Текст книги "Познавая прекрасное (ЛП)"
Автор книги: Laurielove
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 40 страниц)
Глубоко вздохнув, Малфой закрыл глаза, его лицо выглядело сейчас окаменевшим. И Гермиона нахмурилась, напряженно ожидая ответа. Наконец он заговорил низким и глухим голосом:
– Давай закроем эту тему. Я не хочу больше обсуждать ее. Потому что твои слова не вызывают у меня ничего, кроме ужасного стыда.
Обиженная, она опустила голову, ощущая, как сказанное причиняет ей боль. Потом резко поднялась со скамьи и даже отошла на несколько шагов, но затем остановилась и вернулась назад.
– Не бойся идти вперед. Не бойся переворачивать страницы с прошлым и двигаться дальше. Гриффиндор поможет тебе! – Гермиона снова отошла на пару шагов, но снова вернулась. – Пусть Шляпа и разглядела в тебе лишь крошечную частичку гриффиндорца, но она ее увидела. И я тоже верю, что она есть.
На этом, оставив Люциуса по-прежнему сидящим на скамейке, она начала спускаться с холма вниз.
Гермиона прошла всего несколько ярдов, когда оказалась схваченной крепкими мужскими руками. Малфой развернул ее, с силой прижал к себе и начал покрывать лицо, волосы и шею лихорадочными поцелуями.
– Прости меня… Прости… Я постоянно вываливаю на тебя свои слабости. Даже те, которыми не делился ни с кем… Никогда.
Задохнувшись от изумления, Гермиона попыталась встретиться с ним глазами, желая успокоить, сказать, что она не огорчена этим ни капли. Но Люциус продолжал крепко обнимать ее, сцеловывая с лица невесть откуда взявшиеся слезы.
Все еще не размыкая объятий, они медленно опустились на густую траву, и аромат луговой зелени тут же заполнил легкие, усиливая и без того обостренные в эти минуты чувства. Казалось, целый мир вокруг замер, оставив только их одних на этой теплой и душистой летней земле. Понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы он вошел в нее, жаркую и влажную. И чтобы оба тут же застонали от удовлетворения и радости, даруемой слиянием. Они двигались навстречу друг другу и наслаждались каждым движением, каждым толчком, каждым поцелуем. И когда, уже совсем скоро, задрожали на пике чувственного восторга, то обоим казалось в этот миг, что все вокруг (яркий солнечный свет, зелень травы, запах летней земли) во сто крат увеличивает их взаимное блаженство, превращая его почти в экстаз.
Потом они долго лежали в траве, нежно и успокаивающе поглаживая друг друга, и тихонько разговаривали на ничего не значащие темы. Оба так и пролежали бы до самого вечера, если бы не огромная дождевая туча, появившаяся вдруг и будто ниоткуда. Почувствовав первые капли, Люциус с Гермионой поднялись и быстро направились в сторону дома. Однако, теплый и безобидный летний дождик, на глазах превратившийся в самый настоящий ливень, заставил их не просто прибавить шаг, а побежать, смеясь и дурачась по дороге, словно дети. Добравшись до входных дверей мэнора, оба уже оказались промокшими насквозь.
Они быстро забежали в холл и дождевые капли с их одежды тут же усеяли старинный дубовый пол многочисленными лужицами. Увидев которые, Гермиона запрокинула голову и звонко расхохоталась, будто сбрасывая с себя остатки утренней напряженности. Глаза Малфоя сверкнули, он снова привлек ее к себе, а затем нагнулся и, привычно подхватив на руки, быстро понес вверх по лестнице в спальню. Пинком открыл дверь и достаточно бесцеремонно бросил Гермиону на кровать. На этот раз его страсть, его властность и его жгучая, даже какая-то мрачная, жажда близости была бесспорна и почти осязаема. Наклонившись, Люциус отчаянно рванул на ней одежду, сразу же стаскивая обрывки с тела и бросая на пол. Отвечая, Гермиона тоже потянулась к нему, принимаясь раздевать и самого Малфоя. Не прошло и минуты, как их обнаженные тела, влажные от проливного дождя и разгоряченные от бега, уже сплелись на кровати в ненасытных объятиях.
