355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Julia Shtal » Капелла №6 (СИ) » Текст книги (страница 25)
Капелла №6 (СИ)
  • Текст добавлен: 15 мая 2017, 17:30

Текст книги "Капелла №6 (СИ)"


Автор книги: Julia Shtal


Жанры:

   

Мистика

,
   

Слеш


сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)

Джон с нетерпением ждал момента, когда они приземляться, чтобы позвонить адвокату. Правда, как-то не сразу дошло, что разницу в девять часов никто не отменял, и Лион, когда Лос-Анджелес засыпал, только просыпался. Семь утра. Кристиан навряд ли встаёт в такую рань. Для него самое то: восемь или даже полдевятого. Наверное, сделает кофе и поплетётся уныло до работы защищать очередных злых и нервных людей. А сейчас спит, но, конечно же, навряд ли спит на самом деле. Также мучается. И облака, единственные свидетели истинного раскаяния Джона, ему ровным счётом ничего не передали. А лучше – просто пролетели мимо засыпающего города.

Константин даже достал телефон из кармана: за день ни разу к нему не притронулся. И, вероятно, забыл выключить перед полётом. Попытался разблокировать – ничего. Всё же решил нажать кнопку включения – вдруг был в таком бессознании, что таки последовал указаниям стюардов? Вспыхнув на секунду и показав красненький остаток в батарейке, телефон уныло глянул на него и снова заснул. Разрядился. Джон поднял глаза на белую панель над ним и нервно засмеялся; с соседнего ряда на него странно посмотрели. Ему захотелось просто закричать о зашкаливающей плотности случайностей в своей жизни, ведущих к непримиримому концу. Но, может, разряжающийся телефон не столько проблема, сколько преимущество: пока доедет до дома, Форстер уже наверняка проснётся. Джон пытался себя успокоить этим, но это чёртово серое устройство будто стало его последней каплей, после которого сосуд разрывало на части. Он ощутил свою дрожь, дёрнулась рука, и телефон полетел вниз; ему опять это всё живо напомнило Чеса совсем недавно: могло показаться, что скоро он взорвётся мелкой блестящей ангельской пылью и улетит туда, где ему самое место – до того было напряжено всё его тело. Константин отбросил мысли о парнишке: если ещё немного повспоминает, тут же рехнётся.

Сложно сохранять вакуумную пустоту в голове, когда насчёт будущего ничего не решено, а мозг лишь мнимо пытается успокоить себя. Джон испытывал такое; что говорить-то этому Форстеру? Никакая альтернатива разговора по телефону не нравилась ему, он прокручивал придуманные речи снова и снова, и всё казалось тусклым, безэмоциональным, хорошо отыгранным, лишённым чувств. Нет, это, конечно, был далеко не телефонный разговор. Но позвонить всё равно нужно было. Хотя и выходило со всех сторон довольно ущербно.

Возвращаться назад тоже было как-то… Но на воспалившийся от бессонницы мозг Джона это даже показалось нормальным. Наконец, когда до посадки оставалось три часа, не иначе как Господь решил смилостивиться – в другом случае и не был бы собой – и мягкой рукой прикрыл сходящему с ума Джону глаза. Сон опять был бесполезным и, кажется, ещё больше нагнавшим усталость. Однако радость была одна: сто восемьдесят минут вместе с двумя тысячами километров пролетели незаметно для него и его сломанного рассудка.

Лос-Анджелес встретил терпкой жарой даже в поздний вечер, типичным запахом выхлопов с автомобильных трасс и невозможно ярким светом, будто солнце каждый раз не уходило, а распадалось на множество маленьких, и они заполняли проспекты города. Джон уже чувствовал отвращение, сходя по трапу.

