Текст книги "Познавая прекрасное (ЛП)"
Автор книги: Laurielove
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 40 страниц)
Люциус резко повернулся и вышел в гостиную. Сев на диван, он безучастно уставился прямо перед собой. Выйдя вслед за ним из кабинета, Гермиона осторожно присела рядом и мягко прошептала:
– С тобой все в порядке? Прости, мне не стоило спрашивать тебя о нем…
Повернув голову, Люциус уставился ей прямо в глаза.
– Тебе, думаю, очень хочется узнать, почему я присоединился к Волдеморту? Почему стал Пожирателем Смерти? Так вот, ответ банален и прост. Открой любой учебник по магловской психологии, и ты легко найдешь его там, – он немного помолчал и продолжил.
– Мой отец с самого раннего детства учил меня, что власть – это все. Чистокровные маги просто должны управлять этим миром. Он всегда был очень убедителен, эдакий великолепный оратор. Магнетизирующая личность. Отец умел сказать то, что всегда было приятно услышать сливкам волшебного сообщества. Я никогда не сомневался относительно нашего превосходства, потому что у меня никогда не было причин сомневаться в этом. Почему я должен был сомневаться в том, что так ясно и убедительно проповедует мой собственный отец? Люди обожали его, уважали, стремились сблизиться с ним. Подобострастно говорили мне, какой удивительный человек – мой отец, и как же мне повезло, что я – Малфой, – продолжал Люциус, не останавливаясь, и Гермиона чувствовала, как хотелось ему выговориться сейчас – здесь, перед ней…
– Но когда приемы и вечеринки заканчивались, и гости расходились по домам, мы оставались с ним вдвоем, наедине. О, таким его не видел никто. Он загонял меня в угол, приступая к разбору моего поведения: почему я говорил с таким-то, почему сказал то-то, почему болтал с тем-то, разве я не понимал, что он был приглашен сюда из политических соображений и не является чистокровным волшебником? Он раскладывал мое поведение по полочкам – мои манеры, даже мою одежду. Почему моя мантия была слегка помята, когда я подошел к министру? Даже когда я все старался делать правильно, достаточно было малейшего шага в отклонении от шаблона, как он выхватывал палочку, тут же посылая в меня проклятье. Свой первый Круциатус я получил в шесть лет от руки отца. В те дни регулирование незаконного волшебства не было таким строгим. Никто не следил за тем, что происходит в магических семьях, а даже если и обнаруживали что-то, то игнорировали. Да и потом, кто рискнул бы указывать что-то Малфою?
Ужас, неконтролируемый ужас охватывал Гермиону все сильней и сильней. Она потянулась рукой, чтобы коснуться его, но Люциус, казалось, даже не заметил этого.
– Хогвартс стал для меня раем. Я, наконец-то, мог убежать. Но, тем не менее, продолжал верить ему. Он смог убедить меня в моей неполноценности и в том, что только его убеждения и следование им могут сделать из меня человека. Да и как я мог не верить? Когда все вокруг продолжали восхищаться, насколько велик мой отец! И я поглощал его принципы, его убеждения, поглощал их прямо в зияющие раны, которые он сам же и нанес моей несчастной изуродованной душе. Я с головой погрузился в учебу и превзошел в этом всех остальных. Стал самым лучшим студентом своего поколения… – он повернулся к Гермионе. – Тебе знаком этот эпитет, не правда ли? Но и этого для него было недостаточно. «К чему тебе твой ум и твои успехи в учебе, если они не помогают ничего добиться? Ты должен использовать их, чтобы, прежде всего, возвыситься над всеми остальными!» – Люциус горько усмехнулся, цитируя отца, и на мгновение затих.
Гермиона не знала, что сказать, но вспомнила их предыдущую беседу.
– Помнишь, ты рассказывал, что в детстве дружил с двумя магловскими детьми, здесь. Почему же твой отец не положил этому конец?
– Потому, что не знал. Думаю, это меня и спасло. Даже потом, когда я уже усвоил, что должен любой ценой избегать общения с маглами, то все равно возвращался к тем двум детям. Как будто раздваивался, понимаешь? Когда находился рядом с ними, я был другим человеком, и не должен был следовать принципам Абраксаса Малфоя.
