355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Julia Shtal » Капелла №6 (СИ) » Текст книги (страница 24)
Капелла №6 (СИ)
  • Текст добавлен: 15 мая 2017, 17:30

Текст книги "Капелла №6 (СИ)"


Автор книги: Julia Shtal


Жанры:

   

Мистика

,
   

Слеш


сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

– Думаю, отчасти он знает, что происходит со мной. Всё же… несмотря на его полное незнание прошлой своей жизни, он остался прежним. Прежним водителем, которого я знал и который знал меня. Я не знаю, почему всё в наших душах воспалилось так поздно. Может, боль от его смерти так действует? Вероятно. Мне кажется, что бы судьба ни придумывала для нас, всё к лучшему. Даже, блин, это жгучее болезненное чувство внутри. Но не для такого оно человека, как я, святой отец… – Джону показалось на секунду, что это не он говорил, а какой-то далёкий от него персонаж, что это рушилась не его судьба. Голос дрогнул. – Я скорее уничтожу этим чувством, чем создам им что-то. Похоже, этот человек не до конца осознаёт это. Или, как он сам сказал, он знает про это прекрасно и сам готов поломать себе судьбу? Если бы вы его знали, святой отец… это ненормальный странный человек! Видимо, таких только в Рай нынче и пускают. Но вместе с тем… я остро осознаю, что это тот человек, которого я всегда искал, всегда желал, чтобы он был рядом. Уютно мне с ним… понимаете, вы, святой отец? От вас далеки эти эмоции. Потому что они грешны. Греш-ны… – произнёс по слогам, устало вздохнул, сполз на пол – на нём было холоднее. Он немного помолчал, давая успокоиться растрёпанной душе, давая сердцу соскрести ошмётки, на которые оно разорвалось, когда он говорил это. А это было только начало…

– И кстати, зачем вы меня подталкиваете говорить такие вещи? Это же грех! Грех по-вашему! Раньше бы… – Джон рассмеялся, вспомнив сцену здесь, когда они разговаривали с Крисом о том, что их сожгут, – меня бы подвергли казни за это! Впрочем, не отвечайте. Мне неинтересно. Вероятно, вы единственный священник, который работает во благо людей, а не во благо церкви.

– Для меня, Джон, главной ценностью является душевное равновесие людей. Каждый человек заслуживает его, поверьте. Если кому-то не помогают молитвы, они не помогут ему, даже если их проговаривать по пять раз в день. Если кому-то нужна такая помощь, когда приходится силком вытаскивать из человека его тайные мысли, чтобы ему стало легче, то только она и поможет. Вы должны и сами понимать, Джон, к какому типу людей вы относитесь. Для вас есть только сейчас. Только сейчас вы сможете избавиться… от груза ваших мыслей, – Джону показалось, что священник тяжко вздохнул. «Терпите, старина, терпите… Сами нарвались на такое дело. Никто вас и не просил браться за такой тяжкий труд, как убедить Джона сказать правду».

– Если так, святой отец… мне хочется верить вам. Я, конечно, ещё смутно осознаю, для чего мне надо сказать всё это дерьмо вслух, но если вы так считаете… – Джон прижал ноги к себе и именно в тот момент ощутил, как бешено забилось его сердце. Это не было жалким страхом, это было… тем, что сделала с ним одна мысль о беспечном юноше-адвокате. Что там было приятного или неприятного, сказать сложно. Просто Джон понял: он не может врать себе дольше и жестоко разорвёт свою душу изнутри ложью, если и сегодня запрячет это в укромные уголки своего сердца. Ничто не предвещало осознание этой грандиозной эмоции: большая часть исповедей была туманна и основная тема их, казалось, иная, чем сегодня. И вот один момент – и выпотроши свою душу! Для Джона всё происходило слишком резко.

– Вы представляете, святой отец, насколько это маленький шаг? То, что я сейчас пытаюсь сделать, лишь треть того, что надо. Я не знаю… реакцию своего ангела… Если уж рассуждать в общем.

– Джон! – Джону показалось, что священник слегка раздражён из-за его растягивания времени. – Это заботы будущего. Ты должен понимать, что сейчас ты ищешь отговорки. И ты в этом очень хорош. Но надо быть откровенным: это проделки слабых людей. Ты – не слабый. Поверь мне.