Чувствуя, как тело начинает пылать, Гермиона лишь корчилась и бессвязно лепетала что-то. А в следующий миг ощутила, как, скользнув по ее еще мокрой коже, Люциус спустился вниз и сразу нашел ртом клитор, жадно впиваясь в него. Не ожидавшая этой внезапной и откровенной ласки Гермиона задрожала и выгнулась на кровати, отчаянно царапая пальцами простынь. Сейчас Малфой был безжалостен: не отрываясь, он лизал и с силой всасывал в себя ее набухшую плоть, рукой дотянувшись до соска и принявшись жестко потирать, а иногда и пощипывать его. Удивленная поначалу этой агрессией, уже скоро Гермиона ощутила, как внутренности скручивает от вожделения тугой пружиной, а отчаянная боль внизу живота заставляет желать лишь одного – немедленной разрядки.
Почувствовав вдруг, как Люциус (внезапно и болезненно) ввел в ее анус сразу два пальца, она закричала от боли и выгнулась им навстречу еще сильнее, до ломоты в позвоночнике. Но вот, что странно: жгучая боль от его грубого и бесцеремонного вторжения лишь увеличила желание, заставляя почти сходить с ума в ожидании оргазма. Будто зная это, Малфой с силой всосал клитор, даже чуть прикусывая его, и крепко сжал пальцы на соске. И огромная волна сильнейшего, почти болезненного наслаждения накрыла Гермиону с головой, заставляя дернуться и закричать:
– О, Боже… Люциус! – ее вопль, словно ножом, разрезал сгустившийся вокруг них воздух спальни.
Не дав ей ни секунды на передышку, он сразу же поднялся. С трудом открыв глаза, Гермиона увидела у своего лица огромный, налитый кровью член и услышала голос, больше похожий сейчас на шипение змеи.
– Возьми его, ведьма… возьми его в рот. Сейчас же!
И она послушно потянулась к головке. Одним движением Малфой окунулся в горячую глубину, доставая до самого горла и заставляя Гермиону задохнуться, и гортанный стон триумфа слетел с его губ. Потом отстранился, давая ей вздохнуть, и погрузился снова: еще глубже, чем прежде. Услышав, как он что-то еле слышно и почти бессвязно бормочет, Гермиона подняла глаза.
– Ну же, девочка, сделай это снова… Очисти меня… Отторгни меня от всего, что было раньше… До тебя, – в конце Люциус уже почти умолял ее.
Гермиона могла лишь согласно застонать и расслабить горло, принимая его глубже и глубже. Размеренно и неторопливо Малфой раз за разом погружался в обжигающую влажность. Скоро глаза его будто остекленели, движения стали более быстрыми, более хаотичными, и Гермиона уже думала, что теплое семя вот-вот хлынет ей в рот, но Люциус вдруг резко отстранился и с силой перевернул ее на живот.
Поставив Гермиону на четвереньки, он коснулся головкой входа во влагалище, но потом остановился, замер на какое-то время и совсем скоро скользнул чуть выше. Уже приготовившись к острой жалящей боли, волшебница невольно напряглась. Нет! Боли она не боялась – такой щемящей и болезненно прекрасной была их теперешняя близость.
Она услышала, как Люциус потянулся за чем-то, и тут же почувствовала, как тугое колечко ануса покрывается вязкой и прохладной смазкой. Глубоко вздохнув, Гермиона постаралась расслабить мышцы как можно больше, понимая, что сейчас Люциус не расположен к нежностям.
И оказалась права: с шумом вдохнув через нос, он одним толчком преодолел сопротивление и вошел почти наполовину, заставив Гермиону вскрикнуть от обжигающей боли, которая постепенно распространялась по всему телу. Сознание начало туманиться, но почти сразу она услышала, как Малфой успокаивающе шепчет:
– Тихо… Потерпи… Потерпи чуть-чуть…
Он не выдержал и громко застонал от собственных великолепных ощущений. Потом слегка отстранился, но лишь затем, чтобы еще одним мощным толчком погрузиться в нее до конца. С губ Гермионы снова слетел болезненный выкрик. Но и он не остановил Люциуса, который слишком хорошо знал сейчас ее тело. Знал, на что способна Гермиона. Знал самые потайные желания и ее собственную жажду отдаваться ему вот так – целиком и полностью. Понимание этого опьяняло еще сильнее.