– Но, в конце концов, ты перестал с ними видеться?
– Да.
– И с какого возраста?
– С четырнадцати лет, – в его голосе невозможно было различить ни единой эмоции.
Гермиона прекратила расспрашивать, чувствуя, что это было бы слишком болезненно. Но, помолчав, Люциус продолжил сам.
– Мальчик был моим ровесником. А девочка… ее звали Эви… была на год или два старше, чем я. Когда мы были детьми, это было незаметно: мы вместе играли в лесу, строили какие-то магловские детские лагери, рыли ямы и траншеи, лазали по деревьям. Но когда я поступил в Хогвартс, то заметил, как изменилось мое тело, раньше, чем у других мальчиков, и я видел, что Эви тоже изменилась. У нее появилась талия и бедра стали шире. Ее грудь начала подпрыгивать, когда она бегала, а щеки и губы стали вдруг такими яркими.
– А потом, она начала относиться ко мне по-другому. Стала поддразнивать. То общалась со мной ласково и нежно, как ангел, а в следующую минуту могла оскорбить или обидеть. Эви будто мучила меня за что-то. И как-то раз неожиданно спрыгнула на меня с дерева, когда я шел по лесу. Потом схватила за плечи и поцеловала, глубоко и сильно… Этот поцелуй разбудил во мне чувства, которых я никогда еще не испытывал. Она сразу же убежала, но оставила меня горящим каким-то непонятным огнем. Это продолжалось в течение всех месяцев, пока я был на каникулах. Тогда мне казалось, что я влюблен, хотя сейчас и сомневаюсь в этом.
Он снова замолчал, уставившись в пустоту.
– После третьего курса я приехал в поместье. Отец был в отъезде, и я оказался предоставлен самому себе. Но для меня это было привычно. Я просто наслаждался свободой и не мог дождаться, когда увижу ее. Когда мы встретились, мне показалось, что она тоже рада меня видеть. Мы целовались несколько часов подряд и чувствовали тела друг друга так близко, как никогда раньше, хотя и не понимали еще, чего хотим… Просто отчаянно нуждались друг в друге. Однажды мы не выдержали, и я привел ее в мэнор, в свою комнату. Мы медленно раздевали друг друга, наслаждаясь каждой минутой, открывая свою плоть и даря ее один другому. Эви поразилась, когда увидела меня обнаженным, сказала, что никогда не встречала ничего более красивого, чем мое тело. Мне же хотелось плакать, когда она гладила его. Такого желания и нежности я не испытывал до этого никогда. Мы занимались любовью, и это был первый раз для нас обоих, мы кричали и плакали от боли, удовольствия и удивления. А потом просто лежали, обнявшись, и не произносили ни слова… просто были рядом.
Люциус глубоко вздохнул и зажмурился, прежде чем, стиснув зубы, продолжить.
– Мы уснули, и я не знаю, сколько проспали… может быть несколько часов… переплетясь голыми телами. Но тут раздался… оглушительный шум. Я проснулся от звука вышибленной двери и увидел, что мой отец стоит в дверном проеме. Его трясло от гнева и ярости. Он узнал Эви, узнал, кто она. И поднял палочку. Эви так отчаянно закричала от боли, что я не смог вынести это. Я просил отца остановиться, умолял его. Но он бросал в нее Круциатус снова и снова, и ее крик казался мне нескончаемым. Потом приказал мне выйти из комнаты. Я отказался, и мучительное заклятье тут же настигло меня самого. Отец прокричал, чтобы я убирался, или он убьет меня своей рукой. Я посмотрел в его глаза и понял, что это правда, потому что никогда прежде не видел в них такого гнева, ярости… разочарования… Никогда…
Он перевел дыхание.
– И я вышел, а он запер дверь. Я ощущал себя трусом, нет – я и был трусом! Отходя от комнаты, услышал: «Авада Кедавра». Ее тело нашли на следующий день в ручье, неподалеку от их деревни. Местная газета написала, что Эви утонула; несчастный случай, трагический несчастный случай…
Оба сидели, будто оцепеневшие. Гермиона до сих пор держала его за руку, хотя и забыла об этом. Она уставилась на Малфоя, не в состоянии оправиться от шока, охватившего после его рассказа. Состояние было ужасным: пораженная, она ясно понимала, насколько унизительно для Люциуса было рассказывать ей сейчас об этом. Гермиона не сомневалась, что никто не знает о случившемся тогда, никто – даже его жена.