– Я вот понял как раз таки обратное, святой отец… Впрочем, неважно, – Джон помолчал немного, разглядывая во мраке свои ладони, потом вспомнил: ах да, тут ведь происходил перелом в его жизни!

– Если бы это было возможно, то я бы остался с ним. Только не смейтесь! Но это маловероятно. Хотя бы из-за визы… – Джон тихонько рассмеялся: да, главная проблема – это виза, конечно!

– Виза… Я опять ищу отговорки, святой отец. Нелегко вам со мной. И мне с вами… – ему показалось, что священник едва слышно усмехнулся. – Впрочем, я долго тяну. Я просто хотел сказать, что мне уютно с ним… уже говорил, неважно! Уютно и спокойно, несмотря на то, что иногда я говорю ему колкости и обидные словечки, которые выбрасывают его из его европейского чудесного мирка. И я знаю, что ему со мной тоже. Вы думаете, что это самоуверенно?

– Думаю, что нет. Судя по тому, что ты рассказываешь, сын мой, нет. Ваши души даже связаны.

– Связаны… чем? Чем-то отвратительно склизким, холодным или жгучим, оставляющим кровавый след? Эта нить сдавливает меня, душит. Его тоже. Всё в нашем случае сложно, святой отец. Это боль, которую мы добровольно принимаем. Иначе не можем. Иначе мы – не мы. Вот так. Это так и должно быть, судя по тому, что вы спокойны.

– Ты должен был изначально понимать, что всё будет довольно сложным. Но ты шёл на это, Джон. Потому что… несмотря на то, что это невероятно принять такому человеку, как ты, ты сам захотел признать для себя это. И не совсем для себя… для него. Ты не хочешь его обманывать. Потому что… ты и сам знаешь почему, – снова вздох. Сердечное участие принимал святой отец в его личной жизни. Даже Джон так не переживал.

– Всё? – Константин прикрыл лицо руками и ощутил, как дрожит его грудь. Как будто по всем его микрососудам лёгких пропускали многовольтный ток. Или это нечто ужасное таки вырывается наружу? Ведь всё гораздо проще. Он понимал, что внутри него вибрируется как раз это нечто ужасное.

– Всё. Мне сложно ещё что-то размусоливать. Невозможно. Это причина, по которой я в Лионе, святой отец, причина, почему в моей душе всё воспалилось, почему мой рассудок помутился. Причина, по которой я грубил своему бывшему водителю… и отдалял его, – грудь зашлась в бешеном ритме: это полувсхлипами вырывалась ложь, вырывалась тёмными струйками из его души. – Святой отец, я ведь… у других это называется люблю. У меня так не называется. Просто это единственный человек, который… знаете, как это лучше объяснить: вот представьте, что люди делятся на ключи и замки по характеру. Так вот, все выступы его характера ровно подходят под впадины моего. В тех моментах, где ему несложно проявлять активность, меня хрен растолкаешь. И наоборот: когда у него упадок, я, пусть и с трудом, стараюсь ему помочь. Хоть и скрываю это. Я точно знаю, что это чувство сродни… этой отвратительной любви. Я готов быть рядом с ним. А может, я и ошибаюсь, и это вовсе не любовь. Судя по всему, я никогда и не знал её, настоящую. А ещё ведь это невероятный грех с вашей религиозной однобокой точки зрения. Но вы сами виноваты, святой отец, вы заставили меня сказать это, – Джон крепко зажмурил глаза, надеясь, что так сможет скрыться от страшного дерьма, что сейчас вырвалось из его уст. – Мне… ужасно. Мне страшно. Как же здорово, что вы унесёте эту тайну и множество других ничтожных с собой в могилу. Уже неважно, святой отец. Я люблю его. Глупо прикрывать это чем-то другим, – руки ходили ходуном от дрожи, нить логики в его речи уже давно порвалась. Джон просто на секунду осознал масштаб трагедии, которую сам и сочинил: кажется, Креймер был в несколько раз мудрее его, раз решил вернуться обратно на Землю и преподать такой урок. Ангел уже все знал, понимал, что Джон испортил их отношения, загубил цветы, растущие в их душах, на корню. Но Чеса не остановила даже его смерть; он решил, что должен показать Джону: много-много лет их взаимного чего-то не могут пропасть впустую, а сам Джон, как ни будет стараться выстрелить себе в то место души, что отвечала за любовь, не сумеет этого сделать. Потому что убивающее его самого чувство окажется сильнее. Константин, обхватив себя руками, чтобы не чувствовать позорной дрожи, ещё сидел с закрытыми глазами и ожидал вердикт святого отца. В конце концов, кто заставил его разорвать мешок с гнилью под именем «душа и мысли Джона Константина»?