Добравшись до дома только к десяти, Джон поначалу не понял, где же вход в его квартиру. Ох уж это чувство после вроде бы не длительного, но такого яркого путешествия, когда напрочь забываешь родной дом. Хотя Джон бы его с радостью забыл. Ему ведь, по сути, здесь нечего было терять, а для ночлега и отдыха вполне хватало того номера в Лионе. Как-то неожиданно пришло на ум, что его квартира занимает первый этаж, а крыльцо, перед которым он стоял с чемоданом, его собственное. Даже ключ подошёл. Бросив всё, Джон первым делом вывернул содержимое багажа на пол и отыскал зарядку для телефона. Но… вот как-то так случается в жизни правило трёх бед: первая лишь слегка выбивает из колеи, вторая омрачает и неприятно зудит в душе, третья же высасывает из нас всякую надежду на лучшее будущее, без этих всех бед. Или четвёртая, пятая и так далее – в зависимости, как устойчив отдельный человек. Джон сбился со счёту, с какого шага он разочаровался в хорошем исходе этой комедийно-трагичной истории с привкусом ладана. Казалось бы, мелочь – сломанная зарядка или сломанный аккумулятор в телефоне, соответственно, невозможность позвонить, – но, Господи, это было сродни тупому удару под дых. Константин будто даже задохнулся, потом расхохотался, снова задохнулся и наконец нервозно раскашлялся. Отодвинув вещи с прохода, он поплёлся в пропитанные плесенью комнаты. Даже при ярком свете здесь было темновато и отвратительно; под потолком повис маленький чёрный паук, а пыль припорошила полки, словно снег. Конечно, стационарный телефон как не работал месяц назад, так и сейчас чудесным образом не заработал, хотя так бы хотелось, чтоб в дом за время отсутствия пробрался не вор, а ремонтник телефонов.

Никаких вариантов, кажется, нет: другой зарядки не было, как и другого телефона, время слишком позднее для того, чтобы искать мастерскую, где это могли бы исправить. Ближайшая телефонная будка, которая, вероятно, сейчас не работала, находилась довольно далеко, а с соседями Джон никогда не ладил, поэтому стоит пойти попросить – и эти людишки тут же отыграются на нём. Они, ублюдки, всегда хорошо чувствуют, когда человек угнетён и когда можно надавить на его кровоточащую рану сильнее. Оставалось лишь одно: отсрочить звонок до утра, когда можно будет исправить телефон и, что куда лучше, позвонить из телефонного аппарата – благо, номер адвоката сохранился у Джона не только на сим-карте, но и на личной визитке Форстера, которую тот ему дал. Но, несмотря на то, что решение пришло быстро, слово «отсрочить» каждой грёбаной буковкой отпечаталось в его разъеденной душе. Целую ночь ему предстояло провести наедине с собой, с тем собой, кто сумел в один момент испортить себе счастье, запутать его и вывести в другое направление, куда оно, может, счастьем уже и не дойдёт… А где-то в тысячах километрах от него, где начиналось утро, Кристиану предстояло провести целый день наедине со своей мнимой виной и навсегда замолкшим Джоном в его душе… Константин почему-то знал (скорее всего, это бредни замурованного разума): их ночная дневная боль сегодня одна на двоих.

***

Ну, естественно, Джон не сумел заснуть. К четырём был готов уже идти и дозваниваться до Кристиана. Голова шумела, ни одна таблетка не помогла, из еды он съел только сэндвич, вынесенный им из самолёта, ведь дома стоял совершенно пустой холодильник. Всю ночь Константин нервно ходил по комнатам, холодным и безжизненным – иногда видно, что хозяин своё жилище не любит – и пытался прогнать сон кофе: воды и коричневого порошка у него было в достатке. Из грязной прикроватной тумбы нашёл помятую пачку сигарет… Наплевал на Рай, закурил. Наплевал вообще на всё. Ну, кроме, кроме… кроме известно кого. С первым вдохом поморщился, кашлянул, глаза заволокло слезами; потом ничего, вспомнил. Вспомнил, как дымил с двенадцати не переставая и со вкусом. Вспомнил, как горечь от утраты лёгких резко затмевало все остальные проблемы. И на остаток это действительно помогло.