Пытаясь сосредоточиться, она пристально посмотрела в его лицо. Люциус казался каким-то отдаленным, почти не замечающим ее… В голове мелькнула мысль, что, может быть, он хочет побыть один…
«Черт! Почему мне сейчас так больно?» – отняв руку, Гермиона начала подниматься с дивана.
Останавливая, Люциус тут же отчаянно схватил ее за запястье. Он повернулся, посмотрел на нее, и проговорил, пристально глядя в глаза (и этот взгляд слепил Гермиону):
– Не уходи. Пожалуйста…
========== Глава 16. Свершение ==========
Обнявшись, они пролежали на диване несколько часов, и Гермионе снова казалось, что она, будто коконом, обернута его крупными сильными руками. Прислонившись щекой к груди Люциуса, она невольно слышала биение его сердца. Сознание туманилось от всего того, что узнала сегодня. Мысли мелькали в голове с калейдоскопической быстротой: маленький Люциус, играющий с детьми-маглами и роющий с ними траншеи; Абраксас Малфой, бросающий Круциатус в скорченную фигурку собственного сына, а дальше… Откровенный рассказ о первой юношеской близости. Признание, что его отец убил Эви.
Подавляющими чувствами, владеющими сейчас, стали ужас и одновременно печаль. Атмосфера зверства, в которой жил Люциус, во многом объясняла, как и почему он вырос таким… каким в итоге и вырос.
«А видеть и знать, что твой отец – убийца… это… слишком!»
Невольно мысли Гермионы скользнули к его ласкам и нежностям с той девочкой. Даже теперь, спустя много лет, узнав об этом, Гермиона чувствовала острую болезненную ревность. Она не хотела делить его ни с кем: ни сейчас, ни в прошлом. Беспокойство уже кольнуло, когда увидела полный шкаф одежды, хотя и быстро успокоила себя тем, что одежда приготовлена именно для нее, но… Но ведь в его жизни была еще и Нарцисса. Которая была хозяйкой Малфой-мэнора много лет.
«Конечно, у него есть прошлое! Мерлин, о чем это я? У него много лет была семья – жена и сын! И уж, конечно, его несомненная опытность в любви взялась не просто так. Но почему тогда мне так больно думать о нем, находящимся рядом с другими женщинами?! Нет! Сейчас, здесь, в его объятьях лежу я! И это я нужна ему! Он хочет меня! Господи, и я тоже хочу его… Он нужен мне… Очень нужен!»
Гермионе стало стыдно за свои ревнивые, собственнические мысли, но отогнать их не получалось. В конце концов, усталость одолела и, вдыхая знакомый и такой желанный аромат, она провалилась в сон, чувствуя по замедленному дыханию, что Люциус тоже уснул.
Проснувшись уже на закате и лишь только открыв глаза, она начала рассматривать его лицо, находящееся сейчас так близко и освещенное мягким вечерним светом солнца. Люциус еще спал и казался таким спокойным и безмятежным в янтарном свете, заливавшем комнату, будто и не было того тяжкого разговора.
«Как же будет здорово, если сон прогонит его мучительное отчаяние, так откровенно прорвавшееся днем».
Потянувшись, Гермиона поняла, что тело болезненно затекло. Осторожно, чтобы не разбудить Люциуса, она поднялась и, подойдя к окну, выглянула в парк. Брызги фонтанов радужно мерцали в лучах вечернего солнца, а через лужайку гордо шествовал белый павлин. Красота и изысканное великолепие Малфой-мэнора не могли не взять за душу. Закрыв глаза, Гермиона глубоко вздохнула, наслаждаясь ароматами вечернего летнего воздуха.