Ответ разочаровал его.

– Ты… молодец, Джон, – шёпот прервался голосом священника, слушать который было необычно: он оказался хрипловатым и немного молодым. – Ты сумел принять это у себя, простить себя наконец! Но сможешь ли его?.. – конечно, Джон ожидал другого. Надеялся, ему уже пообещают Рай за такое самопожертвование. Опять он думал лишь о себе…

Джон задумался над вопросом: как так, простить его? За что прощать Криса? Где-то снаружи негромко щёлкнуло. Ему показалось, что святой отец оставил его наедине, как и в тот раз, а закончить исповедь, как надо, уже не стал.

– Но за что его прощать, святой отец? – Джон надеялся, что щелчок ему показался и священник ещё тут. Какой-то звук послышался позади, за решёткой; Константин успокоился и подумал над тем, как разбить молчание, такое неловкое. «И чего он молчит? Если в шоке, так ведь… он же знал раньше меня. Если подбирает цензурные слова, чтобы избавить меня от этого греха, то… пусть».

Комментарий к Глава 20. Финальная исповедь.

выкладываю сразу две главы, чтобы не мучились :3

(вторую выложу чуть попозже, а то вдруг вы спутаете главы?..)

========== Глава 21. Лос-Анджелес. ==========

Крепко привязываются тогда, когда привязываются с трудом.

Жорж Бюффон ©.

Дверь в исповедальню с грохотом открылась; от неожиданности показалось, что дрогнула не кабинка, а само мироздание. Впрочем…

– Иди к чертям, здесь проходит исповедь! – крикнул Джон, прикрывшись рукой от слишком яркого для него церковного освещения, хлынувшего сюда.

– Вот за что тебе предстоит прощать своего бывшего водителя.

Конец всему наступил не тогда, когда Джон наконец выплюнул из себя горькие слова; он наступил сейчас. А судьба решила поиздеваться: щелчок её корявыми пальцами, и время предательски замедлилось. Как в обработанном видео, как в супер-банальном фильме на важном моменте, Джон с трудом ощущал, что такое секунды, ведь они потеряли былую быстроту. Он повернул голову, осознавая, что, наверное, с каждым сантиметром пропихивает острый кол сожаления себе через горло ещё глубже. Немного, и он с радостью достигнет артерии. Но задумано было немного иначе…

Джон резко вскочил на ноги, пытаясь понять, не его ли это собственный глюк, состоящий из такого невозможного образа. Нет. В проёме двери, упираясь одной рукой об косяк, второй – кажется, не давая сердцу выскочить, стоял Кристиан, бледный, смотрящий дико, испуганно, со сбитым обрывистым дыханием, будто пробежал от самого своего дома досюда за десять минут. Джон очень надеялся, что он бежал и что его слова никак не связаны с собственным обрядом захоронения прошлого, такого идеального для жестокого мира Повелителя тьмы. Но один большой страх мутной зеленоватой тиной плескался в этих потерявших солнце глазах. Тогда мелкие холодные жилки стали стягивать сердце Джона в тугой плотный комок. Его душа была тогда одной вырытой и распаханной ямой, куда сейчас, к тому же, ещё и выливали дерьмо.

– Крис… что за?.. – его голос звучал тускло, даже пропито или как бывает после того, как смачно прорыдаешься.

– Джон, я… – Форстер опустил голову и, вздрогнув, со всей силы врезал кулаком по двери. «Лучше б мне по лицу», – подумал Константин. Потом, поморщившись от боли, Крис прижался к проёму, чтобы не упасть.