Снова отстранившись, а потом сразу же погрузившись в восхитительно тесную, нежную плоть, он услышал, как Гермиона кричит. Кричит его имя, умоляя не останавливаться. И это тоже сводило с ума. Словно безумный прохрипел он в тишину спальни:
– Черт! Это… невероятно… Ты прекрасна. Ты даже не представляешь, насколько ты прекрасна… И ты – моя! Моя!
Теперь Малфой двигался размеренно и неспешно, а когда потянулся, находя пальцами клитор, то ощутил, как она задрожала. Как сквозь болезненные спазмы ее начинает охватывать сладкая дрожь предвкушения еще одной разрядки. Он принялся нежно кружить по набухшему комочку, будто пытался компенсировать этой лаской жестокость основного проникновения. И добился своего: скоро Гермиона снова закричала, но на этот раз уже охваченная оргазмом. Неожиданным и невероятно сильным. Который длился и длился, не желая прекращаться. Она забилась, словно в бреду, и это окончательно погубило Люциуса: не выдержав, он откинул голову назад, глухо застонал и излился, почти сразу же замерев, лишь продолжая тихонько поглаживать ее пальцами.
Ощущая, как тела превращаются в некую аморфную субстанцию, оба устало повалились на кровать, и Люциус осторожно вытащил чуть обмякший к тому времени член. Сейчас, выплеснув накопившиеся за день яростные эмоции, он уже был способен на нежность. Тяжело дыша, он обнял Гермиону, прижался к ее спине и уткнулся лицом в копну спутанных каштановых волос.
– Каждый раз, когда нахожусь внутри тебя, я чувствую, как шаг за шагом отдаляюсь от своего прошлого. От прежнего Люциуса Малфоя… – услышала Гермиона его негромкий, срывающийся голос и слегка нахмурилась.
– А это хорошо или плохо?
Ничего не отвечая, Малфой лишь глубоко вздохнул.
Она повернулась на другой бок, приподнялась на локте и склонилась, глядя ему прямо в глаза.
– Я уже говорила, что люблю тебя целиком и полностью… И не хочу, чтобы ты менялся. Да, изменились твои взгляды на что-то, постепенно меняются твои убеждения, но сам ты остаешься прежним. И не должен стыдиться этого…
Малфой лишь молча смотрел на нее, но почему-то именно его молчание доказывало Гермионе, насколько важно сейчас для него то, что она говорит. И это заставило ее продолжить:
– Знаешь, мне даже не стыдно признаться, что тогда… в парке, увидев перед собой бывшего Пожирателя Смерти и то, как он расправляется с напавшим на нас подонком, я… гордилась тобой. Восхищалась. Любовалась. Да и в сексе… меня совершенно не напрягает твое стремление доминировать, я просто знаю, что ты – это ты. И когда я нахожусь рядом с тобой, то почти постоянно возбуждена и не только сексуально: мне хочется общаться с тобой, узнавать все больше и больше тебя и о тебе, узнавать этот мир вместе с тобой. Порой мне кажется, что ты – это не что иное, как зеркало моей души. И именно через тебя я познаю и принимаю саму жизнь. И все, что она может предложить мне: радость, удовольствия, тоску, веселье, боль, восторг, страх… Никогда раньше я не была настолько полна жизни, как теперь, рядом с тобой. Никогда не чувствовала себя живущей столь интересно, – она запнулась, не зная продолжать ли, но потом закончила мысль: – И я решила, что больше не хочу разгадывать тебя… и раскладывать по полочкам, как собиралась поначалу.
Какое-то время Люциус молчал, просто глядя на нее и нежно поглаживая разметавшиеся локоны. Потом убрал один из них с лица и, усмехнувшись, спросил:
– Стало быть, ты намеревалась разгадать меня?
– Ага, – кивнула Гермиона.
– Но с чего бы?
– Ты же знаешь меня. Я никогда не могла сопротивляться интеллектуальным вызовам.
– Значит, я для тебя был нечто вроде «интеллектуального вызова»? – Малфой иронично приподнял бровь.