Вокруг стояла невероятная, до звона в ушах, тишина. И все чувства странно усилились в этой насыщенной запахами и эмоциями атмосфере, которую можно было резать ножом. Страшная болезненная напряженность, вызванная откровениями Люциуса, еще оставалась, но ощущение ужаса прошло, и Гермиона лишь чувствовала, как в душе что-то нервно подрагивает. Реакция на все, о чем она узнала сегодня, окружающая красота и запахи густого вечернего летнего воздуха, довело сейчас почти до полуобморочного состояния. И даже несмотря на это – она чувствовала себя как никогда живой.
«Нет! Нет… Я и в самом деле сейчас по-настоящему живая!»
Дыхание невольно ускорилось, и где-то глубоко внутри, где-то на самом дне души, снова начала возникать знакомая боль.
Немного поколебавшись, она откинула голову и снова осторожно, но глубоко вдохнула ароматный воздух.
И когда привычное ощущение боли уже готово было охватить, Гермиона поняла, кто приблизился сзади. Этот запах, его запах, уже смешался со сводящим с ума ароматом летних сумерек. Дыхание стало еще быстрей, а внутренности тут же скрутило от желания. Гермиона не шевельнулась, но, казалось, сама ее кожа потянулась к нему, тоскуя о прикосновениях.
Наконец-то ожидание подошло к концу.
Люциус осторожно коснулся ее спины, медленно, чувственно гладя подушечками пальцев. Почувствовав его дыхание на волосах, Гермиона невольно вздрогнула. Положив голову ему на плечо, она поняла, что не может сделать ни вдоха.
Потом Малфой наклонился, и Гермиона ощутила на своем плече, там, где оно соединялось с шеей, теплые настойчивые губы. Опускаясь все ниже и ниже, они целовали, лизали, слегка пощипывали кожу – и это было прекрасно. Подняв обе руки, она потянула его за волосы, желая прижать еще ближе, отчаянно желая насладиться его телом больше. Люциус что-то невнятно застонал, и звук его голоса заставил Гермиону задрожать еще сильней. В этом глухом, низком стоне смогла разобрать лишь: «Нужна мне… очень… сейчас…»
Правая рука легла на ее живот и скользнула под топик. Его пальцы обожгли, но это был сладкий ожог, заставивший невольно дернуться. Кончики пальцев двинулись, ласково поглаживая, вверх, пока не достигли полушарий груди. Гермиона выгнула спину в надежде, что сейчас он дотронется, потрет, зажмет ее соски снова, так же, как вчера. Он опустил бюстгальтер, и ее грудь оказалась возбуждающе зажатой между ним и топом, который Малфой поднял наверх.
Не прерывая мучительных поцелуев, Люциус начал ласкать ее грудь, и тело Гермионы невольно дернулось, выгибаясь навстречу его рукам. Будто поняв ее желание, он мягко провел ладонями по соскам, заставляя их напрячься. А уже в следующую минуту кончики пальцев закружили по ним в безумном танце: то сжимая, а то просто легко поглаживая. Продолжая губами сладко мучить ее горло, Малфой опустился почти до ключицы. Застонав, Гермиона схватила его за волосы еще сильней, дернув длинный локон снова.
Люциус зашипел и крепко ущипнул сразу оба соска. Это было грубо, и Гермиона гортанно вскрикнула, одновременно удивляясь той восхитительной агонии, которая, выгибая ее тело, почему-то безумно возбуждала. Он продолжал зажимать, потирать и покручивать соски, пока стоны Гермионы не стали бесконечными. До этого момента она даже представить не могла, что столь острое удовольствие может исходить от боли. Невероятной чувственной боли. Гермиона повернула голову и вынуждена была замолчать, потому что губы Люциуса уже накинулись на ее собственные, заставляя их открыться и позволить его языку нырнуть в горячую влажную сладость рта. Языки встретились и яростно закружились, когда Гермиона подумала, что хотела бы исчезнуть в нем, раствориться полностью и без остатка. Казалось, что рот и руки Люциуса – не что иное, как целая вселенная. Ее персональная вселенная…
Внезапно он оторвался от груди и повернул Гермиону к себе. Обхватив ладонями ее лицо, Малфой поцеловал еще глубже, и она ответила ему так же – пылко и страстно. Сняв кардиган, он через голову стащил топик и сразу же расстегнул застежку бюстгальтера, позволяя тому упасть на пол. И застонал, в первый раз увидев ее почти обнаженной. Отчаянно желая почувствовать то же самое, Гермиона потянулась к его рубашке: несколько пуговиц полетели прочь, и она почти плакала от досады, возясь с оставшимися. Наконец, стащила рубашку с широких плеч и уставилась на голый мужской торс. Тяжело и рвано дыша, они жадно глядели друг на друга.