– Прости меня… это ужасно. Всё время… во все твои исповеди… это был я! – воскликнул парень, и губы его искривились в болезненной усмешке. – Я… – дыхание перехватило эмоциями, его воротило похуже Джона, – я понимаю, что сделал ошибку с самого начала, но… если бы не случайность, я бы не понял, что… я тоже люблю тебя! – хрупкая европейская душа не выдержала, и его грудь завибрировала от мелких рыданий. Все же помнят, что вырытую душу Джона залили дерьмом? Теперь оказалось, что дерьмо ещё и горит! Константин стоял в полнейшем смятении и не мог выдавить ни слова.

– Да! Как глупо… – Кристиана била сильная судорога, и он держался за дверь, как будто именно она отделяла его от лавы. – Тебе больно, я вижу, но мне отвратительно не меньше. Эти тяжёлые мысли, тяжёлые тайны… – он резко утёр ладонью щёку, – они словно консервируются в душе. И становится только хуже… мне невероятно плохо от осознания того, что я, во-первых, повязан с тобой крепкими путами, а во-вторых, что обманывал тебя на протяжении стольких исповедей… мне и правда жаль, Джон, – он осмелился сделать шаг, ещё не выпуская из рук спасительную деревяшку. Глаза эти смотрели угнетенно, убито, но они не врали. Конечно, Джона это убедить не смогло: к ужасной каше в голове добавилась ещё одна каша.

– Я не верю тебе… ты не мог быть… этим священником! – он говорил раздражённо, но всё ещё приглушённо. Форстер на секунду прикрыл глаза и, улыбнувшись мучительно, помотал головой.

– Это… невероятно, но… в первый день нашего знакомства здесь я после обсуждения дела сразу отправился за тобой. Просто хотел узнать, что за человек ты такой и обоснованно ли я тебя защищаю. Почти всегда так делаю. Конечно, глупо судить по одному лишь маршруту, но всё же… мне захотелось. Я удивился, когда увидел, что ты заходишь в церковь, – Крис натянуто усмехнулся. – Любопытство потянуло меня за тобой внутрь, хотя я отчаянно уговаривал себя этого не делать. Ты подошёл к главному алтарю… – он махнул налево. – Я тоже подошёл слишком близко. Потом ты прошёлся вдоль, и я только тогда понял, что оказался почти в засаде: я стоял между рядов скамеек, идти назад было долго, ты мог увидеть меня и заподозрить. Выбора не оставалось: я быстро юркнул в левую галерею, когда ты разворачивался. В галерее негде было спрятаться, кроме как в исповедальню. Мне ближе был вход, используемый для священников. Моё счастье, что там никого не было. Каково же было моё изумление, когда ты повернул за мной! – он сжал пальцами дерево до побеления костяшек. – Ты подходил, и мне становилось хуже. Наконец моя самая плохая догадка стала реальностью: дверь за тобой захлопнулась, и ты начал исповедаться. Можно было отсидеться, промолчать, а когда бы ты ушёл, выскользнуть. Но ты же знаешь, каков мой порок… любопытство. Я подумал, что смогу вжиться в роль. Пара секунд отделяла меня от главнейшей ошибки жизни. И я её совершил, ответив тебе, – Кристиан чувствовал, что дело будет провальным, и прошептал: – Прости, Джон…

А у Джона рушилось всё. Ещё минуту назад жизнь казалась не такой уж ущербной: ну, гомосексуалист, ну, потратил несколько лет жизни впустую, отодвигая дорогого человека. Всё же он не ученик средней школы, чтобы ещё только пробовать взрослую жизнь на вкус и страдать от того, что его вкусы различаются со стандартными. Конечно, теперь точка зрения немного поменялась. Конечно, то, что он говорил такую пламенную речь о парне, ещё напрягало его, но со временем перестало бы казаться невозможным. Однако лучше бы эти исповеди унёс вместе с собой священник. Унижение и даже некоторое оскорбление обуяли Джона: он ещё с трудом верил в то, что сказал Форстер, однако ощутил отвратительную горечь в своём сердце от осознания, каким жалким и слабым мог видеть его этот парнишка. Кто ему вообще разрешал? Раздражение подступило к горлу; вместе с ним и остатки разума.

– Это было не единожды?.. – сдержанный тон вопроса не смутил Криса. Он, устало вздохнув, сказал:

– Нет… Просто вспомни, что ты ходил на исповеди ровно после наших встреч. Я аккуратно следовал за тобой… меня вело разве что слабоумие, иначе я это объяснить не могу. Я понимал, насколько это рискованно, ведь ты в любой другой момент мог сходить на исповедь и встретиться с другим священником, настоящим. Но, кажется, всё проходило довольно гладко…

– И это ты так громко хлопал дверью каждый раз?

– Да… – парень хотел отпустить дверь, но пошатнулся и решил держаться за неё. – Я спешил. Прости… я просто не мог уже больше скрывать это. И то, что был бы не против быть с тобой рядом, выдерживать твои злые словечки, и то, что так жестоко обманул. – Он сделал ещё один шажок. – Джонни…

До Джона как будто бы только сейчас дошло всё в полной мере. Это было тихое, спокойное чувство, но ужасное по своей натуре; оно разъедало его, но бесшумно, однако до основания. Он надрывно вздохнул. Голова гнусаво заболела и перестала выдавать разумные идеи. Теперь его душа на 90% состояла из оскорбления, на 6 – из глухой боли и лишь на 4 – из желания забыть этот день и, обняв Криса, зажить с ним нормальной жизнью. Но ведь Джон и в обычные времена говорил не то, что думал… Аккуратно оттолкнув Форстера с прохода, он вышел из кабинки.

– Джон, постой! – холодная рука опустилась на его запястье, карие глаза, перестрадав, уже ничего не выражали. – Пожалуйста… не уходи… Я люблю тебя! Я… всё-таки не так далёк от тебя, оказывается…

– Чес был близок, но ты – далёк! – Джон чувствовал, как неподдельная злость закипала в его душе на Криса. Он знал, что рубил с горячей головы, но ощущал себя очень погано. Грубо вырвав руку, он тихо проговорил: – Больше видеть тебя не желаю… знал бы ты, хотя бы на минуту, в какое месиво превратил мою душу… – Джон смотрел в пол, в мраморный пол, потому что знал, что Крис едва успевает стирать слёзы со своего лица. – Ты был отвратительным священником, который заставил меня вынуть наружу всё ужасное, что приросло ко мне давным-давно. Да и как человек ты… – Константин сделал шаг назад; губы горели адским пламенем, словно не желали говорить такое. – Но запомни: всё, что ты слышал в моих исповедях обманом, к тебе никогда не относилось. Ты – не тот Чес. Ты другой. Я любил Чеса. Ты его не заменишь. Ради этого… я сюда и приехал… – Джон знал, что погорячился, сказав это, но тогда безумие взяло верх над ним. Конечно, он врал. Это шло вразрез с тем, что он говорил хотя бы пару минут назад. Однако Кристиан, как всегда, поверил в это и не смог шелохнуться с места, когда услыхал. Джон резко развернулся и просто пошёл быстрым шагом отсюда, от этой каменной громадины, где продал душу, кажется, дьяволу. Некоторое время он чувствовал, что Крис наблюдал за ним; он специально не стал смотреть на его лицо в последний момент, ведь понимал, что могли сделать с ним эти карие глаза… Он толкнул дубовые двери и выбежал на прохладный воздух. Здесь-то Форстер и перестал следовать за ним.

Чем дальше бежал Джон от своей последней исповеди, тем больше понимал, какую ошибку сделал. И он, и Форстер. Они оба отличились. Как жаль, что полное осознание этого дошло слишком поздно…

Но ведь как хотел – ушёл из Святого Бонавентуры другим человеком. И нельзя сказать, что лучше было: приезжать сюда или нет. Джон чувствовал себя… впрочем, никакое слово сюда не подходило точно, разве что убито и угнетенно. Душа его была разодрана и распродана по кусочками за бесценок. Поди найди! Джон плохо помнил, о чём думал тогда; вероятно, ни о чём. Он прислушивался к свисту в ушах и к бешеному, затруднённому сердцебиению. Весь мир для него ушёл в небытие. Остался он и большая проплешина на сердце. Он и теперь точно умерший Лион. Небо зажглось фиолетовым мглистым светом, смрадная темнота пробралась на средневековые, давно уж погибшие улочки. Пепельные силуэты домов, деревьев, ржавые ветки с листьями, люди-капюшоны, влажный плотный воздух, искристый мокрый асфальт, уходящая в бездну жизнь – Джон пробегал это, и уже всё казалось надоевшим. Все эти чудесные готические сооружения теперь только раздражали своей громоздкостью и стариной, ведь их хозяева уже давно умерли, а они сами почему-то всё ещё стояли. Но Джон понимал, почему раздражился: где-то здесь они гуляли с Кристианом, где-то здесь… да везде! Воспоминание больно клубилось внутри него ядовитым дымом. Любое касание к прошлому было равносильно касанию к раскалённому железу. Кристиан… Имя уже было позорно высечено в его каменном сердце. Джон до сих пор не мог прийти в себя от того, какое чувство вылетело из его уст, перед этим крепко сжимаясь и прячась, словно бабочка, вылетевшая из кокона, однако до того нельзя было сказать, что выйдет из него. Оно было красиво, но опасно, это чувство… Константин с ужасом принял его у себя, однако уже не смог вынести второго удара в лице Кристиана-священника. Это и вскружило ему голову настолько, что он уж и не решился подумать, что похожее на его чувство жгло душу парнишки ещё хуже.

Джон добрался до отеля и просто упал на кровать. Лишь морально он был измотан, но как удивительно моральные силы подтачивали физические. Несмотря на то, что ещё не было восьми, он ощущал, что глаза постепенно закрываются, а сон, ждавший его под кроватью, медленно пробирается к нему. Не раздевшись, только расстегнув пальто, Джон, за один вечер разочаровавшийся в искусстве, архитектуре и в осеннем Лионе, заснул крепким, но не успокаивающим сном – сном несчастного.

Константин надеялся, что утро волшебным образом прояснит ему всё: и его ошибки, и адвоката, и втолкнёт в его опустевший после ночи разум глубокое и светлое прощение. Но глупо было в его возрасте сваливать всю ответственность на время суток и свято верить в чудесное исцеление. Утром он не ощутил ничего, словно бы умер на самом деле пару десятков лет назад, а сейчас очнулся плотным серым призраком. Но, конечно, лучше бы так и было… В голове с посвистыванием задувал французский переменчивый ветер, стало быть, ни одной мысли там обнаружить нельзя было. Джон действовал бездумно, по инерции, по некоему закону, что был прописан ещё, казалось, задолго даже до его рождения. И первый результат: через полтора часа на его руках был обратный билет до дома. Лион – Лос-Анджелес. Пустые чёрные слова. Больше они значили, когда города стояли в обратном порядке. Они уже пахли реками Соной и Роном, ладаном тысячей церквей, зёрнами кофе из каменных тёплых кафе и шерстью фиолетового шарфа адвоката. Сейчас билет ничем не пах, разве что бесконечным табаком и продирающим нос виски. Это, вкратце, обрисовка его будущего.

Под синими закорючками авиакомпании виднелась дата вылета. Удивительно, что сегодняшняя? Нет. Просто свезло. Хоть в чём-то. Так бывает, когда, окунувшись с головой в грязевую выбоину несчастий крупных, вдруг видишь на дне осколок золота. Приятно, конечно, но это никак не поможет выбраться из ямы: тут бы крепкую верёвку и толстую палку. А дают – золото!..

Кажется, кто-то отказался лететь. Между прочим, довольно верное решение. Не надо лететь к этим серым высоким сооружениям и мягкому вдали, но такому убийственному вблизи свету. Здесь и правда хорошо, в Лионе этом, если здесь тебе не эвтанизировали тут душу. Ещё чуть ниже даты вылета: время. 19:00. Чудесное время. Как раз можно поужинать, а потом заснуть. Время как будто остановиться: может показаться, что в полёте он потеряет всего лишь три часа – вот что делает разница в часовых поясах. И вот уже ближе к вечеру, часов в десять-одиннадцать, с первым пробуждением после долгой спячки самолёт будет аккуратно садиться на посадочную полосу, а город – принимать нерадивых туристов из Лиона. Довольно чётко. Отлаженная схема.

Что делать до вечера? Всё, чтобы только ни одна мысль не смогла пробраться к нему. Перво-наперво Джон спустился на ресепшн и сказал, что готов освободить номер. По правилам, уйти он должен до полудня. Поэтому он тут же принялся собирать немногочисленные вещи в чемодан. К полдвенадцатому был готов и решил освободить пораньше. Уже стоя в дверях, обвёл взглядом комнату: якобы проверить, не забыл ли чего, а на самом деле, просто вспомнить, как входил сюда почти счастливый, как вваливался сюда в стельку пьяный, как втаскивал сюда не отошедшего от изгнания демона Криса… Тут остановился, словно сделал неловкое движение, и боль кольнула его. Судорога дёрнула его единожды, и Джон выронил чемодан. Полухрип забурлил где-то в горле. Ни черта не помнят эти панельные стены! Ни черта не сохранятся эти воспоминания! Быстро схватив сумку, Джон быстро вышел оттуда, бледный, а глаза что-то неумолимо кололо. Яростно хлопнул дверью, долго путался с ключом. Чуть не бросил его здесь и не убежал. Но вместо этого по-приличному закрыл и отдал теперь пустую, ничего не значащую железяку сонной ненакрашенной брюнетке.

Ощущал он себя что-то около после похмелья, только похмелья душевного. Лучше к нему не приставать, и тогда он сам будет тихим и спокойным. Всё ещё болела голова, а Лион уходил на задний план в каком-то тумане, когда он ехал на автобусе до аэропорта. Может, и правда был туман? И кстати, какая погода нынче в Лионе? Джон даже не обратил внимания. Сегодня для него не было ничего, кроме его самого и большой выдолбанной дыры в его душе. Он просто не хотел думать о вчерашнем, не хотел вспоминать, иначе глаза начинала щипать горечь. Ему хотелось одного: сесть в самолёт и скорее взлететь. Так бы было безболезненнее. Хотя он сам понимал, что вчерашняя импульсивность резко стала сегодняшней; может, и не стоило покупать билет так скоро?..

Джон отмахивался ото всех «может». Уж таким он был человеком: если настаивал на своём, пусть и неверном со всех сторон, то делал это до конца. И никакая сила не могла повергнуть его упрямство; по крайней мере, сегодня. К тому же, сегодня он ведь призрак. Ну, что взять с призраков? Ходят себе тысячами по городам, как-то существуют и остаются только пылью, которую вдыхают другие люди; никому они не нужны и, пожалуй, сами довольны этим.

Джон был рад остаться им на всю оставшуюся жизнь: призраки ничего не чувствовали, у них будто и не было прошлого. То, что и требовалось ему. Именно этой серой субстанцией Джон упал в каком-то кафе аэропорта на стул и просидел там до трёх, выпивая что-то и закусывая чем-то. В три часа перешёл в другое место, там отсидел, как в тюрьме, два часа. А потом уж и долгожданная регистрация на рейс.

Перед ожиданием вылета Джон, запустив руку в рюкзак, на секунду вернулся из призрачной страны: с утра, без разбора сваливая всё, он и не заметил, что положил в рюкзак картины. Пальцы ощутили тёплый холст и шёлковые ленты. Целых две. Как будто булыжником ударили Джона в грудную клетку – так резко перехватило дыхание. В тот момент ему показалось, что всё ведь просто, что вот картины, а где-то в тридцати километрах – Чес, Крис, его Крис. Сидит и опухает под гнётом лионской хандры. И вот после этого то унижение и угнетение, что он якобы испытал, исповедуясь, показались ничтожными попытками слабого ребёнка привлечь к себе внимание. Мгновение, и это всё стало ничтожеством в сравнении с тем, что мог испытывать адвокат. Но реальность грубо сбила это мгновение, позвав Джона на борт лайнера. Но оживление, вызванное картинами, было не затушить.

Когда самолёт разгонялся по взлётной полосе, Константин ощутил, что что-то такое же разгоняется внутри него. Огромное и блестящее. Щелчок, и ему вдруг захотелось позвонить парнишке. Прийти к нему и признаться, какой он сам идиот и мразь. Обнять его и пообещать больше не выделываться. Забыть про ошибку бывшего водителя, которая, впрочем-то, сделала их миры чуточку лучше, на самом-то деле. Просто никто не хотел признавать. Джон понимал, что осталось бы, если б он не признался: постоянная боязнь доверия и тупая грубость, отстранение друг друга на далёкое расстояние и выдалбливание в сердцах друг у друга каких-то страшных символов. В этот момент Джон не был призраком. Он вспомнил, с какой нежностью вчера Крис сказал: «Джонни», сказал, что любит его, как отчаянно блестели его глаза, слёзы на его глазах, как он чувствовал себя наверняка полнейшей мразью и едва не упал в обморок от переизбытка. А Джон послал эту сияющую чистую душу к чертям, где её с удовольствием измазали в грязи. Отвернулся от самого ангела, что продал цветущий благоухающий Рай, где ему самое место после всех мучений, ради столь гниющего, болезненного чувства к какому-то мизантропу.

Самолёт резко взмыл в воздух. Джон сидел, нервно кусал губы и щипал себя за щёку и не давал себе закричать в голос. Призрачная болезнь отпустила его слишком поздно. Поздно… слово пострашнее «вечности» и «пустоты». И так говорят: не возвращайтесь к прошлому, там нет ничего хорошего, только ваши демоны спят. А это слово не только возвращало туда, но и заставляло углубляться в него, в то невесомое время, которое сейчас само было призраком. Константин утёр горячую каплю с лица – никогда потом не хотел признавать, что это была слеза. От беспомощности. От такого жалкого состояния, во сто крат хуже вчерашнего будто бы унижения. Он проклинал себя за равнодушие – сегодня, за порывистость – вчера.

Для Джона вдруг всё так резко, но всё так поздно прояснилось: и неожиданный упадок настроения Криса позавчера, ещё более угнетённое – вчера, временный налёт лёгкой грусти в его глазах на протяжении их прогулок. Он страдал похуже Константина; сравнить можно было только с курением: если Джон курильщик, тогда парнишка – пассивный курильщик, а, как известно, они мучаются куда сильнее тех, кто пускает им пар в лицо. Будучи священником, Форстер передумал намного больше, чем мог представить себе Джон: он впитывал в себя не только свои проблемы, но и его. У каждого человека есть предел для такого. Вчера у Криса он закончился. И страшно представить, как он сейчас опустошён, обглодан со всех сторон мыслями, ужасными мыслями о том, что слова Джона о Чесе к нему не относятся и то, что, как он ни пытался придвинуться к тому человеку, которого, возможно, ждал всю жизнь, у него ни черта не вышло. Конечно, нельзя развернуть самолёт. Оставалось только с ненавистью вперемешку с грустью смотреть на пролетающие облака, которые летели в сторону Лиона, чтобы прикрыть за собой отчаявшегося человека. Джон был и рад снять пелену со своих глаз, но всё же от этого не стало легче. Яснее – да, но не легче.

Он просто со всей серьёзностью осознал, что сделал невероятно больно человеку, который вытаскивал его из дерьма. Зная Криса, можно предположить, что он проглотит это, даже не поморщившись, лишь измученно улыбнувшись, но совесть всё равно мучала, впиваясь в Джона медленно, но чётко. Тот момент можно было считать официальной гибелью гордыни Джона Константина. Как говорится, помним, не любим, но скорбим.

Тринадцать часов – время непозволительно долгое, особенно когда мучаешь себя позорными мыслями об упущенном. Но, видимо, это сам Господь решил вступиться за своего дитя-ангела, ушедшего вниз, на Землю: взмах его могучей рукой, и Джон уже готов разодрать себе голову, чтобы вытащить разъедающие воспоминания. Впрочем, поделом ему. Константин и сам так считал.

Конечно, показалось, что они летели целый день, не иначе. Заснуть не удалось. А постоянный тоскливый закат, невозможность сдвинуться с места, угнетение – хорошие ингредиенты для коктейля, способного свести с ума и выдергать по ниточкам все нервы. Никакая еда в горло не желала залезать: там, как и полагается, застрял комок из несказанных слов и несделанных поступков. И за окном, как назло, ничего интересного: один чёрный и бесконечный Атлантический океан и вечный закат. Даже ни одного корабля не видно; ведь не бывает же так! Сегодня всё было обращено против Джона, и, в общем, правильно. С каждым часом в этом гудящем авиалайнере с приглушённым светом и мерно похрапывающими пассажирами мысль о том, чтобы попросить пилотов развернуться обратно в город позолоченных и сонных теней, казалась менее безумной. Но на тот момент половина пути была пройдена: уже бесполезно лететь назад.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю