сторону, прежде чем снова уставиться в экран телевизора.
Потом ощутила, что лицо снова намокло от бегущих по нему слез, и принялась судорожно вытирать их ладошками, мыслями вдруг опять вернувшись к Люциусу и тому, как они расставались сегодня утром. Болезненная судорога уже в который раз пробежалась по телу.
«Я не могу больше обманывать Рона. Довольно!»
Наконец Гермиона собралась с духом и, глубоко вдохнув, вошла в комнату, присела на стул неподалеку от Рона и, направив на телевизор волшебную палочку, выключила его.
Тишина, повисшая сейчас в воздухе, казалась невыносимой и столь разительно отличалась от мирного и уютного молчания между ней и Люциусом, что на секунду она даже зажмурилась. Но затем собралась с духом и негромко произнесла:
– Рон, нам нужно поговорить.
Тот упорно не смотрел на нее, хотя Гермиона и была уверена, что какая-то реакция все-таки последует. Протянулось еще несколько мучительных мгновений, когда Рон наконец нарушил молчание.
– Как дела у твоей подруги?
– Рон… – Гермионе показалось, что язык превратился в наждачную бумагу, и она замолчала. Но потом продолжила. – Я не могу так больше. Это больше не может продолжаться.
С каждым словом Гермиона говорила все более ясно и уверенно. Хотя и боялась, что Рон сделает вид, будто не понимает, о чем речь. И он действительно попытался.
– Продолжаться что, Гермиона? – в его голосе звучала нескрываемая горечь.
– Наши с тобой отношения.
Рон ничего не ответил, и ей было ужасно страшно посмотреть ему в глаза.
Казалось, прошла целая вечность, а они все сидели и молчали, молчали, молчали… Пока Рон не поднялся с дивана.
– В таком случае – уходи…
И повернулся, чтобы выйти из комнаты. Гермиона быстро встала.
– Рон, я…
Но тот вдруг остановился и с искаженным от ярости лицом повернулся к ней.
– Кто он?
Ничего не ответив, Гермиона молча качнула головой. Рон шагнул ближе, и она чуть попятилась.
– Я спрашиваю, Гермиона: кто он, черт возьми?
– Не он стал причиной того, что я решила уйти… – опустив глаза, медленно проговорила она.
– Да неужели? А кто тогда? Я? Потому что вдруг стал для тебя полным дерьмом? Вот так – просто и ясно, а что самое главное – неожиданно? – голос Рона был сейчас настолько лишен каких бы то ни было эмоций, что Гермиона с трудом узнавала его.
– Нет. Просто… Я изменилась. И сейчас каждому из нас нужно в этой жизни нечто разное.
– С каких это пор?
Гермиона пожала плечами.
– Ну же! Ответь! Насколько я могу судить, что-то произошло именно в последнее время. До этого с тобой все было в порядке, и у нас все было прекрасно. Не понимаю… Я просто не могу понять… – вцепившись руками в шевелюру, Рон принялся ходить по комнате, и ей снова стало его мучительно жалко. – Это началось после той командировки, да? Я вернулся, и ты… ты уже была другая… И постоянно хотела секса… Что бы это значило, Гермиона? Тогда у тебя с ним все только начиналось? Черт… но почему? Ведь у нас все было так хорошо до этого…
– Нет… – почти прошептала она в ответ.
– Что – нет? Что – нет, Гермиона?! – Рон пытался держать себя в руках, но голос его был пронизан горькой яростью.
– Я пыталась обмануть себя, что все хорошо.
Она задохнулась от исказившей его лицо боли, которая синхронно отозвалась и в собственной душе, но лгать больше не могла. И уже чувствовала, как тяжкое и муторное бремя, тяготившее ее все эти недели, исчезает, потихоньку опадая с плеч.
На какую-то секунду Рон сжал кулаки, но потом снова взял себя в руки.
– Я уже спрашивал тебя, но теперь спрошу снова: это Снипуорт?