Глубоко вздохнув от жажды и восхищения, Гермиона потянулась и положила ладошки на гладкую, рельефную, словно у изваяния, грудь. Эта мужская грудь была еще прекрасней, чем представлялась в мечтах. Дразняще медленно она начала гладить ее, восхищаясь силой и упругостью мышц под своими ладонями.
«О, я, кажется, уже чувствовала это, тогда, в книжном магазине…»
Подражая Малфою, Гермиона тоже опустила голову и лизнула его сосок. Поласкав для начала языком, она всосала его так крепко, как только могла. Люциус снова зашипел, но теперь уже не от боли. Гермиона улыбнулась и скользнула ко второму, повторяя с ним то же самое, но в конце еще и куснув. Для Люциуса это оказалось слишком.
– Черт! Не так сильно, ведьма… – охнул он и резко потянул Гермиону за голову, заставляя посмотреть на себя.
Уставившись друг на друга, они видели лишь обоюдную огненную жажду, горящую в глазах. Внезапно Люциус поднял ее и понес к тяжелому дубовому столу, покрытому бумагами и книгами. Шум от сброшенных на пол предметов был единственным, что прозвучало в комнате, кроме их тяжелого дыхания и негромких стонов Гермионы. Люциус снова нашел губами ее тело и уже обжигал поцелуями живот, опускаясь ниже и ниже, к промокшей сердцевине.
Наступила ее очередь мучиться, одновременно наслаждаясь его прикосновениями. Нежный зародыш уже давно болел, желая, чтобы его тронули, и Гермиона всхлипнула, умоляюще поднимая бедра навстречу Малфою. Она молчала, но чувства её были ясны.
Люциус чуть отстранился, и Гермиона протестующе дернулась на столе, снова почувствовав, как внутренности скручиваются в узел.
Он пристально глянул на нее сверху вниз, и взгляд этот был полон желания. Люциус не скрывал своей жажды, хотя его отчаянная эмоциональная потребность в ней, горевшая утром, слегка утихла, и сейчас Гермиона увидела, как по лицу скользнуло знакомое выражение малфоевского высокомерия. Вот только теперь оно возбуждало еще сильней, и она не смогла удержать стон страсти, не поддающейся никакому контролю. Люциус слегка усмехнулся и заговорил, надменно растягивая слова, будто пытаясь вывести ее из себя.
– Скажи мне, чего ты хочешь… Скажи, что мне сделать с твоим невероятным телом. Проси меня, Гермиона… Я хочу слышать это.
От низкого чувственного тембра его голоса внутри все задрожало, желание стало невыносимым. Гермиона никогда не думала, что сможет сказать что-то вроде этого, но услышала, как произносит слова, рвущиеся откуда-то глубоко, из самого ее существа:
– Пожалуйста… Господи… Я хочу, чтобы ты взял меня… Сейчас, скорей… жестко… Прошу тебя, Люциус… Я умру, если ты не войдешь в меня сейчас же…
Малфой самодовольно улыбнулся, и жажда вспыхнула в глазах еще сильней, когда он склонился к уху и прошептал:
– Терпение должно быть, наконец, вознаграждено… – и коснулся пуговички на ее джинсах.
Запутавшись пальцами в его волосах, и невольно дергая их, Гермиона почти непрерывно дрожала, когда Люциус медленно расстегивал джинсы. Когда, стащив их вниз, увидел ее кружевные трусики и затаил дыхание. А потом, когда глухой стон слетел с его губ, выдавая возбуждение, она снова дернулась ему навстречу.