Но всё же несколько раз он со злости, внезапно накатывавшей, видимо, от нервов, бросал какие-то тяжёлые предметы, что попадались под руку, в стены, в потолок, в пол. Врубил музыку на полную, чтобы не слушать свои мысли, однако не сразу сообразил, что день сейчас вообще-то в Лионе, а не здесь. Пару раз приходили соседи, жаловались; Джону таки пришлось всё выключить и кидать в стены что-нибудь менее весомое. Но в какой-то момент даже стало радостно: его дом превратился в проходной двор, раз в час к нему кто-нибудь да наведывался. Хоть призраки боли немного выветрились.

Время от четырёх до пяти прошло быстро благодаря сигаретам, коих уже не оставалось, и кофе – теперь уже оправданно употребляемому. Очередной стук в дверь вызвал мазохистскую радость, но ещё немного – удивление, ведь в последние полтора часа Джон не помнил, чтобы шумел слишком сильно. Однако мог и правда не помнить. Конечно, ему бы прекратить эти издевательства над соседями и над своим и так искалеченным образом в их глазах: они уж сегодня точно решили, что он повёрнутый, а ему всё-таки ещё жить с ними. Но если бы это волновало Джона Константина, он уже окончательно перестал бы быть собой.

Он резко распахнул дверь и даже приготовил безумную улыбочку и несколько едких словечек, однако от улыбки осталось нервическое подёргивание губ, а от слов – какая-то приглушённая гласная буква. От души – съёжившийся неверящий комочек, а от Джона – просто ничего.

– Честно говоря, я сомневался, что найду тебя здесь.

Не было сил смотреть на эту слабую безнадёжную улыбку, покрасневшие серые глаза и побледневшие щёки. Пальто висело на руке, но фиолетовый шарф по-прежнему горел своим ярким пламенем. Всё тело дрожало; от этого звонко вибрировала ручка чемодана. Джон смотрел и плохо понимал: его Господь так наказывал или жалел?

– Надеюсь, ты сюда приехал не из-за меня? – Бинго, Джон, это, конечно, то самое, что стоило сказать человеку, ради которого ты разбил вдребезги себя! Но ему самому стало отвратительно от мысли, что Кристиан Форстер, этот измученный парнишка на пороге его запылённого жилья и его запылённой жизни, сейчас ответит «Нет, из-за тебя».

– Пусть глупая случайность для тебя, но для меня это был знак: нашей конторе в Лос-Анджелесе перестало хватать адвокатов. Так как у нас в Лионе довольно много англоговорящих, а желания ехать на другой континент ни у кого не было, я оказался единственным претендентом. Как глупо и банально. У провидения, которое ведёт нас, совсем нет фантазии… – голос звучал тихо, простуженно, хрипло. Крис едва держался на ногах, а Джон совсем забыл, что пора бы разъяснить последние два дня. Они смотрели друг на друга убитыми, измождёнными взглядами и глухо просили «Давай не будем больше мучиться! Даже жизнь, обычно скупая на все счастливые случайности, вновь нам дала такую, чтобы мы исправились».

Они молчали долго, невозможно долго. Джон выпал из реальности, а его заправленный лишь кофеином, горечью и куревом мозг давно перестал здраво работать. У Криса, судя по всему, слова застряли в горле за обидой, которая всё же была первее.

Наконец Константин едва сдержал то ли смех, то ли всхлип, и прошёл мимо Форстера по маленькому коридору. Дальше крыльцо. Не дойдя до него, Джон со всей силой врезал по стене, и пепельная краска с хрустом осыпалась. Давно здесь не ремонтировали. Пальцы засаднило, но этого будто и хотелось. Потом он без сил присел на ступеньку, уперевшись головой в железные перила, и прикрыл лицо ладонью:

– Что же мы наделали? – Сзади послышались вращения колёс от чемодана – Крис зачем-то попёр его за собой, но бросил около двери и присел рядом с левой стороны. Джон впервые не ощутил его физически, но ощутил как-то по-другому. Будто наконец к сердцу с выбоиной приставили недостающий кусок.