Гермиона чуть не заплакала, но ответила честно и твердо:
– Нет, конечно, нет…
– Тогда кто?
Гермиона опять качнула головой в отрицании. Даже зная, что неопределенность сводит его с ума, сказать ему правду она не могла.
– Пожалуйста, Рон, не надо…
– Я спрашиваю: Кто. Этот. Человек? Потому что. Имею. Право. Знать.
В его голосе Гермиона вдруг услышала столько ядовитой злобы, что на миг даже показалось, будто он готов ударить ее. Хотя и знала, что Рон никогда не поднимет руку на женщину. А потом увидела, как он побледнел, на глазах становясь пепельно-серым.
– Это Гарри?
– Нет! Как ты можешь?! – не выдержав, Гермиона тоже сорвалась на крик. – Пожалуйста, Рон, не спрашивай меня больше. Я уже сказала, что не он причина происходящего!
Но тот уже не мог остановиться.
– Я хочу знать его имя. Скажи мне, Гермиона. Скажи мне! Я имею право знать это!
– Прекрати. Я не собираюсь тебе ничего рассказывать, – категорично отрезала она, пытаясь закончить этот, уже ставший бессмысленным, разговор. – Не надо, Рон. Успокойся.
И тут последние остатки его достоинства и самоконтроля исчезли, и он заорал во весь голос:
– Кто это?! Какого черта ты не можешь сказать мне, кто тебя ебет?!
Понимая, что колени у нее предательски подкашиваются, и боясь вот-вот сползти прямо на пол, Гермиона заплакала, прокричав в ответ уже сквозь слезы:
– Да потому, что не хочу делать тебе еще больнее!
Ошеломленный Рон замер, будто подавившись этими словами, и лишь тяжело дышал, глядя на нее ничего не понимающим взглядом.
– Еще больнее? Как, твою мать, ты можешь сделать мне еще больнее? Когда ты и так уничтожила меня сейчас… – он отвернулся и снова задал этот вопрос, только теперь будто спрашивая самого себя. – Кто, черт возьми, это может быть, чтобы причинить мне еще большую боль?
Гермиона вдруг четко осознала, что должна уйти. Прямо сейчас. Немедленно. Она уже выходила из квартиры, когда обернулась и негромко произнесла:
– Я надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь простить меня. Мне очень жаль… Прощай, Рон.
Потом выскользнула прочь и закрыла за собой дверь, оставляя за нею свое прошлое. Навсегда.
========== Глава 28. Боль ==========
Выйдя из подъезда, Гермиона отошла совсем недалеко и уже скоро устало прислонилась к стене соседнего дома. Сейчас казалось, будто она окаменела от мучительного чувства вины, которое вслед за болью порождало в душе еще и какую-то странную пустоту. Думать не хотелось ни о чем, даже о Люциусе. Особенно – о Люциусе.
Прошло больше часа, а Гермиона все стояла и стояла, и только слезы, которые она даже не удосуживалась вытирать, ручьями стекали по измученному лицу и падали вниз. Боль от потери близкого человека, ощущение собственного предательства и в то же время уверенность, что поступила так, как и должна была поступить – все это смешалось в такую невероятную по силе смесь эмоций, что Гермиона была уверена: этот день она забудет не скоро. А может, и никогда.
В конце концов она заставила себя двинуться дальше и, даже не осознав толком, направилась в единственное место, где смогла бы провести эту ужасную для себя ночь. Приблизительно через час Гермиона оказалась на площади Гриммо и, прошептав заклинание, увидела, как здания по обе стороны от дома Гарри с глухим стоном раздвигаются в разные стороны. Осталось лишь подняться на крыльцо и позвонить, но сделать это казалось чем-то ужасно страшным.
«Что я скажу им? Как я скажу им правду? И как Гарри и Джинни отреагируют на эту самую правду?»
Поняв, что и в этом случае оттягивать неизбежное бессмысленно, Гермиона наконец потянулась и нажала кнопку звонка. Уже совсем скоро дверь ей открыл улыбающийся Гарри, который, увидев ее заплаканное лицо, улыбаться тут же перестал. Лишь отступил назад, пропуская ее в дом, и расстроено пробормотал: «Входи». И Гермиона поняла, что он уже обо всем догадался.
Она прошла на кухню, где за столом сидела Джинни, листающая какую-то книгу. Подняв голову, она удивленно и пристально уставилась на Гермиону, отчего та сразу же ощутила жуткую неловкость, осознав, что рассталась не просто с бойфрендом, а с родным братом лучшей подруги. С которой сейчас придется объясниться.
Джинни поднялась и коротко пригласила ее присесть, что Гермиона и сделала, продолжая чувствовать себя последней дрянью. Следом за нею в кухню вошел Гарри, без слов налил чаю и, поставив перед Гермионой чашку, уселся на соседний стул. Воцарилось тяжелое молчание. Друзья ни о чем не спрашивали, а лишь молча ждали, когда она сама скажет то, о чем уже догадывались они оба.
Долгое время Гермиона не могла говорить и просто сидела, плотно обхватив руками чашку с темной горячей жидкостью. Но продолжаться вечно это не могло, поэтому в конце концов она посмотрела на них и тихо, но отчетливо, проговорила:
– Я ушла от Рональда.
Ничего не ответив на это, Гарри лишь мрачно потупился, зато Джинни уставилась на нее горько и разочарованно. На какое-то время в кухне снова повисла гнетущая тишина, но потом Гарри глубоко вздохнул и заговорил. Монотонно и почти без эмоций.
– Что ж, понятно. На самом деле мы поняли это сразу, как только ты пришла. И… как он?
Чувство вины навалилось на Гермиону с новой силой, и она сокрушенно уставилась в свою чашку. Встречаться взглядами с друзьями было невыносимо.
– Я… я не знаю. Он остался там, в квартире.
Гарри и Джинни переглянулись. Гермиона понимала, что в эту минуту они без слов обсуждают, стоит ли кому-то из них направиться к Рону прямо сейчас. И очень надеялась, что так и случится, что кто-нибудь обязательно будет рядом с ним в этот ужасный для него вечер. Гермиона очень хотела, чтобы лучший друг или родная сестра хоть как-то поддержали его и помогли справиться с той болью, которую причинила ему сегодня, да и не только сегодня. Чувствуя, как состояние тяжкой напряженности достигло апогея, она замерла, не двигаясь и даже почти не дыша.
Тишину нарушила Джинни, и в ее голосе Гермиона ясно слышала нескрываемую боль.
– Я так ничего и не понимаю, Гермиона. Ничего! Почему? Ведь у вас с ним все было хорошо. Мы с Гарри даже завидовали иногда, насколько спокойно и бесконфликтно вам удается уживаться друг с другом. Просто… Все так внезапно. Совершенно внезапно.
– Это не совсем так, Джинни, точнее… это было не совсем так, как казалось вам со стороны… – Гермиона запнулась, не зная, как продолжить.
– А как тогда?
– Думаю, я уже давно обманывала себя, что у нас все хорошо. Да, я знаю, что со стороны так и должно было казаться, но… это было обманчивое впечатление, поверь. А теперь, когда я знаю, как оно может быть на самом деле, по-настоящему, я не могу больше оставаться с Роном…
– Но, – включился в разговор Гарри. – Что такого могло произойти, чтобы ты стала вдруг смотреть на ваши с Роном чувства по-другому? Что послужило причиной такого резкого изменения твоего отношения к нему, да и вообще к жизни? У тебя на работе что-то происходит? Так расскажи нам! – он даже не сомневался в ее верности, но Гермиона знала, что Джинни далеко не так наивна, как ее бойфренд. И, конечно, она заговорила почти сразу же вслед за Гарри.
– Ты встречаешься с кем-то, правда? Рон уверен, что это так и есть, и я согласна с ним, – в ее голосе звучала холодная ярость, расстроившая Гермиону еще сильнее.
«Они имеют право ненавидеть меня. Ведь мы не просто так расстались с Роном. Не потому, что банально не сошлись характерами. Я предала его. Изменила с другим… и даже не жалею об этом…»
Не в силах поднять глаза на друзей, Гермиона сидела и молчала, снова уставившись в чашку с чаем, и ее молчание стало для них тем, чем и должно было стать – знаком согласия.
– Черт, Гермиона. Я не думал, что все именно… – начал Гарри.
Этого она вынести уже не смогла. Закрыв лицо ладонями, Гермиона громко разрыдалась и почти простонала сквозь всхлипы:
– Я не хотела, чтобы это случилось, я думала, что счастлива с ним, но… на самом деле мне лишь казалось… А теперь, я стала другой, и мы с Роном совсем чужие друг другу… И я… да, я встречаюсь с другим мужчиной, и то, что происходит между нами, никогда не случалось между мной и Роном. Если бы я не встретила его, то и не знала бы, что такое может быть, и продолжала бы жить дальше и думать, что счастлива. Но теперь знаю! Знаю, какой счастливой становлюсь рядом с этим человеком. И не могу быть прежней, – она замолчала, пытаясь взять себя в руки, но все еще продолжала всхлипывать, а когда чуть затихла, то закончила уже спокойнее. – Мне очень жаль, что все так случилось. И я могу лишь мечтать, что когда-нибудь Рон сможет простить меня. Но жить с ним больше не могу. И не хочу…
– И как… среагировал на все это Рон? Ты подумала, как он теперь будет жить? Со всем этим… – Гарри старался говорить спокойно, но в голосе его явно звучала обида за друга и тревога о нем.
Гермиона отвернулась, ощущая, как чувство вины отдает болью в сердце.
– Я понимаю, что ему сейчас плохо. Очень плохо… И наверное, будет больно еще долго… Так же, как и мне будет больно и стыдно за все… Но так будет лучше. Рон заслуживает счастья, а я уже не смогу сделать его счастливым. Думаю, сейчас он постарается забыться в работе…
– Точнее, ты именно на это и надеешься, не так ли? – резко отозвалась Джинни, прерывая ее жалкие попытки оправдания.
– Пожалуйста, Джинни, не надо… – начала было Гермиона, но та снова перебила ее.
– И кто же он?.. Этот рыцарь в сияющих доспехах… Этот… открывший для тебя счастье герой?
Не отрывая взгляда от стола, Гермиона качнула головой в отрицании.
– Почему ты не хочешь сказать нам, Гермиона? Теперь-то какая разница? – и тут Джинни осенила догадка. – Или это кто-то, кого мы хорошо знаем, правда? Черт, ответь мне: кто это?!!
Гермиона продолжила изучать годовые кольца в древесине столешницы.
– Я не могу сказать вам…
Будучи гораздо спокойней своей разъяренной возлюбленной, Гарри попытался подойти к этому вопросу несколько с другой стороны.
– Гермиона, поверь, мы не желаем тебе зла. То есть, я имею в виду, что нам нужно понять, как этот человек относится к происходящему. Что он чувствует к тебе? Согласись, ведь это тоже важно.
И она вдруг осознала, что, даже не зная прямого ответа на этот вопрос, знает другое… Главное. То, что сказал ей сегодня утром Люциус, перед тем, как она покинула мэнор: «…мой дом пуст без тебя… И я сам пуст без тебя».
– Я нужна ему. Очень нужна, – ее ответ прозвучал ясно и четко.
– Хорошо, допустим, что это так. Но сможешь ли ты представить себе, что находишься с ним постоянно, живешь с ним, и будешь жить… всю жизнь? Ты готова к этому? – продолжал нажимать на нее Гарри.
Гермиона задумалась. Нет, она ни минуты не сомневалась, что жить с Люциусом и находиться с ним постоянно – это как раз то, чего она и сама ужасно хочет. Но вот насчет «всей жизни»… Надо признать, что вопрос Гарри застал ее врасплох, и она действительно задумалась. Задумалась и уже скоро ощутила, как чувство неопределенности, тяжким грузом давившее на плечи, вдруг исчезает, даруя странное облегчение. И обрадовавшись этой неожиданной легкости, она прямо и честно, глядя своему лучшему другу в глаза, ответила ему:
– Да. Готова.
– Так кто это, Гермиона? – Джинни никак не могла успокоиться, как и совсем еще недавно ее брат.
– Пожалуйста, не спрашивай меня об этом. Я не смогу сказать вам, – Гермиона расстроенно схватилась за голову, ощущая, как от этого вопроса к горлу поднимается противная тошнота.
– Да теперь-то какая разница? Если вы собираетесь продолжать… отношения, то мы все равно узнаем об этом. Рано или поздно, – Джинни определенно не желала слезать с волнующей ее темы. – Это, случаем, не Шеклбот? Боже, что я несу… Просто уже не знаю, на кого и думать. Может, Невилл?
Смехотворность ее предложений была настолько очевидной, а Гермиона уже настолько взвинченной, что в ответном смехе явно послышались истерические нотки. Она понимала, что смех ее выглядит сейчас со стороны вызывающе и даже глупо, а во взгляде Джинни закипает все большая и большая ярость, но остановиться не могла. Хотя и боялась, что еще минута – и этот идиотский смех перейдет в самую настоящую истерику. Невероятным усилием воли Гермиона постаралась взять себя в руки.
– Нет… конечно же, нет… это ни тот, и ни другой. Ради бога, Джинни, прекрати гадать…
Она наконец успокоилась, и в кухне снова повисло напряженное молчание. Молчание, которое оказалось нарушенным тем, кто знал ее лучше всех на свете.
– Гермиона, а это случайно… не Драко Малфой? – вопрос Гарри прозвучал спокойно и даже как-то задумчиво.
Ощущения оказались сродни удару под дых, поскольку она никак не ожидала, насколько близко удастся подобраться к правде лучшему другу. Невольно приоткрыв рот от удивления, Гермиона недоверчиво уставилась на размышляющего о чем-то Гарри и поняла, что тот напряженно ждет ее ответа. А еще поняла, что своей реакцией невольно дала ему знать, насколько недалек он от истины.
– Нет, Гарри, что ты такое несешь? Честно. Нет, это не Драко. Поверьте, у меня нет и не может быть романа с Драко Малфоем… – торопливо забормотала она, всматриваясь в их лица в ожидании реакции и с ужасом ожидая, а не прозвучит ли сейчас следующий вопрос, до которого остался всего один шажок.
«И смогу ли я тогда соврать им? По-настоящему соврать?»
Но и Гарри, и Джинни молчали. Вопрос, которого она так боялась, повис в воздухе, но произнесен так и не был. По их лицам казалось, что оба они не очень-то поверили в отрицание ее отношений с Драко, но спрашивать о чем-то еще так и не решились. Тишина, воцарившаяся на этот раз, стала особенно гнетущей, и ей вдруг ужасно захотелось рассказать им правду. Вот только понимала, что это будет ошибкой. Большой ошибкой. И мысленно прикусила себе язык.
Почувствовав страшную усталость от этого длинного и ужасного дня, Гермиона поняла, что объяснять им что-то дальше и выслушивать то, что они посчитают долгом сказать ей, сил больше не осталось. Ей нечего сказать им больше. Оставалось только одно: попросить прибежища на эту ночь. И она бы не удивилась, если б в этом самом прибежище ей сейчас отказали.
– Я… хочу попросить вас об одолжении… Разрешите мне переночевать здесь. Просто… мне некуда идти сегодня… Извините, я понимаю, что это выглядит с вашей точки зрения наглостью…
Гарри ничего не ответил, но Гермиона почувствовала его молчаливое согласие. Джинни же была настроена не столь гостеприимно.
– Почему ты не хочешь отправиться к нему?
Гермиона снова опустила голову.
– Не сегодня…
– Понятно. Значит, завтра побежишь? – горько и цинично поинтересовалась Джинни, и Гермиона снова ощутила, как ее охватывают стыд и вина.
– Конечно, ты можешь остаться здесь, Гермиона, – Гарри будто торопился прервать эту тяжелую беседу.
Джинни резко повернулась, чтобы посмотреть на него: во взгляде ее сверкнула ярость. А потом быстро поднялась со стула и потянулась за своей палочкой.
– Я направляюсь к Рону. И ночевать сегодня буду там.
Ее слова тоже причинили боль, но и стали для Гермионы облегчением. Она искренне обрадовалась, что сегодня вечером Рон все же окажется не один.
Джинни стремительно вышла в коридор, и вслед за этим почти сразу прозвучал хлопок аппарации. Гарри с Гермионой еще долго сидели в тишине, ни о чем не спрашивая друг друга, и не произнося никаких банальных фраз утешения или отвлечения. Но потом он наконец поднялся.
– Пора спать. Где гостевая комната, ты знаешь. Я… оставлю для тебя в ванной чистые полотенца. Спокойной ночи, Гермиона.
– Спокойной ночи, – тихо отозвалась она, и Гарри уже выходил из кухни, когда бросила ему вслед: – Спасибо тебе большое… Мне ужасно жалко, что так все вышло.
Ничего не ответив, он слегка кивнул и ушел наверх. А Гермиона осталась одна.
Еще какое-то время, сидя в темной и пустой кухне, она не ощущала внутри ничего, кроме болезненной, рвущей душу, опустошенности. Но потом, будто с трудом продираясь сквозь колючие заросли всех тех мучительных ощущений, в которые она почти погрузилась сегодня, на смену опустошенности начало приходить другое чувство. Гермиона поняла, что ужасно скучает по Люциусу. И больше всего на свете хочет сейчас лишь одного: подойти к нему и попросить, чтобы обнял. И прижал к себе крепко-крепко, будто защищая этими объятиями от всего страшного и горького, что так мучило все это время. Осознание этого настолько потрясало, что с губ ее во мрак и пустоту чужой кухни невольно сорвалось:
– Я люблю его. И мне плевать, кто и как к этому относится. Так уж случилось, что я его люблю…
Ей вдруг подумалось, каково пришлось Люциусу, когда он, сидя в мрачном одиночестве мэнора, за бутылкой виски тоже раздумывал о причинах своего разрыва с Нарциссой. Винил себя, стыдился прошлого, клял за ошибки… и понимал, что ничего изменить уже не в силах.
«Хорошо, что я не направилась сегодня в мэнор. Это было бы неправильно. Сегодня вечером нам обоим нужно остаться наедине со своим прошлым, и каждому со своей совестью».
Поспать этой ночью ей практически не удалось. Сменяющие друг друга моменты бодрствования и тяжкой муторной дремоты оказались наполнены обрывками воспоминаний и каких-то фраз (то чужих, обвиняющих ее в чем-то, то собственных – объясняющих или оправдывающихся). Окончательно проснувшись еще задолго до рассвета, Гермиона лежала в темноте, думая о том, что, наверное, вот так чувствуют себя перенесшие ампутацию больные, когда теряют что-то, что привыкли считать своим на протяжении долгого, долгого времени.
«Рон так много лет был частью моей жизни. И такой важной частью… Другом, любимым человеком, первым мужчиной. А сколько всего (хорошего и плохого, страшного и прекрасного) пережили мы вместе! И вот теперь… его больше не будет в моем мире, потому что я сама решила исключить Рона из этого мира…»
На нее с новой силой набросились угрызения совести и жалость к брошенному другу. И все же, несмотря на эти невеселые размышления, в своих поступках она так и не ощутила раскаяния. Более того, сейчас она с нетерпением ждала момента, когда сможет наконец увидеть Малфоя – прижаться к нему, почувствовать рядом, услышать спокойный и чуть насмешливый голос, шепчущий ей слова утешения.
«Нет, конечно же, он не избавит меня от ощущения предательства, но когда он рядом… я понимаю, что поступаю правильно, и на этот раз тоже поступила так, как и должна была. Скорее… Я хочу, чтобы скорее наступило утро!»
Наконец Гермиона увидела, как небо за окном поначалу посветлело, а затем и окрасилось в нежный розовый цвет наступающего рассвета. Стараясь не шуметь, она привела себя в порядок и быстро приготовила тост, собираясь съесть его на ходу. Привычная атмосфера дома на площади Гримо казалась сегодня гнетущей и мрачной.
Она уже направлялась к входной двери, когда столкнулась со спускающимся по лестнице Гарри. Встретившись взглядом, Гермиона остановилась и с благодарностью обратилась к старому другу:
– Спасибо, что позволил мне остаться здесь. И прости, что заставила тебя пройти через это… Спасибо, Гарри.
Тот кивнул. Сейчас по его лицу было заметно, что он уже смирился с выбором, который сделала одна из самых близких ему людей.
– И ты не обижайся, если что не так… Гермиона, я и вправду хочу, чтобы мои друзья были счастливы. И Рон, и ты. А вместе или по отдельности – на самом деле не столь важно… Просто… придется стиснуть зубы и как-то пережить это непростое время, вот и все.
Почувствовав облегчение, смешанное с нежностью, она открыто улыбнулась в ответ.
– Спасибо, что пытаешься понять меня. Я люблю тебя, Гарри. Ты – настоящий друг…
Не дожидаясь ответа, Гермиона Грейнджер вышла за дверь. И шагнула с крыльца на оживленную часом пик улицу утреннего Лондона.
========== Глава 29. Утешение ==========
Оказавшись в толпе целеустремленно спешащих на работу людей, Гермиона несколько расслабилась и тоже торопливо зашагала к метро.
«Жизнь продолжается. Что сделано, то сделано. И после обеда ко мне придет Люциус…»
А когда уже сидела в вагоне, вдруг похолодела от кольнувшей мысли:
«Он же придет, правда? Он же точно придет?!» – ее охватил недюжинный страх того, что их разлука (пусть и короткая) могла что-то изменить в отношении к ней Малфоя, в его намерениях и планах.
Поезд тряхнуло, и Гермиона ощутила, как внутренности скручиваются от страха в тугой и болезненный узел, а к горлу начинает подниматься мерзкая и отвратительная тошнота.
«Что, если я потеряла их обоих? И Люциуса, и Рона. Нет! У меня нет никаких причин сомневаться в том, как Люциус относится ко мне. Хотя… он никогда не говорил о любви… Да и способен ли Люциус Малфой любить? Ведь ты, дурочка, именно этого ждешь от него?»
Она сознательно сосредоточилась на его прощальной фразе. «И сам я пуст без тебя…» Словно мантру повторяла Гермиона ее про себя, раз за разом прокручивая в памяти эту сцену: вспоминая его голос и то, какими были в этот момент глаза Малфоя, вспоминая выражение его лица и прикосновения. Воспоминания эти здорово грели душу, и по мере того, как поезд метро приближался к ее станции, Гермиона все больше приходила в себя и уже даже начала мысленно подтрунивать над собственными опасениями.
«Чего я, в конце концов, боюсь? Я молода, сильна, независима. И смогу прожить эту жизнь и одна, если вдруг окажется, что не нужна никому из мужчин. Разве счастье можно найти лишь в любви?»