И уже пылала, когда губы Люциуса опять коснулись ее живота. Стянув трусики, он раздвинул ей ноги и склонился, замерев, разглядывая ее женскую сущность. Сейчас его рот был так близко, что Гермиона почувствовала, как горячее дыхание обжигает ее, возбуждая еще больше. Как же она жаждала сейчас его прикосновения. Наконец, Малфой наклонился еще ниже и медленно лизнул складочки, аккуратно раздвигая их пальцами. Не сдержав крика, Гермиона яростно толкнулась вперед, но тут же оказалась остановлена сильными руками. Люциус, жестко схватив ее бедра, придавил их к столу, не давая шевельнуться, и склонился к ней снова.
Медленно дразня Гермиону языком, он кружил и кружил вокруг нежного зародыша, так и не дотрагиваясь до него, хотя это было как раз тем, чего ей безумно хотелось. Но Люциус кружил вокруг… так близко… И это заставляло ее всхлипывать от отчаянья и удовольствия одновременно. Почувствовав проникновение пальца, она все же толкнулась навстречу и уже спустя секунду поняла, что сил выносить эту сладкую муку больше не осталось, и, вцепившись ему в волосы, Гермиона запрокинула голову и лихорадочно забормотала:
– Пожалуйста… ну же… я хочу по-настоящему… Хочу тебя внутри! – ослабив хватку, она убрала руку, надеясь, что Люциус послушается, но он, подняв голову, продолжал двигать пальцем, глядя на Гермиону с легкой и самодовольной усмешкой.
С губ невольно сорвалось рыдание. Но нет – опасалась напрасно… Гермиона увидела, как он уже коснулся пояса брюк и торопливо расстегивает пуговицы. Даже сейчас было заметно, насколько возбужден Малфой, но когда одежда упала на пол, и Гермиона увидела его…
Она задохнулась от желания и шока одновременно. Увиденное превзошло все ожидания: член гордо возвышался, будто пылая в вечернем свете. Гермионе всегда было интересно и чуточку странно, как люди могут восторгаться такой странной вещью, как мужской фаллос. Но глядя на него сейчас (такой великолепный, большой, гладкий и твердый), вдруг поняла, что это – самое прекрасное из когда-либо виденного ею. И это – то, в чем сейчас она отчаянно нуждалась: немедленно, полностью… так глубоко, как только можно. Снова откинувшись назад, она выгнула спину, и в гостиной раздался глубокий стон желания.
Терпеть дольше он уже не мог, это было выше его сил. Люциус и так ждал бесконечно долго, мучая и дразня их обоих, и теперь, пристально глядя вниз на это изящное существо, раскинувшееся на столе для него с затуманенным от жажды лицом, со вздымающейся грудью, и раздвинутыми для него бедрами, понял, что эта женщина должна, наконец, стать его. В последний раз скользнув глазами по ее телу и лицу, он слегка потер головкой члена клитор и опустился ниже.
Остановился у самого входа. Повернув голову, Гермиона встретилась с ним глазами. И тогда Малфой толкнулся внутрь, заполняя ее целиком и полностью.
Неземной низкий стон сорвался с губ, но он не отводил взгляда, продолжая пристально смотреть на нее. Глаза Гермионы расширились, и рот невольно распахнулся в немом крике, когда она осознала.
«Наконец! Наконец, мы связаны! Всем – мыслями, душами и телами…»
Какое-то время оба не двигались, но Гермиона чувствовала, как жарко пульсирует в ней его возбужденный член, и это было прекрасно… Она чувствовала себя заполненной.
И уже скоро, когда ожидание стало окончательно невозможно, жажда вспыхнула в его глазах еще сильней, и он вышел из нее только для того, чтобы почти немедленно толкнуться снова. Поражаясь силе и глубине его толчков, Гермиона дрожала на столе. Продолжая двигаться, Люциус склонился к ней. Обняв за спину, Гермиона сжала его так сильно, как только могла, и ногти ее невольно впились в гладкую кожу, заставляя его стонать в восхитительной муке. И этот стон в который уже раз заставил ее внутренности свернуться. Двигаясь навстречу друг другу, оба уже не понимали, где заканчивается один и начинается другой.
Движения Малфоя становились все быстрее, глубже, и Гермиона ощутила, как начинает таять, настолько невыносимо близко он уже подвел ее к краю. Все существо сосредоточилось на этой восхитительной мужской твердости, заполняющей ее и дарующей наслаждение. Лицо же самого Люциуса казалось картиной чувственного восторга. Не отводя от нее пристального взгляда, он простонал:
– Хочу слышать тебя… Слышать, как ты кричишь, когда кончаешь подо мной, когда я кончаю в тебя, заполняю тебя… кричи мое имя, ведьма, прошу тебя… Ну же!
Он нашел рукой набухший клитор и жестко потер его большим пальцем, продолжая двигаться. Все ее существо сжалось, и чувство парения над пропастью охватило Гермиону перед тем, как упасть в нее в самом невероятном, самом необыкновенном наслаждении. И уже падая, она поняла, что тело растаяло под ним, и может сейчас лишь неудержимо дергаться в разрушительном оргазме. Свет перед глазами погас. Гермионе показалось, что она ослепла. А достигнув самого высокого пика, она невольно открыла рот, и имя его сорвалось с губ, будто подтверждая, кто теперь есть смысл ее существования:
– ЛЮЦИУС!
Ее голос, зовущий по имени, и восхитительная пульсация мышц влагалища, дрожащего вокруг него, казалось, отправили его в рай. Голова откинулась, глаза закрылись, судорожно пытаясь вдохнуть, Малфой содрогнулся в нескольких длинных рваных судорогах, глубоко изливаясь в тело вожделенной женщины, и собственный крик наслаждения повис в тяжелом воздухе.
Тяжело дыша, Люциус почти упал на нее. Гермиона попыталась поднять ноги, чтобы обернуть их вокруг него, но поняла, что это невозможно: казалось, кости будто превратились в желе. Крепко обняв его спину, потную и горячую, она прижала Малфоя к себе так сильно, как будто боялась, что он исчезнет. Они еще долго лежали так, дыша одним дыханием, тело к телу, кожа к коже. И Гермиона до сих пор чувствовала его внутри, поражаясь мощи и выносливости этого невероятного мужчины.
В конце концов, Люциус подхватил ее под спину и потянул на себя, заставляя подняться и сесть, так до сих пор и не выйдя из нее. Глаза их встретились снова, хотя ни слова произнесено не было. Неспешно наклонившись, Люциус поцеловал ее в губы: нежно и мягко раздвигая их и скользя языком в сладкую теплоту рта. И это было так восхитительно после их безумного, почти животного соития, что Гермиона почувствовала, как навернувшиеся слезы уже бегут по щекам. Оторвавшись от ее рта, он начал сцеловывать слезинки губами. Наконец выскользнул из нее, и Гермиона застонала от болезненного ощущения потери. Обняв ее лицо ладонями, Люциус вытер последние капельки и ласково убрал с лица прилипшие пряди волос.
Потом наклонился, подобрал палочку и аппарировал обоих прямо в спальню. В кровать.
========== Глава 17. Близость ==========
Прошли часы, а они все лежали и лежали на огромной кровати, не отводя друг от друга глаз. Гермиона смутно понимала, что они находятся в той же спальне, в которой она провела предыдущую ночь. До сих пор они не произнесли ни слова и даже не дотронулись друг до друга. Невыносимо страстное первое слияние, сопровождаемое чувством свершения чего-то очень важного в их жизнях, обернулось сейчас такой негой и покоем, что слова казались лишними.
Наконец тишину нарушило громкое урчание в животе Гермионы. Она хихикнула и Люциус, в свою очередь, хитро улыбнулся ей в ответ. Эта женщина казалась ему бесконечно очаровательной. Снаружи уже стемнело, наступил поздний вечер, и они осознали, что потеряли счет времени. Люциус смутно припомнил, что за целый день оба практически ничего не ели. Неохотно оторвав от нее взгляд, он обернулся и взял с тумбочки палочку. Пробормотав что-то, положил ее назад и повернулся к Гермионе.
– Чего бы ты хотела поесть? – его голос прозвучал неожиданно громко в тишине комнаты.
Гермиона глубоко вдохнула и медленно перекатилась на спину. Шелковые простыни холодили кожу, и она потянулась, чувствуя в теле каждую мышцу, и невольно вспоминая недавно пережитые ощущения.
– Ну… можно… просто бутерброд или что-то вроде того. Хотя… по поводу десерта у меня есть кое-какие идеи… – чуть повернувшись к Малфою, она приподняла бровь.
Люциус, подразнивая, сделал в ответ то же самое. Смущенная Гермиона засмеялась над собственным легкомыслием. Тем не менее, это не остановило его, и, положив на ее живот большую теплую руку, Люциус начал неспешно поглаживать его. Откинувшись на подушку и прикрыв глаза, Гермиона поняла, что снова становится для него влажной.
В эту же секунду раздался стук в дверь. Люциус, не отрывая глаз и руки от ее тела, спокойно протянул:
– Войдите.
В дверном проеме возникла Тибби. Гермиона спохватилась и, покраснев от смущения, быстро натянула на себя простынь. Это было неправильно: показываться перед домовихой абсолютно голой. Да еще и лежащей в постели рядом с ее, таким же голым, хозяином. В отличии от нее, Люциус даже не попытался прикрыться и, невозмутимо глядя на Тибби, коротко, но достаточно вежливо, заказал в комнату бутерброды и напитки. Эльфийка кивнула, щелчком зажгла в камине огонь, и ушла, закрыв за собой дверь.
Внимание Люциуса тут же переключилось на Гермиону:
– Итак… на чем мы остановились?
«Мерзавец…»
Его голос действовал так же, как и руки, которые уже начали снова горячить ее плоть. Гермиона рассеянно отбросила простынь, открываясь для него, как можно сильней: на этот раз, мягко обхватив грудь, чувствуя ее тяжесть, он начал нежно поглаживать сосок большим пальцем. Она еле слышно застонала, выгибаясь навстречу, Люциус наклонился, и вот уже его язык начал ласкать чувствительную точку все сильней и сильней. Гермиона с опаской ждала, что он снова сожмет сосок зубами, но нет… Сейчас Малфой дарил лишь бесконечную нежность, и от этого желание только усиливалось.
Опустив руку, Гермиона почувствовала, какой твердый и нетерпеливый он снова. Люциус резко вдохнул, когда тоненькие пальчики сжали гладкую головку, поглаживая ее так же чувственно, как дразнил ее грудь он. Уже не в состоянии сдерживаться, он потянулся к ее рту и обрушился на него, врываясь языком в теплую бархатистую влажность. Открываясь ему навстречу и углубляя поцелуй, Гермиона снова застонала. Неожиданно Малфой раздвинул ей ноги коленом, схватил за бедра и с силой перевернул прямо на себя. Гермиона тут же почувствовала, как кончик плоти мучительно подрагивает у входа в нее. Толчок возбуждения, похожий на удар электрического тока, пробежал сквозь тело, и она откинула голову назад, низко и радостно смеясь от удовольствия.
Выражение откровенного желания и удивления явно читалось в его взгляде. И Гермиона почувствовала, как торжествует сейчас от той очевидной власти, которую имеет над этим, доминирующим во всем, самцом. Конечно, она позволит ему диктовать ей что-то, но лишь зная, что в самое ближайшее время сможет делать с ним все, что угодно, и уже на своих условиях. Сейчас же, в эту минуту, ей хотелось разрешить ему повелевать – так горячо она упивалась их взаимным вожделением. Почувствовав молчаливое согласие, Люциус властно произнес всего одно слово и его голос уже почти подвел ее к краю.
– Опускайся.
Мучительно медленно, для начала помогая себе рукой, дюйм за дюймом она начала неторопливо опускаться на него, с каждой секундой чувствуя, как пылающие стенки влагалища растягиваются, приспосабливаясь к его величине. Голова невольно откинулась назад, и Гермиона страстно застонала, не сумев обуздать себя. Будто отвечая на этот стон, Люциус снова резко схватил ее бедра и насадил на себя полностью. Оба замерли, он – наслаждаясь ощущением тесноты обхвата, она – невероятным ощущением наполненности. Потом поднял Гермиону так, что кончик члена чуть не выскользнул, и снова медленно, очень медленно, опустил на себя вниз, не сумев сдержать тихого рычания, когда почувствовал, как крепко сжимаются тугие мышцы влагалища. Гермиона с трудом выдерживала эту муку – хотелось двигаться на нем быстрее, глубже, но Малфой не позволял, крепко держа за бедра и контролируя темп.