Крыльцо выходило на двухполюсную дорогу; никто ещё не ездил в такую рань, просыпались в то время только самые несчастные.

– Ты же понимаешь, что тогда я погорячился? – Погибать, так полностью! Джон повернул голову к парню: тот поднял взгляд на него и, проглотив мешок слёз, который пробирался к нему, нервно пожал плечами.

– Ты говорил довольно серьёзно… и… – шептал, сжав кулаки, едва ворочая дрожащими бескровными губами, – и я совсем обезумел тогда. Мне показалось, что вся моя жизнь не только не к месту, но и ничтожна вообще. Но, Джон… – он, видимо, взяв себя в руки, серьёзно, но печально посмотрел на него, словно для себя уже понял, что всё бесполезно. – Знаешь что? Может, я и сделал ошибку, но я ни разу не соврал тебе тогда… Я правда, слушая все эти исповеди о тебе, о том, кем я был и, возможно, никогда не стану, смог увидеть нечто более глубокое в тебе, чем ты думаешь. За все эти дни я увидел, как мне комфортно с тобой, а тебе – со мной. Я хотел только помочь тебе, ведь, на самом деле, признайся, ни один священник не заставил бы тебя говорить такое. Тебя скорее бы отводили от этой мысли. Может, и не любовь, Джон, это… – он улыбнулся чуть светлее и на секунду прикрыл глаза, – но мне хочется остаться с тобой, с тобой любым. Твои недостатки я послушно растворяю в себе, когда они направлены в мою сторону, ты делаешь тоже с моими… Просто признай, что так оно и есть. И, пусть я, по твоим словам, никогда тем Чесом не стану, мне очень хотелось попробовать быть им… – губы его дрогнули, и улыбка стала жалкой. – Я ещё лелею надежду, что не всё, сказанное тобой после моего разоблачения, является правдой… – прозвучало сдавленно, а потом Форстер таки не выдержал и утёр рукавом лицо; были слышны в его следующих слова редкие, но от того слишком страшные слёзы.

– Иначе ведь всё это… вся эта моя жизнь в принципе не имеет никакого смысла, если я умер только два месяца назад… Я долго мучился кошмарами, когда узнал… немного тяжело это, Джон, когда понимаешь, что всё, что ты помнил, фальшивка. И было в мире что-то другое, до чего ты никогда не доберёшься в своей памяти… – он больше не открывал лицо из-под ладоней. Джон с трудом оценивал масштаб катастрофы: кажется, он смог погасить солнце. Он осторожно взял немного сопротивляющуюся руку Криса и положил к себе на колено, коснувшись до влажной от слёз ладони. Сам парень отвернулся налево и поспешно утирал лицо. Он ещё сильно дрожал. Слов нужных на ум не пришло, но Джон решил: пусть за него говорит покоцанное сердце. Ему, конечно, виднее.

– Знаешь… я думаю, мы сделаны из какого-то такого материала, что просто обязаны мучить тех, кто нам близок. Не знаю… всё как-то после того, как я убежал, пошло по наклонной, разве что с билетом повезло. То чувство, наверное, поймёшь, когда поначалу ничего не нужно и ты словно безвольная субстанция слоняешься туда-сюда, а потом как шибанёт – и всё встаёт на места. Только поздно. Я осознал буквально всё, когда самолёт взлетал… – Кристиан, вероятно, поняв, что дело не гиблое, заинтересованно повернулся к нему, ещё утирая влагу, чтобы как-то скрыть слабость. «Ничего, можешь показать. Ты не выглядишь жалко. Я выглядел перед тобой во время исповедей жалко». Надо было это сказать, но Джон лишь попытался улыбнуться.

– Когда самолёт взлетал… – повторил Кристиан, а у самого наивно поднялись брови, губы искривила нервная, но добрая усмешка – это выражение лица называлось смех сквозь слёзы. – Не шутишь?

– Нет, – Джон со всей серьёзностью понимал, что любое его слово теперь ещё некоторое время будет казаться Форстеру саркастической шуткой. Ну, сам создал это, сам и уничтожай.

