Текст книги "Циклическая ошибка (СИ)"

Автор книги: Кулак Петрович И Ада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 39 страниц)

      Ну, если сравнить с чистым полем, дворец был и впрямь отличный. Это был какой-то заброшенный сарай, с, мягко говоря, минимальной обстановкой. Собственно, помимо лапника, на котором она лежала, внутри ничего и не было. Да и дыр в сарае суммарно все-таки имелось несколько меньше, чем прикидывающихся стенами и крышей досок. Хоть ветер не выл, или, вернее, не выл в том углу, где она лежала, укрытая маскировочным костюмом. Наверное, в таком домике должно было пахнуть овцами – Аня вспомнила, что где-то читала, такие лачуги строились на высокогорных выпасах – но, кроме как кулинарными шедеврами Михалыча, здесь не пахло ничем. Место было совершенно мертвое. Аж жуть брала.

       – Это мы где?

      Михалыч как-то странно ухмыльнулся, вдруг растеряв всю свою покровительственную веселость:

       – Нигде.

       – В плане? – опешила Аня.

       – А в том и плане, что "нигде". И называется "никак". На карте этих мест не найдешь. Если только на бумажной и очень старой. Но ты таких, поди, не видала?

      Аня покачала головой, жалея, что спросила. Ей почему-то никогда не приходило в голову узнать, а как к договору аренды относятся люди, раньше жившие к востоку от хребта. Те самые мешавшие сделке двенадцать процентов. На минуточку, это было двадцать миллионов человек, таких же, как Аня. Со своими судьбами, своим походом в первый класс, заборами на школьном дворе, через дырку которого они сбегали с уроков, местами, где они признавались в любви и где разбивали друг другу носы, а еще никто уж точно не стал переносить на запад кладбища, на которых нашла свой последний приют их родня.

       – Семен Михайлович, я дура. Давайте сделаем вид, что я этого не спрашивала.

      Дед пожамкал губами:

       – Ну тогда не такая уж и дура. Бульон ешь. Отлежишься часа четыре, до заката, и выйдем. Нас Граф заждался уже, небось.

      Аня понятливо кивнула и принялась черпать ложкой горячий бульон, стараясь не морщится. То ли заяц состоял из соли чуть менее чем полностью, то ли ее проводник принципиально полагал, что пересолить блюдо технически невозможно. Так или иначе, еда была скверная, а настроение и того хуже.

      Она вдруг поняла, что перешагнула границу самого большого могильника на свете. Могильника огромных человеческих надежд.

      На покосившемся, проржавевшем и облупленном указателе при наличии определенной фантазии еще можно было разобрать остатки букв, которые складывались то ли в «Беловодье», то ли во что-то менее легендарное, без молочных рек и кисельных берегов. Из ночной темноты выступали силуэты домов, но никаким «деревенским уютом» от покосившихся строений с кривыми крышами даже близко не веяло. Аня хотела было посветить, а потом не решилась. Во-первых, Михалыч, ехавший неподалеку, строго-настрого запретил ей зажигать огонь, а подсветка очков уже дышала на ладан и нуждалась в подзарядке. Во-вторых, у нее было пренеприятное ощущение, что пустые окна ближайших домов – черные-черные, темнее серой полумглы вокруг – и так на нее смотрят. Особенного сюрреализма ситуации добавлял почти новый на вид – хотя, конечно, ему было лет под тридцать – телефон-автомат под присыпанным снегом козырьком, ярко-желтый на фоне снежной ночи. В мертвой деревне он выглядел просто незабываемо.

      Это было так страшно, что Ане даже в голову не пришло фотографировать. Может, современные модники от искусства такой "неформат" и оценили бы, но тащить местных призраков в Москву не хотелось.

      "Беловодье" или что-то другое, но это место была сама печаль. Печаль стояла в черных провалах окон, вилась с поземкой по тому, что раньше, наверное, было красивой широкой улицей, звенела в полуоборванных проводах.

      Даже удивительно было, как их до сих пор не растащили на цветмет.

      А уж о том, сколько труда потратили люди, тянувшие ЛЭП здесь, по самой границе полярного круга во времена, когда многофункциональных технических роботов еще в помине не было и деревья – удивительное дело – валили сами, при помощи пил и топоров, просто не хотелось думать. Весь титанический труд нескольких поколений людей стоял здесь сейчас и тихонько умирал, как свеча догорала. Или, скорее, уже умер. Тут уж даже Ане, мало беспокоящейся о судьбах родины, хотелось сесть, разрыдаться и напиться. А патриоты здесь, наверное, просто бы землю целовали и вешаться шли стройными рядами.

       – Я за заначкой, – негромко сообщил Михалыч, притормозив. – Не шляйся тут, ценного ничего. Знаю вас, городских. Куда не надо полезете, балкой прихлопнет...

       – Я никуда не пойду. Я тут посижу, – пообещала Аня. Вот уж точно ни за какие коврижки она не стала бы тут лазать с фотоаппаратом и фиксировать "реликты эпохи", чтобы прихвастнуть при случае.

      Ей даже как-то стало стыдно за завод времен Красной Империи. Вот уж она дура была так дура. Просто так уж сложилось, что дуракам часто везло.

      Михалыч скрылся где-то в сером полумраке между домами. Видать, канистры с топливом неподалеку прикопал. Аня сидела и ждала его, ловя каждый шорох. Ей не то чтобы было страшно – вот уж как раз нехитрая была истина, что на кладбищах взрослым людям опасаться нечего – сколько просто неприятно. Тоскливо. Ну, и холодно для комплекта, конечно. Снова поднималась метель, правда, не такая сильная. Ветер тихонько завывал в пустых оконных проемах. С крыш летела белая пыльца, поблескивающая в свете пробивающегося из-за туч тонюсенького рожка месяца.

      "Земля остановленного времени".

      А потом Аня услышала плач. Тихий-тихий. Ее аж мороз пробрал, под комбинезоном и всеми свитерами. Где-то вдалеке – метрах, наверное, в тридцати, там, в серой мгле – рыдал ребенок. Тоненько и безнадежно.

      Не будь Аня атеисткой, она бы перекрестилась.

      Нужно было или выжимать газ и гнать отсюда во всю прыть, или звать Михалыча, или все-таки разрешить загадку мироздания, от которой мурашки шли по коже. Очевидно, ребенку нечего было делать одному в заброшенной деревне, вдали от людей холодной зимней ночью.

      Аня спрыгнула на снег. Включила камеру на "вишках" – те хоть и работали на остатках зарядки, но на что-то еще были способны – и, стиснув зубы, пошла на звук.

      В истории про призраков она не верила лет с двенадцати. Но никакого рационального объяснения не существовало, а жить потом еще десять, двадцать, тридцать лет, понимая, что имел возможность проверить и не проверил – это проще было сразу удавиться. Она бы извелась от любопытства и сожалений.

       – Эй, ты кто? Ты здесь? Покажись... – Аня по колено в снегу брела среди домов, стараясь не останавливать взгляд на черных окнах. Кажется, где-то за выбитыми стеклами еще сохранились горшки из-под цветов и какие-то остатки занавесок. Тусклые тюли походили на клочья тумана. – Эй...

      Аня вышла из прохода между домами. Дальше был лес – высокий, черный, непроглядный. Плакали как будто оттуда. Она шагнула вперед и провалилась едва ли не по пояс. Кое-как восстановила равновесие. Пробрела еще немного вперед.

      Или у нее начинались галлюцинации, или кто-то – а возможно, что-то – на нее смотрел. И не в спину, со стороны деревни, а из черного леса, уже совсем близко. Беда была в том, что вот она не видела ровно ничего. Ни белой фигурки между стволов, ни следов, ни зеленоватых огоньков, или чему там положено было появиться.

      Черно и мертво.

       – Эй...

      Плач вдруг стих. А потом перешел в вой. И почти сразу в рев, хруст и треск. С ветки метрах в десяти сорвалось и метнулось в ее сторону что-то темное. Невероятно быстрое. Эдакий меховой треугольник, размером с очень крупную псину.

      Аня истошно заорала и отшатнулась назад, опрокинувшись. И почти синхронно подал голос Михалыч:

       – Ах ты ж мать твою дери! Пригнись, дура!

      Аня, пытавшаяся выбраться из сугроба, послушно плюхнулась обратно.

      Грохнул выстрел.

      "Треугольник", еще раз заревел и, не добежав до Ани нескольких метров, круто изменил траекторию и метнулся прочь, в темноту леса. Аня, чувствуя, что ее не держат ноги, окончательно уткнулась в снег, оказавшись в нем едва не по самый подбородок. И разрыдалась.

       – Ты че, девка, вообще ума лишилась?! – дед, тащивший ее из сугроба, рвал и метал.

       – Там ребенок плакал... Я пошла посмотреть...

       – Какой ребенок?! Тут с двадцать пятого года ни одного младенца не родилось! Какой к такой-то матери ребенок?!

      Аня пыталась успокоиться, но никак не могла. Она ревела так, что аж снегом закашлялась.

      Михалыч не особенно ласково вздернул ее на ноги и чуть ли не волоком потащил за собой, по разрытому снегу в сторону центральной улицы.

       – Что это такое было? – спросила Аня, уже кое-как взгромоздившись на снегоход. И осознав, что тварь из леса оставляла следы.

      Михалыч передвинул ремень, на котором висел карабин, и процедил:

       – Да росомаха это была. Она так дураков манит. Ну, манила. Тут дураков давно не живет. Надо ж... Люди забыли, а зверье помнит. Все, ладно, сопли утри. А то примерзнут, хрен отковыряешь, кому говорю? Да хватит уже, не ты первая... Было дело, у меня так соседку сожрали. А что, зверюга-то умная, хитрая. Хорошая зверюга... Плачет, плачет, как дитятко, дура какая пойдет посмотреть – клац когтищами, когтища-то как у медведя почти – и нет дуры... Ну все, все. Пошли отсюда, и так по твоей милости нашумели по самое "не могу".

       – Вы меня хоть стреляйте, я больше через деревни не пойду! – выкрикнула Аня.

       – Не ори!

       – Страшно мне, не пойду! Лесами давайте!

       – Да застрянем мы лесами идти, ну девка, ну голову включи...

       – Лучше лесами... лучше лесами, чем этими, – Аня долго подбирала слово. Слово не подбиралось. Что это было? Братская могила самой истории? Заботливо вырытая ее же народом для себя самого. Ничего паскуднее и придумать было нельзя. Из Москвы все, мягко говоря, выглядело не так. А на карте так и вовсе было в порядке: легкий пунктир и тонкая линия штриховки. Ни пустых деревень, ни черной ночи, где гуляют призраки людей, которые никогда не родились. – В общем, я не хочу ходить по могилам. Опоздаем – валите все на меня. А я деревнями больше не пойду. Мне... мне еще, если у меня дети будут, им в глаза смотреть, понятно?

      Михалыч сдернул шапку, почесал затылок и напялил ее обратно:

       – То и понятно, что дело не бабское. Уж лучше б социолога на мою голову бог послал. Прикопал бы – и не жалко. Ладно, девка, поехали, пока тут волки все окрестные не примчались. Может, и проедем по околицам. И чтоб дальше без фокусов!

       – Я не пой...

       – Да понял, понял, не дурак. Хватит реветь, сопли утри и газуй уже, тоже мне, совесть поколения у нее проснулась... Полторы тысячи юаней – вот и вся ваша совесть.

      11.

      Аня была бесконечно далека от мысли, что после идиотской выходки в заброшенной деревне Михалыч ее вдруг зауважал – прямо скажем, не с чего было – но отношение его действительно сделалось несколько иным. Во всяком случае, «девка» в его исполнении стала больше походить на «внучку», а не на «дуру». И по кладбищам больших надежд они тоже больше не ехали, хотя трижды застревали в тайге среди корней вековых елей. Дедок в такие минуты глядел на Аню недобро – наверное потому, что в снежные ловушки попадала исключительно она, хоть и старалась не съезжать с его следов – но откапывать снегоход на этот раз помогал. Каждый раз морщась, когда двигатель начинал рычать громче обычного.

      Один раз они даже видели "беспилотник" – серую тень, летящую над лесом на небольшой высоте. Накрыв снегоходы маскировкой и прижавшись к их гусеницам, сидели как мышки. Аня почти отстраненно думала, что этот самолет – ее потенциальная смерть – прямое нарушение арендного договора, запрещавшего Поднебесной иметь на землях Сибири боевую авиацию. А самое страшное, что, по словам Михалыча, они здесь летали десятками, если не сотнями. Переделанные гражданские метеорологические беспилотники, теперь несущие датчики движения, камеры и по две-три бомбы. Маленькие, но от этого не менее смертоносные. Заметит такая птица что-то подозрительное и не отзывающееся на "свой-чужой" – тут же сбросит бомбу. Так, на всякий случай. Если же "это" что-то еще и стрелять в ответ начнет, то уже прилетит вертолет с десантом и разберется "по-серьезному". Беспилотники эти были прямом смысле "невидимки". Их не видели ни "мировая общественность", ни официальные наблюдатели Российской Федерации.

      А она-то в Москве наивно полагала все это выдумкой сомнительных изданий и новостных порталов.

      Буквально примерзая к снегоходу, под лениво скользящим по елкам прицелом, Аня внезапно ощутила приближение очень страшной беды. Не прямо сегодня. Даже не обязательно завтра. Но и не в вечно отдаленном "светлом" будущем. Поняла, что сытого покоя на ее век может не хватить. И не то, чтобы осознала важность их миссии или свое место в мире, нет. Просто испугалась, а потом подумала головой – и испугалась еще сильнее.

      Михалыч вылез из укрытия первый, осмотрелся, потом вытянул Аню.

       – Девонька, живая? Тебе ее, родимой, капнуть? Для себя на обратную дорогу берег, ну да ладно. У тебя губы белые.

       – Здесь не должно быть военных самолетов.

      Дед ухмыльнулся:

       – Ага, девонька. И китайцев с автоматами тут тоже быть не должно. Или ты что, правда считаешь, что мы тут с белками четверть века воюем?

       – Со злыми пингвинами, – невпопад ответила Аня, глотнув из протянутой Михалычем фляги. В глазах защипало, она едва не закашлялась, но сдержалась. Зажевала снегом. Вздохнула. – Вот вечно так.

       – Ты о чем, девонька?

       – Ничего не случилось – шумиха. Почти изобрели лекарство от СПИДА. Практически заглянули в черную дыру. Едва-едва предотвратили продовольственный кризис. А что-то случилось – и нам ничего не сказали...

      Дед хмыкнул:

       – И что, ты б автомат взяла и воевать поехала?

      Аня промолчала. Врать не хотелось, а честный ответ Михалычу бы не понравился. Он и ей-то не нравился.

       – Вот то-то, – непонятно к чему хмыкнул в бороду проводник. – Все, поехали. Бог даст, часа через три на точке будем.

      12.

      Не будь с ней Михалыча, «точку» бы Аня не нашла никогда, даже если бы каким-то чудом лисы лично притащили ее на лапках к самому ее «порогу». При слове партизаны Ане, как среднестатистической москвичке, представлялись эдакие ребятки в ватниках и валенках, вроде Михалыча, сидящие в глухих лесах у костров и помешивающие в котелке похлебку из только что самолично придушенного в схватке медведя. Но увиденное располагало к осторожному оптимизму: у «партизан» была неплохая маскировка, что от электроники, что от невооруженных любопытных глаз. Она впервые в жизни видела голографическую защиту: идешь себе по лесу, идешь – ба-бах! – переступаешь невидимую границу периметра. И вдруг часть его рассыпается на пиксели, и на месте уходящих в бескрайнюю даль елок возникают веселые ребятки с автоматами. И стволы этих автоматов смотрят прямехонько на гостей. Ребятки, кстати, тоже не были похожи на партизан из старых фильмов про «забытую Великую войну». Во вполне себе современных термокомбезах, разгрузках, вишках, даже с уникомами. Цивилизация, одним словом. Большинство, правда, молодые совсем, почти никого старше Ани.

      Внутри периметра стояло два крупных вездехода на воздушной подушке. На крыше одного располагалась странная конструкция из каких-то катушек, антенн и прочих непонятных штуковин, выглядящих солидно и даже в какой-то мере устрашающе. Там же приютились пять снегоходов маскировочной расцветки "зимний лес", три больших армейских палатки и полевая кухня. Запаха от нее не было вовсе. Как Аня позже узнала, на полевой кухне стоял некий "девайс", собранный местными умельцами, который практически полностью фильтровал запахи, так что мифическим "сучьим китайским собачкам" Михалыча явно не суждено было найти лагерь по аромату каши с тушенкой. В общем, лагерь был хоть и компактный, но вполне себе современный. Никаких шалашей и землянок.

      Ане мучительно захотелось курить. Делать это в пути Михалыч запретил категорически, ссылаясь на все тех же "сучьих китайских собачек", приученных унюхивать дым и посторонние запахи на каких-то совершенно убойных дистанциях. Породы такой она не знала, но ослушаться не рискнула. А здесь двое – молодой парень и девица с очень темными, почти как у Лауры, глазами, чем-то похожая на куничку – дымили электронными сигаретами чуть ли не в паре метров от нее. Аня сглотнула слюну и отвернулась. Михалыч, стоя на пару шагов впереди, что-то объяснял высокому субъекту в медвежьей шапке – хоть что-то из "партизанской романтики" прорвалось в этот хорошо обустроенный и скрытый лагерь. Самый что ни на есть современный. Провалиться Ане на этом месте, если чудеса науки, находящиеся здесь, не спонсировали с той стороны гор.

       – Ну, курьер, не боись, – окликнул ее высокий. – Иди сюда. Скоро Граф вернется, чайку пока попей с ребятами, отоспись...

       – Покурить бы, – жалобно начала Аня, неожиданно ощутившая, что чисто физически она на последнем издыхании. Морально, впрочем, тоже. Пока они гнали по тайге, рискуя нарваться на китайский патруль или беспилотник, держаться было как-то проще. А тут – в условной безопасности – Аню буквально смаривало, еле на ногах стояла.

      Парень в медвежьей шапке – на вид ему было лет двадцать, а глаза горели ну совсем по-молодому, как у старшеклассника – беззлобно усмехнулся:

       – Сразу видать столичную птичку. Курить, девочка, здоровью вредить.

       – Да она там росомаху приголубить пыталась, – ввернул дед. – Так что, Василь, пущай курит.

       – Только электронные, – уже более строго предупредил Василий. – Глафира! Поделись с гостьей.

      Девушка-куничка приблизилась к Ане, и та ощутила острый приступ зависти. Она много раз слышала определения в духе "плавные жесты", "кошачья грация", "легкая походка", но вот своими глазами такое, пожалуй, видела впервые. Нет, Глафира, как и все прочие смертные, ходила по земле, чуток проваливалась в снег, но двигалась действительно на удивление легко, даже в тяжелом на вид комбинезоне. Стащила перчатку, протянула руку:

       – Глафира. Будем знакомы, – у нее был некий трудноуловимый говорок, довольно милый.

       – Аня. Очень приятно. – Она пожала крепкую ладошку, мимоходом отметив, что та в мозолях. Девушка то ли стреляла, то ли фехтовала – черти знали, что умеют вот такие вот дочери суровой Сибири, падчерицы Российской Федерации по совместительству. Наверное, все-таки стреляла. У всех "партизан" при себе было оружие. Они не то чтобы ходили как один с автоматами наперевес, но уж пистолеты точно имелись у каждого.

       – Кури. Потом провожу в тепло, поспишь. Граф завтра должен вернуться с ребятами, ему и передашь. Палатку видишь? Да не ту, рядом. Вот, тебе туда. И куда не надо – не шляйся, здесь тебе не проспект. Если хочешь перекусить, посмотри около кухни, там должно было что-то остаться с обеда. К ужину тебя позовут, не боись. Удобства вон в той пластиковой будке. За периметр не выходи.

       – Периметр?

      Глафира кивком головы указала на снег. Приглядевшись, Аня заметила шагах в десяти от себя тонкую фиолетовую полоску, выглядящую на фоне остального пейзажа довольно нереалистично. Ее как будто нарисовали очень гладкой краской, и не на самом снегу, а в нескольких миллиметрах над его поверхностью.

       – Вообще, это скорее купол, – пояснила Глафира. – Накрывает круг радиусом пятнадцать метров. Можно и больше, но есть шанс, что программа накосячит с отражением деревьев. Надо думать, китайцы, увидев одно и то же дерево, под разным углом склоненное к центру купола, сильно удивятся.

       – А если на поляне?

       – А китайцы не идиоты, поляны в первую очередь шманают. Но мы тут на месте, сама понимаешь, долго не сидим. Сейчас дождемся Графа – и ноги делаем. Эй, да тебя шатает. Иди поспи, с ног же валишься. Все равно пока парни не вернутся, ничего интересного тут происходить не будет. Если только ты не хочешь послушать, как Василь тут медведя валил, – девушка подмигнула парню в шапке. Тот неожиданно покраснел и демонстративно отвернулся.

       – Нормальный был медведь, – буркнул он.

       – Ага, конечно. И бирка "100% полиэстер" на китайском и английском за ухом у него с рождения росла, – хмыкнула Глафира. – Храбрый воин Загорья, Герой ножа и e-Buy"я.

      Дослушивать шутливую перепалку Аня не стала. Через пять минут она уже крепко спала, практически свернувшись клубком вокруг теплопушки. Даже ее мерное жужжание не мешало.

      Ознакомиться с бытом и нравами «партизан» труда не составило. То ли Аню хорошо отрекомендовал Михалыч, то ли что, но проблем взаимопонимания не возникло, и никто чужачку не шпынял. Напротив, кормили макаронами с тушенкой, расспрашивали про житье-бытье в далекой столице и по очереди таскали «покурить», так что на второй день Аня жестоко раскаялась, что призналась в своей вредной привычке. А уж когда выяснилось, что она компьютерщик, то есть «специалист по штуковинам» и, непременно, «хакер» – в сознании ребят эти понятия были полными синонимами – дело пошло совсем хорошо. Аня переустановила парочку древних и одну новую операционную систему, почистила три ноутбука и совершила «магический обряд», заставивший винтажную стратегию «Герои Меча и Магии – 7» воскреснуть.

      За этими не то чтобы полезными, но приятными занятиями прошло два дня. Профессиональным шпионом Аня не была, но от нее никто ничего особенно и не скрывал: в группе было семнадцать человек, состав периодически менялся – ребята ездили "на отдых" в "Загорье", как звали оставшуюся вне арендного соглашения часть России, их заменяли сваты-братья оттуда. Кто-то трудился здесь "вахтовым методом", по полгода, кто-то, например, сам Граф, получивший свою кличку, как нетрудно догадаться, за имя Влад и интересную бледность, жил постоянно. Политическая программа, она же основная идея и духовная скрепа общества, была проста: "Наши деды тут жили, и мы тут жить будем, по своему закону и разумению".

      В общем, оставалось бы поаплодировать стоя такой самоотверженной любви к Родине, если бы не одно "но": по оговоркам ребят нетрудно было догадаться, что, помимо защиты исконных национальных интересов, они еще приторговывают контрабандой, сотрудничают с "Зеленой планетой" – организацией, которую не считали террористической только безнадежные романтики вроде Ника – и промышляют переброской мигрантов из Поднебесной в европейскую часть России. Но, в первую очередь, конечно, следят за тем, чтобы китайцы не нарушали условий соглашения по недрам совсем уж беспардонно. И леса не вырубали совершенно уж в наглую. Поскольку культурного диалога с агрессором никто вести особенно не собирался, выражалось это в том, что на заводах, лесопилках и шахтах периодически приключались диверсии. А местных "китайских стахановцев", перевыполнявших план по вырубке сосен с целью "дать Родине дровишек", периодически находили повешенными на тех самых соснах.

      Палка эта была, конечно, о двух концах. С одной стороны, чем сильнее "шалили" партизаны, тем агрессивнее действовали китайцы. С другой же, последним довольно быстро надоело терять под завалами дорогих и технически сложных роботов-шахтеров, поэтому их место, как в старые времена, заняли суровые ребята в касках. Которые, конечно, работали не в пример медленнее. Ну а "суровые китайские лесорубы" старались не перенапрягаться и план по вырубке леса не перевыполнять, от греха да петли подальше.

      Собственно, большая часть производств была сосредоточена на Среднем Урале, а сюда, на север, группу Графа послал некий "центр" – вот о нем ничего сверх того, что он "центр", Аня так и не услышала – провести рейд, потому как в нескольких близлежащих озерах уровень биологической активности оказался превышен в несколько раз. А это уже пахло серьезным нарушением арендного договора: никаких испытаний сложной фармацевтики – говоря простым языком, биологического оружия – проводить в Сибири было не положено.

      "Зеленая планета", конечно, тоже была невероятно озабочена то ли мутировавшими, то ли передохшими – Глафиру, рассказывающую Ане эту историю, лишние подробности не волновали – рыбами и птицами, так что оказала посильную поддержку экспедиции, обеспечив их снимками с китайского спутника, неведомо как попавшими "зеленым" в руки.

       – И что там оказалось? – поинтересовалась Аня. Не то чтобы это ее вправду так уж волновало. (За два дня среди партизан она поняла, что жизнь их на свой манер прекрасна, эдакая "вольница", но Аня бы так не смогла. Ни инфонета, ни турниров в онлайне, ни капсул "дополненной реальности", да и не от елки же Гришу было заряжать, в самом деле. К тому же, по словам Глафиры, случалось всякое. И беспилотники, бывало, бомбили, и от погонь приходилось удирать, и с местными "чистильщиками" перестреливаться, а иногда – к, счастью, редко – и товарищей хоронить. Конечно, неплохо было вот так месяцок погонять на снегоходах, подышать чистым воздухом да поделать вид, что служишь "великому делу", но для этого, определенно, следовало здесь родиться. Ну, или хотя бы попасть сюда юным и наивным. Городской цинизм, помноженный на минимальные знания политики и экономики, мешал воспринимать серьезные игры взрослых людей с автоматами совсем уж серьезно. Хотя ребята здесь, без сомнения, собрались очень неплохие).

      Глафира, как ни удивительно, Сигизмундовна, дочка староверов, получившая в наследство от родителей такое вот старомодное имечко, вообще была не девушка, а чудо. Что-то среднее между Лесей и Лаурой, с добавлением Гриши. И красивая, и рассудительная, да еще и стреляла отлично, если верить рассказам ребят. Она была кем-то вроде снайпера бригады и в тайге чувствовала себя как дома. Сама она себя, разумеется, не хвалила, но комплементы принимала с улыбкой римской богини. Ну и за словом в карман никогда не лезла. Доставалось обычно Василю, который, к удивлению Ани, оказался не ее воздыхателем, а двоюродным братом, и прославился тем, что первый раз заявился в лагерь партизан со шкурой "собственноручно убитого в тайге медведя". Все бы ничего, но мишка почему-то отрастил себе шерсть из искусственного волокна и забыл срезать бирку с указанием состава и рекомендациями по химчистке. Лет с тех пор прошло немало, Василь завалил натурального медведя, пошил из него натуральную шапку, но от лавров "героя ножа и e-Buy"я" так и не отделался.

       – Что оказалось... Хм, да вот заводик, как ни странно. Леший разберет, зачем его в такую глушь затащили, видать, причины были.

       – Наркотики?

       – Да вроде нет. Я там дальше периметра не лазила, но ребята, кто бывал, говорят лекарство вроде какое-то. Что-то такое греческое, то ли 'Пангея', то ли... – 'Панацея'? – Точно, 'Панацея'. Это что, новая дурь?

       – Да вроде биодобавка какая-то...

       – Я уж не знаю, то ли с отходов от этой биодобавки вся рыба передохла, то ли начала строем ходить по берегу, но одно точно тебе скажу: я бы вещь, которую собирают так далеко от людей, есть не стала. Неспроста это.

       – Может, им какая морошка местная нужна...

      Глафира покачала головой, оплетенной двумя черными косами:

       – Там не растет морошка. Особенно в ноябре. В общем, не к добру.

       – А у Графа какой приказ?

      Девушка усмехнулась:

       – Не родился еще человек, который Графу отдает приказы, ты это запомни получше, чтоб чего случайно не ляпнуть. Ну, они поехали "пощупать". Обычно это значит "взорвать".

       – А таблеток сюда не привезут?

       – А ты смекаешь. Привезут, думаю, если найдут что. А тебе оно зачем надо?

      Ночь была длинная, собеседница приятная, перспективы выбраться отсюда – довольно туманными, да и вообще обстановка располагала, поэтому Аня обстоятельно рассказала историю одного малость побитого жизнью, но самого доброго в мире андроида, контрабандой приехавшего из Поднебесной. Глафира слушала про их приключения как девочка, аж голову набок склонив, смеялась, хмурилась и подавалась вперед на самых интересных с ее точки зрения местах.

       – Знаешь, Ань, даже если это вранье, оно довольно складное, – заявила она, дослушав рассказ.

      Аня показала фотографию Гриши и Леси, заботливо скачанную в собственную память "вишек".

      Глафира повертела фото так и эдак, а потом кивнула:

       – Если там все в ажуре будет, я с Графом поговорю. Отсыпем тебе десяток-другой таблеток в счет хорошей истории. Отдашь на эту, как ее?

       – Экспертизу.

       – Именно. Экспертизу. Не хрен нашу рыбу травить. И так медведи синтетические по тайге бродят, да, Василь? Ты думаешь, я не слышу, как ты у палатки топаешь и уши греешь, слоняра?

      13.

      Несмотря на то, что ночка обещала быть длинной и темной, поспать всласть Ане не удалось: около семи утра ее разбудило какое-то нездоровое шевеление в лагере. Прежде чем она успела спросонья сообразить, где находится, в проеме ее отсека палатки показалась чернокосая голова Глафиры, встрепанная и без шапки:

       – Граф вернулся, – быстрым шепотом сообщила девушка. – Собирайся скорее, сейчас ребят заштопаем – и надо уходить. Быстро.

       – Что? – голова была все еще тяжелой со сна – подумать только, разбудили в семь утра, да в некоторых жизненных ситуациях проще было повеситься, чем в такое время встать. – Где?

       – Да не "Что? Где? Когда?", а сваливаем! Нарвались мы. Там охраны было до хрена, наши не ожидали, Ромашку и Стасика сейчас заштопаем, снегоходы заправим – и валим. Иди пока с Графом поговори, ему потом недосуг будет. Оно, знаешь, беседовать неудобно, когда по буеракам от каких-нибудь "пурпурных драконов" ноги делаешь.

      Глафира исчезла. А Аня, наконец, начала хотя бы примерно представлять себе серьезность положения. Для того чтобы "делать ноги" по буеракам, ее скромных навыков вождения снегохода явно было бы маловато. С другой стороны, ее сюда послали отдать контейнер, и она должна была его отдать. Все-таки проблемы следовало решать по мере поступления.

      Высунув голову из палатки, Аня обнаружила в поле зрения пять лишних снегоходов, один из которых был забрызган кровью – та ярко чернела на светлом фоне. И уверенно раздающего короткие указания человека в белом маскировочном костюме с откинутым капюшоном. Несколько незнакомых ребят – видимо, из числа тех, кто ходил с Графом "на вылазку" – споро носили какие-то коробки и контейнеры. Судя по смачной брани, доносящейся из единственного их трейлера на гусеницах, временный медблок оборудовали именно там. Василь заливал топливо в снегоходы. Глафира тщательно набивала магазины к автоматам, аккуратно разложенным здесь же, под навесом.