Она вздохнула, понимая, что на самом деле никогда не рассказывала Люциусу о своих ощущениях в тот период: о своих эмоциях, мыслях, о причинах, толкающих ее в то время на те или иные поступки.
– Когда мы впервые столкнулись с тобой после всех этих лет, ну, в тот день – во «Флориш и Блоттс»… помнишь?
– Конечно, помню. Как я могу забыть тот день?.. Я уже говорил тебе…
И Гермиона вспомнила их разговор всего несколько недель назад.
– Да, говорил, – она улыбнулась и положила голову на грудь Люциуса. – Просто сейчас хочу рассказать тебе о том, что случилось тогда, но с моей точки зрения… Это… это было ужасно, Люциус. Ведь сказать по правде, я надеялась больше никогда в жизни не видеть никого из семейства Малфой. И, вдруг, в магазине натыкаюсь на Драко. Уже тогда мне стало очень и очень не по себе. То прошлое, что я пыталась забыть все эти годы, обрушилось на меня, словно лавина. Боль, ужас, опустошенность… Мне казалось, что еще минута, и свалюсь в обморок прямо там. И встреча только с одним человеком на этой земле могла бы причинить мне еще большие страдания. Я попыталась уйти… и натолкнулась на этого самого человека.
Остановившись, она глубоко вдохнула тот же самый аромат мускуса и специй, что послужил тогда еще одной причиной ее срыва, а в последующие дни заставил сходить с ума, тоскуя по его обладателю, и подумала, как же сильно с тех пор все изменилось. Не произнося ни слова и уставившись в потолок, Малфой тихонько погладил ее по руке, будто напоминая о том, что рассказ не окончен. И Гермиона продолжила:
– Поначалу я оказалась страшно ошеломлена. Когда увидела тебя, натолкнулась, ощутила твой запах – все это словно вернуло меня в прошлое… Кошмарное прошлое, состоящее из агонизирующей боли, которая заставляла сходить с ума. Мне казалось, что сознание заливает огненная лава, сжигающая меня заживо, и сквозь неимоверную боль я слышу собственные крики, выворачивающие душу наизнанку. Это было ужасно…
– Знаю.
Она снова глубоко вздохнула, напоминая себе те эмоции с помощью запаха и быстро начала рассказывать дальше:
– В тот день мне было очень плохо… Даже когда вернулась домой, не могла избавиться от мыслей о тебе. И… что-то во мне изменилось. Я думала о тебе уже по-другому… Без боли. Без страха. И сколько бы я не пыталась притворяться, но думала постоянно. Что-то странное пробудилось во мне, благодаря той встрече. Что-то скрытое… даже от самой себя. Как будто, спрятавшись за любимые книжки, за работу, за репутацию героини войны, за Рона и отношения с ним, я… забыла каково это – жить по-настоящему. А столкнувшись с тобой, поняла, что прежние эмоции (пусть даже острые и болезненные) еще могут родиться в моей душе. И источником их… стал ты.
Гермиона перевела дыхание.
– А потом… произошла наша встреча в опере… И я изо всех сил пыталась вести себя привычно: даже бурно негодовала от твоего присутствия там. Но потом… снова ощутила, как теряю над собой контроль. И чуть не потеряла сознание…
– О-о-о… Этот момент я помню очень хорошо…
Даже не глядя на Люциуса, Гермиона поняла, что он подразнивающе усмехнулся, и сама тоже рассмеялась.
– Да уж! Встреча была… волнующей. Кстати, а откуда ты узнал, что я подхожу к лестнице, ведь в театре была уйма народу? Как ты смог оказаться так удачно в нужном месте в нужное время, а?
– Подозревал, что тебе может понадобиться помощь, и находился неподалеку.
Она улыбнулась.
«Неужели уже тогда мы чувствовали друг друга даже на расстоянии?»
Но Люциус продолжил:
– Я следил за тобой. Шел по пятам. Потому что ничего не мог с собой поделать – меня неотрывно тянуло к тебе, словно на веревке. Видел, как ты сорвалась на Шеклбота. Потом смотрел, как с остекленевшими глазами продираешься через толпу… И точно знал, что вот-вот с тобой может произойти нечто очень неприятное.
– Тем вечером я впервые поняла, что хочу тебя. Физически. Очень хочу. И осознавать это было для меня страшно и… стыдно. От этого стыда я готова была провалиться сквозь землю. Все, что было мне дорого (Рон, работа, друзья) вдруг потеряло всякий смысл… Все, кроме тебя. И хотя было мучительно скрывать свою необъяснимую тягу, жить по-прежнему я больше не могла и решила, что самым лучшим (нет! самым правильным) решением будет – разобраться в тебе, понять, разложить тебя по полочкам, как сложнейшую задачу. Мне казалось, что, поняв причины своей необъяснимой и иррациональной реакции на тебя, я пойму и саму себя. И когда на следующий день Кингсли сообщил мне о твоей программе… О-о… – Гермиона громко рассмеялась, вспоминая то утро. – Меня охватила почти что эйфория…
– Хм… так значит, мисс Грейнджер, начиная программу, вы собирались разложить меня по полочкам, словно подопытного кролика?
Снова коротко хохотнув ему в грудь, Гермиона подняла голову.
– Собиралась. Но позже, мистер Малфой, я пришла к выводу, что раскладывать человека по полочкам – это такое же скучное занятие, как и банальный трах.
Люциус ухмыльнулся и протянул с характерными интонациями:
– Ну-у… дорогая, я бы не назвал наши с тобой трахи скучным и банальным занятием.
Гермиона звонко шлепнула его по животу, и он притворно ойкнул и засмеялся. А потом взял ее руку и поцеловал маленькую ладошку.
Они долго лежали в тишине, ласково поглаживая друг друга кончиками пальцев, когда Гермиона вдруг нарушила молчание.
– Я хочу, чтобы ты распечатал ту гостиную, Люциус. И взял меня туда с собой…
========== Глава 37. Доверие ==========
Слова ее просьбы повисли в тяжелом воздухе, сгустившемся сейчас вокруг них. Люциус ничего не ответил, и Гермиона замерла в ожидании. Прошла целая вечность, когда Малфой тяжко и глубоко вздохнул и медленно, будто неуверенно, проговорил:
– Не проси меня об этом.
Даже ощущая, насколько болезненна для Люциуса эта тема, Гермиона не смогла не почувствовать некоего ироничного разочарования от такого ответа. Раздраженная отказом, она мысленно возмутилась и приготовилась противостоять ему, настаивая на своей просьбе. Даже понимая, что настойчивость может лишь усугубить возникшее вдруг между ними напряжение, удержаться Гермиона не смогла. Она перевернулась на спину, слегка отодвинулась и несколько категорично заявила:
– Я готова зайти в ту комнату.
Малфой снова долго молчал, но в конце концов ответил. Ответил просто, коротко и твердо:
– А я нет.
Охваченная плохо контролируемой яростью, Гермиона приподнялась на локтях. Она ничего не могла поделать с собой – ведь тот вечер касался ее больше, чем кого бы то ни было!
– Ты, кажется, забываешь, что именно меня мучили тогда в твоей гостиной, Люциус. Именно я билась в агонии на твоем дорогом ковре от Круциатуса этой… садистки. Я, а не ты! И если я решила, что могу зайти в эту чертову комнату, то, значит, чувствую себя готовой к этому. И никто! Слышишь? Никто не смеет запретить мне сделать это!
Она ощущала, как от горькой обиды и злости кровь просто бурлит в жилах.
Люциус отвернулся, будто не в силах взглянуть на нее, и ничего не ответил. Молчание привело Гермиону в еще большее бешенство. И хотя в какой-то степени она и понимала, что ведет себя сейчас, словно капризная школьница, все же не смогла удержаться и картинно откинулась на кровать, отворачиваясь от него.
В спальне снова повисла тягостная тишина.
– Неужели ты не понимаешь, что значит эта комната и для меня тоже? А теперь – тем более. Особенно… теперь… Когда в моей жизни появилась ты.
Гермиона прекрасно понимала, о чем он, но собственное (причем, достаточно эгоистичное) желание успокоить свою исковерканную измученную душу, не позволяло ей услышать Люциуса по-настоящему.
– Не понимаю, почему это так беспокоит тебя, – вызывающе начала она и сморщилась, услышав недовольный вздох. – Насколько я помню, ты был довольно невозмутим в то время, как она мучила меня. Я бы даже сказала – отстранен.
В голосе Гермионы сквозил холод и намеренный антагонизм. Она сознательно вела себя так, понимая, что реакция Люциуса будет страшна. И оказалась права: приподнявшись, он с силой схватил ее за руки и навис, словно скала. Гермиона почувствовала, как задыхается от гнева и… от чего-то еще. А в глазах Малфоя горела мрачная горькая ярость.
– Значит, отстранен? – желчно выплюнул он.
Не отводя взгляда, Гермиона лишь тяжело и прерывисто дышала, зная, что рано или поздно их обоюдный гнев, их взаимная сиюминутная агрессия переродятся в знакомое чувственное волнение. Она просто не могла не ответить на вызов, брошенный Малфоем.
– Да, Люциус… Отстранен! – отозвалась злобно, желая намеренно причинить ему боль.
Не сделав ни единого движения, тот замер, все еще крепко сжимая ее запястья. Удивленная, что он ничего не отвечает на ее злобный выпад, Гермиона, которую словно черти надирали, продолжила, сама не осознавая, что говорит:
– А может быть… Может быть, ты чувствовал что-то другое… когда я снова и снова билась в агонии у тебя на глазах? Может, вас это лишь… возбуждало, мистер Малфой?
Этого оказалось чересчур.
Одним мощным рывком Люциус поднялся, потянув ее за собой, бросил почти на самый край кровати и выпрямился на коленях.
Только теперь гнев во взгляде Гермионы чуть смешался со страхом. Нет, он не сделал ей больно, более того, она прекрасно знала, что Люциус не сможет и не захочет причинить ей боль по-настоящему. Но то, что он ужасно зол, сомнений не вызывало. И особо не пугало. Скорее даже Гермиона ощутила некую смесь возмущения и вожделения одновременно, заставившую почувствовать себя чуть ли не извращенкой.
С горящими от ярости глазами, Люциус возвышался над ней, глубоко и быстро дыша. Грудь его тяжело вздымалась и опадала от этого неровного дыхания, кожа слегка блестела в лунном свете, пробивающемся в комнату, и, видя это, Гермиона не смогла подавить тихий тоскливый вздох.
Она знала, что сейчас он глубоко обижен ее предположениями, а может быть, и оскорблен. Но не могла предугадать, какова окажется реакция на подобную обиду. В крови бурлило волнующее любопытство: в какой-то момент ей даже показалось, что он готов потянуться за палочкой, чтобы наказать ее каким-нибудь изощренным проклятием.
Но нет… Вместо этого глаза Люциуса по-прежнему горели от гнева, когда он мучительно медленно наклонился вниз и, пробежав ладонью по животу и груди, обхватил ее шею. Так же, как и тогда… во время их первой встречи у нее в кабинете. Вспомнив тот день, Гермиона затаила дыхание. Страха она уже не испытывала, наоборот, с каждой минутой все больше и больше ощущала, как тело начинает плавиться от привычной физической жажды.
Сомкнув пальцы на ее шее, он крепко сжал их и наклонился. Гермиона резко вдохнула, удивляясь, что пока еще может сделать это.
Приблизив рот к ее уху, Люциус заговорил и голос его (полный ледяной злобы, не слышанной ею со времен войны) проникал в сознание, заполняя его целиком и полностью:
– Ты не знаешь, дитя, что я видел на своем веку… Не знаешь, что делал с людьми… Делал вот этими вот руками. И что могу сделать с тобой. Что мог бы сделать с тобой… в тот день. Так что не стоит играть с темными сторонами моей души, девочка… Если бы ты знала, каким чудовищем я был, какие ужасные вещи творил, ни на секунду не утруждаясь угрызениями совести, то не была бы сейчас так безмятежно храбра. Не стоит толкать меня обратно, моя наивная отважная гриффиндорочка. Потому что это не просто шаг назад – это страшный путь к прошлому безумию, к монстру в самом себе, к агонии и боли… – он наклонился еще ниже и прошипел Гермионе прямо в ухо: – Не боишься, что на этот раз я захочу взять тебя с собой?
Чуть отстранившись, он заглянул ей в лицо, и Гермиона вдруг ощутила ужас. Дыхание перехватило. Рука Малфоя, все еще крепко обхватывающая ее горло, теперь безумно пугала, а взгляд будто касался языками адского пламени, обжигая не только тело, но и душу.
А потом Люциус резко отпустил ее, поднялся с кровати и, на ходу натянув мантию, вышел из комнаты прочь.
Какое-то время она лежала неподвижно, размышляя о том, что в охватившем только что страхе, как ни странно, не было никаких опасений на предмет угрозы физической расправы… Абсолютно никаких! Она и в самом деле ни капли не боялась, что Люциус причинит ей боль. Однако его слова пугающе напомнили о том, что ей и самой приходилось противостоять собственной тьме: страшной, ужасающей, наползающей неведомо откуда… тьме, которая начинала беспощадно душить, как тихо и безмолвно душат свои жертвы дьявольские силки.
Остро ощутив воцарившуюся гнетущую тишину, Гермиона почувствовала себя одинокой.
«Неужели Люциус прав? Неужели я невольно толкнула его назад? Но ведь я не хотела! Потому что и сама знакома с тьмой, таящейся в глубинах человеческой души. Потому что знаю не понаслышке, как отвратительна моя тьма. Как глубоко можно увязнуть в щедро даруемых ею кошмарах, стоит поддаться им хотя бы на миг…»
Тяжело дыша, она уставилась в темноту спальни, ощущая, как сознание заполоняют метущиеся мысли. О себе. О Люциусе. О Роне. О том, как запуталось все в ее жизни с тех пор, как в ней появился Малфой. Малфой, который сейчас страшился и не хотел сделать и шагу назад, к своему прошлому. И с которым она оказалась теперь так крепко связана, что уже почти не различала, где заканчивается один из них и начинается другой. Осознание этого факта стало для Гермионы неким откровением, к которому она даже не знала, как отнестись.
Она перевернулась на бок, свернулась калачиком и горько заплакала. Произошедшее вдруг начало казаться ей гораздо яснее и понятнее. Даже если и учесть, что ничего изменить она уже не могла. Но нет! Потому что, несмотря на это, обдумать ситуацию, в которую завела сама себя, было бы все равно не лишним. С каким-то странным облегчением Гермиона вздохнула и ощутила, как по щекам безудержно покатились слезы. Она даже не могла объяснить себе – по кому и из-за чего именно плачет в эту минуту. Из-за ссоры с Люциусом… Из-за того, что предала Рона… Да это было и неважно.
«Так кто же из нас ведет себя мудрее, ответственней, человечней? Кто умеет остаться сильным и сохраняющим достоинство даже в самой непростой и неоднозначной ситуации? Я? Люциус? Рон?» – голова раскалывалась от вопросов, задать себе которые она не решалась все последние недели. От вопросов, задать которые, в конце концов, все равно пришлось.
Сейчас она с невообразимой ясностью поняла вдруг, насколько постыдно и трусливо вела себя по отношению к Рональду. Нет… Изменить то, что разлюбила его, она не могла, но… лгать одному из самых близких людей, прятаться за ним от своей тьмы, использовать его и потом… безжалостно бросить – это было подло. Оглядываясь назад, Гермиона не узнавала в той трусливой душонке саму себя. Она ведь так и не сказала Рону, честно и прямо, к кому уходит…
«А ведь за все нужно расплачиваться! Рон не заслужил ни такого отношения, ни этой гадкой лжи во имя какого-то гипотетического спокойствия. Чьего спокойствия?! Признайся, что думала больше о себе, не желая затягивать тягостное объяснение…» – новая волна стыда и вины накрыла Гермиону с головой, и она снова задрожала от тяжких всхлипов, заставляющих тело содрогаться на кровати.
Все еще ощущая себя страшно одинокой, в эту минуту ей ужасно хотелось, чтобы Люциус оказался рядом: чтобы он пришел, обнял ее, успокоил, помог забыть эту горькую вину. Но Гермиона ясно понимала, что вернуть Люциуса она должна сама. И, прежде всего, извинившись за свою узколобую категоричность, за то, что осознанно обидела и оскорбила его.
«Вряд ли он хочет видеть меня сейчас. Ну что ж… За все нужно уметь платить!»
Слишком долго она игнорировала эту простую и мудрую мысль, но теперь поняла, что зря. Пришла пора хоть как-то попытаться снова контролировать собственную жизнь. Объясниться с теми, кто ждал и имел право на эти объяснения. По-настоящему попрощаться с прошлым. Безоговорочно принять все новое, что появилось в ее жизни. Гермиона как никогда понимала, что их полноценная духовная близость с Люциусом напрямую зависит от того, насколько зрелой и повзрослевшей она сможет показать себя, насколько сможет избавиться от присущей ей инфантильного упрямства и нетерпимости. Ведь именно он, благодаря своей сдержанности, своему неприятию прошлого и страху вернуться в него, открыл ей глаза на то, насколько смешно и по-детски она ведет себя порой. Гермиону снова охватило чувство неудержимого стыда.
Наконец, поднявшись с кровати, она надела халат и спустилась вниз. А поискав в каждой известной ей комнате, поняла: Люциуса нигде нет. Из глубины души начало подниматься знакомое ощущение паники, и Гермиона вдруг почувствовала, как покрывается холодным потом.
«Что, если он ушел? Но… он же вернется? Как он мог уйти и бросить меня здесь?»
На какой-то миг она оказалась почти сражена чувством какой-то нелепой и смешной детской незащищенности.
«А если он отправился… к Нарциссе?» – в ней вдруг вспыхнуло, затмевая разум, пламя безумной горячечной ревности. Ревности, показавшейся даже самой себе глупой и пошлой. Никогда еще она не ревновала мужчину так, как сейчас Люциуса к его прошлому. И это было объяснимо: Нарцисса была близка ему. Она могла бы понять его! Они вместе прошли через те, прошлые кошмары! Гермионе хотелось кричать от жгучей боли.
Снова и снова блуждая по пустым и темным комнатам поместья, она продолжала звать Люциуса, пока рядом, наконец, не появилась Тибби.
– Где он?! Где твой хозяин? – в голосе Гермионы уже слышалась истерика.
Эльфийка расстроено развела руками.
Гермиона всхлипнула, слезы снова побежали по щекам. Бросившись по коридору назад, она подбежала к входной двери и, распахнув ее, выскочила в лунную ночь, продолжая громко выкрикивать его имя. Громко… и безответно.
Не помня себя от отчаяния, она побежала вокруг дома: туда, где начинался парк, и бросилась по первой же дорожке, огороженной живой изгородью, мимо фонтанов и аккуратно постриженных лужаек.
Сознание медленно, но верно заполнял ужас, и Гермиона громко зарыдала в пустоту и безмолвие холодного ночного воздуха. В тот миг ей казалось, что жизнь кончена, и она уже больше никогда не сможет быть счастлива. Задыхаясь от рыданий, бросила взгляд на далекую скамейку в самом конце сада. Скамейка стояла на том самом месте, откуда открывался вид на знаменитые уилтширские холмы. На ней-то и сидел сейчас он. Люциус.
Сердце замерло от ощущения счастья, и Гермиона стремительно побежала вниз по лестнице и дальше – по дорожке, не обращая внимания на гравий, больно колющий ступни.
«Скорее! Скорее… Лишь бы он выслушал меня…»
Добравшись до Малфоя, она жутко запыхалась и остановилась в странном замешательстве, не способная сказать ни слова.
Стоя чуть в сторонке, Гермиона не отводила от него глаз. Люциус же, напротив, не повернул в ее сторону и головы. Со спокойным и бесстрастным лицом он сидел, уставившись вдаль, и никак не прореагировал на ее появление.
Собравшись с силами, она сделала глубокий вдох и быстро заговорила:
– Прости меня. Я… глупая молодая девчонка. И обидела тебя. Ты был прав. Просто знай: что бы ни делал кто-то из нас двоих, ты или я, все будет хорошо, если мы будем вместе… Если будем поддерживать друг друга. Помогать… Пытаться понять.
Люциус наконец повернулся и взглянул на нее.
– Ты уже не маленькая и должна понимать, что некоторые вещи слишком сложны… Слишком болезненны… – в его голосе звучал холод. – И не стоит играть с ними.