– Я… – Константин задумался и, хмыкнув, продолжил, – я вот только сейчас, когда ты сказал, понял одну вещь: тебе в несколько раз хуже, чем мне. Из-за того, что ты узнал эту тайну про ангелов и так далее… и про себя в том числе. Знаешь, мы почти в одинаковом положении: один унизился перед другим, хотя и не желал бы всем сердцем, второй впитывал множественные обиды и молчал. И оба были неравнодушны друг к другу. Мне очень сложно такое принять, но я переступил через себя, осознал то, что показал тебе свою слабость, свою отвратительную сторону. Не знаю, по-моему, это называется… той банальной любовью.

Кристиан слегка придвинулся к нему и даже мелко, но уже более счастливо улыбнулся. Улыбкой, как тряпкой, увы, нельзя было смахнуть глубокой депрессии, груз вины, бессонную ночь, часы болезненного самокопания. Но они, конечно, очень хотели попытаться сделать это. И осторожно, пробуя новую в каком-то смысле жизнь на вкус, подбирались друг к другу.

– И, знаешь, пускай сегодня Джон Константин, злобный экзорцист, подохнет в мучениях! – сам Джон звонко, но отчаянно рассмеялся. – Я был абсолютно далёк от истины там, в соборе. Ты прекрасен, как человек. Во много раз лучше меня. Сказать какую-то приятную, откровенную мелочь тебе ничего не стоит, а я готов разыграть целую трагедию ради этого. Ты смел, хотя твоя смелость иногда бывает и твоим пороком. Я… чёрт, не выходит… – слово заскрипело песком на зубах, но, поморщившись, осознав в очередной раз, кому говорит это и что сладкое самоубийство лучше сделать сейчас, договорил: – А я слаб и труслив. И судьба хорошенько отыгрывается на этом. Из тебя не только человек хороший, но и… священник.

Ради заискрившейся улыбки и зажигающихся тёплым счастьем глаз Джон был готов убивать себя ещё и ещё.

– Правда, – он и сам решил улыбнуться, не так бодро, но поддержать нужно было. – Очень толковый священник. Ты бы мог им стать. Как и художником. Ты талантлив во всём, что ли.

Кристиан видимо засмущался, сделал вид, что убирал волосы с лица, но, конечно, суть движения была в том, чтобы убрать другое с лица. Его тело мелко и часто задрожало, словно он смеялся или плакал. Это был некий микс и того, и другого. Их пальцы сцепились ещё сильнее, до побеления костяшек, как будто в любой момент могла разверзнуться бездна и один из них мог упасть, а второй должен был его поймать. Правда, бездна разверзнулась, но иная.

– И ангелом я был хорошим, да? – глядя на него насмешливо и печально, несерьёзно спросил Форстер.

– Да, вероятно. Ты оказался во много раз мудрее меня. И вернулся снова в этот аллегорический Ад, чтобы только остаться со мной. Ты всё же знал, что я пойду за тобой, не признавая того, что давно мне на тебя не плевать… – По крыше над ними мягко застучали капли. Никто дождя не обещал, но он неожиданно нагрянул. Но невозможно всё-таки хотелось, чтобы он пришёл; появлялась глупая надежда: может, это те лионские облака всё же долетели до Америки? В каком-то смысле этот дождь – Крис.

– Там, в Лионе… знаешь, я буду скучать. Там совсем всё погибло. Наверное, связано с твоим отъездом. Но я всё равно буду скучать. Решение о моём переезде на другое место было таким спонтанным… что, в некотором смысле, наши удачи в этом похожи. Мне быстро отыскали чартерный рейс, который жутко опоздал, оплатили его, выделили денег на гостиницу. Чудесно, как в сказке! А я чувствовал себя, как в чьём-то кошмаре… – он говорил быстро, словно пытался заполнить какой-то провал болтовнёй, а не мог. Это были не те слова. Он остановился. Потом сам же и усмехнулся над собой.

– Не о том говорю, да? – Джон краем глаза наблюдал за ним, рассматривая при этом асфальт. – Я… ты и сам видишь, что не будет никогда такого чуда – всё же, не в Раю и не в той пресловутой сказке живём – я никогда не вспомню своей прошлой жизни. Я не особенный и не могу идти против устоев мироздания. Ну… тебе-то это ближе. Поэтому… я бы очень хотел узнать, кем я был, но в деталях. Я бы хотел заново пережить свою прошлую жизнь. Чтобы лучше узнать твоё место в ней и моё место – в твоей жизни. Пусть я и не тот Чес, но…

– Тот, – перебил его Джон и пристально глянул на него. – Совершенно тот. Я соврал. У меня нет права говорить о вас, как о двух разных людях. Ты тот… с кем я, по крайней мере, снова готов остаться, готов выкорчёвывать из себя горделивость, готов терпеть невзгоды и кому готов всегда отдавать то, что смогу. Да плевать, как там это называется: любовь, привязанность, дружба. У нас будет что-то своё. Банальное, конечно, зато собственно придуманное. – Это оказалось слишком просто. Даже никуда не кольнуло, и чёрная совесть не заорала благим матом. Константин ещё раз сказал, что любит его, но завуалированно. Пусть так. Форстер смотрел на него восхищённо, нежно; чёрт знает что ведь сделаешь ради такого взгляда! Парнишке оказалось нетрудно разглядеть за этими словами истинные. Они одновременно горько усмехнулись; Джон не знал, о чём думал тогда Крис, но лично ему на ум пришло «Даже внутренняя рациональность заглохла и перестала кричать о том, кого я полюбил. Стало быть, всё налаживается».

Джон осторожно прижал Криса к себе за плечи одной рукой; парнишка податливо опустил голову на его плечо и ещё от чего-то дрожал. Может, это осознание такой ужасной любви приживалось к его телу, а может, просто от дождя свежо стало. Не так ведь важно. Джон знал Чеса и его решительность: он примет этот яд, пусть после и будет корёжить от боли. Джон давно принял и отстрадал своё; видимо, в данный момент этот яд аккуратно и окончательно проглотил парнишка. «Будет чуть-чуть больно, ты потерпи».

Они ещё долго сидели на крыльце вдвоём, прижавшись, привыкая к американскому дождю – грубому, резкому, так сильно отличающемуся от французского. Форстер перестал дрожать; Джон слушал гул капель, свой спокойный ритм сердца, редкие глубокие вздохи адвоката. Осторожно впитывая тепло Криса, он с трудом понимал, что было б, если бы он отказался от поездки в Лион. Отказался от исповеди и многих других вещей. Ведь в шестой капелле он нашёл и потерял себя одновременно; ощутил, что всё кончено, хотя всё только начиналось; наконец, похоронил свою гордыню на месте, где был захоронен Чес, и воскресил последнего. Кажется, стоит прийти сейчас на кладбище, как там не будет даже могилы.

Капелла № 6… как много странных и необычных вещей она дала. И Джон теперь с уверенностью знал одно: никакая история не забудется, даже их собственная, Лионская. Глупым людям совсем не за чем знать их историю, но, главное, Лион благосклонно запомнит их слова, движения, прикосновения, их разгорающееся чувство и разгорающуюся трагедию. Но город мудро знал: не бывает спокойного счастья без трагедии, особенно в их случае. И вытерпел все их ошибки.

Однако теперь, преподав им урок, невероятно полезный, но болезненный, город двух сливающихся речек и вечной осени отпускал их совершать другие истории, теперь незапятнанные печалью, но сохранившие от Лионской солнце, кофе, запах листьев, зорко наблюдающих за современным миром каменных гигантов старых веков. Хоть какие истории: Лос-Анджелесскую, Нью-Йоркскую, Барселонскую, Принстонскую, Мадридскую, Парижскую, Римскую или Лондонскую! А с Кристианом, знал Джон, это, конечно, произойдёт точно.

26 августа 2016 г.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю